Владимир Шнюков
Абсурд
Лицо его противника исказилось яростью и страхом, но он остался стоять.
– А-а, гад… – выдохнул Поленов и дал задний ход. Отъехав чуть, остановил бульдозер, выскочил из кабины и бросился к врагу. Тот стоял, словно прибитый к журавлиному крылу. Поленов с ходу ударил его в пах, человек, коротко всхрипнув, согнулся, упал. Поленов пнул лежащего и только тогда увидел, что к вершине холма бегут люди. Прыгнул в кабину, бешено развернул бульдозер и, готовый к драке, бросил его навстречу бегущим. Их было около десяти, но никто из них не остановился, все пробежали мимо бульдозера, к человеку, лежащему около памятника.
Напряжение разом покинуло Поленова, он почувствовал, что зверски устал. Отогнал будьдозер. По пути встретил Огницкого. Тот что-то спросил, но Поленов лишь махнул рукой. Прошёл в вагончик, выпил стакан водки и, завалившись на раскладушку, тут же уснул.
Разбудил его голос Огницкого: «Силён ты спать, начальник. Вставай, поешь». Нехотя поднялся. Судя по длинной тени от раскидистой черёмухи, что стояла рядом с вагончиком, давно уже был вечер.
– Пей кофе, только сварил, – Огницкий подвинул ему кружку.
– Спасибо, – Поленов, хлебнув кофе, потянулся за сигаретой. Закурил и сказал в сторону, с усмешкой, – а ведь накрылись наши миллионы, Серега.
– Да ладно, – отмахнулся Огницкий, – я уже понял. Дал команду всем участкам на новом направлении работы прекратить. Не переживай, бывает хуже… Слушай, тут письмо тебе один местный парень принёс. Запечатанное. Говорит, лично в руки.
Поленов вскрыл конверт. На тетрадном листе бумаги крупным, чётким почерком было выведено: «Вы оскорбили моего отца, а, значит, и меня. Если Вы имеете понятие о чести, Вы должны либо извиниться перед ним в моём присутствии, либо стреляться со мной. В десять часов вечера к вам придёт мой секундант. Скажите ему своё решение. Если выберете дуэль – стреляться будем сегодня же. Иван Нелюдимов». Не сразу поняв смысл, Поленов прочитал письмо ещё раз.
– Ну, что там? – встревоженно спросил Огницкий, догадавшись по лицу Поленова, что письмо необычного свойства.
– Да вот, почитай сам.
Огницкий прочитал и присвистнул.
– Ну, и что друг-товарищ мне делать подскажет? – полушутливо спросил Поленов.
Огницкий помолчал и сказал серьёзно, твёрдо:
– Извиниться надо, Славка.
Поленов хмыкнул, встал, прошёлся по вагончику.
– Нет, Серёжа, не надо мне извиняться. Это им, аристократам болотным, надо передо мной извиниться! – речь Поленова забилась на высокой ноте, но в ней не было и тени раздражения. – И дело не в этих ста миллионах, плевал я на них, денег я всегда заработаю. За дело наше обидно. Да и даже не в деле суть. В душу они мне плюнули. Понимаешь, как бы это всё тебе сказать: всё, на чём стоит моя жизнь – для них пшик. Я для них не то что человек третьего сорта, я для них – вообще нуль. И поэтому я пойду стреляться…
– Ты учти, – перебил Огницкий, – они ведь не на понт берут, я думаю – всерьёз.
– Ну и пусть будет всерьёз. Стрельбы, что ли, боюсь. Мне в Афгане орден не за красивые глаза дали, а за эту самую стрельбу. И что такое пулю получить – не понаслышке знаю, не одну из меня вытащили.
Огницкий не возражал, понимал – бесполезно.
Ровно в десять в дверь постучали. Вошёл худощавый высокий парень лет двадцати пяти. Поздоровался, насторожённо встал у порога: руки в карманах наглухо застёгнутой лёгкой куртки, глаза цепко ухватились за Поленова.
– Я от Ивана Нелюдимова. Вы решили?
– Да-с, любезнейший, мы решили, – Поленов притворно зевнул. – Решили стреляться. Но поначалу, милейший, не обессудьте ответить на пару вопросов.
– Задавайте, – спокойно ответил посыльный.
– Не получится ли, что на месте дуэли кроме вашего Ивана я найду ещё десять человек с пулемётами?
