Владимир Михайлович Гвановский
Тропа пьяного матроса
Глава 4. Космический зов доцента Уриновой
Когда я вспоминаю себя пятнадцатилетним, всегда задаю себе один и тот же вопрос: как сумасшедшая рассеянная пенсионерка завладела моим сознанием? Ведь я успешно занимался фотографией, неплохо шутил, заглядывался на девчонок. Но всё-таки глубоко в душе уже был подготовлен к встрече с безумием – и слишком ранними поисками Бога, и грёзами о бесплотном, и трепетом перед монотонным голосом восточного гуру с радио «Маяк».
Мой 10 «А» являлся экспериментальным классом с углублённым изучением русского языка и литературы. СССР три года как развалился, и вместе с государством разрушилась традиционная советская система образования – в школах возникали профильные классы, внедрялись различные новомодные методики преподавания, тестировались спецкурсы. Поэтому никто из моих одноклассников не удивился обязательному курсу «Этика жизни», который появился в школьной программе в начале ноября девяносто четвёртого года, почти сразу после неудачного контакта фотографов-любителей с духами Херсонеса.
Предмет вела по четвергам шестидесятилетняя доцент Уринова, которая пообещала нам подробный рассказ об основных философских системах и религиях, существующих на Земле, но совершила подмену методического плана учением Агни-йоги, якобы полученном Еленой Рерих из Шамбалы по ментальным каналам связи. Спецкурс стал обязательным, но не являлся уроком, поэтому отовсюду доносились шёпот, возня и хихиканье. Никто из моих одноклассников не воспринял всерьёз слова доцента о предыдущем воплощении Елены Рерих под именем Жанны д'Арк, не говоря уже о заявлении, что строка Пушкина «жили-были старик со старухой у самого синего моря» несёт в себе великий оккультный смысл. Про нелегкую космическую судьбу пушкинских пенсионеров из «Сказки о рыбаке и рыбке» расскажу подробнее. На языке Агни-йоги старик – это «сто-рик», символ бесконечного времени: сто (в значении «много лет») + год («рік» с украинского языка). Старуха – никакая не пожилая женщина, а «сто-рух-а», то есть бесконечное движение: сто + движение («рух» с украинского). Ну а синее море – это сам океан Абсолюта. В итоге, вся фраза – символическое описание мироздания до начала бытия, в спячке. Выходит, сказка Пушкина – хранилище эзотерической истины! Любой филолог разнёс бы в щепы эту смехотворный семантический подлог, но, независимо от приведённых аргументов, тут же стал бы для Уриновой «врагом Света».
Мои одноклассники смеялись, а я купил билет в Индию духа. Почему? На улице стояли бандитские девяностые, по улицам Севастополя разгуливали наголо бритые ребята в малиновых пиджаках, с бультерьерами на поводках, и над ними никто не подшучивал. На Большой Морской находился магазин Ratt's Houl, набитый недоступной техникой Akai, и всё, что ты мог себе позволить, – это записать раз в месяц в этом подвале альбом The Beatles на кассету. Твоя одежда для школы – старый папин свитер с пришитыми на локти кожаными заплатками. Что выберешь: серую, бедную жизнь или лестницу в небо? Ты задумываешься о том, чему посвятить себя в жизни, и вдруг слышишь, что двери в невидимый мир – открыты. Что есть практики, которые развивают сверхспособности, и можно увидеть иные миры, не выходя из дома. Уринова рассказывала про Шамбалу, в которой живут Владыки Света, спасающие Землю от Князя Тьмы и его пособников. Самый светлый из Владык, самый близкий нашему сознанию – Мория, потому что когда-то он принял образ Христа, придя в нём на Землю. Рассказывала про полёты в астральном теле, про утончение чувств и общение с Миром Огненным. А на шестое занятие, когда я увлекся романтикой астральных миров, рассказала про силу мысли. Оказалось, что согласно учению Агни-Йоги, мы не являемся полноценными хозяевами своих мыслей. Да, наш мозг вырабатывает самую грубую форму мысли, когда мы размышляем, но по-настоящему ценные мысли и образы приходят из пространства. И если ты думаешь о возвышенном, божественном – притягиваешь энергии света; если помышляешь о низких страстях, вожделениях, задумываешь обман или злой поступок – притягиваешь тьму. Самое неприятное в этом процессе, что все эти мысли – и возникшие в твоей голове, и «притянутые» – могут тут же влиять на других людей. Вот стоит человек на крыше и думает: прыгнуть вниз и умереть или не прыгать? А тут, откуда ни возьмись, пролетает рядом с ним твоя случайная мысль про самоубийство! Несчастный притянул её, весы внутри его души дрогнули, и вот уже на асфальте мёртвое тело, кровь и мозги, а ты – невольный соучастник убийства, и Владыки Кармы уже пишут этот эпизод в твою скрижаль перевоплощений! Поэтому думать о плохом – запрещено! Злиться – запрещено! Самая ничтожная, мимолётная мысль может вызвать гром в духовных мирах, отправить тебя на перевоплощение к крокодилам. Неофиты, контролируйте мышление!
