Владимир Юрьевич Харитонов
Осведомитель
– Ты чего ломаешься, как девочка. Как говорится, «честь блюла, но не со всеми». Ясно, как божий день, что ударил заточкой Кривой, а ты просто рядом стоял. Мне интересно не это, а в чем сыр-бор то оказался?
Завуалировать свой главный интерес вопросом о второстепенных деталях, уловка не новая, используется практически всеми дознавателями. Конечно, подобные хитрости не были большим секретом и для Кулака и он невыразительно, но твердо ответил:
– Гражданин начальник, не знаю я ничего и ничего не видел.
Естественно досталось и Николаю, но как кум не старался, расколоть упертых зэков так и не смог. На всякий случай опер спрятал Кривого, да за компанию и Кулака, на пятнадцать суток в ПКТ, мол, пусть посидят, подумают. А вдруг кто и сломается. Однако «бродяги» достойно выдержали и это испытание. Конечно, вскоре о происшествии в локалке знали все жители зоновских бараков и про то, что Игорь не сдал старого сидельца «мусорам», тоже.
Не выдал никого и позже, когда тот же Максимов по наводке стукача изъял несколько граммов героина, с огромным трудом доставленного в места лишения свободы. Наркотик лежал в ничейной тумбочке в спальной комнате. Расчет на то, что неприметный бумажный пакетик не вызовет подозрения, а в случае обнаружения не укажет на хозяина. Когда смотрящий за бараком Щавель прятал эту дурь, очевидцами оказались несколько человек, все из блатных и уважаемых. Никого из них в стукачестве вроде и заподозрить-то нельзя. Однако «блаткомитет», так зэки зовут собрание приближенных к смотрящему сидельцев, провел свое тщательное разбирательство. Что интересно, многим задавались провокационные вопросы, типа куда ходил, зачем ходил, с кем общался, а Кулака никто не цеплял. Игорь оказался вне подозрений. Предателя все-таки вычислили, напрасно он рассчитывал на некомпетентность самобытных дознавателей. На основании анализа информации, полученной в результате разбора, «блаткомитет» пришел к однозначному выводу…
Настучать оперку в звании старшего лейтенанта мог только «Рыбачок», высокий, но неуклюжий мужичок, лет пятидесяти в четвертый раз отбывающий наказание за кражи. Погонялку получил из-за фамилии Рыбаков. Жил он до сидки в какой-то деревне, недалеко от Иванова и излишним интеллектом, как говорится, не страдал. Однако «язык зря не тянул», в помощи по житейским мелочам никогда не отказывал. Так и втерся в доверие к людям, даже пользовался некоторым авторитетом. А в этот раз не смог ответить на простые вопросы, зачем ходил в оперативную часть и находился там не менее часа. Вместо хоть какого-то объяснения он решил отрицать сам факт посещения стремного места. Однако видели его там не менее двух человек. Ссученного авторитета били руками и ногами до бессознательного состояния. Наказали так жестко, что он попал в больничку. Когда чуть-чуть пришел в себя, убежал в гашеный барак и больше его Кулак нигде не встречал… «А сейчас я сам в положении этой суки, – начал свои невеселые размышления Игорь. – Попаду на «зону», так же учинят разбор и мне. Не промолчат мои кореша Зима и Беляй, и подозрения выскажут и обоснуют в своих малявах. И тот, и другой постоянно «на мурке», уважаемые бродяги в местах лишения свободы. И пусть нет прямых улик, что я скурвился, доказать невиновность будет непросто. И все… Жизнь закончилась».
