Владимир Михайлович Шулятиков
Теоретик талантливой жизни
Мы будем говорить о положительных сторонах чеховского миросозерцания. До сих пор весьма значительная часть читающей публики, в своих суждениях о Чехове, упорно держится того взгляда, что заключить о положительных идеалах названного писателя нельзя за неимением достаточных данных. Чехова считают объективным художником-фотографом, смотревшим на жизнь оком беспристрастного наблюдателя, стоявшим вне всяких партий, отказывавшимся излагать свои личные воззрения. При этом делается ссылка на авторитет самого писателя: устами одного из своих героев Чехов, как известно, защищал принцип «свободного искусства», то есть искусства, которое требует от художника единственно воспроизведений, непосредственных впечатлений, не преломленных сквозь призму какой-либо определенной тенденции или идеи. Но «свобода» искусства означает в данном случае лишь свободу от «гражданских» тенденций, свободу от господствующей оценки плодов литературного творчества. Провозглашенный принцип сам по себе отнюдь не ставил Чехова вне всяких партий, вне всякой групповой идеологии. Представление о писателе, закованном в доспехи непроницаемого объективизма, вообще есть не более как фетиш: подобных писателей никогда не существовало, не существует и существовать не может. Как и всякий беллетрист, Чехов явился выразителем определенных групповых интересов, исходил в своих художественных работах из цикла впечатлений, чувств, стремлений, идей, характерных для определенной общественной единицы. Более того, его следует признать одним из самых видных носителей идеологии группы, к которой принадлежал: не чем иным как именно удачным истолкованием данной идеологии, яркой передачей определенных групповых настроений обусловливается его шумная популярность среди широких слоев интеллигенции.
Нижеследующие строки служат пояснением высказанного нами взгляда: Чехов как теоретик «интеллигентного пролетариата» – такова тема нашей статьи.
I
Обратимся к источникам чеховского пессимизма. Присмотримся ближе к «душевным драмам», переживаемым наиболее, типичными из чеховских героев, «сереньких», «хмурых людей». Все эти драмы построены по одному общему образцу, в основе их всех лежит один характерный Leitmotiv. Приват-доцент Коврин («Черный монах») подводит конечные итоги своего житейского опыта; ход его рассуждений таков: «Он думал о том, – сообщает нам автор, – как много берет жизнь за те ничтожные или весьма обыкновенные блага, какие она может дать человеку. Например, чтобы получить под сорок лет кафедру, быть обыкновенным профессором, излагать вялым, скучным, тяжелым языком обыкновенные и притом чужие мысли, – одним словом, для того, чтобы достигнуть положения посредственного ученого, ему, Коврину, нужно было учиться пятнадцать лет, работать дни и ночи, перенести тяжелую психическую болезнь, пережить неудачный брак и проделать много всяких глупостей и несправедливостей, о которых приятно было бы не помнить. Коврин теперь ясно сознавал, что он – посредственность!..» Именно на почве этого сознания «посредственности» развивается драматический замысел рассказа, Коврин сходит с ума и в предсмертном бреду воображает себя гением. В данном случае мы имеем дело с несколько исключительной развязкой. Но если откинуть патологический момент развязки, то мы получим основную предпосылку чеховского пессимизма. Тоска по талантам – вот как должны мы определить этот пессимизм.
«Пропала жизнь! – восклицает охваченный приступом острого отчаяния герой драмы «Дядя Ваня» в патетической сцене третьего акта. – Я талантлив, умен, смел… Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр[2], Достоевский… Я зарапортовался! Я с ума схожу». Войницкий действительно зарапортовался, но, в столь своеобразной форме им сделано интересное profession de foi. «Хмурый человек» в самую драматическую минуту своей жизни высказал свое затаенное желание, определил свой положительный идеал – быть талантом. Жизнь пропадает, жизнь не имеет положительной ценности именно при условии отсутствия талантов.
«Отчего мы, едва начавши жить, – исповедуется один из героев «Трех сестер», – становимся скучны, серы, неинтересны, ленивы, равнодушны, беспомощны, несчастны… Город наш существует уже двести лет, в нем сто тысяч жителей я ни одного подвижника ни в прошлом, ни в настоящем, ни одного ученого, ни одного художника, ни мало-мальски заметного человека, который возбуждал бы зависть страстное желание подражать ему». Так чеховский герой резюмирует свои наблюдения над областью жизненных явлений, проходящих перед ним. В приведенных словах дана наиболее полная и совершенная формулировка чеховского Weltschmerz'a[3].
