Владимир Иванович Шлома
Судьбы
Мария
Мария проснулась от холода. Провела рукой по постели. Михаила рядом не было. Проспала, что ли? В хате еще темно, и за окнами ненамного светлее. Сколько же сейчас времени? Будильник стоит на столе, и чтобы посмотреть время, нужно еще дойти до стола, а вылезать из-под одеяла в такой холод совсем не хочется. Вчера вечером муж предлагал протопить на ночь печку, чтобы ночью теплее было, но она сказала, что не нужно, мороз не очень сильный. Зря она не согласилась. В ногах, свернувшись калачиком, лежит рыжий кот Васька. Ему наверно тоже холодно. Сделав над собой усилие, Мария встает и подходит к столу. Будильник показывает без пяти минут шесть. Ничего она не проспала. Муж то чего вскочил в такую рань? Ему чего не спиться? Или никак не может привыкнуть к тому, что он уже на пенсии и на работу идти не нужно? Если бы он не ушел, то она, может быть, и не замерзла бы. Мария берет с вешалки тулуп мужа, опять залазит под одеяло и сверху накрывается тулупом. Попробует немного согреться, а потом уже и вставать будет. Торопиться ей некуда, в хозяйстве у них только поросенок и куры, покормить их она еще успеет, а на работу в колхоз она уже давно не ходит. Теперь им уже дети помогают. Они живут в Киеве, у них свои семьи, а дома они с мужем остались вдвоем.
Детей у нее двое, близняшки – Сережа и Нина. Сережа считается старшеньким, тогда, в сорок первом, он родился первым. Почему-то вспомнилась страшная зима сорок третьего года, наверно это от холода, из-за того, что она замерзла. Тогда тоже было очень холодно.
Мужа забрали на фронт в первые дни войны, и она осталась одна с двумя младенцами на руках, а через три месяца в село пришли немцы. Первую зиму они пережили нормально, хватило и продуктов, и заготовленных мужем дров, а вот на вторую зиму пришлось очень туго. Весной сорок второго, она часть огорода лопатой вскопала и немного картошки посадила, а вот дров на зиму, ей заготовить не удалось. Вторую зиму жили впроголодь. Своей картошки хватило только до Нового года, потом пыталась занимать у соседей. Сначала давали, жалко им было деток маленьких, но потом перестали, самим стало есть нечего. Удалось правда договориться, что будут ей отдавать картофельные очистки. И на том им спасибо. На этих очистках и продержалась она с детишками до начала марта. А в марте уже и очистки редко кто отдавал. А с дровами тогда совсем беда была. За зиму она сожгла весь свой плетень, и ворота, и калитку. Вокруг дома больше никакой изгороди не было и сжигать больше было нечего. Те, у кого остались мужчины, в смысле деды и подростки, разбирали заброшенный колхозный коровник, и бревна таскали домой, но куда ей одной бревно притащить. Оставалось только ходить в лес за хворостом. До ближнего, бывшего колхозного леса, всего километр, но там нет хвороста, это сосновый лес, а те немногие палки и сучья, которые упали с деревьев, уже давно подобрали. Ближайший лиственный лес, тоже бывший колхозный, – это ольховник, но до него от дома больше трех километров. Одно хорошо, ветки там растут низко, и ольха легко ломается, не нужно с собой топор брать, и без него тяжело вязанку дров нести. Да и много ли на себе принесешь, максимум на три раза кое как протопить печь хватает. В ту зиму только три раза в лес и сходила, уж больно тяжело туда по глубокому снегу ходить, последний раз думала, что домой вообще не дойдет.
А весной стало еще хуже. Детки по нескольку дней оставались голодными, просили кушать. А что она могла им дать? Иногда что-то удавалось выпросить у соседей, но они теперь делились едой редко, сами голодали. А детки жаловались: «Мама, животик болит. Дай покушать». Скоро они умрут на ее глазах, и она не сможет спасти их от голодной смерти. Тогда то она и решила отвести их в лес.
– Ну, что? Проснулась? – возвращает ее в действительность голос мужа, принесшего в хату охапку дров. – Замерзла небось? Иди, печку растапливай. А я ведь предлагал с вечера ее протопить.