Очень эффектно звучало и имело серьёзные последствия – если принять хотя бы один этот тезис про мышление за аксиому и жить по нему. Ведь такой подход полностью уничтожает критическое мышление – как же можно спорить с заявлением, утверждением, теорией, если ты не будешь думать о них? Ошибочные мысли рассеиваются логическим рассуждением и цепочкой доказательств, а не изгнанием из головы. К тому же, человеческая психика устроена так: если я пытаюсь не думать о каком-то предмете, он начинает возникать в моём сознании в виде навязчивой мысли. Но если внушить человеку, что мысли рождены не в его голове, а притянуты из каких-то духовных сфер, что навязчивые мысли – это «голоса» и взаимодействие с ними может привести к возникновению чёрной кармы, болезням и страданиям близких людей, то можно тотально поработить его сознание. Больше всего на свете я боялся сделать кому-то плохо, и зёрна тёмной оккультной романтики упали в подготовленную почву.
Когда я примерил услышанную теорию на себя, то пришёл в смятение. Чем больше я пытался не думать о зле, убийствах, лжи, тем сильнее мысли о тёмных делах лезли мне в голову. А поздней ночью, когда я уже лежал в постели и пытался заснуть, в голове сверкнула короткая фраза: «Владыка Мория – гей».
– Нет, нет, стоп! Я не хочу так думать про Владыку Шамбалы! Это не моя мысль! Она порождает чёрную карму, уничтожает мою душу, я не хочу притягивать подобные мысли!
– Мория – гей! Мория – гей! Мория – гей!
Я был в ужасе. В моей голове возник посторонний голос и с наслаждением измывался над именем, которое я уважал, бесконечно любил и не хотел оскорбить. Ждать до четверга – нет, невыносимо, и на следующий день, утром воскресенья, я позвонил Уриновой и попросил поговорить со мной. Доцент жила в том же дворе, где находился магазин Ratt's Houl – в маленькой квартире на третьем этаже, окна которой были увиты лозой дикого винограда. Я выпил чашку невкусного чая, в котором плавали чаинки, собрался с духом и начал исповедь.
– Елена Петровна, со мной начали происходить странные вещи. Как только я увлёкся книгами, которые вы мне дали: первым томом «Агни-йоги» и «Космическими легендами Востока», – в моей голове начали возникать мысли, которые я не хочу думать, чёрные, страшные. Про Владыку Шамбалы, семью Рерихов, про христианских святых. Эти мысли – как бегущая строка в поле зрения Терминатора Т-800, их не прогнать, от них не избавиться! Что я делаю не так? Не хочу, чтоб эта гадость была в моей голове!
– Вадик, – ласково заговорила Уринова, – так и должно быть. Пока ты находился в спячке повседневной жизни, твои мысли были спокойны, они незаметно ткали карму, формировали события будущего. Но как только ты встал на Путь Света, начал читать Учение, то проснулся и стал видим в духовных мирах. И ангелы, и бесы начинают тянуться к тебе, пытаясь повлиять на выбор, поманить за собой. То, что ты слышишь, рождено не в твоей голове, это бесы, лярвы и прочие тёмные сущности шепчут. Если хочешь, чтоб они замолчали, – прекрати читать Учение и живи как обыватель, всё уляжется со временем, бесы потеряют к тебе интерес. Если же выберешь путь вперёд, по минному полю духовных миров, если решишь присоединиться к Архатам – привыкни к тому, что вся эта свора астральных шакалов будет выть из грязных канав по обочинам твоего Алмазного пути. Но шепчут не только бесы. Учись распознавать голоса ангелов.
