Владимир Киеня
Реабилитация
Причины и механизм репрессий
Перебирая архивные дела, искал я, прежде всего, истоки репрессий. Меня поражало, как быстро в те годы решалась судьба человека, любого человека, будь он «шпион», «троцкист» или «кулак». Буквально несколько листочков в деле: протокол одного допроса, анкета арестованного, обвинительное заключение на полстранички, такой-то гражданин является «агентом германской разведки», или «троцкистом», или еще кем-то антисоветским и подтверждает это показаниями; постановление тройки УНКВД, Военной коллегии Верховного Суда СССР, узенькая полоска бумаги справки о приведении приговора в исполнение…
И все. Человека нет…
Переселенческий лагерь. Фото из открытых источников
Поначалу еще полагал, что этой подлой «работой» занимались карьеристы без чести и совести, которые получили разрешение сверху. Потом, обсуждая конкретные случаи по уголовным делам, и я, и мои молодые коллеги не переставали удивляться колоссальному объему и жестокости репрессий 30-40-х годов, что были скрыты от всего народа и, конечно, от нас, действующих чекистов начала 90-х годов страшного XX века, завесой зловещей тайны. Методично искали мы в архиве исходящие из Центра директивы и приказы, которые послужили источником репрессий. Хотелось понять всю их картину в целом.
Через мои руки прошли сотни архивных уголовных дел НКВД, позднее много прочитал материалов о репрессиях в прессе и в интернете и пришел к выводу, что механизм террора был запущен по прямому указанию Сталина, в марте 1937 года выступившего на Пленуме ЦК.
В его выступлении было сформулировано основание для будущей кампании террора: «Во-первых, вредительская и диверсионно-шпионская работа агентов иностранных государств… Во-вторых, агенты иностранных государств, в том числе троцкисты, проникли не только в низовые организации, но и на некоторые ответственные посты… Мы наметили далее основные мероприятия, необходимые для того, чтобы обезвредить и ликвидировать диверсионно-вредительские и шпионско-террористические вылазки троцкистско-фашистских агентов иностранных разведывательных органов… Спрашивается, чего же не хватает у нас? Не хватает только одного – готовности ликвидировать свою собственную беспечность, свое собственное благодушие, свою собственную политическую близорукость»[4].
Фактически это выступление Сталина, опубликованное в газете «Правда», стало сигналом к началу Большого террора. В прежние времена советские карательные органы действовали только против т. н. антисоветских элементов: бывших белогвардейцев, бывших членов конкурирующих социалистических партий, против людей, имевших определённое положение в дореволюционной России. То есть против «классовых врагов». Но теперь было сформулировано понятие врага совершенно в ином ключе. Враги, как отметил Сталин, теперь были внутри партии, на ответственных постах, они затаились и ждут своего часа.
В одном из архивных дел мы обнаружили Оперативный приказ народного комиссара внутренних дел СССР № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Это был приказ НКВД СССР от 30 июля 1937 года[5]. Именно руководствуясь им с августа 1937 года по ноябрь 1938 года была проведена операция НКВД СССР по «репрессированию элементов, продолжающих вести активную антисоветскую подрывную деятельность». В отличие от открытых показательных процессов над советской элитой, операция по приказу № 00447 касалась рядовых граждан, среди которых были крестьяне, рабочие, сельское духовенство, асоциальные элементы, уголовники и бывшие члены оппозиционных партий.
Приговоры выносились республиканскими, краевыми и областными тройками НКВД. Поскольку планировалось пропустить через судебный конвейер огромные массы населения, никакие суды не справились бы с возросшим в тысячи раз потоком дел и, если бы каждое дело рассматривалось как положено по закону, на их рассмотрение ушло бы несколько десятилетий.
Для упразднения судебных формальностей и ускорения процессов судебные полномочия передавались специальной созданным органам – «тройкам». Эти тройки создавались на областном и республиканском уровнях. В их состав входили три человека, поэтому они и получили такое название. В обязательном порядке в состав тройки входил начальник областного или республиканского НКВД, прокурор области или республики и секретарь обкома или первый секретарь.
Механизм работы троек заранее был обкатан на т. н. «милицейских» тройках, появившихся за несколько лет до этого, чьей функцией было упрощённое рассмотрение дел о нарушениях паспортного режима. Никакого суда тройки не проводили. Следствие велось НКВД, после чего с определённой периодичностью материалы со всей области или республики приходили в областной или республиканский центр, где рассматривались тройкой. Как показывают документы, в 99 % случаев решение тройки строилось на признательных показаниях подозреваемых.