Мария встает и одевается. Чтобы не замерзнуть, пока хата нагреется, надевает еще и жилетку. Странное дело, но жилетка не хочет застегиваться. Растолстела она, что ли? Всю жизнь, сколько себя помнит, была худющей-худющей, а тут живот начал выпирать. Это наверно от климакса. Ей уже сорок пять лет, и у нее, как она понимает, начинается климакс, месячных уже три месяца нет. Нужно бы конечно сходить в больницу и провериться, мало ли, что. Сейчас столько людей от рака помирает. Не дай бог, и у нее там какая ни будь опухоль. Ничего правда не болит, но лучше провериться.
Через неделю она, все-таки, выбралась в поликлинику. Здесь все как всегда – прежде чем направить к нужному врачу, всем измеряют температуру, и для женщин обязательный осмотр у гинеколога, иначе их туда не загонишь. Молоденькая врачиха осмотрела и Марию.
– Женщина, да Вы беременны, – ошарашивает она Марию.
Хорошо, что в это время Мария еще лежала на кресле, иначе она бы упала. Ну как она может быть беременной? Мужу уже шестьдесят один год. В постели они иногда еще встречаются, но уже давно не предохраняются, и ничего такого не могло случиться. Стыд то какой! Что соседи скажут? Бабка забеременела? Грустная пошла домой. А перед детьми как неудобно будет. Сказать то они ничего не скажут, они у нее оба глухонемые. А глухонемыми они стали по ее вине. Тяжкий грех на ней лежит. Вот как раз проходит она мимо церкви, зайти бы помолиться, но церковь теперь не действующая, там теперь продовольственный склад, и крест с колокольни сняли.
И снова мысли уносят ее в март далекого сорок третьего года. Детишки, плакали, жаловались на боль в животиках и просили кушать, но кушать было нечего. Она оббегала всех соседей, прося дать ей хоть корочку хлеба, хотя бы одну картошинку, но никто ей ничего не дал. В хате было холодно, и топить ее было нечем. И рассудок у нее как будто помутился. Она потеплее одела своих двухлетних детишек и повела в лес. В поле снег уже почти растаял, и идти им было легко. Она обещала показать им в лесу птичек, и дети притихли, перестали плакать, и на боль в животиках не жаловались. Зашли в колхозный сосновый лес. Здесь еще лежали остатки снега, но птички уже пели. Чирикали воробьи, и прыгали с ветки на ветку синички. Скоро весна, и тогда будет легче, но она точно знала, что дети до этого не доживут. Их ждет страшная голодная смерть. Нет, только не это. От такой участи она их спасет. Она слышала, что когда человек замерзает, то боли не чувствует, он просто засыпает, и все. Вот так же и ее детишки, уснут, и не проснутся. И никакой боли больше не будут чувствовать. По ночам еще до десяти градусов мороза держится, для ее детишек как раз хорошо будет, сильного холода они не почувствуют.
Прошли маленький колхозный лесок, перешли через дорогу, которая ведет на Хомино, и зашли в большой бор. Этот лес тянется аж до Чернигова. Час они шли в глубь леса, пока не вышли на лесную дорогу.
– Детки, возьмитесь за ручки, и идите по этой дороге, а я вас скоро догоню. И ничего не бойтесь, – сказала она детям.
Когда дети отошли, она услышала, как гудит бор. Поднялся сильный ветер и верхушки сосен сильно раскачивало из стороны в сторону. Оттуда этот гул и доносился. Ей самой стало страшно от этого гула. А как же дети? Они ведь тоже испугаются и будут плакать. Она догнала детей, разорвала подкладку своей фуфайки и вытащила из-под нее немного ваты. Запихнула ее детям в ушки. Все, теперь они не будут бояться. Отправила детей дальше идти по лесной дороге, а сама убежала домой. Сердце ее разрывалось от горя, но больше ничего для них она не могла сделать.
Дома она не находила себе места. Наступила ночь, но уснуть она не могла. Где-то залаяла собака.
– Волки! Там ведь могут быть волки! Как же она об этом не подумала? – пронзила ее внезапно страшная мысль. – Нужно срочно спасать деток.
Она набросила фуфайку и побежала в лес.
Детей она нашла только утром, когда уже совсем отчаялась их найти. Хорошо еще, что на дороге их оставила, если бы они среди леса остались, то она бы их никогда не нашла. Они, держась за ручки, сидели под сосной и тихонько плакали. Мария кинулась их обнимать и целовать в холодные щечки, стараясь согреть. Как хорошо, что мороза не было, и они не замерзли насмерть.