Уринова внезапно посмотрела куда-то вверх, потом резко оглянулась на пустую стену:
– Я сама уже много лет слышу голоса, привыкла. Дам тебе совет, как поступить. Если к тебе приходит какая-то неприятная мысль, старайся обозначить её в мозгу, но не думать о ней, держи на периферии сознания, и на хвост этой гадкой мысли ставь печать: «Непригодно!» Так она не сможет повлиять на твою карму. Дай-ка я тебя проверю. Это моё обручальное кольцо, напитанное мощными энергиями экстаза, выработанными когда-то с моим мужем, ныне покойным. Я сейчас подвешу кольцо на верёвочку и буду держать над твоей головой. Через некоторое время кольцо начнёт крутиться, влекомое энергией, исходящей из чары в твоей голове, Сахасрары. Если оно закрутится по часовой стрелке – ты идёшь по пути Света. Если против – то во Тьму.
Уринова усадила меня в старое кресло, от которого несло кошачьей мочой, встала сзади, попросила закрыть глаза и начала колдовать с кольцом. Минут через пять был вынесен вердикт: я не шёл, а кубарем летел во тьму, прямо в пасть Люциферу или одному из его рогатых корешей, потому что кольцо бешено крутилось против часовой стрелки.
– Вадик, тебе не стоит бояться, ведь всё в конечном счёте определяет наш выбор. Чтобы изменить направление кольца и вернуться на Путь Света, тебе нужно сделать что-то необычное, что выведет душу из оцепенения. Ты можешь сходить, например, в церковь – учение Агни-Йоги такой поступок не порицает, ведь все религии даны из одного источника. Просто выбери древний храм – бесы боятся многолетних молитвенных наслоений, сгустков позитивных эманаций, которых нет в новых церквях. А ещё лучше – купи трёхтомник «Агни-йоги» и читай, читай, напитывайся токами Эпохи Огня. Если ты совладаешь с собой, отбросишь сомнения, отсечёшь сладкие голоса сирен похоти, чревоугодия, жажды любых плотских наслаждений и захочешь стать ближе к Шамбале – приходи в моё эзотерическое общество «Сообразительный». В нём я и мои ученики не ограничены рамками школьной программы и светского этикета, мы в полный рост двигаемся к Богу. Уверяю тебя, мы найдём решение всех твоих проблем.
Я вышел из квартиры доцента совершенно раздавленным. Поговорить мне больше было не с кем – с одноклассниками и одноклассницами я не дружил, не мог влиться в их восхитительный подростковый флирт, а новый спецкурс они открыто презирали. На фотокружке же после истории с Белым монахом любое упоминание о чём-то эзотерическом, эфемерном также вызывало хохот. Я смеялся бы в голос вместе с ними, увидев себя со стороны в обоссанном котами кресле, с золотым кольцом на верёвочке над головой – если бы не испугался до смерти, что моя мысль может кого-нибудь убить.
Очнувшись, я понял, что стою с потерянным видом посреди Большой Морской под мелким декабрьским дождиком. Часы показывали одиннадцать. Я решил не откладывать и сходить в церковь.
Церквей в Севастополе много, и почти все – старинные. Самый популярный собор – Покровский на Большой Морской. В советское время он так мозолил глаза большевикам, что было решено покончить со зданием и взорвать его. Заряд заложили под восточную стену, но, когда прогремел взрыв, собор устоял, разрушилась лишь небольшая пристройка. Более мощный заряд запретили использовать минёры – пострадали бы соседние дома. Большевики сплюнули сквозь зубы и переделали собор в архив: если ты такой крепкий, сохраняй наши документы! Я с уважением относился к этому белокаменному красавцу, но внутри этого храма мне всегда было неуютно, зябко, и ноги понесли меня дальше, на Городской холм.
