Владимир Алексеевич Колганов
Превратности культуры
Глава 9. Ученье – свет?
«Ученье – свет, а неученье – тьма». Авторство этой поговорки приписывают генералиссимусу Суворову. Казалось бы, в справедливости его слов не стоит сомневаться, однако многое зависит от качества учения. Что же писали по этому поводу видные философы?
Для начала обратимся к книге Ницше «Человеческое, слишком человеческое»:
«Значение гимназии редко видят в вещах, которым там действительно научаются и которые выносятся оттуда навсегда, а в тех, которые преподаются, но которые школьник усваивает лишь с отвращением, чтобы стряхнуть их с себя, как только это станет возможным. Чтение классиков – в этом согласны все образованные люди – в том виде, как оно всюду ведется, есть чудовищная процедура, осуществляемая перед молодыми людьми, которые ни в каком отношении не созрели для этого, учителями, которые каждым своим словом, часто самим своим видом покрывают плесенью хорошего автора».
Ну, это ещё полбеды, если возникнет отвращение к «Войне и миру» Льва Толстого – он и сам был не в восторге от «эпопеи», о чём и написал в письме Афанасию Фету:
«Как я счастлив… что писать дребедени многословной вроде "Войны" я больше никогда не стану».
Куда опаснее, если учитель напрочь отобьёт у своего ученика желание время от времени обращаться к классике. Однако и это дело поправимое – к примеру, замечательная экранизация романа «Идиот» с Юрием Яковлевым в главной роли может пробудить интерес к чтению произведений Достоевского.
Как бы то ни было, кое-какое представление о культурных достижениях ученик приобретает, но вот способен ли он будет по окончанию школы или гимназии вынести своё суждение не только о произведениях искусства, но и о том, что происходит в обществе. Сомнения на этот счёт высказывает Йохан Хейзинга в книге «В тени завтрашнего дня»:
“Средний житель в странах Запада сегодня информирован обо всём понемногу. Рядом с завтраком на столе у него лежит утренняя газета, и достаточно протянуть руку, чтобы включить радиоприемник. Вечером его ждёт синематограф, карточная игра или компания, и это после того, как он целый день провёл в конторе или на заводе, ничему существенному его не научивших… Там, где его воодушевляет искреннее стремление к знанию или красоте, из-за назойливого действующего аппарата культуры ему грозит реальная опасность приобрести свои понятия и суждения извне, в абсолютно готовом виде. Такое пёстрое и в то же время поверхностное знание, такой духовный горизонт, слишком широкий для глаз, не вооруженных критической оптикой, должны неминуемо привести к упадку способности суждения”.
Ключевое словосочетание здесь – «в готовом виде». Словно бы человек покупает блюдо быстрого приготовления в супермаркете – только сунь в микроволновку, и можно подавать на стол. То же происходит и с навязанными мыслями – со временем человек привыкает к тому, что растолкуют, «разжуют», и не видит необходимости в том, чтобы самостоятельно всё проанализировать. Ну а причина в том, что его этому толком не научили ни в школе, не в институте – только напихали в голову кучу разных сведений, многие из которых никогда не пригодятся.
Тут мы и подходим к самому главному, что вызывало озабоченность философа почти сто лет назад:
«В обществе с обязательным народным образованием, всеобщей и немедленной гласностью событий повседневной жизни и широко проведённым разделением труда средний индивидуум всё реже и реже оказывается в условиях, где от него требуются собственное мышление и самопроявление… Там, где его воодушевляет искреннее стремление к знанию или красоте, из–за назойливого действующего аппарата культуры ему грозит реальная опасность приобрести свои понятия и суждения извне, в абсолютно готовом виде. Такое пёстрое и в то же время поверхностное знание, такой духовный горизонт, слишком широкий для глаз, не вооруженных критической оптикой, должны неминуемо привести к упадку способности суждения».
Это не совсем так, поскольку развитие способности суждения даже поощряется, иначе неминуем кризис и в экономике, и в науке, и в политике. Однако самостоятельность суждения допускается лишь в определённых рамках, установленных неписанным регламентом, согласно которому кандидат наук не должен подвергать сомнению слова академика, ну а министр обязан беспрекословно выполнять распоряжения главы правительства, даже если считает их ошибочными. Такие нормы поведения вбиваются в голову ещё во время учёбы, и уже поздно что-либо менять, если продвигаешься по карьерной лестнице вполне успешно.
