Владимир Александрович Быков
Заметки конструктора
В разные годы к нам присоединялись и другие товарищи, когда кто-нибудь из постоянной группы не мог принять участие, но всегда старались поехать вчетвером: мобильно и выгодно (такси – одна машина, одно купе в поезде, одна лодка), благоприятно и чисто психологически.
Походы – это ни с чем не сравнимая удовлетворенность и удовольствие, активный насыщенный бодростью и силой отдых, поднимающие жизненный тонус очень добрые и, в отличие от других событий, сверх крепкие до мельчайших подробностей воспоминания на долгие годы, а может и на всю жизнь.
Мне нравилось в них всё. Часы подготовки с авантюрным прожектерством и несусветными планами. Транспортные коллизии. Ловля рыбы и охота. Вечерние костры с пустой болтовней и серьезными разговорами. Встречи и беседы с местными жителями, с их довольно часто удивительно краткой и верной оценкой политических и других событий жизни. Даже те случаи, когда мы хотя и не совсем тонули, но были близки к этому.
РЕЛЬСОВАЯ ПРОБЛЕМА
Начинались шестидесятые годы. Работа шла полным ходом и мы ежегодно запускали в эксплуатацию не менее двух спроектированных отделом прокатных комплексов. Росли объемы производства, расширялся завод, пускались новые цехи. Но уже стали появляться возмущения далеко не тактического порядка. Раскрученный в первые послевоенные годы маховик, под воздействием болтливо организованных и плохо продумываемых решений Хрущевского руководства, начал заметно снижать обороты. Больше всех, конечно, жал на тормоз сам Н. Хрущев, однако со временем, как положено, ему стали помогать его ставленники. Организованные и вовсю разрекламированные ими совнархозы в условиях тесно взаимосвязанного единого хозяйственного механизма страны оказались недееспособными. В первую очередь это коснулось новой сложной техники и в том числе нас.
Вопросы пришлось решать одновременно во многих центральных организациях. Различные комитеты, наделенные правами координирующих органов, начали не приказывать, а просить. К такой форме никто не привык и потому любое дело требовало многократных обращений в центр, а в порядке арбитража даже выхода непосредственно на отраслевые отделы ЦК КПСС. Резко увеличился поток командированных в Москву и билет на транспорт уже приходилось покупать заранее. Прикрываясь совершенно не свойственным системе словом демократия, в экономику стали втаскивать чисто партийные методы управления, что немедленно проявилось в постановке нереальных задач и таких же нереальных сроков их исполнения.
В 1961 году министр путей сообщения Бещев вышел в ЦК и правительство с предложением о коренном улучшении дел в области путевого хозяйства и таком же повышении качества рельсов. Проблему тут же раскрутили до партийных оборотов. Я и мой непосредственный начальник – заместитель главного конструктора по станам горячей прокатки К. Корякин – были вызваны в Госплан. Перед заводом поставлена задача создания в 1963 году сразу трех цехов по производству термически обработанных рельсов в объеме 2-2,2 миллионов тонн ежегодно. Наши доводы о том, что еще не проведены необходимые и абсолютно обязательные для сего экспериментальные работы, не дана оценка целесообразности внедрения при этом трех различных технологий, на одном заводе нет свободных площадей и что вообще в такие сроки мы ничего еще не строили – не были приняты во внимание. Через несколько дней завод получил подписанное распоряжение.
Потерпев фиаско на организационной стадии, мы тут же наметили контрудар с упором на техническую часть проблемы. Жаркие споры вокруг уточнения программы и придания ей надлежащего вида продолжались почти два года. Дошло до того, что мы вынуждены были, убедившись в безрезультативности письменных и устных доводов, разработать по одной из предложенных технологий проект специально для центра. И только, написав тушью на кальках чертежей о недопустимости его промышленной реализации, сумели доказать Москве необходимость предварительного строительства опытного агрегата. С мнением конструктора пока еще считались. Аппарат уже научился его насиловать, но не взял на себя, как это случилось позже, функции проектантов. Помнил слова зампредсовмина В. Малышева, который, рассказывали очевидцы, внушал своим министрам не руководить проектированием и не мешать конструкторам, а, выслушав их, уметь быстро выполнить то, что они попросят. Авторитет конструкторской подписи возымел действие.