Вскоре перед глазами возникли тюремные ворота. Высокие и мрачные, сваренные из крепкого металла. Время от времени они со скрипом открывались, поглощая автозаки вместе со страдальцами, доставленными для отбытия наказания. «Словно портал в другой мир, в недра Ада», – подумал про себя бывший сиделец. Такой же высокий забор виднелся и по периметру исправительной колонии по обе стороны от входа. Чтобы мысли о побеге не беспокоили временных обитателей «зазеркалья», сверху заботливо развешено украшение в виде колючей проволоки, свернутой в спираль. Свою машину Сергеевы оставили на специальной стоянке, недалеко от «зоны», а сами прошли в небольшое деревянное здание, внешне напоминающее деревенскую хату. Однако из мебели внутри только стол, да лавки. Для написания заявления на передачу продуктов и личное свидание большего и не требуется. А вот бумага и ручки для этого не предусмотрены. Конечно, Кулак не взял с собой ни того, ни другого. Пришлось заимствовать у своих попутчиков. Тексты заявлений списал у них же, изменив только список продуктов, да фамилию лица, с которым хотел увидеться. На все про все ушло около двадцати минут. Затем все вместе прошли на проходную, расположенную справа от въездных ворот, где через специальную щель в деревянной двери бросили документы. Здесь же неподалеку ожидали решения тюремного начальства.
– Лишь бы только все получилось, – произнесла в задумчивости Нина. – Продукты бы приняли, и свиданку разрешили, а то зря прокатались.
Егор промолчал, Кулак тоже. Достав сигареты, Игорь предложил хозяину машины.
– У меня свои, – кратко ответил тот.
«Неужели простому работяге впадлу сигарету взять? – Словно током пронзило Игоря, – будто и вправду всем известна моя испорченная биография. Почти открыто презирают, только пальцами пока не тычут в мою сторону. А может это только чудится? И отношение ко мне не изменилось? Сейчас посмотрю, как примет меня старый дружок? Обнимет, как в былые времена? Сто пудов он уже знает про арест Беляя. Всегда поражался скорости распространения слухов в местах лишения свободы. Порой эти слухи оказывались достоверными. На «зоне» мобильников у зэков не меряно, созваниваются с близкими и знакомыми каждый день, вот и узнают почти сразу все кинешемские новости и не только кинешемские». Между тем Егор прикурил от своей зажигалки, не предложив воспользоваться нехитрым приспособлением Игорю. Тому пришлось искать в кармане джинсов свои спички и только с пятой попытки добиться нужного результата. При чирканьи спички ломались, загорались и сразу тухли под воздействием ветра. Оба мужчины при этом не произнесли ни слова.
Наконец дверь проходной открылась. Невысокий худощавый капитан внутренней службы, лет сорока пяти объявил:
– Сергеевы Нина Федоровна и Егор Валентинович, вам подписано и передача и трехчасовое свидание. Пройдите на досмотр.
– А мне? – Не выдержав, спросил Игорь.
– Как фамилия? – Вопросом на вопрос ответил работник колонии.
– Моя? Кулаков, а увидеться хотел с Зиминым и продукты ему передать.
Игорь всем телом ощущал внутреннее напряжение и …страх, как при зачтении приговора, когда судья оглашает наказание. Капитан буднично ответил:
– Не захотел тебя принять твой дружок и от передачи отказался.
Словно молния с небес ударила в Кулака. Он непроизвольно закричал:
– Почему?
Работник колонии спокойным и безразличным взглядом окинул бывшего авторитета, явно побывавшего за таким же забором не один год и, не повышая голоса, произнес:
– Не знаю, освободится, сам и спросишь…
Глава четырнадцатая. Мучительная дорога к дому
Такого удара судьбы Игорь не ожидал. В присутствии земляков, проживающих на той же второй фабрике, его открыто унизил друг детства. Не дал ни малейшего шанса объясниться. Конечно, ждать, пока Нина и Егор наговорятся с сыном, а потом устроят ему настоящий допрос по поводу такого поступка Зимина, Кулаков не стал. Поездка с ними до дома в одной машине показалась невозможной. Он поплелся со своими пакетами, продукты в которых стали непомерно тяжелыми, на автобусную остановку. В это время рейсовых автобусов ни до Кинешмы, ни до Южи судя по расписанию не оказалось. Ничего не оставалось, как встать на обочине дороги в районный центр и голосовать рукой перед каждой проезжающей машиной. Водитель «ЗИЛа», груженного лесом остановил свой трал и спросил:
–Тебе куда, браток?
– До Южи не подбросишь? Мне на вокзал.
