Виталий Васильевич Бушуев
Живу. Зову. Помню
Время, разверзнись
Время, разверзнись
всемирным потопом,
раздень донага эти сытые толпы,
чтоб весь этот быт материальный -
скопом
и за борт,
дабы на дно поскорей он ушел бы.
Я верить хочу,
но не в тряпки и золото
не в сытый желудок
и модный бордель,
а в то, что сегодня
частично расколото –
в общность людей,
в человечью артель.
Я стою у московских ворот
Пусть входящий сюда не соврет,
что не ищет он чести и славы.
Я стою у московских ворот
пользы для, а не ради забавы.
И намерен не бога молить
о дарованном мне благолетье,
я пришел с москвичами делить
то, что спрятано ими в подклетье.
Там, в амбарах, в ломбардах, в скитах
между импортным видео-, авто-
мир, что прежде стоял на китах,
затерялся в обертках неправды.
Я обязан его развернуть
и отмыть от окалины ржавой,
остальное ж – тротилом рвануть,
чтобы свежесть взошла над державой.
Да, я мал, я ничтожен и слаб
перед сонмищем власти и смрада,
но сознанье, что я – уж не раб,
а скорей гладиатор – награда.
Я сразиться пришел за тебя,
белоглавая пленница блуда.
У ворот твоих петли скрипят,
и не ждет меня с чаркою блюдо.
Дай мне бог ворота отворить,
и тебя и себя сотворить.
Дороги
Дороги, как свежие шрамы,
запекшейся крови полны.
Следы разыгравшейся драмы
и равнодушья луны.
Не сабель удары лихие
порезали землю вокруг,
не след вероломной стихии -
плоды человеческих рук.
Простите, дороги, я тоже
зовусь человеком не зря.
И я не всегда осторожен,
земные дороги торя.
Мы все и вся хотим сегодня
Мы все и вся хотим сегодня,
мы все и вся хотим сейчас:
и очутиться в преисподней
и враз забраться на Парнас,
увидеть дали голубые,
душой блаженствуя, дремать
Но так нам тягостны любые
усилья вылезть из дерьма.
Кому судьба дает высокий рост
Кому судьба дает высокий рост,
кому – высокий сан.
И часто забирается прохвост
аж к небесам.
Я не завидую ему: придет пора,
гнилые яблоки, как должно, опадут.
Но не наелась б гнили детвора,
в чужих садах нашедшая приют.
Отражение
Луна, как круглая печать,
так выразительна, учтива.
Ей – ни за что не отвечать,
она – посредник словно чтиво,
она способна отразить
лишь солнца бури и знаменья,
но не дано ей возразить
против ответственного мненья.
Так говорливые стихи
при всей их пенистости строчек
лишь след тех яростных стихий,
что в сердце автора клокочут.
Из всех поэтов
Из всех поэтов
только Маяковский
поднялся
как воитель
и поэт.
Но хочется,
чтоб кто-то стал с ним рядом,
а может быть и лучше -
впереди.
Отчего поэт тогда, в «Астории»
Отчего поэт тогда, в «Астории»
оборвал, не кончив, гамму лет,
видно, златокудрый амулет
потерял на виражах истории.
Потерял рязанский свой зачин,
убоявшись слова или дела.
Ты, молва, судьбою не владела,
так останься в нетях у личин.
Потерялся у России сын,
и березы ждут осиротело.
Среди скал
Среди скал
Я искал ответа:
как на старость
наложить мне вето.
Каким тебе вчерашний день
Каким тебе вчерашний день
казался,
пока ты скальпелем к нему не прикасался
Каким тебе он кажется сегодня,
когда над ним покров забвенья
поднят?
Россия не может без веры
Россия не может без веры
в родящую силу дождя,
в разумные высшие сферы,
всесильность царя и вождя.
Но вера никчемна без дела -
угасла, распалась, истлела.
Все это уже было
Все это уже было.
Блевать былым больно.
Мало молока и мыла
очиститься и отмыться.
Лижет луженые лица
временем вытертый ветер,
беспамятно и безвольно
смиряются с смертью в Совете.
20.12.91 г.
Россия цвета лета бабьего
Россия цвета лета бабьего,
красивая, но преходящая.
В ней от великого до рабьего
перемешалось настоящее.
Я из той допутчевой эпохи
Я из той допутчевой эпохи,
мне с ее не сняться якорей.
Это только выпрыгнули блохи
на одежды нынешних царей.
Я не уподоблюсь насекомым,
что любую кровь готовы пить.
Руку жму «варяжскому» старпому,
что решил свой крейсер затопить.
Легко судьбу критиковать
Легко судьбу критиковать
и грудью о кулак свой биться,
задравши ноги на кровать,
над недостатками глумиться.