В 1963 году ничего построено не было, а только подготовлено новое постановление ВСНХ с уточненными объемами строительства и новыми сроками.
Однако проблемы этим не закончились и, чтобы завершить данную эпопею скажу, что головное термоотделение для объемной закалки рельсов на Нижнетагильском меткомбинате мы пустили в 1966 году. Второе по такой же технологии на Кузнецком меткомбинате – в начале 70-х годов, предварительно построив для этого новое отделение по отделке рельсов. А намеченный тем «уточненным» постановлением пуск последнего на комбинате «Азовсталь» состоялся спустя еще более десятка лет уже в годы Горбачевского правления.
Конечно, решена огромной важности задача: Россия и Украина получили возможность производить почти в полном объеме рельсы в 1,5-2 раза более долговечные. Но как же безобразно она решалась? Ведь всё можно было закончить лет в 8-10, а не в 25. У меня же на нее ушло более половины сознательной жизни, хотя было немало и других забот.
ПОЕЗДКА В КИТАЙ
В 1968 году, когда отношения с Китаем вконец испортились, меня неожиданно и необычно быстро командировали туда для разбора предъявленной нам рекламации по оборудованию упомянутого рельсобалочного стана, поставленного в Китай в начале 60-х годов. О судьбе его мы ничего не знали и вот первая весточка. Не очень приятная, но все-таки говорящая о некоем движении, а для меня лично сделать что-либо и не видеть результата – нож острый. Никогда не удовлетворялся процессом работы, считал ее завершением только конечный итог и всегда критиковал своих младших коллег, особенно представителей от науки, среди которых удовлетворенность движением в последние десятилетия советской системы с ее непомерной формализацией труда и такой же отчетностью получила особо болезненное распространение. Научные труды, диссертации, первые этапы работ кроились настойчиво и быстро, а дальше без сожаления всё бросалось на полдороге и начинались с такой же заинтересованностью разговоры о новой теме.
В загранкомандировку лететь ли ехать в те времена позволялось только через столицу, министерство и ЦК. Прочитал в Москве показанную мне китайскую рекламацию и заявил, что в ней оборудование не только Уралмаша, а и наших смежников и что по их браку я в Китае никаких вопросов решать не буду. Нужно немедленно дополнительно командировать соответствующих специалистов. По ним, как водится, ничего пока не предпринято.
Прилетели в Пекин. На первой же встрече с торговым советником делаю ему аналогичное заявление, поскольку исходная информация шла в Союз от него. Он вроде согласен, говорит примет меры. На следующий день на посольском ЗИМе отправляемся на встречу с китайцами. Те превосходно проинформированы, похоже, четко представляют нашу неподготовленность и предлагают сразу ехать на площадку в Баотоу, там рассматривать их претензии по оборудованию и в первую очередь как раз то, по которому нет наших специалистов. Объясняют нам, что у них так намечено, что мы о таком порядке давно поставлены в известность и что изменить его сейчас никак нельзя: нет каких-то рабочих, какого-то крана и еще чего-то нет. Идет с их стороны явно издевательская игра, но формально всё правильно. Наш торгпред говорит что-то невразумительное: дескать, специалисты вызваны, уже едут. На обратной дороге высказываю ему свое возмущение:
– Какие специалисты, откуда едут? – Только позавчера в Москве первый раз поставил этот вопрос и знаю, что ничего еще не сделано.
Так продолжается дня три. Каждый день ездим на встречу с китайцами и толчем воду в ступе. Торгпред зажат в угол и ничего не может уже предложить мало-мальски приемлемое. Китайские товарищи настаивают и просто вынуждают его отправить нас в Баотоу. Билеты на поезд, сообщают, куплены, гостиница заказана и т. д. Тем временем накаляется общая обстановка в Пекине, маодзедуновская культурная революция в полном разгаре. Посольство уже два дня блокировано. На встречу с китайцами пробиваемся сквозь плотную толпу, расступающуюся только для проезда автомобиля. В день же отбытия из Пекина (всё предусмотрено и неплохо исполнено) сопровождающие вывозят нас на вокзал через задние ворота посольства по темным и безлюдным переулкам.
