полная версия

Владимир Иванович Шлома
Судьбы

Алексей Осипенко

Алексей одногодок моего отца, сын того самого деда, который в детстве сшил нам с Аллой такие замечательные пальтишки. Немного ниже среднего роста, но достаточно сильный и выносливый. Немного глуховат, но обладал прекрасным музыкальным слухом. В начале войны его мобилизовали в армию вместе с отцом, но на фронт он не попал, во время прохождения курса молодого бойца земляки подсказали командиру, что он плохо слышит и его нельзя отправлять на фронт, убьют ведь в первом же бою. Алексея комиссовали о оставили работать на каком-то конезаводе на территории России. После войны Алексей вернулся домой с русской женой и маленьким сыном Толей, который также разговаривал по-русски. Крестили Толю уже в Вертиевке, и моя мама стала его крестной. Мать Алексея, баба Яриша, почему-то с самого начала невзлюбила невестку, и через год та сбежала в Россию, оставив сына на воспитание Алексею. После этого Алексей еще трижды пытался жениться, и трижды приводил в дом новых жен, но все они бабке не понравились. Первые две сбежали не продержавшись и года, третья оказалась самой стойкой, прожила в доме около двух лет, но и ее бабка выжила. Алексей понял, что пока мать жива, жить с женами она ему не даст, и больше не делал попыток жениться. Решил больше не испытывать судьбу и жениться после смерти матери, но мать и здесь не оставила ему никаких шансов, она умерла в 95 лет, когда Алексею было уже около семидесяти.

Вернувшись домой, Алексей продолжал работать конюхом, так же, как и во время войны. За моей памяти он работал конюхом в плодосовхозе. Мы с его сыном Толей иногда ездили к нему на работу. Там можно было вдоволь покушать клубники и арбузов, которые выращивали в плодосовхозе. Плантация клубники находилась рядом с конюшней, нужно было только незаметно перелезть через высокий забор, а там уже кушай сколько влезет. А еще на конюшне был знаменитый конь-тяжеловоз, по кличке Василий. Таких толстых коней я больше никогда не видел, спина у него была как стол, сидя на нем мы не могли опустить ноги вниз, к бокам. Пока Василий шел шагом, на его спине еще можно было удержаться, но как только он переходил на легкий бег, седок постепенно сползал с его широкой спины, а затем падал на землю.

После смерти отца, Алексей перестроил дом, причем практически все делал сам, плотников он не нанимал. У него и голова работала как нужно, и руки росли оттуда, откуда нужно. Сам сделал себе пилу-циркулярку, на которой опиливал толстые бревна, нужные для строительства дома. Соседи, как-то решившие ему в этом деле помочь, вдвоем не смогли поднять такое бревно, а он с ними легко один справлялся. Новый дом получился намного просторней, светлее и выше старого, но мне было жаль тот старый дом, с сенях которого у деда стояли жернова, на которых, и мы с мамой иногда мололи зерно. Несмотря на то, что Алексей работал конюхом, его неудержимо тянуло к технике. Как-то весной, он приехал домой на мотоблоке. Это был трофейный немецкий агрегат в виде маленького трактора только с передними колесами, вместо задних цеплялась тележка. В основном, как я понял, он был предназначен для вспашки огородов. К нему цеплялся небольшой плуг с двумя лемехами. От обычных плугов он отличался тем, что имел два положения: транспортное, и рабочее. В рабочем положении правое колесо плуга опускалось на пятнадцать сантиметров нише положения левого колеса, чтобы во время вспашки, когда правое колесо идет по борозде, сам плуг находился в горизонтальном положении. Мне и этот мотоблок, и плуг очень понравились. Как же хорошо немцы все предусмотрели. Наши конструкторы до такого почему-то не додумались. А насколько мощным был этот мотоблок. Огороды у нас пахали маленькими тракторами типа ДТ-20, плугами тоже с двумя лемехами, но эти маленькие трактора было раз в пять больше этого немецкого мотоблока. Восхищению мальчишек от увиденного не было предела, недели две только и разговоров было, что об этом мотоблоке. Дядя Алеша, как мы его звали, первым купил моторчик к велосипеду, и ездил на велосипеде с моторчиком, на зависть всем соседям. Потом купил себе Рижский мопед, о таком никто из соседей и мечтать не мог, слишком дорого. А потом дядя Алеша добил всех окончательно, купив себе мотоцикл МТ с коляской.