– А чего не помочь хорошему человеку? Залезай. Денег с тебя не возьму, но к автовокзалу на моем вездеходе ехать несподручно. Так что извиняй, доберешься там как-нибудь.
Альтернативы никакой не было, и Игорь залез в пропахшую бензином кабину. Шофер оказался разговорчивым, а отказать в беседе человеку, согласившемуся бесплатно подвезти, неудобно.
–Меня Николаем зовут, а к тебе как обращаться? – Спросил дежурным тоном благодетель.
– Игорем родители назвали, – как-то нехотя ответил Кулак.
– Чего грустный-то какой? На свиданку не попал? – Продолжал выяснять водила большегруза.
– Да друган в ПКТ угодил, меня и не пустили. Даже передачу не приняли, – врал напропалую бывший авторитет, в уверенности, что проверять никто не будет.
– Бывает. В молодости я тоже загорал три года на «шестерке», здесь в Талицах, на общем режиме. Мне не очень понравилось.
При этих словах водитель засмеялся, глядя прямо в глаза Кулаку. Николай сразу понял, что перед ним такой же бывший сиделец, не просто же так на руках видны «зоновские» наколки. А тому сильно хотелось перевести разговор в нейтральное русло, чтобы не касаться своей «больной темы», и, несмотря на отсутствие малейшего интереса, спросил:
– За что угорел-то?
– Да кражу с пацанами замутили небольшую, но погорели. А ты сам-то, с какого города?
– С Кинешмы? А что?
– С твоего города только Гуся помню… Знаешь такого?
– Что-то где-то о нем слышал, город-то небольшой, но лично не знакомы.
Опять соврал Кулак, Гусь, он же Сергей Гусев с одного района второй фабрики и тоже неоднократно судимый. Однако сидел по «зонам» мужиком, не блатным, и к Игорю проявлял некоторое уважение при встречах. «Но мало ли чего… Может он отношения с водилой до сих пор поддерживает, созвонятся, а тут…на тебе, ссученного авторитета подвозил», – так размышлял Кулак, говоря заведомую неправду.
– Он вроде со второй фабрики, а ты, с какого района? – Допытывался любопытный новый знакомый.
– Я с Чкаловского поселка, Волчонок погоняло, – продолжал лгать бывший уголовный авторитет.
Он уже пять раз пожалел, что попросил этого бывшего сидельца подвезти до Южи, но делать нечего, придется плести, что в голову придет. Наконец «Зил» остановился на окраине районного города и водитель сказал:
– Ну, бывай, Волчонок. Дальше ты сам, а я влево, на трассу.
– И тебе не хворать. Спасибо, что подвез.
Игорь с облегчением спрыгнул на землю, не пожав на прощание протянутую руку разговорчивого водителя. Только отъехала машина, как Кулак увидел полненькую невысокую женщину, лет пятидесяти пяти, одетую в легкое ситцевое платье в цветочек. Через плечо она несла коромысло, на котором висели два блестящих на солнце цинковых ведра. Решил расспросить, как быстрее добраться до местного автовокзала. Подошел к ней вплотную, а ведра-то пустые… «Страшно плохая примета», – подумал суеверный бывший заключенный. Он застыл, словно зачарованный, а горожанка, видимо поняв смущение чужака, спросила с ехидной, как показалось Игорю, улыбкой:
– Чего хотел узнать-то, милок? От пустых ведер дар речи потерял? Веришь, что если в пятницу рассыпать соль, встретить женщину с пустыми ведрами и обозвать боксера козлом – жди беды?
В другой раз и при ином душевном состоянии он обязательно бы отшутился, нашел что ответить, но не сегодня…
– Как мне на автовокзал быстрее добраться? – буквально выдавил из себя Кулак.
Незнакомка убрала с лица игривое настроение и серьезным голосом ответила:
– Вон там видишь остановку? Как двойка подойдет, так и садись. Десять минут, и ты на вокзале.
Игорь даже «спасибо» не сказал, мысли в голове крутились сумбурные, не до проявления деликатностей и вежливости. Он молча двинулся в указанном направлении. В течение двадцати минут к остановке подъехал старенький «ПАЗик», выдыхая своим чуть живым двигателем черное облако выхлопных газов. На стекле наклеен лист бумаги с крупной цифрой «два».
