Владимир Михайлович Гвановский
Тропа пьяного матроса
– Значит, ищи похожую! Вы все так невнятно мямлите свои фамилии, что невозможно правильно записать.
Я снова повернулся к коробке. На одном из мятых листочков было написано: «Ренегат В.В. Группа крови – A (II) Rh+». Фамилия – не моя, но ничего более похожего на «Рейган» в коробке не обнаружилось, и инициалы совпадали. Вторая положительная, как у Риты. Мир оказывает мне сопротивление в виде хамовитой девки, но это чепуха. Важно то, что я получил подтверждение: мы с любимой – половинки одной Платоновской души!
На следующий вечер я заканчивал подготовку к зачёту по античной литературе и уже собирался идти ночевать к Рите, как в мою дверь увесисто постучали. На пороге стояли Богдан и Чёрт – парни, которые разгуливали с баяном по этажам.
– Вадим, ты куда-то собрался? – начал Богдан, закуривая вонючую самокрутку.
– Да, уже ухожу, к девушке.
– А, мы видели, как ты с нашей соседкой зажимался. И как она, сладенькая? – влез в разговор Чёрт, но Богдан его одёрнул.
– Вадим, ты бы к нам как-нибудь заглянул, горилки нашей выпил. Мы же не кусаемся.
Чёрт хихикнул и рыгнул.
– Я не пью.
– Какая жалость. А мы хотели тебя ласково попросить о помощи. Понимаешь, у нас праздник, а водка закончилась, совсем. Уже одиннадцать, нас на улицу не выпустят, и чёрный ход со вчерашнего дня почему-то заперт. Ты человек новый, примерный, тебе поверят. Мы выбросим из окна одеяло, а ты скажешь, что вытряхивал его и уронил. Чтобы не проебать одеяло, вахтёрша тебя выпустит. Ты в ларьке купишь водки, замотаешь её в одеяло и принесёшь нам!
Парни были так довольны своим планом, что улыбались до ушей, за которыми вдруг на миг показались серые рожки, и я понял, что это – испытание. Помогу ли я купить им зелье, подыграю ли Сатане? Любимая сделала ко мне шаг, согрела своей любовью; я получил от Неба подтверждение, что мы – половинки одной души. Самое время для Империи – нанести ответный удар.
– Я не могу вам помочь, ведь водка – от дьявола. Не просите меня больше ходить за ней.
Чёрт захохотал козодоем, Богдан смачно сплюнул мне под ноги:
– Ты вроде этого блаженного, Воронца. Но он, хоть и дурачок, но наш, украинец. А ты чужой. Нет бы проставиться, поляну пацанам накрыть, подружиться. Ходишь фраером, кацапья морда. Теперь берегись.
И пропали в темноте. Водку они всё равно где-то раздобыли, и до глубокой ночи мы с Ритой слушали новый хит под баян в исполнении десятка пьяных глоток:
Моя ты школьная любовь,
Тебя я не забуду, нет.
Твои зелёные трусы,
И ноги волосатые!
Слова хулиганов запали мне в душу. Разумеется, я не собирался сближаться с этими хамами, но вдруг понял, что сторонюсь и своих соседей – хороших, честных парней. Можно наладить общение, напитать нашу комнату энергиями Света, зарядить токами Шамбалы – и тогда Тимур бросит слушать песни этого гадкого Кости, купит на лето плавки и встанет на путь спасения! Мои мысли привели Риту в восторг, и она предложила приготовить праздничный ужин. Мы решили налепить вареников с картошкой, обжарить их с луком и накормить Тимура, Серёжу и подругу Риты, Маричку.
Всем ребятам идея очень понравилась. Они сели в комнате втроём и откупорили вино, мы же с Ритой надели фартуки начали лепку. Маричку я увидел впервые. Она пришла в джинсах и клетчатой рубашке, на груди студентки блестел золотой крестик. Девушка посмотрела на меня с прищуром и молча пошла курить на общую кухню. Потом Тимур включил кассету какой-то богохульной группы, Маричка засмеялась и попросила поставить её на паузу:
– Тим, такая песня классная. Давайте сами споём?