– Вам холодно? Вы сильно замерзли? – спрашивала она детей, но дети смотрели на нее и молчали.
Они ведь ее не слышат, сообразила она. Вынула вату из ушей детей и повторила вопрос, но дети по-прежнему молчали.
Что это с ними? Почему они ей не отвечают? Может обиделись на нее? Так еще ведь слишком маленькие, чтобы что-то понимать. Повела детей домой. Впереди на снег упало что-то черное. Когда подошли ближе, Мария увидела, что это окровавленная ворона. Видимо коршун или ястребок сбил ее на лету, но не успел подхватить, и уронил. Это было их спасение. Теперь она сможет накормить детей бульоном.
В селе скрыть что-то от людей просто невозможно. Через пару дней уже вся улица знала, что ее дети, наверно, провели ночь в лесу, так как вечером она шла с детьми в лес, а утром шла с ними обратно. Некоторые, не особенно деликатные, прямо спрашивали ее об этом, но Мария все отрицала, вот только никак не могла людям объяснить, почему ее дети вдруг перестали разговаривать. Было это загадкой и для самой Марии. Скорее всего в лесу они чего-то очень сильно испугались. Они не только не разговаривали, как выяснила Мария, они еще ничего и не слышали. Они глухонемые. Но сколько бы она не отрицала, что не хотела избавиться от детей, люди остались при своем мнении. Это и помогло детям выжить. Теперь люди давали ей для детей что ни будь из еды. Муж об этом ничего не знает, она не стала ему об этом рассказывать, когда он вернулся домой. Соседи ему конечно рассказали о своих догадках, но он им не поверил, не такая у него жена, чтобы навредить собственным детям. А она жила с этим тяжким грехом всю жизнь.
Теперь эта слишком поздняя беременность. Как к этому Михаил отнесется?
Но муж к этой неожиданной новости отнесся нормально. Нельзя сказать, что это его сильно обрадовало, но он и не расстроился, все принял как должное. Ведь не одна же жена в этом виновата, он ведь тоже поучаствовал.
Через полгода Мария родила здорового мальчика, которого назвали Колей. Мария была просто счастлива, у Коли не было никаких проблем ни с речью, ни со слухом. И она благодарила Бога за это счастье. Не зря она часами стояла на коленях перед иконами и молилась, просила Бога простить ей ее тяжкий грех, а еще просила, чтобы ребеночек родился здоровым, чтобы Бог не наказывал его за ее грехи. Наверно ее молитвы дошли до Бога. У нее растет еще один здоровый сын, и ей хотелось верить, что Бог простил ей ее тяжкий грех.
Юра
Мы с женой ехали к первому месту моей службы, в поселок Бершеть Пермского края. Ехали налегке, с собой только два небольших чемодана с самыми необходимыми вещами, все остальное поместилось в трех тонный контейнер. А из всего остального у нас только диван-кровать, стол-книжка, два стула и кухонный стол-тумбочка. Вот и все богатство. В Москве сделали пересадку на Пермский поезд. В купе уже сидела симпатичная, невысокого роста женщина.
– Эльвира Петровна, – представилась женщина. – Вы до Перми?
– Да, до Перми, – сказал я, и мы тоже представились.
– Это хорошо, я тоже до Перми. Не люблю, когда попутчики часто меняются, лучше с одними до концы ехать. Хорошо, если и четвертый пассажир будет до конца ехать, – высказала свои предпочтения Эльвира Петровна.
Соседка оказалась словоохотливой. Через пару часов мы уже знали, что она едет к сыну Юре, чтобы помочь ему устроиться на новом месте. Юра закончил военное училище и получил назначение в Пермь. К месту службы поедет пока один, а когда получит квартиру и обустроится, тогда и жену заберет. Сам он вряд ли сумеет быстро получить квартиру, поэтому она и едет. Она сама сходит на прием к командиру дивизии и попробует пробить для сына квартиру. Они с мужем не хотели, чтобы сын стал военным. Муж у нее уважаемый в Харькове человек, и хотел, чтобы Юра пошел по его стопам, чтобы была своя династия, но сын их не послушался. Теперь же деваться некуда, нужно помочь ему устроиться на новом месте.