– Откуда у него такие деньги? – удивлялись соседи.

Но дело было не в деньгах, а в любви к технике. Дядя Алеша не пил, не курил, и все заработанные деньги тратил на технику, на то, что он очень любил, возможно больше всего на свете. Как-то я попросил у него мопед покататься, не сильно надеясь на положительный исход, но он мне его дал. А я его чуть было не угробил, покатав на нем еще и девушку. Двоих мопед не выдержал, быстро перегрелся и перестал нас везти. Пришлось полчаса ждать, пока он остынет.

Длинными зимними вечерами, когда в селе делать было абсолютно нечего, соседи часто собирались у нас на посиделки. Всегда приходил и дядя Алеша, иногда приносил с собой мандолину. Играл на ней, и пел песни. Несмотря на то, что он был заметно глуховат, играл и пел он замечательно. А потом, когда я купил себе балалайку, он учил меня играть на балалайке и мандолине. Под его руководством играть я научился, а вот настраивать эти инструменты я не мог, музыкального слуха у меня явно не хватало. Мне казалось, что балалайку я нормально настроил, но приходил дядя Алеша, и я слышал: «Опять расстроена. Когда ты уже настраивать научишься?» Брал в руки балалайку, и настраивал так, как надо. После его настройки балалайка совершенно по-другому играла, самому приятно было ее слушать. Но, несмотря на все его достоинства, соседи считали Алексея немного странным. Как-то раз, в день голосования, он просидел у нас, играя в карты, до половины двенадцатого ночи, и только после этого пошел голосовать. Избирательные пункты в то время работали с шести часов утра и до двенадцати ночи, вот он и решил проверить, будут его ждать до двенадцати ночи, или нет. Для соседей такое поведение было странным, ведь все старались проголосовать как можно раньше. Отнюдь не из-за сознательности конечно. Просто на всех избирательных участках открывались буфеты, в которых продавались дефицитные товары. Меня в тот день отец разбудил в пять часов утра, а в шесть мы уже были на избирательном участке, поэтому нам и досталось по две бутылки пива, и по килограмму докторской колбасы. После девяти часов утра там можно было купить только конфеты и печенье детям. Как говорил потом дядя Алеша, на избирательном участке его дождались, но сильно обматерили, таких выражений раньше он никогда в жизни не слышал.