Впрочем, Хейзинга смотрит гораздо шире:
«Навязывание и безропотное приятие знания и оценок не ограничиваются интеллектуальной сферой в узком смысле. Современный средний индивидуум очень сильно подвержен напору дешёвого массового продукта и в области эстетической. Избыточное предложение тривиальных продуктов фантазии внушает ему дурную и фальшивую cxему, чреватую вырождением эстетического чувства и вкуса».
Примеры тому мы видели в предыдущих главах, когда речь заходила о вкусах современной публики. В итоге Хейзинга приходит к следующему выводу:
«Наша эпоха, таким образом, стоит перед лицом тревожного факта: два больших завоевания культуры, о которых как раз и шла тут речь, – всеобщее образование и современная гласность – вместо того, чтобы неуклонно поднимать культурный уровень, напротив, несут в своём развитии определённые симптомы вырождения и упадка”.
С мнением философа нельзя не согласиться, но тут многое зависит от того, как распределены приоритеты в деятельности правительства страны – если власть предержащие озабочены лишь послушанием поднадзорного населения, тогда дела наши плохи. Если же культурный уровень начальства недостаточен, чтобы находить оптимальные решения в сфере образования и культуры, тогда надежда остаётся, но для этого следует подобрать толковых людей, способных провести необходимые реформы. Вот с этим и возникают проблемы, чему свидетельством пертурбации в сфере образования, конца которым до сих пор не видно.
Всё начиналось со слов министра образования и науки Андрея Фурсенко:
«Мы неожиданно для себя и для всего мира вступили на арену жёсткого геополитического соревнования. Россию уже все похоронили. А мы опять на этой арене, где нас никто не ждёт. У нас нет времени – 10-15-ти лет на то, чтобы изменить систему высшего образования плавно, эволюционным путём».
В чём же состоял смысл нововведений Фурсенко? Во-первых, это унификация системы образования с тем, что есть в Европе – речь идёт о бакалаврах и магистрах, которых в России прежде не было. Цель вроде бы благая – появится надежда, что дипломы выпускников российских вузов будут котироваться на Западе. Однако есть пример – выпускников МФТИ в прежние, дореформенные времена, с удовольствие принимали на работу и в Европе, и даже в США. Так что дело не в мантиях и шапочках, а в качестве образования.
В качестве аргумента в пользу проведения реформы высказывалось следующее соображение:
«Недостатком советской системы образования была попытка формировать человека-творца, а сейчас задача заключается в том, чтобы взрастить квалифицированного потребителя, способного квалифицированно пользоваться результатами творчества других».
Фурсенко настаивал на своём, заявляя, что не каждый выпускник школы способен сразу найти свой интерес, но поработав на производстве после окончания бакалавриата, он сможет сориентироваться и тогда прийти в магистратуру. Однако, если к этому прибавить годы службы в армии, то по прошествии нескольких лет даже талантливому абитуриенту будет очень сложно выдержать экзамены.
Ещё одним коньком нового министра стал пресловутый ЕГЭ. Возникло подозрение, что скоро мамы начнут пугать им своих детей: «Смотри, вот придёт ЕГЭ!» Поначалу, это «пугало» преподносилось как элемент модернизации страны. Анализировать знания школьников и ставить им оценки отныне будет компьютер, а не учитель, склонный принимать решение в зависимости от состояния кошелька родителей. Чего здесь было больше – наивности или глупости? Скорее всего, превалировало желание во что бы то ни стало провести ещё одну реформу. Но ученики и учителя оказались куда изобретательнее рядовых чиновников, готовивших нововведение. Школьники пользовались на экзамене шпаргалками, подсказками учителей, получали советы по мобильным телефонам, а самые «продвинутые» каким-то образом заранее узнавали правильные ответы на вопросы, которые задавал компьютер. Однако и реформаторы упорно не сдавались – аудитории, где проходили экзамены, стали оборудовать видеокамерами, кое-где применили «глушилки» для мобильной связи. Следующим этапом, скорее всего, станет экранирование помещений от проникновения электромагнитных волн, несущих двоечникам чудесное спасение в виде верного ответа на вопрос ЕГЭ. И верно, нельзя экономить деньги, когда речь идёт о будущем детей.