Брусчатка улицы Суворова выводила прямиком к собору святого Владимира, но я по пути подошёл к Петропавловской церкви. Точнее, я стоял перед Домом культуры, но знал, что на самом деле это здание – собор с древней и богатой историей, построенный по заказу адмирала Лазарева. Архитектура собора выполнена в стиле афинских храмов с белой колоннадой. Если бы здесь проходили богослужения, я бы обязательно пришёл – душа этого храма имела норов косматый и разрушительный, несмотря на белоснежный облик. Ещё год назад перед Петропавловской церковью стоял обветшалый памятник Максиму Горькому: без головы, но с шляпой в руке. Устрашающий булгаковский сюжет недавно убрали, но я хорошо помнил безголовый ужас в скверике и не сомневался: голову статуе советского писателя снёс дух собора.
Наконец, я подошёл к храму св. Владимира, который выглядел бывалым ветераном – его стены были изрешечены пулями и осколками времён войны. Здесь, у тёмных колонн, за тяжёлой дверью, обитой железом, ко мне всегда приходило спокойствие. Богослужение недавно закончилось, но у алтаря стоял священник и беседовал с прихожанкой. Когда женщина отошла в сторону, я приблизился к священнику:
– Отче, я могу поговорить с вами? Со мной происходят нехорошие вещи.
– Юноша, в такой ситуации нужно выдержать пост, покаяться и исповедаться, сразу станет легче.
– Отче, я слышу голоса в своей голове, и они проклинают Бога, святых. Что мне делать, я очень боюсь.
Священник странно посмотрел на меня, перекрестил и сказал тихо:
– Я ответил тебе, что надо делать. Молись.
Он пересёк большими шагами зал храма и вышел на улицу. Из углов тянуло сыростью, свечки потрескивали и гасли на сквозняке. Я постоял немного и вышел вслед за священником.
На следующий день наш классный руководитель объявила, что завтра в рамках изучения курса русской литературы девятнадцатого века в кинотеатре «Дружба» нам покажут две серии кинофильма Сергея Бондарчука «Война и мир», а следующие две серии – в среду. А я вдруг подумал, что «Дружба» – бывший католический костёл. Может, в этом здании есть необходимые мне эманации?
Кинозал заполнили десятиклассники. Звук батальных сцен стал почти неслышным – в зале стоял хохот, крик, лай, вой. С верхних рядов под сиденьями пускали вниз стеклянные бутылки, в воздухе проносились бумажные самолётики и жевательные резинки, скатанные в шарики. Когда повествование дошло до воспоминания князя Андрея о купании солдат в реке и мужчины на экране разделись догола, группа школьников слева от меня начала скандировать хором: «Педик, вспоминает! Педик, вспоминает!». Я не мог больше сидеть в зале, чувствуя себя изгоем, и кое-как выбрался из зала, пробежав мимо бледных билетёрш. Как будто обычный мир, в котором я как-то существовал до этого времени, выдавливал меня из своих привычных тёплых дней навстречу гималайским ландшафтам, по которым, не касаясь ступнями ледников, разгуливали махатмы с бездонными глазами.
Утром субботы я проснулся в неожиданно прекрасном расположении духа. Солнечный луч, пройдя через занавеску, ласкал собрание сочинений Грина на книжной полке, потом соскользнул на стопку аудиокассет. Подойдя к окну, я глянул на утреннюю бухту и с удивлением подумал:
– Чёрт возьми, все гадкие мысли пропали, моя голова – чистая.
И, словно в ответ на мою радость, я услышал откуда-то сверху хохот:
– Мория – затраханный гей!
Я задохнулся и сел на кровать. Уринова рассказывала, что оккультное общество «Сообразительный» собирается по воскресеньям в библиотеке недалеко от Детского городка. Я должен пойти туда завтра, иначе сойду с ума.