Его сын Толя закончил восьмилетку, потом курсы шоферов от ДОСААФ, честно и добросовестно отслужил три года в армии и, вернувшись домой, работал водителем в колхозе. Получил премию от директора колхоза, за то, что спас со своим другом колхозные автомашины от отправки в Чернобыль. А потом, по собственной дурости, у него пошла черная полоса. Подвозя какую-то девушку, он заехал в лес и там ее изнасиловал, за что и получил срок. После возвращения из тюрьмы, отношения с отцом у него были весьма натянутыми, так как Алексей считал это позором для своей семьи. Через пару лет ситуация с изнасилованием повторилась, и Толя сел во второй раз, на этот раз срок уже был гораздо больше. После второй отсидки Толя домой не вернулся, остался работать недалеко от колонии, в которой отбывал срок. Там и женился на женщине с двумя детьми, потом родились еще и двое своих. К отцу Толя приехал с женой и четырьмя детьми, когда самому младшему было уже лет пять. Толя опять устроился водителем, теперь уже в совхоз, так как вместо четырех наших колхозов теперь в селе были два совхоза. Отношения с отцом не складывались, и через несколько месяцев Толя купил хатку на соседней улице, метрах в трехстах от дома отца. Деньги на покупку жилья, естественно, дал отец, у Толи кроме жены и детей за душой ничего не было. Когда я приехал в отпуск в Вертиевку, мне сразу сообщили новость, что вернулся Толя, и его дети уже обворовали всех соседей, но воруют только курей. Я побывал у Толи в гостях. Жена его мне понравилась, это была волевая и строгая женщина, чувствовалось, что она держит Толю в ежовых рукавицах. А с таким по-другому и нельзя. А вот с детьми у нее явно так не получалось. Дети были как маленькие бесенята, в хате стоял беспрерывный шум и гам, визг и писк. Я никогда не был в цыганском таборе, но мне показалось, что я попал именно туда. Сразу стало понятно, почему дед Алексей не пожалел денег на покупку хаты для Толика, такой шум долго выдерживать невозможно. Жена Толи собрала на стол какую-то закуску, я поставил принесенную бутылку водки, и мы втроем посидели за столом. Толя рассказывал о своей жизни, его жена сетовала на то, что зря согласилась сюда с ним приехать. Периодически она отвлекалась, чтобы утихомирить не в меру разбушевавшихся детей, они минут на пять утихали, а потом опять стоял такой крик, что невозможно было разговаривать. Пробыл я у них часа два, больше не выдержал, нужно было уходить, пока голова не раскололась от этого шума. Еще раз пожалел деда Алексея, который прожил в таком шуме несколько месяцев. Через полгода жена Толи забрала детей, и уехала к себе в Россию. А еще через пару месяцев Толя продал хату и тоже уехал к ней. Долгое время о нем ничего не было слышно.

А дед Алексей все так же жил один. Несмотря на то, что возраст приближался к восьмидесяти, он был еще бодр, жаловался только, что простата замучила. Хотел сделать операцию, но после сдачи анализов ему сообщили, что у него еще и белокровие обнаружили. Я не уверен, что он понял, что это такое, но после этого сообщения он почувствовал себя лучше и от операции отказался. На свадьбе моей племянницы Иры, дочери Талика, он еще лихо отплясывал. Мой отец в это время уже лежал, поднимаясь только к столу. Мне захотелось и отца во двор вывести, чтобы посмотрел на свадьбу внучки.

– Тату, давайте мы Вас во двор выведем, на свадьбу посмотрите, – предложил я ему. – Там вот Алеша вовсю выплясывает.

– Никуда я не хочу, – ответил отец. – Алеше можно выплясывать, он зимой в окопах не лежал.

Приехав в очередной раз в отпуск, уже после смерти отца, узнал еще одну новость, деда Алексея избили и сломали ему ребро. А избил деда муж его любовницы, которая ездила к нему из Нежина. Сказать, что я был удивлен, значит ничего не сказать, деда, которому за восемьдесят, избили из-за любовницы, такому деду можно было только позавидовать. А потом к деду в гости приехала внучка, молодая девушка. Дед даже не поверил своему счастью, потребовал показать паспорт. Фамилия в паспорте совпадала, а вот отчество – нет.

– Мошенница, – сказал дед, – отчество не совпадает.

– Так я его приемная дочь, – оправдывалась девушка, чувствуя, что будет ночевать на улице. – Вот смотрите, я на фотографии вместе с отцом, – и показала фотографию, по которой дед Алексей все-таки признал ее внучкой.

Внучка некоторое время скромно пожила у деда, а потом познакомилась с каким-то парнем, который приезжал к ней на мотоцикле, и начала намекать деду, чтобы он куда ни будь уходил, когда к ней этот парень приезжает. Деду это не понравилось. В честь чего это он должен куда-то уходить со своего дома? А вдруг он вор? И он категорически запретил внучке заводить этого парня в дом. Это уже внучке не понравилось. Прожив у деда недели три, внучка внезапно исчезла, когда дед поехал в магазин. Дед сразу почувствовал неладное, проверил свой тайник, где лежали деньги. Накопленные за много лет деньги исчезли вместе с внучкой. Вот так, погостила по-родственному.