Узнали также, что недавно ее муж пытался завести себе любовницу. Подозрение по этому поводу у нее появилось, когда она случайно обнаружила в кармане у мужа трамвайный билет. Куда он мог ездить на трамвае? У него ведь своя «Волга» с личным водителем. Значит не хотел, чтобы даже водитель знал об этой поездке. Эльвира Петровна съездила в трамвайный парк и выяснила, на какой маршрут выдавались билеты с такими номерами. На этом маршруте ее мужу совсем нечего было делать. Значит точно любовница. Эльвира Петровна строго поговорила с мужем, пообещав кое-что ему отрезать, если он и дальше будет туда ездить, и теперь была абсолютно уверена, что любовницы у мужа больше нет.
В Перми мы не сразу нашли наш автобус на Бершеть, а когда купили билеты и сели в него, то опять увидели нашу знакомую Эльвиру Петровну.
– И Вы здесь? – удивился я. Вы же говорили, что Юра будет в Перми служить.
– Ну это я примерно место назвала.
– А какая у Юры фамилия? – поинтересовался я.
– Гармашов.
– Так я знаю Вашего сына, мы с ним вместе учились.
Юра был высокий, широкоплечий и сильный парень, весом под сто двадцать килограмм, к тому же еще и красивый. Я почему-то подумал, что, при поддержке таких родителей, ему прямая дорога в генералы. Не знаю, кто у него отец, но видать шишка не маленькая, раз у него личная «Волга» с водителем.
Помощь матери в выбивании квартиры, Юре, скорее всего, не понадобилась. Мне, да и многим другим моим знакомым, ключи от квартир выдали на следующий день после приезда, сразу после представления командиру дивизии. Разве что эта пробивная женщина успела сходить на прием к командиру дивизии прямо в день приезда.
Юра был назначен в первый полк, третьим номером боевого расчета. Через месяц подготовки спокойно сдал зачеты на допуск к боевому дежурству, и стал дежурить. Ему все нравилось. На боевом дежурстве ему практически ничего не нужно было делать. Он отвечал за средства связи полка, которые отказывали очень редко. При заступлении на дежурство, нужно было проверить их исходное состояние, а потом, только пару раз в сутки, нужно сменить рабочие частоты на радиоприемниках. Все остальное время сиди себе и балдей. Даже к периодически проводимым тренировкам его привлекали крайне редко, если только нужно было установить радиорелейную связь с дивизией. В общем, не жизнь, а малина. Подчиненных у него нет, отвечает только за себя. И дома все нормально. Жена Нина у него красавица, с личиком как у куклы, все мужики засматриваются. Вот только пойти в городке некуда, только в кино, в дом офицеров, или на танцы. Сходил пару раз в местный ресторан, расположенный на первом этаже гостиницы, но на входе в этот ресторан постоянно стоит патруль, и кажется, что они смотрят тебе в рот, и записывают, сколько рюмок водки ты выпил. Очень неприятное ощущение. Поэтому Юра туда больше не ходил. Лучше иногда, в выходной, съездить в Пермь, и там спокойно посидеть в ресторане.
Полгода прошли нормально, а потом начались летние отпуска. Расчеты по очереди уходили в отпуск, и за них нужно было дежурить, причем не только на боевом дежурстве, а и дежурным по полку. Если зимой дежурным по полку он ходил один раз в месяц, то теперь приходилось ходить три раза. И промежутки между заступлениями на боевое дежурство значительно сократились. В общем, времени на личную жизнь совсем не осталось, и в ресторан в Пермь он больше не ездил. И то безделье на боевом дежурстве, которое ему раньше так нравилось, теперь перестало нравиться. Тоска смертная в эти три или четыре дня дежурства, хоть волком вой. Ничего на дежурстве не делаешь, а после смены с дежурства чувствуешь себя таким разбитым, как будто каждый день ямы копал. А на следующий день после смены, совсем не отдохнув, нужно заступать дежурным по полку. И вырваться из этого круговорота невозможно будет. Ну станет он со временем вторым номером, потом первым, но ведь от этого ничего не изменится. Дальше будет такая же карусель: боевое дежурство, дежурство по полку, подготовка к дежурству, и опять боевое дежурство. Никакой личной жизни. И все это будет продолжаться аж до ухода на пенсию. Ну зачем ему такая жизнь? Разве такой он представлял себе жизнь офицера? Где рестораны? Где красивые женщины? Да на все это просто времени нет. Зря он в свое время отца не послушался, ведь тот предупреждал, что в армии далеко не мед. Но Юра даже представить себе не мог, что все окажется так плохо. Нужно как-то из этого выбираться. Юра потихоньку начал интересоваться, как можно уволиться из армии. Все оказалось очень плохо, было только два пути к увольнению: по здоровью, и по дискредитации офицерского звания. Уволиться по здоровью Юра не мог, с его здоровьем в космос можно было лететь. Оставалось увольнение по дискредитации. И Юра начал работать в этом направлении.