Однако довольно скоро Кулак стоял перед одноэтажным кирпичным зданием, с оштукатуренными и покрашенными белой краской стенами. Красивая неоновая надпись «Автовокзал» солидности ему никак не придавала. Почти без очереди приобрел билет на автобус до Иванова, проходящий через Кинешму на шестнадцать двадцать. В ларьке неподалеку купил пару пирожков, стакан кофе и присел на лавочку, прямо на улице в тенечке старой березы. На улице довольно жарко, да и пакеты с продуктами казались непосильно тяжелыми. В общем, взмокла спина от непривычных трудов у Игоря, и он наслаждался хоть какой-то временной прохладой. Взять что-либо из передачи, предназначавшейся Зимину он почему-то не смог. Впрочем, внятной причины бережливого отношения конкретно к этим продуктам питания в его голове никакой не оказалось. Утолив голод, достал сигареты и с удовольствием закурил. Подошел непонятно откуда взявшийся бомж. Судя по внешнему виду, реально человек без определенного места жительства, документов и каких-либо средств существования. Помявшись с ноги на ногу, побитый жизнью мужичок в рваных штанишках и засаленной до неопределенного цвета рубашонке спросил:
– Вы не выручите хотя бы двадцаточкой, хлебушка купить.
В карманах из мелочи оказалось всего пятнадцать рублей, и Игорь их без сожаления отдал. Однако попрошайка, возраст которого явно близился к семидесяти годам, не уходил. Кулак думал, что тот хотел «стрельнуть» сигарету и сам протянул руку с пачкой «Бонд» в сторону незнакомца:
– На, возьми пару штук и отвали.
Бомж подарок принял и спрятал в карман своей рубашки, однако при этом произнес:
– А можно я и стаканчик из-под кофе возьму себе? Ведь все равно выбросишь.
Кулак ухмыльнулся, мол, стакан-то для хлеба вроде как не нужен, но ничего не сказал. Взял пластмассовую тару для жидкости, сиротливо стоящую рядом на лавочке и протянул наглому просителю. Тот откланялся и наконец-то ушел, унеся с собой и неприятный запах давно немытого тела.
Минут через десять подкатил довольно бодрый автобус «Икарус» с надписью: «Южа- Иваново, через Кинешму» и приветливо открыл все двери для будущих пассажиров. Их оказалось вполовину возможностей транспортного средства, явно помнящего плакаты: «Слава КПСС», и прочие уличные агитки того времени. Осведомитель без труда нашел свободное место возле окна на теневой стороне. В окне мелькали красивейшие пейзажи центральной части России, но Игорь смотрел на них невидящим взором, вел неслышную для окружающих беседу со своей памятью и совестью. Вспомнился давнишний разговор со своим отцом Иваном Евгеньевичем в один из зимних вечеров. Невысокий, но крепкий помощник мастера со второй фабрики, где работало не менее семидесяти процентов населения прилегающего района, в свои двадцать семь лет уже успевший узнать все прелести российской исправительной колонии, пришел домой с работы в не очень хорошем настроении. Кстати сказать, не менее половины взрослой мужской части жителей «бандитского», как говорили в те времена, района города были знакомы с некоторыми статьями уголовного кодекса, которые им подробно, но не безвозмездно, разъяснили в городском суде. Каждое разъяснение стоило от трех до семи лет жизни в местах, «куда Макар телят не гонял». Безусловно, этот факт накладывал отпечаток на многие жизненные принципы и ценности, как самих бывших страдальцев, так и их близких.