Она сняла со стены гитару Тимура, заиграла перебором и начала петь:
С причала рыбачил апостол Андрей,
А Спаситель ходил по воде.
И Андрей доставал из воды пескарей,
А Спаситель – погибших людей…
Между тем, «вареники любви» кипели уже десять минут.
– Милая, вареники уже должны свариться!
– Зайчик, давай я попробую. Нет, тесто ещё твёрдое. Ещё пять минут поварим.
– Эй вы, зайки, нам долго ещё ждать? Мы жрать хотим!
Из комнаты слышался звук трения металла о металл – кто-то точил нож о вилку. Результат нашей вареничной любви мне определённо не нравился: вареники вышли ровными и красивыми, но совершенно дубовыми, жёсткими.
– Рита, надо что-то делать. Уже понятно, что наш ужин не получился. Я очень боюсь отравить наших гостей и думаю, что вареники стоит выбросить.
– Милый, ты прав. Если у друзей заболят животы, виноватыми станем мы. Но ты понимаешь, что гости нам не простят испорченный праздник, они нас возненавидят!
– Милая, нам нужно привыкать идти против течения и говорить правду, даже если она неприятная. Ты понимаешь меня, ты со мной, и пусть весь мир будет против! Открой мне дверь, я выхожу с кастрюлей.
Осторожно, стараясь не привлечь внимание друзей, я выскользнул в коридор, дошёл до туалета и прошептал: «Господи, благословенны дела Твои. Дай мне сил справиться. Ом мани падме хум!»
И вывалил дымящееся содержимое кастрюли в унитаз.
Глава 7. Аттестация
С домом, расположенным у железной дороги, постоянно соседствовало серое небо. Оно нависало над крыльцом, как бетонная плита, и по утрам хотелось выкурить сигарету, а потом залезть под одеяло и спать до обеда. На смену тёплым дням, как часто бывает ранней весной, пришли заморозки. Я нехотя выходил на холодную кухоньку, включал кассету «Алисы» «Танцевать» и, готовя омлет с ветчиной, думал о питерских крышах, на которых я ещё не был, о ледоходе на Неве и о поездах, которые идут в Санкт-Петербург.
В школе полным ходом шла аттестация – каждый день приезжала главный методист района в компании других работников районо. Они ходили на открытые уроки, оценивали работу учителей и, похоже, были не очень довольны. Я обратил внимание, что для методистов не накрывали столы в школьном кафе, что выглядело нетипичным для подобных мероприятий: в этот раз – только работа по протоколу и разговор сквозь зубы. Я плевать хотел на отношения директора школы и районо, никогда не участвовал в учительских сплетнях; в этом сером здании, покрытом пятнами зелёной плесени, меня интересовали только мои ученики и Даша.
С осени мы с шестиклассниками готовили театральную постановку Филатовского «Федота-стрельца» в переложении для средней школы. Некоторые острые моменты пьесы пришлось опустить, зато мы с родителями учеников, хохоча, вставили в постановку элементы злободневной политической сатиры. Например, в тот момент, когда Федот обсуждал с царём возвращение оленя в Багдад, он произносил классическую фразу:
Коли ты и так богат, —
Я верну его в Багдад.
Кто там нонича у власти? —
То-то парень будет рад!..
И, улыбаясь, доставал из кармана портрет Джорджа Буша-младшего.
Постановку запланировали на середину мая, и я пригласил на неё весь методический отдел.
Кроме театрального кружка, я вёл ещё и кружок гитары – мне выделили малюсенькую гримёрку у актового зала, где я собирал всех школьных хулиганов и писал мелом на доске тексты с аккордами песен «ДДТ», «Аквариума», «Алисы» и «Кино»; помогал и менять струны на гитаре, и настраивать инструменты; учил аккомпанировать и давал первые уроки вокала. Шиком для моих учеников стал вход через окно: я разрешал залезать в кабинет с улицы по пожарной лестнице.