На следующее утро я уже уверенно шёл по ухоженной улочке между двухэтажных домиков, разыскивая детскую библиотеку. Было по-декабрьски тепло, под бордюрами растянулись толстые коты. На лоджии одного из двухэтажных домов я краем глаза заметил девушку и оторопел: она была совершенно голой. Ничуть не стесняясь, красавица развешивала внутри лоджии разноцветные трусики, стоя ко мне спиной. Мне захотелось прыгнуть в кусты и не дыша рассматривать круглую загорелую попку. Но, как пьяный, я сделал шаг вперёд, потом ещё один шаг: «Вадик, ты же знаешь – это дракон порога. Он отвлекает тебя, чтобы ты не сделал шаг к духовному, к высокому. Шамбала зовёт».
И с этой мыслью, очутившись вдруг на пороге библиотеки, я с силой толкнул дверь.
Глава 5. «Заповедник ангелов»
Мы с Гришей стоим на балконе симферопольской хрущёвки и курим. Начались февральские окна: ночью выпал снег, а в одиннадцать утра он уже тает, с крыши течёт, с хрустом падают сосульки. Выглядываешь из окна, подставляешь щёки солнечному свету – ласковому, уже совсем весеннему, получаешь порцию капель за ворот джинсовой рубашки, ёжишься. Крымский февраль всегда врёт, нашёптывая про скорую весну: настоящие холода всегда приходят в марте, с метелями, десятиградусными морозами, ледяной крошкой в лицо, и цветущие абрикосы стоят, припорошённые снегом.
Моему другу двадцать два, он улыбчивый, увлекающийся и очень надёжный. Мы живём в одной квартире с сентября и каждый день репетируем песни, чтобы к лету наконец-то выступить в каком-нибудь рок-н-рольном пабе: у нас дуэт на две гитары. Гриша только что приехал с автовокзала, он встречал передачу – клетчатую сумку с продуктами. Там солёная красная рыба, окорочка, оливье, сыр, копчёная колбаса. Гришин дядя присылает сокровища с Херсонщины раз в месяц, и у нас наступает пир. Но мой друг невесел. Он выбрасывает бычок за окно и сразу прикуривает новую сигарету, вертит в руках студенческий билет в коричневой обложке. Я знаю, что под этой обложкой – чёрно-белый снимок Тони из Киева, она подарила корочку Грише, закончив университет. Удивительная девушка с добрыми карими глазами. Я случайно познакомил своего друга с Тоней прошлой зимой.
– Вадик, я должен с ней поговорить. Каждый раз, когда я начинаю, она улыбается и уводит разговор в сторону. Но нужно всё сказать, этой зимой. Я не могу ждать, сорвусь в Киев на несколько дней. И, если она откажет, досрочно сдам экзамены и улечу куда-нибудь. Например, в Сан-Франциско. Сейчас работает программа для студентов, Work and Travel. Возьму с собой только плеер с кассетой U2 и акустическую гитару. Буду петь до полуночи в клубах русские песни – Юрины, Витины, Борины и твои! А потом – пропивать полученные деньги, выходить с бокалом виски на залитую огнями улицу, вспоминать заснеженный Подол и её… Какой ты дурак, Вадик. Как ты мог бросить лучшую девушку в мире? Проморгал ты своё счастье.
– Эй, мы договорились.
– Ладно. Понимаешь, она одна такая. Тихая, красивая. Умница. Но самое главное – может пойти с любимым до конца, отправиться хоть в Сибирь или на Северный полюс, она будет верной. Не закричит, не станет истерить и ревновать, лишь улыбнётся – и ты ей принадлежишь навсегда, не захочешь сделать больно или изменить. Такая девушка встречается раз в жизни.
– Гриша, понимаю. Часто вспоминаю Тоню, её взгляд, голос. Как она брала меня за руку. Наши дни у летнего моря. Но я очень глупо поступил с ней, и уже ничего не исправить. Это как пытаться собрать из осколков разбитую вазу: склеить получится и цветы можно будет поставить, а всё равно не то. Поговори с Тоней, я вам не помешаю. И, ты же знаешь, мне очень нравится Даша.
– Вадик, Даша – девушка-рысь. Я помню её глаза – этой красотке нужна опасность, адреналин. Она ещё учится в твоей школе?
