Владимир Михайлович Гвановский
Цветы Тирке
Цветы Тирке
Если вы спросите у крымских туристов, когда в горах полуострова цветёт крокус – нежный лиловый цветок с жёлтыми и оранжевыми столбиками, – то услышите в ответ: весной и осенью. Это верно, но с одним уточнением: весенний и осенний крокусы, или шафраны, – это разные цветы, хоть и родственники. Шафран крымский цветёт с конца февраля до середины апреля и отличается белыми бутонами с лиловатым оттенком. Шафран прекрасный можно встретить с сентября по ноябрь, его цветки – насыщенно-лиловые. Весной горы встречают нас полянами подснежников, мохнатыми бутонами сон-травы, кустами горных пионов, и среди этого великолепия крокус теряется. Но вот наступает осень, ты идёшь по сухой траве, которую поднимает волнами прохладный ветер, сбрасываешь рюкзак, ложишься на землю, а рядом с тобой в траве – эти нежные цветы. Через месяц-другой горы встретят заледеневшими скалами, бесцветным небом, первым снегом на перевалах. Шафран прекрасный цветёт на прощание с тёплой осенью.
На Германа навевал грусть не только вид любимых цветов: традиционный осенний поход заканчивался, идти на занудные лекции не хотелось. Трое друзей решили, что поход важнее учёбы, и уехали из Симферополя утром в субботу. За пять дней студенты успели искупаться в сентябрьском море у села Рыбачьего, подняться по ущелью Чигенитра вверх, в старый буковый лес с колодцем в корнях дерева, пересечь плато Караби, продрогнуть ночью у речки Су-Ат. Настал вечер среды: туристы вышли на край Тирке-яйлы, растянулись на сухой траве и наслаждались теплом осеннего солнца, сбросив футболки. Ещё десять минут на отдых, а потом нужно идти по плато к лесничеству, оттуда – вниз по Малиновому ручью до остановки междугородного троллейбуса. На поляне валялись пустая консервная банка с надписью «Килька в томате», термос в чехле из кожзама и краюшка хлеба, выпавшая из пакета. Герман закурил, облокотившись на рюкзак. Под ногами зияло ущелье Хапхал, скалы которого медленно поглощала тень. Тёплая солнечная погода – мечта туриста, но она невыносима для фотографа. Настоящему фотографу подавай вязкие туманы, первый снег на золотой листве, радугу после ливня, но не солнце на голубом небе. «Хотя когда ещё я сюда вернусь?» – подумал юноша, неторопливо вытащил из сумки потрёпанный «Зенит-ЕТ», выставил экспозицию, сфокусировался на скалах и нажал спусковую кнопку. Поход удался, и Герман вспоминал самые яркие моменты: вечер у костра в урочище Чигенитра, когда друзья сварили глинтвейн с дикими грушами, на буковых дровах; переход через Караби-яйлу, покорившую туристов бездонными провалами пещер и лошадиными черепами перед входом в самые крупные залы; ночную атаку наглой лисицы на пакет с продуктами. Но радости не было. С весны Герман ухаживал за Сашенькой, зеленоглазой студенткой-первокурсницей, и перед походом получил от девушки мягкий отказ. Юноша представлял, как любимая, принятая в походную банду, сидит в кругу его корешей у костра, кутаясь в штормовку; как вещи девушки аккуратно лежат в палатке и едва уловимо пахнут духами. Герман мечтал о дожде, шелестящем за сырым брезентом: под этот ласковый дождь так сладко спать в обнимку в состёгнутых спальниках, будить подругу нежным поцелуем в шею. А любимая во сне закидывала бы ногу на друга, не собираясь просыпаться. Герман привык ходить в гости в Сашино общежитие, обсуждать с девушкой обожаемого «Властелина колец», спорить, какой будет грядущая премьера фильма, пить чай с чабрецом. Но теперь на долгожданный блокбастер в кинотеатр «Спартак» с Сашенькой пойдёт кто-то другой, поцелует её в волшебной темноте кинозала и получит бессрочный абонемент на ласковые утренние объятья. От этих мыслей становилось тошно. Герман вернется в город через несколько часов, зайдет к девушке и принесёт на прощание горные цветы. А потом начнёт жить и мечтать по-другому.
Парень разрезал пополам «торпеду» – так в Севастополе называют полуторалитровую пластиковую бутылку из-под минералки, налил внутрь немного воды и аккуратно уложил крокусы. Горные цветы быстро завянут в городе, но хоть один вечер порадуют девушку. Поставив рюкзак вертикально, Герман спрятал бутылку с крокусами под клапан – за сбор дикорастущих растений полагался крупный штраф. Разбудил ребят, собрал мусор, и туристы вышли на тропу. Они оказались на остановке троллейбуса уже в густых сумерках. Подъехала «горбатая» Skoda желтого цвета, с табличкой «Алушта – Симферополь». Герман смотрел в лица пассажиров троллейбуса, и они ему не нравились. Так часто бывает после похода – окружающие кажутся приземлёнными, бездушными. А им, в свою очередь, не по душе прана, которой ты надышался в горах. Их раздражают твои длинные волосы, пропахшие костром, смех друзей, ваши незатравленные взгляды. Обыватели норовят наступить на ногу, ляпнуть какую-то чушь, сделать гадость – чтоб ты побыстрее вернулся с небес на землю. Отвернувшись от неприятных пассажиров, парень стал глядеть через запотевшее стекло на дорогу. На остановке «Студгородок» он обнялся с друзьями, покинул скрипучий троллейбус, выкурил сигарету и вышел через парк к Сашиному общежитию. Вдруг из массивных деревянных дверей здания вывалился пьяный парень в тельняшке и полушубке, с растрёпанными волосами и мутным взглядом, дыхнул несвежим перегаром и заорал:
– Братуха, славянин, с праздником!