Разумеется, аттестация затронула и мои уроки. Я рассказал методистам о внеклассной работе, о кружках и планах на будущее, а потом показал итоговый урок по повести Пушкина «Дубровский». Мои шестиклассники, одевшись в сшитые родителями костюмы, показали у доски несколько сцен из книги. Девочки играли значительно лучше мальчиков, поэтому я отдал им почти все мужские роли, потребовались только накладные бороды. Урок заканчивался проведением параллелей с современностью и отслеживанием интертекстуальных связей: я исполнял под гитару песню БГ «Дубровский»:
Не плачь, Маша, я здесь.
Не плачь, солнце взойдёт.
Не прячь от Бога глаза,
А то как он найдёт нас?
Небесный град Иерусалим
Горит сквозь холод и лёд,
И вот он стоит вокруг нас
И ждёт нас, ждёт нас.
Урок понравился методистам, замечаний не возникло. Правда, занятие по русскому языку было принято прохладно. Дело в том, что, рассказывая детям о языке как о живом явлении, постоянно меняющемся, заимствующем новые слова и отбрасывающем устаревшие формы, я увлёкся и представил на уроке новомодные тенденции из российской столицы. Например, сказал, что слово «кофе» теперь может употребляться не только в мужском, но и в среднем роде. Когда ученики вышли на перемену, методист с жаром отчитала меня за «кофе», заявив, что он может быть только мужского рода и я должен в работе руководствоваться официальными источниками, а не жёлтой прессой. Но потом заулыбалась, назвала меня надеждой района и пообещала любую поддержку в работе.
Аттестация завершилась к середине апреля. Официальные документы учителям не показали, но ещё до объявления результатов все знали, что работа школы подверглась жёсткой критике районо. Штат учителей был неполным, уроки проводились с грубыми ошибками, внеклассная работа велась формально. Положительную оценку получили, похоже, только мои уроки. Но завуч с директором сделали свои выводы: посчитали, что методисты, выделяя и поощряя меня, растят собственного агента, которого можно через несколько лет поставить во главе школы. Открыто в школе мне ничего не сказали, но начали общаться в приказном порядке, сквозь зубы. Внезапно оказалось, что в план обязательной внеклассной работы на следующий год уже вписаны два моих спектакля, которых ещё не существовало даже в уме. На эту работу не выделялись дополнительные часы, не планировалась доплата. Но в случае невыполнения – кара. Инициативу пытались сделать обязаловкой, отбивая у меня желание делать что-то новое, свежее.
Когда директор школы собрала учителей на небольшой банкет по поводу завершения ненавистной аттестации, мне предложили сказать тост. Я был краток:
– Уважаемые коллеги, мне хотелось бы выпить за наших замечательных, талантливых учеников. Ведь без них весь этот педагогический процесс не имеет никакого смысла.
Завуч осадила меня:
– Вадим Викторович, ну хватит с нас этих учеников, они всех достали! Мы собрались здесь расслабиться, отвлечься: на работе всё время эти ученики, а дома – долбаные тетради, подготовка. Думайте, прежде чем говорить тост!
А через несколько дней я понял, что руководство школы нащупало моё слабое место, точнее, я сам подсказал, где оно – своим тостом. Мои шестиклассники, отличники и отличницы, неожиданно стали не успевать по другим предметам, получали замечания по поведению, чего не было никогда прежде. Я понял, что теперь моим детям начнут мстить только за то, что они – мои ученики. И я поневоле задумался о том, чтобы на деле стать агентом районо. Мне было известно, что по закону уже через год имею право претендовать на пост директора школы, потому что такое назначение требует минимального пятилетнего стажа. Хочу ли я такой судьбы? Пожалуй, нет. Стать директором сельской школы – это быть им до конца жизни, выкладываться, внедрять новые методики, менять подход преподавания. Это почётно и достойно, но – никаких путешествий и дальних дорог, никакой рок-группы, никакой свободы, и все поезда уйдут на север без меня. Разговаривать с администрацией было бесполезно, такая беседа выглядела бы как попытка оправдаться, а если оправдываешься – виноват. Завуч с директором сами толкали меня к революции, но, когда я понимал последствия своей возможной победы, мне становилось не по себе. Нависший выбор очень тяготил, но я решил немного потянуть с ним, не спешить: может, острый момент пройдёт – и я смогу спокойно работать, как прежде.