– В этом году заканчивает.
– А с Надей твёрдо решил порвать? Мне кажется, она тебя до сих пор любит. Недавно спрашивала о тебе, когда мы случайно встретились на улице.
– Да уже полгода прошло, как я её бросил. Мне приятно вспоминать Надю, её ласки, но она слишком уж ревнивая.
– Ну как знаешь. Такая чувственная, нежная девушка. Я был рад за вас, – Гриша бросил очередной бычок в снег, мы вернулись на кухню, залитую ярким солнечным светом. Нарезали балык и сыр, я достал из холодильника две бутылки пива «Славутич».
– Ты говорил, у вас с Тоней не было ничего серьёзного? – снова заговорил Гриша, закуривая прямо на кухне.
– Я не мог поступить как подлец. Если ты начинаешь отношения с такой девушкой, надо уже не расставаться никогда. Она ведь до меня даже не целовалась ни с кем.
– Всё бросил бы и уехал с ней.
– Я не мог.
– Ну и дурак!
– Ты как будто хочешь меня переубедить и свести нас вновь.
– Да нет, всё будет как обычно. Ты будешь страдать от своей любви к Даше и писать новые песни, а я поеду в Америку, зализывать раны. И, может, быть, когда-нибудь из этих мучений получится музыка, которая тронет людей. Музыканты не могут быть счастливы. Нам – пыльная дорога, крепкий алкоголь, ночная сигарета и воспоминания о прошедшей любви.
Гриша допил пиво и стал обуваться в прихожей:
– Вадик, давай я твоё ржавое ружьё продам? А то валяется с весны на лоджии без дела. Деньги – пропьём!
– Да жалко мне его продавать, раритет. На днях почищу от ржавчины. И я же лешего жду в гости, ты забыл?
– Ага, так я и поверил, почистишь. Будешь таскать в целлофане с квартиры на квартиру. А леший тебя уже нашёл, только в зеркало погляди на свои волосы и бороду. Мне вот интересно, какое погоняло тебе детишки в школе дали, – хихикнул Гриша и ушёл бродить по городу.
Я прилёг на старую скрипящую тахту на кухне, поставил на пол пепельницу, положил рядом сигареты. Вспоминал ноябрьский поход с ребятами на Беседку ветров, которая находится на краю Гурзуфской яйлы, над посёлком Гурзуф. Мы решили подняться на яйлу с севера, из Бахчисарайского района. Ночью, тайком от охраны, пробежали по дамбе Счастливенского водохранилища, в водах которого отражались крупные осенние звёзды, мимо бетонных оснований старых фонарей, похожих на буддийские ступы, мимо ржавой колючей проволоки. Пересекли едва заметные речки Манаготра и Стиля. Наутро брели без тропы по буковому лесу, заваленному ржавой огненной листвой, поднялись на склон Кемаль-Эгерек. И каждую секунду Даша была со мной. Нет, в это время она спокойно дремала на своём диванчике, расчёсывала волосы, выходила на прогулку, но всё равно шла рядом незримо. Я знал, что вернусь из похода и Даша заглянет в мой кабинет под каким-нибудь предлогом. Тогда я всё расскажу: про столетние буки, про холодную красоту звёздного неба в горах, а она будет смеяться и нежно смотреть на меня. Девушка-рысь. Я шёл по листве с чувством: обернусь – а она за моей спиной. В сумерках мы вышли на вершину и увидели километрах в двух Беседку ветров на краю обрыва. Яйла погружалась в ночь, и только каменная белая беседка отражала последний солнечный свет, была похожа на маяк. Её построили в заповеднике для Хрущёва, но генсек так и не приехал. Мы сильно рисковали, придя с палаткой в самое сердце заповедника, но попасть сюда официально не могли, поэтому приходилось нарушать. Через час мы стояли под сводами беседки на цветной мозаике, изображающей розу ветров. Сразу за беседкой начинался обрыв, и осенние облака, сквозь которые просвечивали огни Гурзуфа, клубились у наших ног. Там, на побережье, скорее всего, шёл дождь, а над нами искрилось звёздами небо. Я достал из рюкзака бутылку портвейна «Алушта», вытащил пробку, мы пили из горлышка, и Даша, спавшая при свете жёлтого уличного фонаря, заглядывавшего в её комнатку, была рядом со мной, я чувствовал её руки на своих плечах.