Экономией бюджетных средств было продиктовано и желание Фурсенко перевести деятельность институтов Российской академии наук (РАН) на коммерческую основу. Если речь идёт о целевом финансировании исследований, то против этого трудно возразить. В советское время, по моим субъективным ощущениям, две трети научных работников Академии наук занимались «удовлетворением собственного любопытства за счёт бюджета государства», плодили никому не нужные научные статьи и на их основе защищали диссертации. Какое-то время и меня увлекала эта интересная игра. Исследования, которыми я занимался в составе коллектива небольшой научной школы, не имели никакого практического выхода, однако эта деятельность оправдывалась тем, что мы якобы служим делу воспитания научных кадров. И оставалась надежда, что когда-нибудь эти самые кадры сделают научные открытия, которые обеспечат нашему народу процветание. После защиты кандидатской диссертации я ушёл в НИИ, а бывшие коллеги продолжили своё неискоренимое подвижничество, и некоторые из них после получения степени доктора наук нашли себе тёплое местечко в Европе или в США. Что же касается реформы РАН, то во времена Фурсенко эта идея ещё только созревала в умах потенциальных реформаторов, ну а потом чего только не пробовали, но оптимального решения так и не нашли.
Возвращаясь к теме бакалавриатов и магистратов, замечу, что пионером по внедрению двухуровневой системы образования стал МИСиС. Видимо, поэтому вместо не оправдавшего доверия Андрея Фурсенко доведение реформ в образовании до логического завершения было поручено выпускнику этого института Дмитрию Ливанову. К чести нового министра, нужно признать, что проблема несовершенства системы сдачи ЕГЭ его серьёзно беспокоила:
«Основная часть отклонений от объективных результатов школьников связана с тем, что на пунктах приема ЕГЭ организаторы экзамена и участники экзамена нарушают правила. Организаторы дают участникам, т.е. детям, списывать, дают пользоваться мобильными телефонами, дают выходить в туалет, где разложены шпаргалки. Поэтому самая главная проблема – это честность или нечестность».
Что же это получается? Прежняя система министерство не устраивала, поскольку бесчестные учителя завышали оценки своим ученикам, ну а теперь выяснилось, что проблема та же самая. Тогда зачем нужно было вводить ЕГЭ?
Увы, справиться с ЕГЭ Ливанову не удалось, но через несколько лет он оказался в кресле директора МФТИ – возможно, ему удастся возродить былую славу крупнейшей кузницы научных кадров? Но вот читаем в пресс-релизе Минобрнауки:
«В ближайшее время должна быть разработана и обсуждена программа развития университета, определён круг задач и направлений развития, подготовлен проект для участия в программе стратегического академического лидерства «Приоритет-2030».
Опять проекты, программы и прочие плоды многодневного труда чиновников, но вряд ли эта «макулатура» будет способствовать появлению талантливых учёных? Вот мнение генетика В.П. Эфроимсона:
«Секрет "вспышки гениальности" целиком и полностью заключался именно в стимулирующей среде… Карл Великий специально рассылал людей во все концы своей империи, чтобы они выискивали даровитых юношей. Результат – Каролингское возрождение. В Царскосельский лицей отобрали способных мальчиков, дали им возможность развиваться с хорошими видами на последующую реализацию – и возникло то, что мы называем теперь "эффект лицея"».
Пожалуй, этого «эффекта» недостаточно – вряд ли рост количества элитных учебных заведений приведёт к пропорциональному увеличению числа гениев. Одна из причин состоит в том, что в такие заведения нередко попадают по знакомству, по блату – по крайней мере, если речь идёт об обучении гуманитарным дисциплинам. С естественнонаучными куда сложнее – никакой блат не поможет решать дифференциальные уравнения в частных производных. Но тут подстерегает другая трудность – недостаток хороших педагогов. Об этом писал и Альберт Эйнштейн:
«Умственные унижения и угнетение со стороны невежественных и эгоистичных учителей производят в юной душе опустошения, которые нельзя загладить и которые оказывают роковое влияние в зрелом возрасте… В сущности, почти чудо, что современные методы обучения ещё не совсем удушили святую любознательность; это нежное растение требует, наряду с поощрением, прежде всего свободы – без неё оно неизбежно погибает».