Отец выглядел уже слегка выпившим, что тоже характерно для рабочего человека, однако принес с собой еще одну бутылку водки, очевидно с целью ее безжалостного уничтожения. Мать Игоря, Софья Павловна, прядильщица того же предприятия, миловидная и скромная женщина без лишних вопросов к своему супругу выставила на стол нехитрый ужин, который вполне мог соответствовать определению «закуска». Она вообще старалась не перечить мужу, а когда видела его не в духе, то даже и тревожить своим голосом. Кулаков младший сидел за одним столом со своим родителем, такой же насупленный, только без рюмки для крепкого напитка, что как бы нормально для шестилетнего отрока. Зато жареную картошку и соленые огурцы, стоящие на столе, он мог употреблять в неограниченном количестве и, по крайней мере, хотя бы в этом уподобляться взрослому мужчине. Выпив пару рюмок водки и закусив продуктами, запасенными с огорода, Иван обратился к своей половинке:
– Соня, ты ведь работала когда-то у Петрова?
– Да, он был мастером в нашем цеху. А что?
– Сука он конченый. Сегодня на работе чуть выпили в честь дня рождения Мишки Романова, нашего слесаря, а этот начальник мимо проходил. Ничего нам не сказал, просто написал докладную на имя директора. Теперь, наверное, квартальная премия накрылась медным тазом.
Поскольку Софья Павловна ничего не ответила, расстроенный помощник мастера обратился к своему потомку, внимательно слушающему разговор:
– Послушай, Игорек, как бы жизнь тебя не крутила, никогда не опускайся до стукачества. Никогда. Не нравится что-то, скажи в глаза, а не так…
На этих словах он оборвал свое нравоучение, выпил еще одну рюмку обжигающей гортань жидкости и закурил, приоткрыв форточку на кухне квартиры не так давно полученной от родного предприятия. А Кулаков младший смотрел на своего отца и думал, что и сам вырастет настоящим мужиком, который никогда и никого не предаст. Этот, казалось совсем забытый эпизод из детской жизни, вызвал совесть Игорька на откровенный разговор. «Как же так, – заговорила она, – твой батя, до сих пор не предавший ни одного человека, воспитал такого, как ты? …Кстати, надо сегодня-завтра навестить стариков-родителей, пока они, слава Богу, живы. Последний раз звонил им по мобильнику больше недели назад, а на непринятые звонки от них ни разу не перезванивал. Обижаются, наверное, на меня. Мол, непутевый сын вырос. Знали бы они, что я еще и ментовский осведомитель… Отец бы точно руки не подал, а мать, наверное, промолчала, но плакала не один день, скрывая слезы от своего мужа. Как же я все-таки дошел до этого? Всем и всегда доказывал свою «крутость», жил по «понятиям».
На «зоне» всегда с блатными дружил, об общем радел. Учил уму-разуму заблудших. Стукачей искренне ненавидел… Интересно, как ко мне Сизый относится, ведь я ему вроде как помогаю преступления раскрывать. Презирает, наверное, он хоть и мент, но по-совести живет – правильный, взяток не берет. Какой-то ментовский институт закончил или как там у них называется…академия или еще как. Сколько таких, как я у него в «друзьях», продавших свою честь и совесть? Пять…десять, больше? Зима и Беляй точно не стучали…и никогда бы не согласились на это. А ведь мы росли вместе, одна улица нас воспитывала. Сколько раз клялись друг другу в братской верности… Когда подписку оперку давал, уверен был, что это игра… Мол, буду всякую хрень говорить, а сам свободой наслаждаться. Типа и у меня прикрытие от закона имеется, и корешкам при случае помогу. Ну, если не лукавить с собой, кого-то из малознакомых и откровенных негодяев можно бы втихаря сдать, тех, кому туда и дорога.
С другой стороны, сам не святой, а мне «туда» дорога или нет? И кто я такой, чтобы решать, кому место на воле, кому в тюрьме? Я же в Бога верю, изредка в храм хожу, только Он может судить, а не я. И сейчас к чему я пришел? Дальше стучать на Сизого, пока перо меж ребер братва не загонит? Отказаться не получилось, оперок, как клещ вцепился, не оторвешь. Может с Галькой и дочкой Ленкой рвануть подальше, в другой город и начать там все сначала? А на какие шиши? Малосемейка не дорогая, если даже продать, на эти деньги нормальную квартиру не купишь. У родителей просить? А у них, откуда, живут на пенсию? Куда ни кинь, всюду клин. Да еще и Галька-то тоже с характером, захочет ли со мной ехать? Я ее тоже как-никак воспитывал на нетерпении к предательству, стукачеству. Она вон как меня приколола, когда Беляя арестовали, а меня отпустили. Вроде по бабьей глупости, а может, и нет. Может, в самом деле, догадывается? Ведь не один раз менты меня забирали, а через два дня отпускали? Столько раз с их крючка по-совести, сорваться не реально. Уехать одному, без денег, без знакомых? Оно конечно, с «зоны» приятелей-то у меня много, чуть не по всей России, но ведь к ним не заявишься с подмоченной репутацией. А я по-любому на подозрении у братвы, а если сбегу, эти подозрения станут уверенностью. Что же делать? Что делать?».