А к деду приехал еще один гость, племянник Валерка, сын его умершего старшего брата Ивана. Валерка был уже солидным человеком и работал в Нежине зубным врачом. Алексей не виделся с ним с похорон Ивана, хоть и рядом Нежин, но племянник после похорон отца родного дядю ни разу не навестил, хотя в детстве проводил у дяди каждое лето. Ну как было не обрадоваться такому визиту? Пусть поздно, но вспомнил ведь про дядю. Посидели, выпили за встречу, и Валерка обратил внимание, что у дяди нет многих зубов, но еще можно поставить мосты, чтобы потом не ставить вставные челюсти. Предложил за полцены, как родственнику, поставить деду Алексею зубы. Как нельзя кстати, у Валерки и чемоданчик с инструментом с собой оказался. Посадил он деда на стул и удалил мешающие корни зубов. Предложил заплатить как за удаление корней, так и за будущую обточку зубов, так как ему в следующий раз придется везти с собой станок, а для этого нужно будет нанимать машину. Дед Алексей не возражал, и заплатил за все, о чем сказал племянник. Валерка уехал, и пропал на полгода. За это время дед поговорил с соседями и узнал, что удаление корней и обточка зубов стоят в четыре раза меньше, чем содрал с него родной племянник. Через полгода Валерка объявился, извинился за задержку, объясняя, что раньше он никак не мог приехать, зато теперь он все сделает быстро. Дед тоже не стал скандалить, и не стал рассказывать о своей осведомленности об истинной стоимости выполненной племянником работы. А Валерка объяснял дальше. Сегодня он не смог привезти с собой станок, привезет в следующий раз, все быстро сделает, и поставит деду золотые зубы, нужно только за них сейчас заплатить, чтобы он мог купить золото.

– Валерка, – сказал ему дед, – я конечно уже старый, но не настолько дурной, как ты думаешь. Что, денежки кончились, которые у меня взял? За новыми приехал? Ты ведь и не собираешься мне зубы ставить. Езжай-ка ты отсюда, и больше не приезжай.

Валерка уехал, а через пару лет стало известно, что он умер. А деда Алексея старость одолевала все больше. Как-то он пришел в гости к Талику и предложил переписать на него свой дом, с нем условием, чтобы за ним до смерти присматривали.

– Как это? – удивились Талик с женой. – У Вас же Толик есть.

– Да ведь неизвестно, где этот Толик? – возражал дед. – Может его уже и в живых нет.

– А вы ему напишите, и узнайте, живой он, или нет? Что люди скажут, когда узнают, что мы лишили Толю наследства? Нет, нам Ваш дом не нужен. Мы и так будем Вам помогать.

Дед Алексей умер, прожив 87 лет. Толя на его похороны приехал. Похоронил отца, потом еще неделю пропьянствовал, и уехал. С того времени прошло уже лет десять, но в село Толя больше не приезжал и наследство не оформлял. Дом стоит заброшенный и никому не нужный, потихоньку разрушаясь. Да и жив ли еще Толя? Тоже никому в селе неизвестно. А заброшенных, никому не нужных домов сейчас в Вертиевке очень много, не меньше двух десятков. Вот такая теперь жизнь пошла.