И я отвлёкся на изготовление каркаса для картины. Папа одной из моих шестиклассниц нашёл у себя на чердаке огромное полотно, написанное маслом, – копию картины Николая Ге «Пушкин в селе Михайловском». Копия оказалась неплохо выполненной, отлично сохранилась и имела внушительные размеры – полтора на три метра. Несколько дней мы с родителями делали каркас и натягивали полотно, а потом торжественно водрузили картину на классную стену, на зависть ученикам всей школы, которые каждую перемену приходили поглядеть на неё – картина казалась им вестницей новых времён, светлых и праздничных.
Вечером четырнадцатого апреля, перед отлётом Гриши в Америку, мы гуляли с ним и Глебом по весеннему Симферополю, прихватив гитару и закинув в рюкзаки коньяк, портвейн и тёмное пиво. Шатались по дворикам, выпивали на какой-нибудь скамейке, шли дальше. Из подъездов выходили незнакомые небритые мужчины в подштанниках и женщины, закутавшиеся в выцветшие халаты, выкладывали на деревянные столы сыр и ветчину, разливали вино по гранёным стаканам, улыбались, а дети с криком носились вокруг них на трёхколёсных велосипедах. Иногда нас жестом звали к столу и просили спеть, мы обнимались, выпивали, знакомились и тут же забывали имена новых друзей. И чем больше я хмелел, тем сильнее хотел увидеть Дашу и обнять её. С нашего похода на Чатыр-Даг прошло почти три недели, но я всё тянул с тем, чтобы показать девушке свои чувства. Мне казалось, что она живёт в каком-то хрустальном мире, который можно обожать, воздухом которого можно дышать, но вот прикоснуться, поцеловать, расстегнуть блузку – нет, кощунство. Я очень боялся, что она отшутится или сделает вид, что не понимает, о чём я говорю. Но всё больше мне казалось, что Даша – мой новый светлый дом. И пока она улыбается мне, пока верит в меня, мне достаточно косухи, гитары и блокнота, чтобы записывать тексты новых песен. Всё остальное как-то случится, найдётся вино, тарелка супа и постель.
К вечеру, прогуливаясь по парку Шевченко, я решил про себя: в пятницу, шестнадцатого, уйду в поход с двумя ночёвками, а как вернусь – объяснюсь Даше в любви, скажу, что у меня всё серьёзно, и будь что будет. Мне сразу стало легко. Я откупорил бутылку коньяка «Коктебель», сделал глоток из горла и протянул бутылку ребятам.
– Вадик, на днях один человек написал на электронную почту, – сказал Гриша, принимая бутылку. – Ему попалась кассета с моими песнями, он сказал, что сделает из меня звезду рока. Только нужно в Москву переехать.
– Ух ты, круто! И как поступишь? Может, тогда лучше поехать не в Америку, а в Москву? Такие предложения бывают нечасто.
– Да я его послал. Сказал, что играю в лучшей группе мира.
– Слушай, ты вот так легко отказываешься от возможностей. А если из нашей группы ничего не выйдет?
– Вадик, знаешь, я недавно слушал концерт Iron Maiden. У них миллионы поклонников, платиновые диски, концерты. Но если взять нашу Вселенную – что для неё эта группа? Так, песчинка, мгновение. Или – чем наши с тобой жизни ценнее для Вселенной, чем жизнь этой белки на дереве в парке, где мы сегодня пьём? Молчишь? Вот-вот. Я думаю, что слава и успех ничего не значат, важен лишь тот кайф, который ты сам переживаешь. И он важен не для Вселенной, а для тебя лично и для меня, потому что ты мой друг. А остальное – картонные декорации, в которых мы живём и мечтаем. Сейчас для меня кайф – полететь в Сан-Франциско и там пить бурбон за здоровье Тони. И не быть в Москве странным ковбоем, идущим на компромиссы.