Председателем тройки был обычно представитель НКВД, который после краткого ознакомления, занимавшего не более нескольких минут, выносил приговор, ставя на странице дела букву «Р», что означало «расстрел». После этого прокурор и партийный секретарь ставили свои подписи в знак согласия. Рассмотрение дел проводилось без присутствия обвиняемого и, разумеется, без адвокатов, которые подсудимым не предоставлялись ни в ходе следствия, ни на импровизированном суде. Приговоры троек обжалованию не подлежали. Тройка имела в своём распоряжении только два вида наказания: расстрел и отправка в лагерь.
Существовали определённые группы населения, принадлежность к которым (в прошлом или на момент рассмотрения дела) практически гарантировала попадание в списки для репрессий. Это были бывшие кулаки, дореволюционные полицейские, священнослужители и вообще люди, занимавшие хоть какие-то посты в империи; бывшие военнослужащие белых армий (даже насильно мобилизованные на короткое время); бывшие активисты любых политических партий, члены партии большевиков, некогда сочувствовавшие тем или иным фракциям внутри партии («рабочая оппозиция», «троцкисты», «зиновьевцы» и т. д.), коммунисты с дореволюционным партийным стажем; лица, что хоть раз выезжали за границу; бывшие эмигранты, вернувшиеся в СССР в 20–30-е годы; руководители разных уровней по состоянию на лето 1937 года (на их место было много желающих); советские граждане иностранного происхождения (по умолчанию считались агентами буржуазных разведок), бывшие или настоящие сотрудники Коминтерна.
Если человек попадал в руки НКВД, у него было два варианта будущего: либо расстрел, либо лагеря. Как только человека арестовывали, он исчезал для всего мира. К нему не допускали ни родственников, ни друзей, ни адвокатов. Практически все безвинно арестованные считали, что произошла какая-то чудовищная ошибка и товарищ Сталин не в курсе творящегося беззакония. Чудовищно и то, как отмечено в отдельных архивных делах, что люди умирали под пулями с возгласами: «Да здравствует Сталин!», «Да здравствует коммунизм!»
Следователь НКВД имел, по сути, лишь одну задачу – получить признательные показания. Если человека арестовывали независимо от всех других (не в группе), он сам должен был проявить фантазию и дать показания на себя. Некоторые следователи заранее расписывали показания и требовали только подписать их. В большинстве случаев заключенного регулярно избивали до тех пор, пока он не сдавался и не подписывал признательные показания.
Жертвы. Фото из открытых источников
Большинство сдавалось уже после одного-двух избиений. Как видно из материалов архивных дел, в некоторых случаях не требовалось и этого. Когда репрессии коснулись уже простых трудящихся, среди которых было много малограмотных людей, следователям ничего не стоило обдурить их и обманом добиться подписи на показаниях. Как правило, им обещали, если те подпишут бумагу, то тут же будут отпущены домой.
Если же человек ни в какую не соглашался подписать признательные показания, к нему применяли весь комплекс мер: избиения, угрозы посадить или расстрелять близких, долгое пребывание в карцере, игра в «доброго и злого следователя», инсценировку расстрела и подобные вещи. Многие не выдерживали и подписывали любые признания, надеясь, что на суде они от них откажутся и расскажут партийным товарищам всю правду об избиениях, но этот метод не работал.
Чаще следователи сами «создавали» разветвлённые троцкистско-зиновьевские группы, состоявшие из десятков человек. Как правило, в этом случае от арестованного просто требовалось получить признание, что он в эту подпольную группу был завербован. Как только несчастный арестант начинал давать нужные следователю показания, его участь сразу же смягчалась. Его больше не били, напротив, могли улучшить его условия в тюрьме. Почти всегда следователи обещали сохранить жизнь в случае признательных показаний, но это была уловка. В действительности сразу же после соблюдения всех формальностей с показаниями они теряли интерес к заключённому. Да в любом случае они никак не могли повлиять на приговор тройки.
После Большого террора 1937-38 годов в Союзе практически полностью обновился партийный аппарат и аппарат НКВД, в которых почти не осталось людей с дореволюционным партийным стажем. В Свердловской области было расстреляно по три состава обкома партии и Свердловской железной дороги. Почти целиком был обновлён руководящий состав РККА. Власть Сталина упрочилась настолько, что более ни один из партийных деятелей не рисковал не то, что выступить против, а хотя бы просто недостаточно хвалебно отозваться о вожде. Мне кажется, что этот страх и стал основой «культа личности» Сталина.