Иван Огирь

Иван Огирь построил дом на нашей улице, когда я учился в третьем или четвертом классе. Стройка началась напротив хаты бабы Параски, которая жила рядом с нами. В моих глазах эта стройка выглядела весьма грандиозной, в отличие от тех строек домов, которые я видел до сих пор. Прежде всего, на стройку привезли большое количество черных просмоленных шпал, и очень длинных, и покороче. Обычно дома строили или из не очень толстых древен, или из ракушечника, который в то время привозили откуда-то из-под Одессы, и который был сравнительно дешевым строительным материалом. А тут просмоленные шпалы, причем абсолютно новые, а не БУ. Соседи говорили, что такой дом не один век простоит. Вскоре начал появляться и хозяин будущего дома, человек в железнодорожной форме, среднего телосложения и невысокого роста. Я думал, что он какой-то большой начальник, раз такой дом строит, но оказалось, что он работает проводником на поездах дальнего следования. Видать эти проводники неплохо зарабатывали. Стройку закончили за одно лето, причем, кроме дома, еще больной сарай и погреб сделали. Это сколько же денег нужно? Никому из знакомых мне мужиков такое было не под силу. Новый сосед явно греб деньги лопатой на работе. К осени семья переехала жить в новый дом. У Ивана были еще жена и две дочери. Жена, как я позже узнал, работала продавцом в магазине канцтоваров. Дочери были весьма симпатичными девушками, старшая, Нина, на пять лет старше меня, а младшая, Валя – года на два старше. Не знаю, где они жили и учились раньше, но после переезда в новый дом стали ходить в нашу восьмилетнюю школу №2. Отличницами они не были, но и в отстающих не числились, нормальные девушки со средней успеваемостью.

Первый год Иван держался как-то особняком от соседей, он ходил к соседям только при необходимости, и к нему практически никто не ходил. Потом Иван начал заходить к нам на посиделки, ближе познакомился с соседями и отношения с ними у него наладились. Жена его никуда не ходила, и с соседями отношения не поддерживала. На посиделках Иван рассказывал смешные и жуткие истории со своего детства, которое, как и у моего отца, пришлось на суровые тридцатые годы. Вот несколько его историй.

Когда Иван был еще совсем маленьким и даже не все буквы выговаривал, к ним в хату пришел милиционер с понятыми искать самогон. Как в то время, так уже и за моей памяти, самогон искали довольно часто. Как только милиционеру хотелось выпить, а выпить было нечего, он брал с собой двух мужиков, и они шли по хатам искать самогон. Если повезет, то найденный самогон конфисковывали и потом праздновали свою маленькую победу, пока весь конфискованный самогон не выпивали.

За моей памяти таким образом с самогоноварением боролся колхозный бригадир Богдан, который был не только членом партии, но и пьяницей. Он тоже, когда хотелось выпить, брал с собой двух мужиков, таких же пьяниц, и приходил к нашей соседке Царихе, которая торговала самогоном. Сама она самогон не гнала, она привозила его откуда-то в грелках и здесь перепродавала. Мужики этот самогон ругали, говорили, что он резиной пахнет, но все равно покупали и пили. А все из-за заботы о семье, как говорили они, ведь бутылка самогона стоила один рубль, а бутылка самой дешевой водки – два рубля и сорок копеек, разница ощутимая. Так вот, этот Богдан, с сотоварищи, перерывал у Царихи весь дом, в печке, под печкой, в шкафу, под кроватью, везде искали, и иногда находили. Крик тогда стоял на всю улицу. Цариха свое добро просто так не отдавала и бросалась на обидчиков в драку, нередко до крови расцарапывая им лица, но это их не останавливало, главным в этом деле было добыть самогон.

Так вот, такая бригада блюстителей порядка, во главе с милиционером, и пришла в хату, где жил маленький Иван. Родители Ивана только успели выгнать самогон, сам аппарат уже спрятали в закутке под печкой, прикрыв его хворостом, в так называемых «сутычках», которые не просматривались снаружи. А вот десяти литровая бутыль, свежевыгнанного самогона, стояла еще в хате, когда отец Ивана увидел идущую к ним группу во главе с милиционером. Решение он нашел быстро, вылил воду из одного из двух ведер, которые всегда стояли на лавке при входе в любую хату, и перелил в него самогон. Пустую бутыль сполоснул и поставил в чулан. Милиционер искал самогон особенно усердно, ведь запах его стоял по всей хате, он явно был где-то рядом, но найти не могли. Спросили у маленького Ивана, где его отец самогонный аппарат прячет, обещая дать конфетку, если расскажет. Ивану конечно же хотелось получить конфетку, и он тут же сообщил, где отец спрятал самогонный аппарат.