Мы выпили ещё коньяка. Гриша повернулся к Глебу.
– Глеб, ты верующий человек, вот и скажи мне. Куда уйдёт душа этой белки, когда она умрёт? Есть ли для животных рай и ад?
– Гриша, в Библии сказано, что лев сядет в раю рядом с ягнёнком. Значит, Создатель не считает инстинкт льва, из-за которого он убивает ягнёнка, грехом. Все звери будут в раю вместе с нами.
– А если этот лев съест укротителя, будет ли это грехом?
Глеб задумался. Коньяк был выпит, и мы пошли за пивом. Когда покупали в ларьке «Славутич» с синей этикеткой, Гриша наклонился ко мне и по-заговорщицки шепнул:
– Вадик, я сегодня останусь у Глеба. Свои вещи уже закинул к нему. Решил сделать тебе сюрприз. Если я ошибся – не серчай, пожалуйста. Просто ты в последнее время какой-то мрачный стал, раздражительный. Тебе нужны простые мужские радости. Я сегодня тебя напоил, теперь иди домой – там твой сюрприз!
Мы обнялись, и я, пошатываясь, пошёл на маршрутку. Гриша явно пригласил домой какую-то девчонку. Испортит ли вечер с ней мои отношения с Дашей? Вряд ли. Я не знаю, как подступиться к её раю, к её хрустальному миру. Может, Гриша и прав, я слишком много живу в своей голове, стал опять вспоминать эту мерзкую секту. Надо развеяться, привести мысли в порядок, как раз и поход завтра начнётся. Поглядим, что там за сюрприз.
Дверь в веранду оказалась открытой, Гришин ключ аккуратно лежал на подоконнике. Комната оказалась освещена несколькими свечами, от света которых зажигались и созвездия на потолке. В моей постели лежала Надя, и, когда я вошёл, она открыла глаза.
– Вадик, я очень соскучилась. Понимаю, как изводила тебя своей ревностью, но ведь нам было так хорошо вместе. Я не прошу о будущем, просто побудь со мной вместе сегодня, – и протянула ко мне руки. Одеяло соскользнуло на пол, я увидел сверкнувшую золотую цепочку на бёдрах Нади и почувствовал, что проваливаюсь в матовую чёрную бездну, у которой нет названия.
Глава 8. Кыл-Копыр
Я проснулся среди ночи от головной боли, которая начиналась от затылка и поднималась вверх глубокой трещиной. Надя спала, обнимая меня сзади. Её объятия были приятны, но с моей душой происходило что-то совсем не то. Нет, не стоило ложиться в постель с бывшей. По моей душе гуляли ветра из той же безрадостной страны, куда семь лет назад ехала наша с Ритой электричка. Не люблю вспоминать тот вечер, но сегодня, видимо, его время. Я высвободился из объятий Нади, вышел, голый, на холодную веранду. Головная боль начала стихать, и я достал бутылку пива из холодильника, открыл, сделал глоток. Оделся, присел с бутылкой на крыльцо. За цветущими весенними деревьями пронеслись огни пассажирского на Москву. В доме стонал Валентин. Я достал бензиновую зажигалку Zippo, подаренную Гришей, закурил. Да, в тот далёкий вечер мы сели в неосвещённый вагон.
Февральским днём я гулял с Ритой по Бахчисараю. Зимний город выглядел почти пустым, на что мы и рассчитывали. Во дворике Ханского дворца нам улыбались старики, кормившие голубей. В кафе других туристов не было – мы неторопливо пили душистый кофе с парвардой и медовой пахлавой, а потом искали на узких улочках древние мавзолеи ханов.