В Баотоу поселяют в отдельные номера, предоставляют отличный по предварительному заказу стол с поваром, специально вызванным для того из Пекина. Начинаются переговоры . С нашей стороны участвуют кроме меня помощник советника и заместитель главного металлурга Уралмашзавода. С китайской – специально подготовленная и проинструктированная до последней запятой команда. В ней ни одного специалиста из тех, кто учился в Союзе или работал с нами при проектировании и изготовлении оборудования стана. Главная цель команды – придать данному акту политическую направленность и на основе прецедента, о котором мы узнали ранее в Пекине, в максимально возможной мере обвинить нашу страну в преднамеренно будто организованной Хрущевским руководством поставке в Китай заведомо бракованной продукции. Суть прецедента в том, что рядом недостаточно осмотрительных советских специалистов, приехавших в Китай до нас, были составлены по аналогичным претензиям протоколы с отражением в них под видом дефектов сугубо формализованных отклонений от чертежей при изготовлении оборудования, подавляющая часть которых к браку никакого отношения не имела. В результате у китайской стороны оказался приличный набор таких односторонних документов без какой-либо оценки степени влияния всех этих отклонений на действительную работоспособность соответствующих изделий. Получив их в руки, китайцы стали ими, где можно потрясать, а от дальнейших переговоров уклоняться.
Когда я прочитал один из таких протоколов, подписанный насосниками из Бобруйска, то был поражен. Для не очень посвященного человека получалось, что они поставили не насосы, а железный хлам. Это китайцам было и нужно.
Подобный результат нас абсолютно не устраивал, хотя пресловутый прецедент, мы понимали, значительно усложнял положение. К счастью, мы оказались достойными полемистами и после двухнедельных переговоров, из которых одна ушла на величайшую болтовню, а вторая – на протокольную ее запись, нам удалось, руководствуясь принципом здравого смысла, полностью окрутить китайцев, приняв всё, что нужно как в плане тактики рассмотрения рекламации, так и общей стратегии. При дальнейших переговорах стало даже жалко наших коллег. В конце концов они были исполнителями чуждого им приказа, пешками в политической игре, а она оказалась нами дезорганизована.
В Пекин после месяца пребывания в Баотоу мы приехали победителями. С полным документом, отражающим не дефекты, а отклонения от чертежей и с точной процентной оценкой их влияния на работоспособность конкретных узлов стана. Оставались чисто коммерческие вопросы, но они китайцев, похоже, не очень интересовали. Бобруйские же товарищи со своим нелепым протоколом как подошли к берегу, так на нем и сидели.
А вообще, вне той «культурной» свистопляски, китайские инженеры оказались вполне грамотными и деловыми специалистами. Будучи в Китае снова в 1986 году, уже совсем в другом, я установил, что они пустили рельсобалочный стан в 1969 году, причем пустили необычным способом, без нашего участия, своими собственными силами. Единственный известный мне случай, когда подобной величины объект сдавался в эксплуатацию без помощи его изготовителя и проектанта.
БАЛОЧНЫЙ СТАН
Заканчивалось очередное десятилетие. Сделано было немало. Кроме работы над термоотделениями спроектировали и запустили серию мощных блюмингов производительностью по 5-6 млн. тонн в год, На Орско-Халиловском меткомбинате смонтировали крупносортно-заготовочный стан, на Кузнецком – отделение для отделки рельсов. Провели работу по реконструкции большого числа старых прокатных станов. Строили и вводили в эксплуатацию станы за рубежом. Однако это были частные отраслевые дела. Они радовали, но удовлетворенность ими уже не перекрывала назреваюшего и всё усиливающегося беспокойства общим состоянием страны.
В угоду прожектерско-утопическим желаниям и, кажется, при полном непонимании основополагающих принципов социалистического хозяйствования и законов мироздания, наши горе-управленцы и экономисты в ответ на ставшее заметным отставание от запада занялись подготовкой разного рода мероприятий по оживлению экономики. И они, во всей своей несуразности, алогичности и элементарной порой безграмотности были низвергнуты в 70-е годы на страну и наш бедный, терпеливый, не способный к быстрой реакции народ.