– У сутычки под хвоостом, – сказал он милиционеру, имея в виду, что аппарат находится в сутычках под хворостом.

А милиционер подумал, что пацан над ним издевается, сообщая, чтобы искали аппарат «у сучечки под хвостом», отвесил Ивану оплеуху и вышел из хаты. Один из понятых захотел пить, зачерпнул из ведра кружку воды и обалдел, там был самогон, вот он, под самым носом стоял. Он с удовольствием выпил кружку, потом еще одну. Выйдя из хаты сказал товарищу: «Сходи воды попей, здесь вода очень вкусная». И тихонько добавил: «С левого ведра». Когда группа пришла с обыском в следующую хату, оба понятых уже, как говорится, и лыка не вязали, а милиционер не мог понять, когда же они умудрились напиться, ведь все время перед глазами были. Но мужики отца Ивана не выдали.

Запомнилась мне и еще одна история. Отец Ивана решил зарезать поросенка, но делать это нужно было тайно, чтобы не сдавать государству шкуру этого поросенка. По закону, шкуру с поросенка нужно было снять и сдать в местную кооперацию, иначе грозил большой штраф. А что это будет за сало без шкурки, если забитого поросенка перед разделкой не осмалить? Без того неповторимого запаха дымка, идущего от шкуры осмаленного поросенка, это уже не сало. Кто его будет есть такое? Договорились с одним хорошим соседом, что он будет помогать. Зарезали поросенка и затащили его в погреб. Потом из печки набирали в старое дырявое ведро горящие угли, и, прикладывая ведро с углями к шкуре поросенка, кое-как его обсмалили. Это конечно не то, что смалить соломой где ни будь в огороде, но хотя бы так. Нужный запах все равно появился. Разделали тушу поросенка, и, как стемнело, перенесли мясо и сало в чулан. Дальше заниматься с ним уже было некогда, поэтому сложили все на мешковину, разосланную на полу. Нажарили кровянки с салом, выпили и закусили, и сосед ушел спать. Отец Ивана, как и полагалось в таких случаях, выделил соседу по хорошему куску сала и мяса, чтобы и у соседей был праздник. В эту ночь отцу Ивана не спалось, в голове крутились тревожные мысли. А вдруг соседи что-нибудь заподозрили? Ведь есть такие специалисты, что могут залезть в чулан так тихо, что лежа в комнате и не услышишь. Лучше эту ночь переночевать в чулане, зимой там конечно холодно будет, но ничего. Как говориться – береженного бог бережет. Одел тулуп и валенки, взял с собой топор, и пошел спать в чулан. На всякий случай, в чулане еще и закрылся изнутри. Ночью проснулся от какого-то шороха, как будто что-то по полу передвигалось. Разглядеть что-то было невозможно, через единственное в чулане маленькое слуховое окошко, расположенное под самым потолком, свет не проникал, хотя ночь и было лунная. Но вот что-то, находящееся за окошком, отклонилось и в чулан проник лучик лунного света. Стала видна просунутая в окошко длинная проволока, с крюком на конце. Вот опять, чья-то рука взяла эту проволоку и начала шарить ею по полу, пытаясь подцепить крюком кусок сала или мяса. Первым желанием хозяина было отрубить эту руку, но он быстро передумал, за это и посадить могут, да и поросенка он зарезал не совсем законно, тоже проблемы будут. Он тихонько встал, подошел к окошку, и провел острым лезвием топора по этой руке. За окном вскрикнули от неожиданности, и послышался звук упавшего на землю тела. Выходить наружу отец Ивана не рискнул, ведь неизвестно, сколько их там, этих воров. Утром осмотрел место происшествия. Было видно, что под окошком стояла лестница, на снегу были пятна крови, а следы вели на улицу и там терялись. А в обед он увидел соседа, того, который ему помогал. Сосед был с перевязанной правой рукой. Сосед смущаясь объяснял, что руку случайно порезал разбитой бутылкой. Отец Ивана сделал вид, что ему поверил.