Как-то вечером, Юра пошел в местный ресторан без жены. Там он изрядно выпил, а когда дело дошло до расчета, обвинил официантку в неправильном расчете, перевернул стол и побил посуду, после чего, дежуривший у входа патруль, отвел его на гауптвахту. Но утром его отпустили. Командир полка объявил ему выговор, но увольнять его никто не собирался. Видать нужно было что ни будь покруче устроить. Через неделю Юра не пришел заступать на боевое дежурство. Жена сказала, что вечером от уехал в Пермь, и обратно еще не приехал. Для командира полка это был кошмар, такого еще никогда не было. Нужно было срочно искать кем заменить отсутствующего, и переделывать приказ о заступлении на боевое дежурство. Юра вернулся только через день, с сильным запахом спиртного, и предложил командиру полка уволить его из армии. На этот раз командир полка объявил ему строгий выговор. Расстроенный Юра ушел домой, отоспался, а вечером пошел в ресторан. Там он опять напился и увязался за какими-то женщинами, проживавшими в гостинице, однако в гостиницу его не пустили, так как уже было поздно. Пьяный Юра решил прорваться силой, но три женщины, дежурные по гостинице, перегородили ему дорогу и наверх не пускали. И тут Юра увидел коробку с куриными яйцами, стоявшую на стойке администратора. Он взял яйцо, прицелился, и запустил в одну из женщин. Промахнулся, яйцо пролетело мимо и разбилось на лестнице. Юра взял второе яйцо, прицелился и метнул его в другую женщину. На этот раз удачно, яйцо попало женщине в голову, правда не той, в которую он целился. Но все равно хорошо, Юра аж запрыгал от радости. Теперь он брал яйца из коробки и бросал их в женщин практически не целясь. Когда в гостиницу прибыл патруль, три десятка яиц были полностью израсходованы. Юру опять отвели на гауптвахту, на этот раз он отсидел там пять суток.
Нине поступок Юры не понравился. Не понравилось не то, что он в гостинице яйцами бросался, это не страшно, а то, что он туда к каким-то бабам в гостиницу поперся. После этого в окне Юриной квартиры начала периодически появляться голая кукла. Не подумайте, чего ни будь плохого, просто детская игрушка, но раздетая. Злые языки утверждали, что игрушка появляется именно в те дни, когда Юра находится на боевом дежурстве.
А Юра продолжил борьбу за свое освобождение от армии. Он начал пить больше обычного и приходить на работу с запахом спиртного. Но и это не помогало, командиры упорно не хотели увольнять его из армии. И Юра пошел на крайнюю меру, он развелся с женой, и она уехала в Харьков. По этому поводу были разные мнения. Одни говорили, что это чисто фиктивный развод, и они снова поженятся, как только Юра уволится из армии. Другие утверждали, что Нину окончательно достали его постоянные пьянки и гулянки с другими женщинами. Она просто не выдержала такой жизни, бросила мужа и уехала, чтобы не видеть всего этого, ведь, по сути, вот уже два года Юра издевался не только над командирами, но и над ней. Как бы там ни было, он развелся, но командование на это вообще никак не отреагировало. На эту тему с ним даже замполит не поговорил. Ну где это видано, чтобы командиры так относились к разрушенной ячейке общества. А ведь должны были вызвать его на собрание офицеров и там прорабатывать. Ну хотя бы на комсомольском собрании рассмотрели его поведение. Юра был возмущен до глубины души. Он сам подошел к замполиту и попытался поговорить с ним на эту тему, но тот только отмахнулся, посоветовав самому решать свои проблемы. Он Юру явно не так понял, видно решил, что Юра хочет от него какой-то помощи. И тут не прокатило.