Конечно, в истории ничего не совершается скачкообразно. Последнее свойственно лишь революционерам и перестройщикам. Мир же развивается по законам непрерывных функций, кривая которых может резко возрастать или опускаться, но этим ее участкам предваряет относительно медленный и плавный подход. Так и здесь пик глупости готовился, развивался и поднимался все предшествующие 50 лет. Главное в нем то, что лозунговый догматизм, который до этого в основном царил в недрах партийных структур и относительно мало сказывался в реальной жизни, а, вернее, сдерживался ею, прорвал, наконец, плотину и ринулся на жизнь со всей своей разрушительной мощью, ломая и круша всё, что встречалось на его пути. Не могу, да и не способен дать полную характеристику тому периоду, но что касается производства – постараюсь сказать.
Социализм отнюдь не советская власть и электрификация всей страны. Социализм – это величайшая сознательность масс. Естественная необходимость для блокирования его органического недостатка – общественной собственности, ее ничейности.
Однако вместо планомерной борьбы за подъем самосознания людей и вывода их на понимание того, что общественное – мое, те, кто особо жаждал жить при социализме, в силу ограниченности и развращенности своего ума, взяли на вооружение второй такой же блестящий по глубине Ленинский лозунг. Социализм – это учет. После чего стали во всё увеличивающихся размерах контролировать и учитывать, что можно придумать: через план, отчет, разные показатели. В 70-е годы люди окончательно были вытолкнуты на абсолютно ими осознанное: казенное – не мое. Об исключениях не говорю. Вытекающие отсюда падение потенциальных возможностей людей, их неумение качественно работать и жить, неспособность к нестандартному самостоятельному мышлению и принятию решений пошли устранять с помощью масштабных систем – вроде управления качеством продукции или постановки ее на производство и т. д. В результате получили не качество, а бумажный вал. Прямые его последствия – черт с ними. Как в любом негодном деле важны косвенные: люди, причем в первую очередь те, кто определял мощь и дееспособность страны, ее ученые, конструкторы, инженеры были низведены до положения чиновников.
В не лучшем состоянии оказался и рабочий. Теперь ему ничего не стоило без досады на себя и без возмущения на начальство, в угоду плана и «железной необходимости» закончить работу 30 числа, забить, как гвоздь, не только шуруп, но и болт. Положить на грязь асфальт, привезя его из кучи, заготовленной в прошлом году. Заштукатурить стену раствором, что был свален в ящик неделю назад. Красить другую вне зависимости – готова она для того или нет.
Исправление чего-либо совсем недопустимого превращалось в проблему. Вместо того, чтобы потратить лишний рубль на ликвидацию дефекта, приходилось поставлять заказчику явный брак. Потом открывать дополнительные заказы, изготовлять новые узлы стоимостью в тысячи рублей и заменять ими негодные на монтаже. Зато все по плану. Однако это были только цветочки.
Положение многократно усугубилось, когда пожар нарастающей неудовлетворенности производимой в стране продукцией, ее низкой конкурентоспособностью решили погасить бумажной аттестацией потребительских свойств изделий, а по аттестационному показателю, так называемой категории качества, устанавливать ее цену. Не через рынок, а через бумажку, подписи должностных лиц и гербовые печати. Это было в несколько раз более серьезнее. От нее нельзя было отвертеться: вопрос касался благополучия предприятия и его трудящихся. Инженеры и экономисты ринулись в бой. Показатели качества обрели реальную силу, и новая техника полилась как из рога изобилия.
Свежий номер чертежа на машину, в которой изменена одна деталька, подкрепленный новыми техническими условиями с новой кучей подписей и печатей, – вот что стало являться основанием для новой цены. Но основание не цена, и в Москву ринулась армада мальчиков и девочек, а порой и вполне солидных мужей и дам для нужного продвижения бумаг и выколачивания приемлемой цены. Ринулись с подношениями и подарками. В Москве, кажется, были куплены все, кто держал перо в руках и круглую печать в кармане. Именно в то время правительство вместо создания специализированных производств начало стимулировать с удовольствием принятую на местах программу производства товаров народного потребления на «Уралмашах». Зачем покупать подарки, когда можно иметь собственные и в полном наборе. Какой-нибудь дорожный знак для маленького чиновника – автомобилиста, стиральную машину – его старшему брату, телевизор или холодильник – министру, а уж в Совмин – мебельный гарнитур.