А дочери Ивана подрастали. Нина по характеру была в отца, спокойная и уравновешенная, вежливая с соседями. Валя была в мать. Свое мнение всегда считала самым правильным, частенько даже старших пыталась поучать. А еще была очень завистливой, особенно завидовала старшим себя девушкам, у которых парни ушли в армию, и писали им оттуда письма. Валя тоже придумывала и рассказывала подругам истории, что ей тоже кто-то там пишет из армии. Нина поступила в институт и уехала учиться в Москву, где позже и вышла замуж за Ивана, работающего фотографом в фотоателье. Закончила среднюю школу и Валя, но поступать никуда не стала, устроилась работать кондуктором на рейсовом автобусе, который ходил между Нежином и Вертиевкой. И началась у Вали веселая жизнь. От поклонников у нее теперь отбоя не было, каждый день к ней домой приезжали какие-то водители на грузовых машинах, забирали Валю и куда-то уезжали. Как-то мать Вали пригласили в больницу и попросили присмотреть за дочерью, которая за этот год уже третий аборт сделала, так недолго и бесплодной остаться. Было ли это для матери новостью, я не знаю, но после серьезного разговора с отцом, Валя переехала жить в Нежин, где тоже работала кондуктором на городских автобусах.

А на старости лет Иван остался в доме один, его жена умерла лет десять назад, а дочери разъехались. Валя к нему не приезжала, несмотря на то, что до Нежина не так уж и далеко. Нина из Москвы приезжала, и предлагала отцу переезжать к ней, но отец не соглашался. Тогда она предложила ему хотя бы огород не обрабатывать, тяжело ведь уже, они с мужем ему и картошку купят, и все остальное из овощей провезут. Но Иван и на это не согласился.

– А люди то, что скажут? Что Иван в конец разленился? – говорил он дочери.

И трудился Иван на своем огороде до последнего, пока не перестал ходить. Только тогда он согласился переехать к Нине в Москву. Дом решили продать и деньги разделить между сестрами поровну. На сделку по продаже дома приехала в Вертиевку и Валя. Дом продали, деньги разделили, и обе сестры остались последнюю ночь переночевать в родительском доме, а уже утром передать ключи новым хозяевам. Валя уснула сразу, и при этом даже громко храпела, а Нине не спалось, она думала, что неправильно они деньги поделили. У нее ведь в Москве своя трех комнатная квартира, а у Вали своего угла нет, они с мужем в Нежине снимают квартиру, им ведь деньги нужнее. Решила, что утром половину своей доли она отдаст Вале, и после этого спокойно уснула. А утром чуть было не проспала Валин отъезд. Валя поднялась ни свет, ни заря, и уже собиралась уходить, чтобы успеть на первый автобус. Нина тоже быстренько поднялась, и полезла в свою сумочку, чтобы дать Вале еще денег. Но денег в сумочке не было.

– Ты деньги взяла? – спросила Нина.

– Ничего я не брала. Сама куда-то их засунула, – огрызнулась Валя, пытаясь выскочить из дома.

Но Нина была покрупнее и посильнее Вали, она отобрала у Вали сумочку и вытряхнула на стол ее содержимое. Все деньги за дом были у Вали в сумочке. Нина забрала свою долю себе. Делиться ею с сестрой ей уже не хотелось.