Казалось бы, есть другой, весьма убедительный пример – Григорий Перельман закончил физматшколу, а в возрасте тридцати семи лет доказал справедливость гипотезы Пуанкаре, согласно которой всякое односвязное компактное трёхмерное многообразие без края должно быть гомеоморфно трёхмерной сфере. Сформулированная в 1904 году математиком Анри Пуанкаре гипотеза так и оставалась таковой на протяжении почти ста лет, теперь же она стала единственной на данный момент решённой задачей тысячелетия – к числу математических задач, нерешённых за много лет, принадлежат также гипотезы Ходжа и Римана. В 2006 году Перельману присудили Филдсовскую премию за вклад в геометрию, но он отказался её получать, как и «Премию тысячелетия» размером в миллион долларов. Более того, Перельман ушёл из института, где проработал пятнадцать лет. Судя по всему, его не устроила обстановка в математическом сообществе, использование некоторыми коллегами нечистоплотных методов в науке:
«Люди подобные мне – вот кто оказывается в изоляции… Разумеется, существует масса более или менее честных математиков. Но практически все они – конформисты. Сами они честны, но они терпят тех, кто таковыми не являются… Вот почему я был вынужден уйти».
Что же позволило Перельману претендовать на титул «гения»? Мать – учитель математики, вот и дети увлеклись этой наукой. Но этого явно недостаточно. Видимо, многое зависит от характера – нередко грандиозные открытия в науке совершают люди, как бы ушедшие в себя, живущие в своём замкнутом мире, мире идей и образов, куда посторонним вход воспрещён. Отчасти поэтому Перельман работал над доказательством гипотезы Пуанкаре в одиночку, не посвящая в своё увлечение коллег – только в этом вынужденном затворничестве он обрёл свободу от авторитетных мнений, от головотяпства чиновников и от недобросовестных коллег.
Этот пример позволяет сделать вывод, что у Минобрнауки работы непочатый край и нет уверенности в том, что оно справится с поставленными перед ним задачами.
Глава 10. Загадочная личность
Если бы культура росла на грядке, всё было бы довольно просто – поливай и выпалывай сорняки. Если бы это было вещество, синтезированное в пробирке, экспериментатор мог бы скорректировать химический процесс, и так до тех пора, пока не получит нужный результат. Но культура не огородное растение и не какой-то ангидрит – она возникает стараниями множества людей, нередко помимо их желания, и тут всё зависит от личности творцов, тех немногих интеллектуалов, что вносят наибольший вклад в процесс улучшения жизни человечества. Проблема в том, что каждый понимает это улучшение по-своему, как правило следуя каким-то личным предпочтениям.
У каждого борца за светлое будущее – свои методы и средства. У пролетариата, как мы знаем из истории, – булыжник. У парламентариев – законотворчество. У непримиримой оппозиции – митинги и прочие акции протеста. А у писателя – стол, бумага, авторучка, а в последние десятилетия их заменил компьютер. Если политик борется за власть, которая позволит ему воплотить в жизнь мечты о более совершенном общественном устройстве, то у писателя другая задача – способствовать повышению нравственности, воспитанию умного и честного человека. Ту же цель обязан ставить перед собой художник, театральный или кинорежиссёр, но, как мы убедились, это далеко не так. В чём причина?
Казалось бы, роль созидателей в науке, в технике, в искусстве должна принадлежать интеллигенции, однако ещё в советские времена мне приходилось слышать такое определение: интеллигент – это человек, способный оценить культурные ценности. То есть одни будут их создавать, а другие выступят в роли популяризаторов и оценщиков, что мы нередко наблюдаем в современной жизни. Вот что писал об этом Дмитрий Лихачёв в книге «О русской интеллигенции», опубликованной в 1993 году:
«Меня лично смущает распространенное выражение "творческая интеллигенция", – точно какая-то часть интеллигенции вообще может быть "нетворческой". Все интеллигенты в той или иной мере "творят", а с другой стороны, человек пишущий, преподающий, творящий произведения искусства, но делающий это по заказу, по заданию в духе требований партии, государства или какого-либо заказчика с "идеологическим уклоном", с моей точки зрения, никак не интеллигент, а наёмник… Достоевский называл такие убеждения "мундирами", а людей с "убеждениями по должности" – людьми в мундирах».
Тут самое время припомнить отрывок из статьи в парижской газете – в начале 30-х годов прошлого столетия её написал русский эмигрант, сын адмирала Макарова. Согласно его мнению, есть две интеллигенции:
«Под словом "интеллигенция" мы, русские, обычно подразумеваем два понятия: 1) интеллигенция в широком смысле, т.е. умственно-культурный слой, занимающий передовые посты каждого народа, его интеллектуальная верхушка – и 2) специфически-русское понимание этого слова, распространявшееся обычно на всех граждан, в той или иной степени а) прикосновенных к высшему образованию и б) вместе с тем оппозиционно по отношению к правительству настроенных… Но если взять слово "интеллигенция" во втором, чисто русском смысле – к сожалению, придется признать, что за редчайшими исключениями, она действительно была оторвана от народа – и, вследствие сего, непригодна для руководства им – как культурного, так и политического».