Я валялся и курил до вечера. День прошёл бессмысленно, стало зябко, пусто и одиноко. Наутро предстояло идти в школу, но проверять тетради и готовиться к урокам я не стал. Тормознув на Севастопольской маршрутную «Газель», поехал в центр города. Шёл мокрый снег, хлопьями лип к моей косухе и сразу таял, снежинки падали на ресницы, щекотали кончик носа. Я пошёл без цели к площади Советская, спустился мимо клуба «Два капитана» к Салгиру. Здесь всегда попадались пьяные, хотя особо опасным считался район Петровской балки, расположенный рядом с Неаполем Скифским, там же находилась печально известная Лестница любви. Не проходило и вечера, чтобы на той лестнице кого-нибудь не ограбили или не избили. Но я любил Симферополь, несмотря на его дикий норов. Симферополь принимал любого человека, даже самого пропащего, на которого другие города смотрели свысока. Симферополь – город свойской беседы с ночным незнакомцем, у которого за пазухой нож. Город бабушек, которые вытрут твою запёкшуюся кровь и накормят. Город библиотек с огромными стеклянными стенами, за которыми шумят сосны на фоне голубого неба. Город палёной водки и кулаков, разбитых в кровь.
В кромешной темноте звонит будильник. Приподнимаюсь на тахте: за окном, подсвеченный фонарём, летит снег. Сегодня мой день рождения. Я принял душ, позавтракал и отправился на работу пешком через телезавод. Мои шестиклассники зашли перед первым уроком всем классом, махали руками и желали мне счастья, любви и побольше денег. Алиса с мамой испекли пирог. Мой стол оказался завален апельсинами, шоколадом, конфетами, и я начал урок совсем счастливым. На большой перемене Даша влетела своей лёгкой походкой в класс, одетая в белую обтягивающую кофту и короткую джинсовая юбку, её русые волосы были собраны на голове фиолетовыми заколками-цветками, зелёные глаза сверкали, духи пьянили и звали в запредельную, нескончаемую весну. Даша поцеловала меня в щёку и протянула продолговатую коробочку синего цвета, в которой лежали металлические часы с гравировкой на обратной стороне: «Вадиму Викторовичу от Даши в знак благодарности». Мне казалось в эти секунды, что я выхожу из потрёпанной штормами лодки, залатанной, чуть не утонувшей в шторм – на горячий песок первобытной земли, делаю первые шаги, оставляя следы босых ног, а вдали шумит лес, над головой проносятся чайки, и всё, что случится, сложится иначе, чище, лучше. После уроков я поехал в Третье общежитие филфака, где меня ждали друзья. Мы до ночи пили коктебельский коньяк, закусывая ветчиной, громко пели хором под гитару про белого голубочка на моей руке, пока не пришла вахтёрша и не потребовала разойтись, и было сладко от тайны, которой я не поделился ни с кем, кроме Гриши. Мой друг уехал в Киев под утро, пока я спал. Толстая тетрадь с черновиками песен лежала раскрытой, и поперёк страницы было написано Гришиной рукой: «Первый шаг на талый снег. Если не ты, то кто пойдёт вверх?»