Когда зашли в электричку, стоял уже поздний вечер. Вагон оказался совсем тёмным – только в противоположном его конце тускло горела одна лампочка. Мы сели друг напротив друга. Рядом застыли какие-то усталые люди, но из-за темноты они казались манекенами, и мы оба почувствовали острое желание поговорить откровенно.
– Милый, завтра у тебя день рождения. Но я хочу вручить подарок прямо сейчас. Я сама его сделала. Хотела непременно и придумать сама, но потом всё равно скопировала. Конечно, ты вспомнишь оригинал. Но знай, что я подражала искренне.
Рита протянула мне небольшой пакет с чем-то мягким, и я чиркнул спичкой. В моих руках оказалась чёрная вязаная шапочка с вышитой буквой «М». Восхитительный подарок, любимая попала в точку. Я поцеловал Риту, почувствовав, что девушка сильно волнуется.
– Мне правда нравится. Жаль, что я пока ничего не написал. Я обещаю тебе – обязательно сочиню роман, как только поборю всех своих демонов.
– Может, тебе стоит попробовать договорится с ними? Вадик, мой дорогой Вадик. Я подарила шапочку сегодня, потому что завтра, наверное, ты не захочешь со мной общаться. Знаю – не стоит портить тебе праздник, но не могу молчать больше. На днях я слышала по радио одну странную песню:
Он, наверное, хочет меня открыть,
Как простой чемодан, он знает одно:
Даже в самом пустом из самых пустых
Есть двойное дно.
Она впервые говорила так напряжённо, и я замер от дурного предчувствия.
– Мой милый, и у меня есть двойное дно, о котором ты не знаешь. И оттого, что я ношу в себе тёмный секрет, а ты боготворишь меня, говоришь всем, что мы – половинки Платоновской души, что нас свёл божественный свет, что наша любовь продлится и на небесах – я чувствую себя отвратительно. Мне нужно всё сказать, и будь что будет. Ты относишься ко мне как к священному сосуду, но я не чиста. До тебя у меня были отношения с другим парнем, и мы были с ним близки. Ты понимаешь, о чём я? Прости меня, если сможешь – что я не оправдала твоих высоких надежд.
Я сидел молча, потрясённый. Грезил о любви с Ритой под какими-то балдахинами в лесу, слушая птичьи трели; думал, что я впервые буду ласкать Риту, когда мои тело и душа договорятся между собой; думал, что я тоже буду у неё первым… А на деле… Нет, об этом невозможно было думать.
Мы сидели в темноте, окружённые картонными фигурами. За окном тускло вспыхивали огни, по стеклу ползли первые капли дождя. Может, мы сели не в тот поезд, который повёз нас в чужое будущее? Но ведь Рита ясно сказала…
Внезапно я ощутил, что бреду по горло в липкой лжи, и она захлёстывает меня волнами, сбивает с ног и несёт куда-то. Ложь заставляет улыбаться, дёргаться в припадках бесконечных молитв, и без стандартного бормотания я не могу ни прикоснуться к девушке, ни поесть, ни прочитать текст. Я как кукла на ниточках, которую ежеминутно дёргают – чтобы кукла смотрела вверх и молилась. Кукле и не нужно понимать, что происходит вокруг, не нужно жить в гармонии души и тела – нужно только пялиться в небо пуговицами глаз. Вдруг вспомнилось: я, третьеклассник, открываю книгу дяди, который приехал из Ленинграда. На картинке изображены два великана, к пальцам которых привязаны верёвки, а к верёвкам – дёргающиеся лилипуты. Человечки лишь думают, что живут, веселятся, играют, а на деле ими управляет великан. Снизу находилась подпись: «Люди – лишь игрушки в руках могущественных демонов».
Кто же управляет мной? Почему после того, как я примкнул к адептам Агни-йоги, моя жизнь стала такой мучительной? В ней нет никакой великой любви, только выдумка и экзальтация. Я и Рита – нет, мы не половинки единой души. Потому что мы не синхронны. Потому что есть эта мерзкая тайна. Потому что я видел в Рите отражение себя, а за зеркалом был другой, живой, человек.