За девяносто лет мало что изменилось. К примеру, среди российских учёных есть подлинные интеллигенты, которые совершают фундаментальные открытия и разрабатывают новые технологии. Но есть и другие люди, лишь причастные к науке, их основная цель – публикация статей, защита диссертации и продвижение по карьерной лестнице.
Примерно то же у писателей. Кто-то пишет развлекательное чтиво, которое приносит ему вполне приличный гонорар. Кто-то раз в два года производит по 700-страничному роману, рассчитывая на получение литературной премии – среди членов жюри всегда найдётся немало ценителей-оценщиков, которые разделяют его идеологические взгляды. Но в этой борьбе за кусок вкусного пирога нередко забывают о главном предназначении писателя, о чём я написал чуть выше. Такой забывчивости есть объяснение – гораздо проще обвинять в невежестве народ, чем признаваться в умственном бессилии, и требовать ничем не ограниченной свободы, которой некие «злыдни» обделили «самодостаточную» личность.
Вот что писал о свободе и о личности Николай Бердяев в трактате «О либералах», опубликованном в 1923 году:
«Поистине, в свободе есть скорее что-то аристократическое, чем демократическое. Это ценность – более дорогая человеческому меньшинству, чем человеческому большинству, обращённая прежде всего к личности, к индивидуальности».
Если свободная личность творит во благо человечеству, тут нет никаких вопросов – честь ей и хвала! Но если личность заявляет, мол, надоело работать на общество, на государство, хочу работать на себя, такая личность не достойна уважения. Согласно её мнению, цивилизованное государство служит людям – люди платят налоги государству, а оно обязано их обслуживать. Иными словами, личность важнее государства. Если это так, каждый гражданин может пренебрегать своими обязанностями по собственному усмотрению – что-то ему подходит, а что-то категорически не нравится. Но тогда и государство может наплевать на права такого индивида, не важно, кто он – простой рабочий, студент или театральный режиссёр. Однако если человек следует собственному пониманию свободы, к чему это приведёт, как повлияет на культуру, на жизнь общества?
Когда возникают подобные вопросы, без помощи философа никак не обойтись. Снова приведу отрывок из книги Хейзинги «В тени завтрашнего дня»:
«"Кризис" – термин Гиппократа. Для общественной и культурной сфер ни одно сравнение не годится лучше медицинского. Ясно как день, что наше время страдает лихорадкой. Может быть, это лихорадка роста? Кто знает! Дикие, бредовые фантазии, бессвязная речь. Или же перед нами нечто большее, серьёзнее, чем скоропреходящее возбуждение мозга? Нет ли тут оснований говорить о навязчивых галлюцинациях как результате глубокого поражения центральной нервной системы?».
Книга была написана около ста лет назад, однако кризис лишь углубляется, несмотря на потуги тех, кто пишет законы, регламенты, инструкции. Так что опасения, которые возникли у Хейзинги, ещё более очевидны в наше время.
Впрочем, диагноз пусть ставят психиатры, нас же должен волновать вопрос, на который философ попытался дать ответ, в порыве возмущения заменив вопросительный знак на восклицательный:
«Кто нынче всерьёз поверит, что, обращая триумфы науки в ещё более яркие триумфы техники, мы спасаем культуру! Или что, искореняя неграмотность, мы эту культуру насаждаем! Современное общество, всецело окультуренное и большей частью механизированное, выглядит, однако, совсем иначе, нежели мечталось нашему Прогрессу… Глупость во всех своих обличьях, мелких и смешных, злых и порочных, никогда ещё не правила таких оргий на белом свете, как в наше время».
В правоте этого суждения мы уже убедились на примере чиновничьих потуг в деле реформирования образования, однако непонятно, что страшнее – глупость или злость? Нередко злость становится следствием зависти, а в результате возникает чувство враждебности к тому, что субъект считает причиной своих личных неудач. Если такие люди объединяются в попытке противостоять прогрессу, свободному творчеству талантливых людей – тогда беда! Вот что писал Джон Стюарт Милль в трактате «О свободе», опубликованном в 1859 году:
«Мыслящие люди сознают, что когда само общество, т.е. общество коллективное, становится тираном по отношению к отдельным индивидуумам, его составляющим, то средства его к тирании не ограничиваются теми только средствами, какие может иметь правительственная власть. Общество может приводить и приводит само в исполнение свои собственные постановления, и если оно делает постановление неправильное или такое, посредством которого вмешивается в то, во что не должно вмешиваться, тогда в этом случае тирания его страшнее всевозможных политических тираний, потому что хотя она и не опирается на какие-нибудь крайние уголовные меры, но спастись от неё гораздо труднее, – она глубже проникает во все подробности частной жизни и кабалит самую душу».