Если ты загорелся желанием собрать рок-группу в Симферополе, то у тебя, по сути, только одна проблема – в этом городе нет ударников. Полным-полно гитаристов – с манией величия, играющих кое-как и сидящих на каких-то опасных «колёсах». Но, если хорошенько поискать, найдётся неплохой гитарист, и даже не фанат Блэкмора. Басиста тоже можно отыскать – по канону, тихо пьющего своё пятничное пиво и рассказывающего у барной стойки очень странные истории. Нет проблем и с клавишником – если, конечно, ты сможешь написать его партию нотами. Хотя всё-таки это будет не клавишник, а клавишница. А вот бить в барабаны не хочет никто, и все достойные ударники играют в трёх-четырёх проектах. Поэтому барабанщика для группы нужно искать начинающего, стеснительного, учащегося в какой-нибудь вечерней школе и играющего не ахти как сложно, но с правильным кумиром а-ля Джон Бонэм. Главное, чтоб ровно ритм держал, остальное разучит. Глеб был как раз таким. После ночного отъезда Гриши я поехал на студию «Новый день», расположенную в подвале симферопольского Дворца пионеров, чтобы пообщаться с её владельцем Владом о записи демки. Пошёл слух, что «Бангладешъ-Оркестр» отлично записался «вживую» и местные группы начали бронировать даты для записи своих альбомов. Я пришёл как раз вовремя – в студии сидел Глеб с барабанными палочками в руках, мы познакомились. И вот впереди первая репетиция в акустике с Глебом и Гришей, который накануне вернулся.
– Ты так и не рассказал мне, как съездил к Тоне, – спросил я друга, когда мы вышли из маршрутки на площади Советская и спустились к Салгиру.
– Вадик, «джинсы воды набрали и прилипли», – Гриша ответил с нервным смешком. – я был у Тони дома, она представила меня родителям как своего крымского друга, потом пили чай с тортиком, и её мама постелила мне в отдельной комнате, окна которой, представь, выходят прямо на Крещатик. А утром Тоня сварила кофе, мы отправились гулять по Владимирской горке, прошли по Андреевскому спуску к музею Булгакова. И я всё время говорил о своих чувствах, а она делала вид, что не понимает меня. Всё как обычно. Мы попрощались, и я пошёл в офис Work and Travel и подал заявление. Я больше не могу тут находиться. Досрочно сдам экзамены и в конце весны улечу в Сан-Франциско. Найду какое-нибудь кафе на побережье океана, подружусь с местным блюзовым пианистом или гитарюгой со слайдером и акустикой National. Мы будем играть зло и дерзко, моя рубашка к середине концерта промокнет от пота, а гости станут колотить кулаками по деревянным столам и невпопад подпевать. А после концерта я наброшу на плечи куртку, возьму в баре бокал, положу лёд, налью бурбон, выйду за стеклянную дверь на порог, к ночному простору океана, к грохоту волн. Присяду на траву рядом с тропинкой, спускающейся к пляжу, закурю, прикрывая зажигалку рукой от ветра. И буду думать о самой лучшей украинской девушке.
– Звучит здорово. Но скажи, а зачем мы тогда ударника ищем, если тебе скоро лететь?
– Если твой Глеб – парень толковый, мы и концерт сыграем, и демку запишем. Летом вы будете ритм-секцию укреплять, а я в сентябре вернусь, и надеюсь, вернусь другим.
Глеб жил в частном доме Петровской балки с родителями и вышел к калитке в ватнике, наброшенном на голую спину. На кухне за столом, покрытым выцветшей клеёнкой, отец Глеба курил сигарету в мундштуке и кивнул нам, прищурившись. Красный деревянный пол поскрипывал, по ногам тянуло, и в тонких носках было холодно стоять. За запотевшим окном женщина в платке – видимо, мать Глеба – убирала снег с дорожки совковой лопатой. В комнате нашего нового друга над железной кроватью висел прошлогодний календарь с изображением Казанской Богоматери, в углу лежали книги, на подоконнике находился магнитофон и стопка кассет. Чистая одежда была разложена на широких деревянных полках, у входа стояли начищенные натовские берцы. О хобби Глеба рассказывали только барабанные палочки, брошенные на кровать, – мы знали, что родители не позволяли парню играть на установке дома и он тренировался поздними вечерами в репетиционной точке «Рокада». Впрочем, мы таки могли попробовать – Глеб вышел в коридор, а потом вернулся в комнату с небольшим барабаном джембе.
– Гриша, мне Вадик дал вашу кассету, записанную с предыдущим составом, квартетом. Мне очень понравились песни – честные такие, напоминают «ДДТ». Я только название группы никак понять не могу – «Заповедник ангелов»! Вы мне поясните, как это? Ведь ангел где хочет, там и летает, помогая людям, неся благодать. А у вас за забором и под охраной живёт, что ли?