– Что у тебя за праздник? – сухо спросил Герман.
– Не знаешь ещё? А, вижу, ты из лесу вышел, был сильный мороз. Америка по пизде пошла!
И, пританцовывая, пошёл вниз по лестнице. Герман толкнул дверь. В тускло освещённом вестибюле стоял чёрно-белый телевизор и бросал полосатый свет на вытянутое лицо вахтёрши, на лица девушек за стойкой. Это были студентки, которые спустились в холл на минуту, чтобы проверить, пришла ли бумажная почта, но так и остались стоять, уставившись в экран. Нон-стопом шли новости: раз за разом показывали сверкающий небоскрёб, врезающийся в него пассажирский самолёт, а потом клубы дыма и пыли. Юноше захотелось выбежать на улицу, найти студента в полушубке и хорошенько повалять его по асфальту, носом в землю. Злость накрывала волной, он уже сделал шаг к двери, как вдруг кто-то тронул его за рукав.
– Привет, Гера! Ты, наверное, к Саше пришёл? – На юношу глядела Лиза, соседка Сашеньки – красивая сероглазая блондинка, одетая в короткий байковый халат. На ногах девушки были странноватые голубые тапки с нашивками в виде хмурых обезьяньих морд: у одной мартышки не хватало уха.
– Здравствуй, Лиза. Угадала. Попросишь её спуститься?
– Сашуля уехала домой, ещё утром. Вижу, ты с цветами, давай-ка я их в комнату отнесу. Гера, с радостью пригласила бы тебя на чай, но старшая сестра сейчас в Нью-Йорке. Я на переговорный пункт ходила уже пять раз, пыталась звонить – никто не отвечает. Жду, может, какие-то новости по телевизору будут.
– Ты расскажешь мне, что случилось в Америке?
– Пока известно только, что несколько самолётов врезались днём в здания Всемирного торгового центра, небоскрёбы рухнули. Там паника, кровь, пыль и хаос.
Лиза выглядела совершенно спокойной, но её выдавали красные глаза, а правый глаз ещё и дёргался. Герман обнял девушку, и они стояли какое-то время в коридоре, освещённом только экраном с логотипом CNN. Потом отдал цветы и побрёл в своё общежитие номер 3. Открыл разбитый замок комнаты 520, переоделся, пошёл в душ. Полненькая Оксана с украинского отделения радостно сообщила, что горячая вода только на третьем этаже. Но Оксана явно имела в виду женский душ, в мужском шла холодная. Оглянувшись по сторонам, Герман зашёл в женский – мыться холодной водой в сентябре не хотелось. Кабинка оказалась совсем тёмной, с липкими от грибка стенами, к которым Герман старался не прикасаться. Так как общежитие филфака населяли в основном девчонки, они не особенно стеснялись немногочисленных соседей-парней: на кухнях по утрам умывались в легких сорочках и варили суп, набросив халатик на голое тело, ждали очереди в душ, прикрывшись коротким полотенцем, поэтому мужчина в женской кабинке вряд ли напугал бы их. Вернувшись в комнату, Герман включил электроплитку и сварил овсяную кашу, добавив в неё курагу и изюм, поужинал, потом поставил аудиокассету Led Zeppelin «Houses Of The Holy», присел на подоконник и закурил. Из окна пятого этажа виднелись платаны, на ветках которых красовались различные студенческие вещи, выброшенные из комнат – трусики, шапки, кроссовки. Герман вдруг вспомнил чей-то рассказ, что в неблагополучных районах Бруклина кроссовки на дереве обозначают территорию наркодилера. Интересно, что бы сказали темнокожие ребята, увидев под общежитием сады из кроссовок и нижнего белья. За деревьями стоял одинокий фонарь, от которого тянулся провод к «комку» – шестигранному ржавому киоску, торговавшему «Мивиной», чаем в пачках, сигаретами, жвачкой и презервативами Wild Cat. За фонарём – пустырь и хрущёвка, населённая равнодушными жильцами, привыкшими к ночным крикам и песням студентов. Над домом нависала чёрная громадина недостроенного завода на холме. Сосед Германа был категорически против курения в комнате, но уехал на неделю в Киев, и соблазн выкурить сигарету под тягучую «The Rain Song» восторжествовал над обещанием дымить исключительно в коридоре или на кухне. Герман затягивался и представлял под деревьями осенней университетской аллеи Сашу, идущую навстречу в вязаной полосатой кофте с продолговатыми деревянными пуговицами, и неожиданно – фразу из романа Чейза про юную девушку: «Узкая талия и мячики под кофточкой». Он думал о том, что этим вечером весь мир оплакивает погибших под руинами людей, которые уже никогда не споют, не полюбят, не наденут перед зеркалом новую одежду, не поцелуют детей, не уснут сладко в постели. Герману покрывается потом при мысли об ужасной смерти несчастных, но всё равно снова и снова представляет себе мячики под вязаной кофточкой, которые ему не суждено ласкать.