С такими мрачными мыслями Кулак и вышел у автовокзала в родном городе. Поглядел на время в телефоне, девятнадцать сорок…
Глава пятнадцатая. Собаке собачья смерть
Тащиться с сумками полными продуктов в автобус, где вполне вероятно встретится кто-нибудь из знакомых с серией вопросов: «Откуда? Почему?», совсем не было желания. Да и видеть-то Игорю в данный момент никого не хотелось, включая жену и родителей. Дочку бы, конечно, можно обнять, она притихнет в умилении от отцовской любви и ничего не спросит. Нечасто по отношению к ней Кулак проявлял нежность, обычную для нормальных отцов. Но она, наверное, дома возле супруги… Примерно, так рассуждал стукачок, направляясь к такси. Выбирая машину, внимательно смотрел на водителя, чтобы был незнаком и без зоновских наколок. Воспоминания о сегодняшней поездке на большегрузе вызывали неприятные ассоциации. Увидев уроженца Кавказа, лицо которого показалось абсолютно незнакомым, спросил:
– Шеф, до второй подбросишь?
–Садись, дорогой, сто пятьдесят рублей и через минуту ты дома.
Сказано с таким акцентом, что Игорь осознал – досаждать разговорами никто не будет. Русский язык для владельца французского автомобиля длительное время не станет родным. И этот факт даже радовал. Однако на всякий случай уселся на заднее сиденье, положив пакеты с продуктами рядом с собой. Проблем с поездкой никаких не возникло. Старенькое «Рено» через пятнадцать минут доставило прямо к подъезду малосемейки на улице Королева. Тем не менее, войти сразу в свою квартиру, где явно возникнут неприятные вопросы, вдруг стало непреодолимой преградой. Девятый час вечера, солнца уже не видно, оно спряталось за зданием. На улице приятная прохлада и туча комаров и мошек, назойливых до невозможности. Они лезли в глаза, нос и уши, очевидно со своими какими-то целями, досаждая всем, кто еще не успел спрятаться от них за толстыми стенами. Тишина необычная, даже собаки, которые в это время обычно начинают перекличку, молчали. Время, казалось, остановилось. Кулаку чудилось, что вот-вот ударит гром, хотя по небу проплывали редкие тучки или…произойдет нечто ужасное. Отчего возникло данное ощущение, он и сам объяснить не мог.
Игорь присел на лавочку возле подъезда, достал из кармана пачку привычного «Бонд» и закурил. Сигарета оказалась последней, и пустую пачку, не задумываясь, бросил в мусорный бачок, находящийся в метре от него. Правда, промахнулся, однако подбирать мятую бумажку не стал, помешали лень и гордыня. Не царское это дело, после себя мусор убирать. Привычно поднял взор, затуманенный неразрешимыми проблемами, к небесам. Перед глазами возникло облако внешним видом напоминавшее крест. Причем православный и именно такой, какой зачастую можно встретить на могилах любого городского кладбища. Осведомитель смотрел неотрывно на очередной знак судьбы в надежде, что видение исчезнет. Однако оно никак не хотело пропадать. Даже под воздействием ветра и воздушных течений, стояло в начинающей темнеть синеве и наводило на Кулака весьма мрачные мысли. «С продуктами зайти в комнату к не умеющей молчать супруге…выше моих сил. Сто процентов начнет выяснять, почему не приняли передачу? Почему такой злой и недовольный, от нее настроения не скроешь. Соврать, конечно, можно, но завтра-послезавтра сплетники или сплетницы обязательно доложат ей, что друг детства Зима не захотел видеть своего кореша и принять от него передачу. Они же придумают сотню версий, на вопрос: почему? И ни одна из них не будет выглядеть для меня в хорошем свете. Надо зайти в подвал, у нас есть небольшая кладовочка для вещей и оставить, эти чертовы пакеты там, на время… Лучше бы выбросить в Талицах, но Сергеевы, … особенно Нинка все равно растреплет по всему району, что продукты Зима не принял. Да и меня тоже… Бля…друган называется, подставил меня по-полной».