Нужно было придумать что-то новое, и Юра придумал. Он улетел в Харьков, и вернулся в часть только на десятый день. Здесь был очень тонкий расчет, нужно было не превысить десять дней, в противном случае, уже наступает уголовная ответственность. А так Юру всего лишь посадили на гауптвахту на пять суток. Это даже полезно, нужно было отоспаться после бурно проведенных в Харькове дней. И опять пошли будни. Ни со стороны командира полка, ни со стороны замполита никаких попыток его перевоспитывать. Даже служебное несоответствие не объявили. Юра был глубоко разочарован в своих командирах. Через пару месяцев Юра опять предпринял попытку своей дискредитации. Он опять улетел в Харьков и отрывался там по полной девять дней, а на десятый прилетел в Пермь. На этот раз он отправил командиру полка телеграмму: «Прилетаю рейсом №, дата и время прилета. Встречайте машиной аэропорту денег на автобус нет Гармашов». Эту телеграмму командир полка воспринял конечно же как издевательство, но машину с одним из своих заместителей, в аэропорт послал. Из аэропорта Юру привезли сразу на гауптвахту, где он опять отсидел пять суток, а после гауптвахты ему наконец-то сообщили радостную новость. Это было долгожданное предупреждение о неполном служебном соответствии. Наконец-то он их достал! Может уже недолго мучиться осталось. Но, несмотря на то, что Юра продолжал пьянствовать и дебоширить, никаких мер воспитательного воздействия к нему не применяли. Похоже, что они готовы были терпеть его таким еще много лет. Ну что делать? Кажется, он уже все испробовал. Как заставить их его уволить? Нужно придумать что-то новое. И он придумал.
Юра бросил пить и дебоширить. За месяц он не получил ни одного замечания. Командиры нарадоваться не могли, наблюдая, как он исправляется. Как-то вечером, он пришел к замполиту полка с бутылкой коньяка и попросил его выслушать. Замполит к его визиту отнесся весьма настороженно, подозревая какую ни будь провокацию, но Юра растопил его настороженность, сказав, что пришел к нему как к отцу, больше ему не с кем поговорить. Пить с Юрой замполит не стал, но поговорили они очень душевно. Юра очень искренне сожалел о своем прошлом поведении и обещал исправиться. Убедил замполита, что вся эта дурь из него перла от скуки, но теперь, потеряв жену, он повзрослел, и больше никаких глупостей делать не будет. Сделает все от него зависящее, чтобы никаких претензий к нему не было. Замполит был потрясен таким раскаянием. Прошло еще два месяца, а к Юре вообще никаких претензий нет, ни дать, ни взять – передовой офицер, на которого остальным нужно равняться. А Юра пошел еще дальше, он решил стать кандидатом в члены КПСС. И замполит, и даже командир полка с удовольствием дали ему рекомендации. Провели партсобрание и единогласно приняли его кандидатом в члены КПСС. Все были просто счастливы, ведь как, буквально за три месяца, изменился человек. Юра вообще светился от радости, таким счастливым его еще никогда не видели.
А на следующий день счастливый Юра опять улетел в Харьков. Обратно он, как обычно, вернулся на десятый день, и опять прислал телеграмму командиру полка, но на этот раз в аэропорту его никто не встретил. За время его отсутствия он был уволен из рядов Вооруженных Сил СССР, за дискретизацию звания офицера. Наконец-то он добился своего.
Юра уехал в Харьков и больше мы с ним не встречались. О том, как дальше сложилась его судьба, я тоже ничего не слышал. Лет через пятнадцать после этого, когда я уже был преподавателем Серпуховского училища, наш однокашник Игорь Николаев собрал нас в Москве на поминки нашего начальника курса Гетманенко Александра Васильевича. В кафе, на отдельном столике, стояла большая фотография Александра Васильевича, а рядом с ней небольшие фотографии наших, умерших к этому времени, товарищей. Среди них я увидел и фотографию Юры Гармашова. У меня был шок. Как же так? Что случилось? Ведь здоровье у него было, как у космонавта. Спросил про Юру у ребят. Оказывается, после увольнения из армии Юра, как и его отец, работал рубщиком мяса на одном из рынков Харькова. И тоже был уважаемым человеком. Однако, пристрастие к выпивке в тот период, когда он хотел уволиться из армии, не прошло бесследно. В новой жизни он уже не смог остановиться, водка его и сгубила. Но тут винить некого, свою судьбу он выбрал сам, и упорно за это боролся. А стоило ли?