А если и Махатмы Шамбалы – выдумка? Но так нельзя думать, это большой грех.
Хотя почему нельзя? Моя любовь рушится прямо сейчас. Не всё ли равно, какая карма ударит меня в будущем?
Я прищурился.
Взяв поникшую Риту за руку, вышел из электрички, и мы побрели к остановке троллейбуса под мелким дождём. Всегда, когда наступала минута неловкого молчания, мне хотелось заполнить её чем угодно, бестолковой болтовнёй или хотя бы дежурной улыбкой – а сейчас я продолжал молчать, и это новое чувство мне нравилось. Так мы доехали до студгородка и дошли до общежития; уже у самых дверей я увидел мелькнувшую чёрную тень, услышал рычание, а потом почувствовал резкую боль в ноге.
– Чегевара, мразь! Пшёл прочь от людей! Что, укусил? Вот гнида! Вы не бойтесь, он не бешеный, домашний, только ебанутый слегка. Простите великодушно!
Выпивший мужчина в засаленной клетчатой кепке оттаскивал от меня упитанного чёрного пуделя. Рита увидела разорванные штаны, кровь на асфальте и заплакала, потом схватила за руку и потащила в комнату – обрабатывать рану.
Через полчаса я вышел из комнаты девушки, деревянным голосом пожелав ей доброй ночи. Нога ныла – укус оказался довольно глубоким, но рана совершенно не волновала меня. Хотелось лечь в постель и пробыть в ней неделю; силы кончились, мой сверкающий мир рухнул, я чувствовал себя жалким и запутавшимся. В секции, погружённый в свои мысли, я вдруг наткнулся на Богдана и случайно выбил из его рук стеклянный стакан, который со звоном разбился о пол.
– Да ты совсем охуел, фраер, кацапья морда! Смотри, что ты наделал, бык!
Я неожиданно почувствовал злость и понял, что больше не хочу её сдерживать.
– Да пошёл ты, козёл, пить надо меньше.
Богдан посмотрел на меня с изумлением.
– Ты скоро ответишь за всё, гад – и зашёл в комнату.
Я поднялся на четвёртый этаж, закрыл дверь на ключ и лёг на кровать, не раздеваясь. Так хорошо, что сегодня нет моих соседей – можно не заставлять себя общаться с ними. Смотрел на отклеившиеся обои, на календарь с изображением Казанской Богоматери. Внезапно в коридоре послышались голоса и хохот, а потом раздался громкий стук в дверь.
– Выходи, Леопольд, или дверь сломаем. Убивать тебя будем.
Я подошёл к двери и открыл её. Передо мной стояло шестеро парней – впереди Богдан, слева Чёрт. Справа стоял Рыжий – боксёр-левша, о подвигах которого знала вся общага. Имена ещё троих я не знал. И вдруг, глядя на эту компанию, я понял одно.
Все голоса внутри моей головы смолкли, все бесы пропали. Они притихли уже после разговора в электричке, но сейчас не было вообще никого – ни на люстре, ни за колонной, ни на моей спине. Никто не шептал в ухо. Если целью бесов, лярв и ещё каких-то тёмных сущностей было уничтожение меня, то сейчас – лучший момент! Князь Тьмы может запросто убить меня руками этих выпивших парней, так почему же в моей голове – эта запредельная, снежная чистота? Почему черти не помогают хулиганам, не накидываются на меня из Тонкого мира?
Мория —гей? Нет? Нет, не работает!
Может, потому что все мысли всегда были только моими? Даже чёрные, богохульные – все мои! Мне никто не шептал. Я боролся с ветряными мельницами. А когда случилась настоящая, не придуманная жизнь, призраки сгинули.
И я улыбнулся.
– Что ты скалишься, идиот? Сука, да он издевается над нами!
И в этот момент я получил удар слева в глаз, меня отбросило назад в комнату, к шкафу. Звать на помощь было бессмысленно – парней с баяном боялась вся общага, никто бы не вышел. Я встал, пошатываясь, сделал шаг из комнаты и получил удар в ухо, упал на бок и снова встал. Во рту был вкус крови, левый глаз начинал опухать.