Начался дождь – тихий, по-осеннему задушевный, шепчущий: «Сегодня ты напьёшься». Завод на холме скрылся в тумане, исчезла хрущёвка. Одинокий фонарь стоял часовым до конца, но всё равно превратился в мутное оранжевое пятно, поплыл и сгинул. Парень нервно выбросил окурок, закрыл окно и решил приготовить кофе. В комнате, освещённой люстрой без абажура, стояли две железные панцирные кровати и письменный стол, заваленный тетрадями, учебниками и кассетами. Облезлый шкаф отгораживал зону кухни. На стене висела афиша концерта «ДДТ» «Мир номер ноль» – Герман выпросил её в киоске после севастопольского концерта любимой группы. На кухонном столе, покрытом засаленной клеёнкой, валялась пластиковая бутылка из-под виски Red Label, в которой друзья смешивали содержимое «красной шапочки» с водой перед ужином. Рядом лежала отвратительно оформленная пиратская кассета «Крылья» группы Nautilus Pompilius: на обложке белый орёл невозмутимо летел по оранжевому небу.
Наконец, чайник закипел и по комнате поплыл аромат кофе «Жокей». Герман всегда заваривал кофе прямо в чашке и очень любил на замечание, что так поступают только халтурщики и лентяи, отвечать, что это способ «по-польски». Вдруг в дверь робко постучали. На пороге в тёмно-зелёном пальто стояла Саша, её мокрые волосы блестели.
– Привет, мой друг. Я днём приехала домой, а там по телеку показывают весь этот ад. И подумала, что для бедняг всё закончилось, а мы живы. Ты меня так любишь, страдаешь, вот уже всю комнату прокурил, а я изображаю из себя Снежную королеву. Решила вернуться. Я ещё очень переживала за Лизу, но её сестра позвонила из Нью-Йорка, всё хорошо. Остался ты. Вахтёрша куда-то отошла, поэтому я проскользнула, не оставив свой студенческий, и собираюсь сегодня ночевать у тебя!
Наклонилась к Герману, коротко поцеловала его в губы, и парень почувствовал знакомый манящий запах духов.
– Сашенька, сними же пальто и пойдём курить!
– Подожди. Я решила, что хочу прийти к тебе эффектно, и пришла… В сапожках только и пальто на голое тело. Правда, уже у тебя в комнате поняла, что чувствую себя очень глупо и сейчас не могу просто так снять это пальто. Дай мне, пожалуйста, что-нибудь из одежды и отвернись!
У Германа поплыло перед глазами, как будто он выпил залпом стакан водки. Он закрыл входную дверь на ключ, подошёл к шкафу и вытащил из него растянутый вязаный свитер, любимую чёрную футболку с портретом Шевчука и шерстяные носки, отдал Саше и услышал сладкие шорохи: как она сбрасывает пальто, одевается. На полке, наспех сколоченной из грубых досок, за учебниками была заначка – пачка удлинённых сигарет Lucky Strike, легендарная «сотка». Герман потянулся за ними, и в этот момент Саша прижалась к нему сзади, положила руки на грудь и уткнулась подбородком в его плечо.
– Милая, у меня для тебя кое-что есть, – сказал парень дрогнувшим голосом.
– Показывай, – Саша заглянула в его глаза, и Герман смутился, – только, пожалуйста, не называй меня так пошло, как будто мы двадцать лет в браке. Я тебя поцеловала только один раз, а уже чувствую себя обязанной быть твоей женой до смерти, а потом ещё и на небесах. Ты мне нравишься, но я тебе ничего не должна. И в верности клясться не собираюсь, ладно?
– Ладно.
– Хороший мальчик, – девушка улыбнулась, – так что там у тебя есть?
– Я написал для тебя песню.
– Вот это новость! Я готова слушать. Не знала, что ты пишешь песни.
– Это моя первая, – Герман взял гитару и почувствовал, как его пальцы мгновенно вспотели. – Помнишь «Старые раны»? Я взял у Майка аккорды, придумал мелодию и написал свой текст. Слушай!
Герман выключил свет в комнате. Саша присела на подоконник, натянув старый свитер на коленки, посмотрела в окно на жёлтый фонарь, мерцавший в тумане. Парень распечатал пачку, закурил. От мысли, что любимая пришла к нему ночевать и сидит рядом в одном свитере, без белья, ему становилось так хорошо, что начинала кружиться голова. Он сделал пару затяжек, протянул девушке сигарету и начал петь.