– Если бы мы захотели отомстить вам таким образом, то не затевали бы спектакль. Вас бы уже застрелили.
– Логично. Но вдруг вам захотелось театральных эффектов… Где гарантии?
– Гарантия – только моё честное слово. На месте дуэли будут Иван, я и вы с вашим секундантом.
– Хорошо, верю, – медленно проговорил Поленов. – А если я убью противника, что потом?
– Не волнуйтесь, дело не пойдёт в милицию. Мы никогда туда не обращаемся.
– Ладно. И теперь верю. А из чего стреляться будем? Пищалей, обрезов?
– Выберете сами.
– Когда?
– Сейчас. Если у вас нет больше вопросов, то прошу следовать за мной. Как я понял, у вас уже есть секундант?
– Да, есть. Ну что, Сергей Петрович, тронем к барьеру, – Поленов деланно хохотнул. Огницкий хмуро молчал.
Посыльный повёл в направлении холма. Шли молча. Поленов пытался насвистывать что-то весёленькое, но весёлость ему плохо удавалась. Огницкий же совершенно ушёл в себя, угрюмо просчитывая варианты и сохраняя надежду, что до стрельбы не дойдёт.
Иван Нелюдимов ждал за холмом у реки. Он оказался совсем ещё молодым, лет двадцати с небольшим, коренастым русоволосым парнем с открытым, круглым лицом. Посыльный предложил Поленову и Огницкому остановиться шагах в десяти от Нелюдимова, сам подошёл к нему, о чём-то вполголоса переговорил. Потом вернулся.
– Иван ещё раз предлагает вам извиниться и закончить дело миром, – стараясь говорить как можно доброжелательней, произнёс он.
Огницкий замер, ожидая ответа Поленова.
– Нет, зачем же, – не спеша, громко проговорил Поленов, – дуэль так дуэль. Даже интересно. Только вот у юноши, похоже, штанишки мокрые, может, сходит, переоденется…
«Ох, балбес, доиграешься», – подумал Огницкий. Видно было, как заходили желваки на лице Нелюдимова.
– Вам предоставляется право выбора оружия, – оборвал Поленова, хотевшего ещё что-то сказать, высокий и показал на дорожную сумку, стоявшую неподалёку.
Там лежали два нагана, два ПМ и патроны. Поленов удивлённо взвёл брови, подумал, и взял наган. Отошёл в сторону. После этого Нелюдимов взял второй наган и тоже встал в стороне. Высокий, проследив за действиями дуэлянтов, предложил Огницкому условия дуэли. Противники, разведённые вначале на пятьдесят шагов и стоящие спиной друг к другу, по команде поворачиваются и идут навстречу, не уклоняясь, и стреляя, когда посчитают нужным. Каждому даётся по два патрона. Если выстрелы сделаны, а оба живы, то принимается решение о продолжении, либо прекращении дуэли.
– Ладно, командуй, – бросил Огницкий высокому. – Я посмотрю.
Высокий пожал плечами, отмерил расстояние, поставил дуэлянтов спиной друг к другу.
«Главное – не убить. Пулю в ногу ему – и достаточно, будет помнить, щенок», – думал Поленов. Напряжённость минуты подействовала на него самым благотворным образом: был он спокоен, собран, уверен в себе. По команде «пошли» Поленов резко повернулся, сделал несколько коротких шагов, замер, задержав дыхание, и выстрелил, целясь в ногу выше колена. Нелюдимов резко согнулся, но тут же выпрямился. «Упрямый, однако», – подумал Поленов, и это была его последняя мысль в земной жизни: багровый шар закатного июльского солнца, приготовившийся опуститься в чащу заозёрного леса, взорвался бешено и осколки его тут же погасли в кромешной тьме.
Через неделю в местной районной газете появилась информация: «Вечером 19 июля в посёлке Кириллов Берег убит генеральный директор ООО «Дорстрой» В. С. Поленов. Убийца установлен, но ему удалось скрыться. Для поиска убийцы и выяснения всех обстоятельств происшествия создана специальная следственная группа».
Глава 5. Бога нет
Через раскрытую дверь кузницы из подступившей темноты тянуло мягкой прохладой и густой тишиной позднего августовского вечера. Лишь взлаяла резко и тут же замолкла вдалеке собака, да где-то чуть слышались гитарные переборы.