Богдан заговорил снова:
– Слушай, чудила, у тебя есть ещё один шанс. Ты сейчас умоешься и принесёшь нам из ларька водки. Начнёшь снова ржать, как идиот – ещё въебём, на лекарства всю жизнь работать будешь.
– Так ты ж меня убивать собрался, какие ещё лекарства? Убивай.
Я стоял в центре круга и не знал, откуда прилетит хук; выпрямил спину и смотрел на Богдана. Но почему-то никто не пытался больше ударить меня, все стояли молча, а потом Богдан тихо сказал:
– Я думал, что ты – непуганый лох, который почему-то выёбывается: смотрит на пацанов, как на говно, ходит в этом дурацком костюме, хамит. А ты стоишь сейчас передо мной, как казак, смотришь гордо и не боишься смерти, твои глаза сверкают. Что случилось?
– Сегодня я понял, что живу неправильно. Моя вера – ложь, моя любовь – выдумка. Но этой ночью мои проблемы закончились.
– Что ж, достойный ответ. По твоим глазам вижу, что ты стал самим собой. Теперь тебя никто из нас и пальцем не тронет. Братцы, принесите перекись и бадягу, надо обработать синяк. Снимай свитер, его Чёрт в холодной замочит, чтоб кровь откисла. Дай лапу!
Он пожал мне руку, потом по очереди ко мне подошли все пятеро, и никто не смеялся.
– Может, ты хочешь выпить?
– Хочу.
Я набросил на плечи куртку, и мы с Богданом вышли на тёмную кухню. Он протянул мне огурец и железную кружку с жидкостью, которая едва уловимо пахла яблоками.
– За твою новую жизнь, – сказал Богдан, мы чокнулись кружками, и я выпил всё до дна.
Горячая волна обожгла, колени дрогнули, и тут же стало тепло; голова пошла кругом, и я присел на подоконник.
– Ты давай закусывай, – Богдан легонько ударил меня в плечо кулаком, – удивил ты меня, севастополец. Налить ещё?
Я утвердительно кивнул. Богдан ушёл, вернувшись через пару минут с бутылкой и чёрным хлебом. Мы выпили по второй, и я вдохнул аромат ржаной корочки. На кухню вошёл Чёрт, включил свет, протёр мой висок ватой с перекисью, потом намочил тампон в зелёной кашице, размазанной по блюдцу:
– Стой спокойно, дай я намажу.
Кашица на лице подсыхала. Мы с Богданом выпили по третьей.
– Ну всё, хватит с тебя. Заходи к нам завтра. Ты извини, если что. Но мне сейчас кажется, что ты сегодняшний с удовольствием набил бы морду себе вчерашнему, если бы так можно было.
Я улыбнулся.
– Богдан, дай закурить.
Парень расхохотался, достал из кармана пачку красной Примы-люкс, протянул мне сигарету, потом чиркнул спичкой и махнул рукой на прощание. Я затянулся – и кухня поплыла, я только успел схватиться за водопроводную трубу. За окном вдруг хором закричали: «Шара, приди! Шара, приди!» А потом кто-то из соседнего общежития запустил одинокую ракету фейерверка. Я посмотрел на часы – их корпус оказался разбитым, но часы шли и показывали пять минут первого. Сегодня мой день рождения. И первый, и второй – в один день. Я смотрел в окно на огни общежития напротив и думал о том, что сегодня началась моя живая, невероятная жизнь, в которой не будет места духоте, смирению и покорности. Что я ничего не знаю о мире за окном, но он точно не такой, как мне пытались рассказать на занятиях «Сообразительного». Что этажом ниже спит в своей постели смелая девушка, губы которой пахнут кофе с молоком. Захочу ли я ещё раз поцеловать её? Я пока этого не знаю. Я вообще не знаю ничего, кроме того, что с этого дня всё будет иначе.