Теперь уже точно известно, что более 40 тысяч человек были репрессированы на основе подписанных лично Сталиным и его ближайшим окружением списков, подготовленных в НКВД; люди были осуждены по 1-й (высшая мера наказания) или 2-й категориям (заключение в ИТЛ). В период резкого усиления репрессивной политики сотрудники оперативных отделов Главного управления государственной безопасности готовили для Сталина и почти всегда для членов секретной пятерки (Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов и Ежов) ежедневные сводки важнейших показаний арестованных. Появление таких сводок связано с тем, что огромное количество протоколов допросов не позволяло высшему руководству государства внимательно знакомиться со всеми показаниями арестованных. Наиболее частые обвинения предъявлялись в ведении шпионской, террористической и вредительской деятельности, то есть в преступлениях, расследуемых органами госбезопасности.
В Особом отделе Главного управления государственной безопасности (ГУГБ НКВД) несколько сотрудников занимались только тем, что обрабатывали протоколы допросов и увязывали показания одних арестованных со словами других, так что в результате абсурдные показания были взаимосвязаны и логичны, дополняли друг друга.
Генеральный прокурор СССР в те годы – Вышинский Андрей Януарьевич – выдвинул и реализовал тезис, который «теоретически» оправдывал репрессии против «врагов народа». Именно ему принадлежит идея, согласно которой на самом обвиняемом лежит бремя доказывания оправдывающих его обстоятельств[6]. Как один из организаторов и активных участников сталинских репрессий Вышинский за свирепость в отношении «врагов народа» заслужил прозвище Андрей Ягуарьевич…
Как-то я познакомился с документом, который показывал, как планомерно и совершенно в то время работала государственная репрессивная машина. Планировалось не только количество выплавляемого металла, добычи угля или зерна, планировались и репрессии. Этот документ – оперативный приказ начальника УНКВД по Свердловской области Дмитриева от 1 августа 1937 года. Он составлен по директиве наркома внутренних дел Ежова[7]. Таких директив были десятки. Они ложились в основу приказов начальников областных управлений НКВД.
Так вот, приказ начальника УНКВД области начинался так: «Начальнику участка. Только лично. Совершенно секретно. В соответствии с директивой центра начало производства операции – 5 августа 1937 года в 24 часа».
За месяц-два до этого приказа на места спускались несколько указаний, и все под грифом «совершенно секретно, вскрыть немедленно…» Было приказано создать особый штаб, подготовить арестные помещения, до человека были расписаны чекистские силы для проведения операций. Получается, что организовывались силы для облавы на людей; до августа 37-го года тоже непрерывной чередой шли репрессии, но не так планомерно, не была вот так обнажена тайная государственная машина убийства. Ведь заранее расписано было, сколько человек в эту ночь взять: «…по вашему району следует изъять 50 преступников. У вас имеется арестное помещение на 30 человек, излишек арестованных в количестве 20 человек подлежит отправлению в Свердловскую тюрьму. Порядок отправки будет дан особым распоряжением».
По приказу Дмитриева всех арестованных следовало разделить на два потока. К первому относились особо «враждебные», они подлежали расстрелу. Ко второму – «менее враждебные», их ожидало заключение или ссылка на 10–20 лет. На каждый район спускался план по количеству «враждебных» и «менее враждебных». То есть ни в Свердловске, ни на местах ничего изменить было нельзя. Либо всех по плану изъять и расстрелять, либо сгинуть самому.
В этом документе все настолько четко было расписано, что он помог позднее ответить на вопрос: где искать места захоронений репрессированных? Место массовых расстрелов было найдено на 12-м километре автотрассы Свердловск – Первоуральск. Но оставалось сомнение: не расстреливали ли в Тагиле, Ирбите, других городах? Ответ в директиве Ежова: «Всех арестованных по I категории направлять в Свердловск», и было расписано несколько маршрутов.
В апреле 1938-го года Дмитриев докладывал Ежову, что с начала операции репрессировано свыше 42 тысяч человек, получается где-то по 5 тысяч в месяц… Они стремились к равномерности, чтобы «машина» работала ритмично, без накоплений. В этом же докладе Дмитриев просит разрешения на выселение семей репрессированных, указывает, что сейчас на территории области проживает около 30 тысяч семей, главы и члены которых арестованы.
В одном из докладов Дмитриева в Москву я обратил внимание на такой пункт отчета: «Нами сформировано 6 групп по 20 человек детей, которые направлены в детские дома». И чернилами ниже сделана приписка: «Группы укомплектованы таким образом, чтобы в каждой из них не было родственников и знакомых». В семьях тогда было по пять-шесть детей, и все они были направлены в разные группы и в разные города. Комментировать это просто нет сил. Многие из них так и не узнали ни своих родителей, ни имени, ни отчества, ни где родились.
В. Киеня (справа) и журналист местной газеты на 12 километре Московского тракта, где при строительстве дороги было вскрыто захоронение жертв политических репрессий 30-х годов. Фото из архива автора