В эту минуту Кулак и в самых потаенных уголках своей души не осознавал того факта, что именно он непростительно виноват перед Петрухой, а не наоборот. Ведь именно он ударил в спину своему другу, который ему доверял, не раз выручал в непростых ситуациях. Люди часто находят различные оправдания своей подлости, но не прощают ее со стороны других. Осведомитель тяжело поднялся со скамейки и походкой семидесятилетнего старика направился в подвал. Ключ от кладовки лежал над дверью, сколоченной из простых досок, как и у многих жителей малосемейки. Кому нужен хлам, хранящийся здесь? Игорь щелкнул выключателем, закрепленным на уровне плеч справа от двери, внутри загорелся неяркий свет. «Почти как в камере ментовского ИВС», – подумал он. Когда вошел вовнутрь, первое, что бросилось в глаза – плетеная довольно толстая веревка, висящая на гвозде, торчащем на противоположной стенке. Кулак буквально онемел, и минут пятнадцать смотрел именно на нее, сам не понимая до конца своих мыслей. Затем поставил надоевшие пакеты, предназначенные для Зимы, в самый дальний угол, закрыл их какой-то подвернувшейся под руку рогожей. Хотел развернуться и уйти, но взгляд опять вернулся на, то же место, где висела бечевка. Он не мог оторвать взгляда от предмета, порой полезного и необходимого в домашнем хозяйстве. Со спокойствием камикадзе Игорь размышлял: «Я прямо сейчас могу решить все проблемы сразу. С мертвого, какой спрос? Ну, поговорят неделю другую в районе, мол, видно совесть замучила. Друзей посадил, сам покончил с собой. Потом забудут… Жене не надо краснеть от перешептываний за спиной о том, знала она или нет о том, что муж на полицию работал. Ей будут сочувствовать, дочку жалеть. Отец, конечно, выругается матом, типа собаке – собачья смерть. Потом напьется с горя и, скрывая слезы от супруги, завоет по-волчьи»…
…Однажды Иван Евгеньевич рассказал своему отпрыску, во время выпивки довольно странную историю. В тот день отмечали освобождение Игоря из мест лишения свободы, после того, как он первый раз там отметился. Выпили отец с сыном довольно прилично, и старшего Кулакова потянуло на откровения:
– Когда ты, сынок, попал в следственный изолятор, я места себе не находил. Ведь я знаю, какого там в первый раз. Особенно подростку. Мать целые дни плакала по углам, а я терпел, хоть «кошки на душе скреблись». Как-то раз на работе мы отметили день рождения моего коллеги и друга Кондратия, ну ты его знаешь, он бывал у нас дома. Не слабо так отметили, и я пошел не домой, а в парк, несмотря на то, что время и близилось к полуночи… Покой черт меня туда потянуло и сам не знаю. Ходил-бродил по тропинкам меж деревьев, и… вдруг захотелось повыть. Протяжно и громко на луну, висевшую над головой, как делают это волки. Да так захотелось, что спасу нет. Осмотрелся…, вокруг ни души. Поднял голову вверх и завыл, да так увлекся, словно и в самом деле озверел. И ты не поверишь, полегчало… Домой пришел с легким сердцем. А на другой день, на фабрике только и разговоров было, что в парке волки по ночам завелись и надо бы охотникам с ружьями подежурить. Мол, за домашнюю животину, да и за детей страшно… Вспомнившийся рассказ направил мысли осведомителя в соответствующее русло…