Вспоминаю, как мы с главным конструктором машин непрерывного литья В. Нисковских, ничего не понимающие в подарочном буме, привезли в одно учреждение «малютку» и, полагая по наивности, что она ему нужна для мелких постирушек, оставили ее, не найдя нужного начальствующего товарища, не то в приемной, не то в бухгалтерии. Потом позвонили ему и, выслушав (правда, весьма вежливый) выговор за нашу несмышленость, перетащили машину в свой номер гостиницы. Оттуда начальник забрал ее сам с усмешкой на устах и благодарностью за наш труд.
Цены стали расти как грибы после теплого дождя, а производительность и качество изделий валиться дальше вниз. Задолго до перестройки была подготовлена шикарная исходная база под деревянный рубль, так образно кем-то названный, чтобы исключить неудобное сочетание слов. На самом деле наш рубль был тогда бумажный и в прямом и в переносном смысле.
Пятнадцать лет играл концерт, низвергая на страну какофонию всевозможных организационных новаций, комплексных программ, единых систем, коллективных договоров, смотров, починов, новых форм соревнований. И, в довершение, сотен тысяч государственных, отраслевых и заводских стандартов на тему: как проектировать, ставить на производство и снимать с него, внедрять и отменять, сочинять и писать, согласовывать и утверждать. Не была затронута разве только одна тема – как любить.
Параллельно стала ухудшаться и вся инфраструктура жизни. Катастрофически падать нравственность и расти преступность. Вырабатываться неверие и пренебрежительное отношение к обязанностям. Среди горы глупых и бестолковых распоряжений невозможно было разглядеть толкового и потому все они пошли выполняться предельно формально. В производственную среду стали все в большей и в большей степени внедряться чисто партийные методы работы: болтовни, общих лозунгов, пустых мероприятий и таких же отчетов.
Критиканство всего и вся процветало уже не только на кухне в кругу друзей, но и в служебных кабинетах. Законную силу приобрела реплика начальника: «Я согласен – очередная дурость, но давай ее сделаем, прошу тебя – выполни, не порти себе и мне кровь».
Но так в частной беседе. На трибуне, в официальной обстановке по-прежнему процветали лицемерие и демагогия, восхвалялся социализм и поносился загнивающий капитализм.
И вот в такой обстановке, когда казалось работать было совсем невозможно, мне удалось сделать, судя по всему, последнюю свою значительную работу.
Каково же могущество природы. Ведь если бы мы бросились беспрекословно выполнять даже малую толику того, что выпущено на нас в то время, можно было остановить всю страну, а она худо бедно жила: строила КАМАЗы и БАМы, добывала нефть и уголь, производила сталь и прокат. Везде и вопреки работала природная человеческая страсть к делу.
Итак, мы приступили к проектированию балочного стана. В наших планах он появился много раньше, но тут, кажется, взялись всерьез.
Проект в той обстановке бюрократического разгула стоил мне неимоверных усилий и нервного напряжения. Споры о том, как его делать, в каких объемах механизировать и автоматизировать, как оформлять чертежи и прочую документацию шли жаркие и с прямым начальством по существу, и со всеми многочисленными консультантами и контролерами от техники. Проект мне удалось протащить полностью в том виде, каким он был должен быть – без дурацких новаций Госстандарта. Спор я вытаскивал с любым контролером на уровень высокого начальства и там, опираясь на здравый смысл, известный прецедент и даже китайский опыт ведения подобных разговоров, добивался своего. В конце концов контролерская команда от меня отстала, однако отношения с ней были испорчены и восстановлены много позже, когда лед тронулся и под давлением практиков Госстандарт стал отступать и отменять кое-что из придуманного.
Проект был согласован и утвержден только там, где положено и на нем не было ни одной лишней подписи. В целом же дело шло туго, прерывалось откладывалось и начиналось вновь. Также с перерывами началось изготовление оборудования в цехах завода.
Но вот случай! На горизонте появляется человек, мало мне известный, – недавно избранный первым секретарем Свердловского обкома КПСС Б. Ельцин. Более подходящий объект для своего становления на новом посту едва ли он мог найти в области. Новый стан, 40 тысяч тонн одного технологического оборудования, километровой длины цех. И, как положено, соответствующий большой объем других общезаводских и даже городских сооружений.