В сущности, здесь указана одна из причин, следствием которой стал кризис в общественной жизни и в культуре. Увы, те немногие люди, которые способны внести позитивные изменения в нашу жизнь, нередко лишены возможности даже высказывать своё мнение. Конечно, с появлением интернета такая возможность появилась, но кто же их услышит? Глас вопиющего в пустыне, не более того.
Но есть и такое толкование той кабалы, которая калечит душу, – тут самое время вспомнить об ЛГБТ сообществах. Видимо, начитавшись Милля, папа Франциск выступил в октябре 2020 года за регистрацию однополых союзов в светской жизни – понтифик был убежден, что представители меньшинств имеют право на семью. Тем самым он поставил желания относительно небольшой группы людей выше нравственных основ общества, существовавших ещё задолго до возникновения христианства.
Впрочем, в марте следующего года было опубликовано постановление некоей «Конгрегации доктрины веры», которая наблюдает за «чистотой и моралью» вероучения. Оказалось, что регистрация брака допустима, а вот на благословение церкви рассчитывать нельзя:
«Недопустимо давать благословение однополым союзам, поскольку брак является неразрывным союзом мужчины и женщины, заключаемым для рождения новой жизни».
Что же это получается? Католическая церковь не приветствует создание однополых браков, но вынуждена пойти на уступки. Кому? Тем, кто страдает «глубоким поражением центральной нервной системы», если верить Хейзинге?
Похоже, так оно и есть – ещё в 2020 году Конклав кардиналов, собравшись в Ватикане, официально разрешил трансгендерам избираться на должность Папы Римского. Поводом для такого радикального решения стал известный случай с "Папессой Иоанной", когда Святой Престол в период с 855 по 858 год занимала женщина, спрятавшаяся под личиной мужчины. По мнению кардиналов Ватикана, она одновременно являлась и женщиной, и мужчиной, а так как этот исторический казус длился целых три года, то кардиналы пришли к выводу, будто сам Бог был не против. Тут остаётся только руками развести, поскольку с Богом не поспоришь. Но так ведь можно оправдать даже насильников и убийц – ведь многие избежали наказания, несмотря на гневные речи, звучащие с амвона. Церковники успокаивают паству тем, что преступившим закон якобы уготовано место в аду, однако и здесь при желании можно применить всё тот же принцип: если сам Бог не против, то есть не предотвращал убийства и насилия, значит, они богоугодны.
Но вернёмся от нынешних трансгендеров на сто лет назад. Тогда Хейзинга пришёл к следующему выводу:
«Виновато затухание интеллектуального сознания. С каждым днём снижается потребность как можно точнее и объективнее мыслить умопостигаемые вещи и самим критически проверять это мышление. Многие головы охватило далеко идущее помутнение мыслительной способности».
Этому феномену есть лишь одно единственное объяснение, которое и попытаюсь сформулировать, используя первую пришедшую на ум аллегорию. Все мы в какой-то степени являемся продуктом существующей культуры, но, если на грядке высаживают только огурцы, там не может вырасти клубника. Тут всё зависит от владельца огорода, от его личных предпочтений – ну что поделаешь, если у него аллергия на клубнику? Но это самое простое объяснение, а гораздо чаще причина оказывается в том, что огурцы лучше плодоносят – теперь на огородах и в оранжереях они растут прямо на шпалерах, даже не надо наклоняться, чтобы огурец сорвать. Совсем другое дело клубника – ягода вкусная, весьма полезная в отличие от огурцов, однако с её выращиванием возникает множество проблем.
И вот теперь расплодились среди нас «зелёные с пупырышками», послушные исполнители чужой воли, от которых всего-то и требуется работа от сих до сих. Иногда их называют «офисным планктоном», в другой раз они напяливают мундиры и при каждом удобном случае размахивают документом, свидетельствующим об их принадлежности к какому-то солидному учреждению, творческом союзу или партии. Как их ни называй, интеллектуальное сознание этого «планктона» от поколения к поколению постепенно затухает и конца этому процессу нет. Ну и что будет происходить с культурой при таких-то «огуречных» личностях?