«Да… Бате, конечно, будет тяжелее всех. И перед мужиками стыдно, и перед собой, что так плохо сына воспитал… Но он сильный, выдержит. Мать будет плакать день и ночь, как тогда, когда он впервые «зону» посетил. Дочку Ленку жалко. Может жить ради нее? Вытерпеть унижения со стороны бывших друзей и знакомых… А я смогу? Я всегда гордился своими принципами и соблюдением воровских понятий… Что же я натворил? Как это можно исправить? Никак. Такой поступок искупается только кровью или…смертью. Интересно, братва не сочтет это трусостью? Но себя убить далеко не каждый сможет. Да и какая разница – умереть от клинка, загнанного под ребра кем-то из тех, кто не нарушил своих принципов или…от своей руки. Если думать только о себе, то для меня покончить с собой, лучший выход. Правда, говорят, что все самоубийцы после смерти мучаются в Аду… А может это не так? А может и Ад не настолько страшен? Ведь для меня Ад начался с поганой бумажки, в которой я согласился помогать…государству в борьбе с преступностью. Ха-ха-ха… Радости что-то от такого патриотизма я ни разу не испытал. И вспомнит меня это государство или…даже просто Сизый, когда-нибудь с благодарностью? Это вряд ли, скорее наоборот. Вот назло неотвязному оперу, уйду из жизни. Пусть локти кусает, не отпустил в свое время, будет совестью мучиться. А она у него есть? Поглядеть бы на его рожу, когда узнает… Не, к месту вспомнился анекдот. Сизый любит их травить… «На что жалуетесь? – спросил мент у заявителя?
– Да на все!
– Вот держите.
– Но это же веревка и мыло! От чего они помогут?
–От всего!».
На душе даже не улыбнуло… А оперок бы посмеялся. Да и хрен с ним… А может уйти прямо сейчас в лес и повыть по-волчьи? Вдруг и мне поможет? Нет, не выход, проблема не рассосется и с каждым днем будет хуже и хуже»…
Продолжая последний разговор сам с собой, Кулак словно зомби, руководимый кем-то из вне, снял веревку с гвоздя, перекинул ее через верхнюю балку прямо над дверью. Буквально на автомате завязал петлю и одел себе на шею… Сначала вроде как примеряя и проверяя на прочность. Затем с безразличием человека, не видящего никакого просвета впереди и с непонятной злобой на всех и на себя, подогнул ноги, позволив петле плотно обжать сонные артерии. Сознание помутнело, перед глазами возникла непроницаемая тьма. Жизнь покинула тело стукача, которое осталось висеть в холодном и мрачном подвале в назидание тем, кто только задумал предать своих знакомых и близких…
На другой день, придя в отдел на службу, оперуполномоченный уголовного розыска старший лейтенант Сизов, конечно же, узнал о происшествии на своем административном участке. На тот период у него уже было восемь удачных вербовок и почти все криминальные события, что происходили на подведомственной ему территории, для него секретом не казались. Первая мысль, которая непроизвольно возникла в голове, оказалась совсем не той, что рассчитывал Кулак. Он не стал «локти кусать и совестью мучиться»… «Собаке собачья смерть, – подумал Владимир, – на одного негодяя на второй фабрике стало меньше». После этого достал личное дело своего агента «Малины» и, оформив необходимые документы, сдал в архив, чтобы через несколько лет оно покрылось пылью, и было всеми забыто. В этой части желание стукача исполнилось…
На похоронах бывшего уголовного авторитета народа оказалось немного. Кроме родителей, жены и дочери пришли несколько человек из числа соседей и знакомых. Никто из присутствующих не пролил ни слезинки. Впрочем, мать часто отходила в сторону от небольшой процессии и отворачивалась от любопытных глаз, чтобы никто не заметил, как тяжело идти за гробом, в котором лежит ее единственный сын. В ближайшем кафе в районе первой фабрики жена Галина заказала поминальный вечер на двадцать человек. После предания тела земле, приглашенные собрались там. Более половины мест оказались пустыми. По освобождении ни Беляй, ни Зима на могилу друга не пришли, стараясь как можно реже упоминать его имя…