Осенью 1976 года Ельцин собирает в Нижнем Тагиле совещание с участием всех главных исполнителей: проектантов, конструкторов, заводчан, строителей, и ставит задачу построить цех в следующем году. Не часто я уезжал с совещаний удовлетворенным. На этот раз был не то что восхищен, а даже несколько влюблен в руководителя. Уверенность, напористость, четкая формулировка стоящих перед участниками задач. Отличная память: названы десятки фамилий, причем в одном ключе без пропусков, а не так, как водится: большого начальника – по имени отчеству, поменьше – фамилия, а кого-то и просто – директор.
На многих затем в течение следующего года я присутствовал разного рода совещаниях с участием главных лиц области и Нижнего Тагила и каждый раз устанавливал для себя – насколько он сильнее и нестандартнее своих помощников и значительно больше, чем вытекало из того закономерного, что он первый.
В октябре обсуждался вопрос о дате пуска стана. Собравшимися были высказаны сомнения: многого не сделано, есть целые участки не смонтированного оборудования, нет главных приводов из Харькова и т. д. В этом году не пустить, надо переносить. Поднимается Борис Николаевич и произносит примерно такую речь. «Электрические машины готовы, доставка их организуется под нашим контролем. Беру его на себя. Оставшееся оборудование с Уралмаша – не вопрос. Директор завода Ю. Кондратов обещал доставить сюда на трайлерах в собранном виде. Ставьте прямо на фундамент. Пускать в следующем году – плохо, не по-нашенски, не по-уральски. Столько затрачено труда, готовность высокая. Нет, давайте еще не поспим и сделаем, уверен – сделаем».
И после некоторой паузы: «Но, не крутануть ли нам его чуть раньше: Новый год, надо поднимать бокалы с шампанским, а мы тут будем возиться. Давайте пустим… ну хотя бы числа 19». Выходим ошарашенные магическим числом.
– Почему 19-го ? С чем он его связал ? С субботой, с воскресеньем ? Так можно и 26. Подготовиться открыть бутылку – времени хватит.
Тут кто-то вспоминает: 19-го день рождения Брежнева.
Уверен, любой из тогдашних секретарей в подобной обстановке объявил бы:
– Пустим к дню рождения нашего дорогого Л. И. Брежнева.
Другой случай. Зимним вечером иду с работы. На углу черная «Волга». Подхожу к ней. Из соседнего магазина навстречу Борис Николаевич. Спрашиваю: – Как он находит наш магазин? – Ничего, – отвечает, – но нет молока. – Ну, не так страшно, все-таки вечер, и вообще с молоком последнее время стало лучше. – А вот что мы устроили с продажей вина? Слышу на-днях в трамвае разговор: «Работа есть и надо бы остаться, а вынужден убежать купить бутылку встретить приятеля». – Не унизительно ли для человека, когда кто-то начинает распоряжаться его свободным временем? – Странно. Все вроде за, а вы… – Надо подумать.
Тоталитарная система выработала своеобразную линию поведения больших руководителей. Неглупые по природе, дабы не нарваться на обычную человеческую реакцию, на то или иное возмущение, они вынуждено держали в себе информацию как бы записанную на пленку, которую можно прокрутить и в любом месте остановить. Потому каждое их прилюдное выступление всегда в рамках сегодня принятого и дозволенного. Никакого собственного даже самого маленького Я. Только воспроизведение записанного. В каком угодно порядке, но с пленки. Действовал внутренний железный приказ. Ни слова своего – только из записи, зарегистрированной, проверенной, на сегодня затвержденной. Человек превращался в магнитофон, управляемый кнопками, которые следует правильно нажимать и отлично помнить какую нажимать и в какой последовательности.
История вытащила заметно вперед из застойного болота высокого функционерства, пожалуй, одного Ельцина. И, как мне вспоминается, сделала это намного раньше, чем он стал известен всей стране.