– Гитара, странно, – бес любопытства толкал меня продолжить расспросы. – Естественней было бы здесь колокол слышать – место к тому располагающее. Или храма божьего не имеете в посёлке?
– Не имеем, – мягко улыбнулся Дмитрий. – Поп по миру пойдёт в Кирилловом Береге, стенам проповедуя.
– Ну, Дмитрий… Закон божий – закон нравственный…
– В том-то и дело, что закон. А законы в Кирилловом Береге не жалуют.
– Ладно – не закон. Но не отрицаешь, что христианство на нравственности стоит?
– Стоит ли, лежит ли, – зачем на нравственность обязательно что-то громоздить надо: Христа ли, Магомета ли… А где идол – там и законы, а где законы – там и цепи.
– Значит, доброту, сострадание, братство людское – побоку?
– Братство людское – или блажь, или ложь. Враги в мире никогда не переведутся. Просто и во вражестве своём надо людьми оставаться. А сострадание – ханжество. Чего сострадать – лучше помоги человеку. А если ему нравиться страдать? Пусть страдает на здоровье. Доброта – это что такое? Есть честь и справедливость, вложенные в человека природой. Честь – самолюбие, а справедливость – и есть доброта, по-моему.
Помолчали.
– Так значит, бога нет, Дмитрий? – засмеялся я.
– Есть, – в тон мне ответил Дмитрий. – Целых два: красота и свобода. Вот эти боги дают истинные потрясения и взлёты души необычайные. Но молиться им всё равно не надо. А то ведь с малолетства приучают кланяться. Всё внаклонку да внаклонку, – со временем только под ногами и видишь…
Приглушённый молодой смех прервал наш разговор. Я оглянулся: при входе в кузницу стояли, обнявшись, парень и девушка. Разгорячённые лица их сверкали тем особым блеском, что свойственен только молодой безрассудной любви. Парень – невысокий, но коренастый, с серьёзным открытым лицом, – на миг замер на мне изучающим взглядом и уверенно шагнул вперёд:
– Дядь Мить, ты мне инструмент выдай.
– Бери, – засмеялся Дмитрий. – Твой, однако, чего спрашиваешь.
Парень подошёл к шкафу для одежды и достал оттуда гитару.
– Эх, гульнём! Дядь Мить, давай с нами, не пожалеешь.
– Ну конечно – сейчас все дела брошу и побегу с вами, салажатами, песни орать, – отшутился Дмитрий, разливая остатки пива. Но когда парень тронулся к выходу, остановил его: – Постой-ка, Ваня…
Подошёл к парню с девушкой и что-то вполголоса сказал им, очевидно, не предназначавшееся для моих ушей. Потом я услышал смех и беззаботный голос девушки: «Да ладно тебе, дядя Митя, чего бояться-то». Дмитрий ещё чего-то говорил им вслед – уже громко, но я уже не слышал, занятый неожиданным открытием. Ещё как только парень вошёл, мне показалось, что я его уже где-то видел. И теперь понял где – взгляд случайно остановился на фотографии на стене.
– Ну что, тронем до хаты? – голос Дмитрия застал меня на этой догадке.
– Дмитрий, – я постарался придать своему голосу полное безразличие к сказанному, – а что: ведь Иван Нелюдимов обличьем весь в деда, правда?
Вопрос мой повис в предвиденной паузе, но ответ был неожиданно ровен и сух:
– Ты ошибся.
Ты, конечно, прав, – перевёл я для себя эти два слова, – но это вовсе не значит, что ты вправе говорить об этом. Да, рановато я стал считать себя своим человеком в Кирилловом Береге…
Дмитрий собрался, выключил свет, и мы шагнули в ночную прохладу.
Бесконечный ослепительно-звёздный ковёр августовской ночи развернулся взору во всём могучем великолепии. Сдавило сердце – необъятность звёздного неба часто тяготила меня: так бессмысленны и ничтожны кажутся все порывы и помыслы перед слепой беспредельностью космоса.
– Пустое всё, – невольно вырвалось у меня.
Дмитрий не ответил. Он стоял, запрокинув голову, – песчинка в необъятной звёздной тьме, и в глазах его бился жадный восторг от вечной неразгаданности жизни. Неразгаданности, в которой каждый новый день – не похож на другие.