Однако парадоксы жизни уникальны, особенно по отношению к тем, кто с гениальной маниакальностью стремится к ее насильственному изменению. Известное замечание Маркса к высказыванию Гегеля об исторических событиях, о том, что первый раз они свершаются, как трагедия, а второй, как фарс сильнее всего ударило по самому автору. В огне его идей сгорел не храм, а миллионы человеческих жизней и остался не пепел, а миллиард растленных утопической болтовней живых человеческих душ. Идеологи социального переустройства мира сверх самоуверенным прогнозированием будущего подготовили лишь величайшую базу для критики. Прогноз не доказательство – он может свершится, а может и нет и потому воспринимается правильно, когда высказан с некоей осторожностью, как возможная гипотеза. Ими же прогноз был преподнесен человечеству с не представляемой самоуверенностью, настойчивостью и озлобленностью.
Ельцин, каким бы нам не представлялся, воспитанник старой школы. Она чувствуется во многих действиях. Его начальные замыслы оказывались весьма успешными и впечатлительными, но касались они больше актов разрушения. Задача созидания, как и следовало ожидать, оказалась проблемкой куда крупнее, чем построить цех.
Тогда в 77 году стан мы пустили, как просил Ельцин, 19-го декабря. Пустили по установившимся давно твердым правилам. С недоделками, с не полностью отлаженными системами электропривода и автоматизации, а кое-что из них даже на времянках. Однако дело было сделано и сделано вопреки планам двух главных министерств: Тяжмаша и Минчермета. Они самоустранились и стан фактически тянула область. Уралмаш нарушил ряд министерских планов. Борис Николаевич взял под защиту нашего директора и уговорил его изготовить всё оставшееся оборудование стана(20 тысяч тонн) в три квартала года.
Не знаю истинных причин ухода Кондратова с поста директора, но возможно, одной из них были те 20 тысяч, изготовленные помимо планов министерств.
Что такое монтаж и пуск крупного комплекса? И прежде, что такое сам прокатный стан?
Это почти сотня машин и узлов, установленных в одном потоке и связанных между собой соответствующим количеством разных транспортных механизмов. Это широчайщая номенклатура комплектующих изделий, средств электропривода и автоматики, добрая половина из которых заказывается, как и основное оборудование стана, по индивидуальным проектам. Это высокая надежность оборудования, работающего в исключительно напряженных условиях, большой динамики и знако-переменных нагрузок долгие годы, а то и десятилетия без выходных и праздничных дней с редкими остановками на профилактику и ремонт.
На станах катается металл: рельсы, балки, швеллеры, полосы и листы, без которых немыслимы ни современная техника, ни наш быт. Станы – весьма высокопроизводительные агрегаты, некоторые из них дают по пять и более миллионов тонн проката в год. В весовом отношении – в несколько раз больше годовой программы (речь идет только о металле) такого гиганта машиностроения, как Волжский автозавод в Тольятти. Завод и один стан!
Главное назначение его – удовлетворить потребителя не внешней характеристикой, собственной статью, красотой, малым весом или низкой ценой, а теми свойствами, которые определяют, что и с какими затратами будет делаться на нем. Здесь возможность экономии каких-нибудь рублей на каждой тонне или метре проката, помноженных на миллионы тонн и сотни километров, оборачивается суммами, далеко превосходящими затраты на повышение незаметных при первом взгляде внутренних качеств стана.
Прокатные станы сугубо индивидуальные изделия. Они делаются единицами. Их машины не имеют ни головных образцов, ни опытных партий и призваны проявить всё придуманное в них с первого предъявления. В этом главная особенность работы по их созданию, а затем по монтажу, пуску и освоению.
Стана до его сборки на заводе и монтаже на рабочей площадке никто не видел и представления о нем были чисто бумажные. Возможности сборочных цехов ограничены и собрать в них удается лишь отдельные машины, да и то не полностью. Об испытаниях, хотя бы как-то приближенных к будущим проектным режимам, вообще говорить не приходится. На заводе узлы собираются на уровне пола цеха и часть из них приходится поднимать высоко вверх на подставках и промбалках. Тем самым они как бы увеличиваются в своих размерах. На монтаже же, после установки на фундамент, большей частью уходят под землю и потому теряют заводскую монументальность. Другие, наоборот. Рядовые по размерам на сборке, будучи смонтированными под крышей цеха на эстакадах, которые на заводе вовсе не собирались, превращаются в грандиозные сооружения. Поэтому свой реальный, а не воображаемый облик, объект начинает обретать только на монтаже и в отдельных частях, которые превратятся в нечто целое лишь непосредственно перед пуском.