И в миллион раз тяжелей
убрать бревно с своей дороги.
О, критиканы-недотроги,
послать бы вас куда, ей-ей.
Всяк своею рукою
Всяк своею рукою
оставляет автограф земле:
Кто – правдивой строкою,
зерном на осеннем стебле,
городами своими,
или садом, шумящим листвой,
а кто жизни во имя
простой безымянной звездой.
Земля, скованная кованным каблуком
Земля,
скованная кованным каблуком
в ком
тверже железа,
я возьму тебя в теплые руки,
и сквозь пальцы
ты вытечешь россыпью слез
по лицу моему.
Край ты мой березовый
Край ты мой березовый,
осень золотая.
Час заката розовый
красит неба синь.
Яркие цвета еще,
сила молодая -
даже в увядающем
шепоте осин.
Но не только красками
край мой чист и светел,
здесь не ждут с опаскою
худа от людей.
Может быть, красивее
есть места на свете,
но трудней, счастливее
нет земли моей.
Гроза
Прекратив свои смешки,
ветки напряженно дремлют.
Вдруг как с сажею мешки
небо рухнуло на землю.
Все смешалось,
все прижалось,
а гроза разбушевалась,
и не в шалость.
Струей из помпы
с грохотом бомбы
пошло хлестать,
блистать
вкривь и вкось
как аллюр два креста.
Город мокр насквозь.
Мокрота черна.
Мокра чернота.
Все равно – не та,
пред которой живое сдается.
Остается
(и в этом вся мудрость),
остается надежда на утро.
Глаза щекочет утреннее солнце
Глаза щекочет утреннее солнце,
и шум прибоя ластится ко мне,
и разъедает лень меня как стронций,
струящийся из скопища камней.
Мы тянемся к земле сквозь облака
Мы тянемся к земле сквозь облака,
как будто ждут нас здешние блага,
а нам навстречу – в оспинах поля
и руки рек раскинутых болят.
И только золотой телец в ходу.
Земля, земля, ты – грешница в аду.
С последним криком выдохнула «SOS»
и замерла под тяжестью колес.
Я приземлился, я к тебе пришел,
припал, но пью и слезы, и рассол,
я по твоей груди опять топчусь,
но чувствовать тебя еще учусь.
Между вчера и сегодня
Между вчера и сегодня
завтрашний день разгляди,
чтоб не затерся средь льдин,
чтоб его ветер не отнял.
Я иду по прямой
Я иду по прямой
сквозь слова,
сквозь дебаты и распри.
Шар земной
мною взлелеян и распят.
Я тебя не отдам
на забвение громким словам.
В. Чивилихину
(после прочтения «Памяти»)
В моей крови соединилось
степенство древнее славян
и прыть, которая не снилась
лихим дядьям из-под Саян.
Нет, не стыжусь своих я предков,
ни вятичей, ни кипчагов,
хотя любой из них нередко
друг друга был загрызть готов.
Продукт народов и столетий,
я чту историю земли,
где все мы есть и будем дети
одной вобравшей всех семьи.
Русь – страна дураков и героев
Русь -
страна дураков и героев,
белых див и костлявых кликуш.
Под своей шелудивой корою
ты таишь обаяние душ.
Душ, проникшихся силою духа,
полускрытого в чреве икон
и текущего грозно и глухо
по Руси испокон.
Россия сподоблена белой вороне
Россия сподоблена белой вороне
средь черных сестриц,
разжиревших на падали.
Другие служили тому, кто на троне,
а мы пред распятьем юродиво падали.
Бумажный колпак
и алмазы в короне -
не надо ли душу,
не надо,
не надо ли…
О, древняя и благостная Русь
О, древняя и благостная Русь,
тобой горжусь и за тебя боюсь -
не преломись пред страхом бытия,
пусть воспарит над ним душа твоя.
Да обрящет…
Не топчитесь на пепелище,
не топчите ушедших прах.
Да обрящет тот,
кто не ищет
в страшном прошлом
свой нынешний страх.
Мы – язычники
Мы – язычники.
Зычен голос наш,
нашпигованный плачем и матом.
Сочен цвет витражей,
выражающих идолов раж.
Точен глаз,
различающий кажинный атом
в темном спектре
людей и молекул,
коллективно вершащих вираж.
Мы – язычники.
Сызнова
возвращаемся в лоно природы,
одолев завлекающий голос креста.
И неистовость наша
похожа на шум непогоды,
одержимой огнем
как запальчивая береста.
Станем землю будить
громовыми басами,
аметистовым шепотом
зори ее сторожить.
Наша ярость слита
с яросветными небесами,
в их суровых и нежных объятьях
нам – язычникам
выпало жить.
Россия – это не страна
Россия – это не страна
и не большая нация,
она – единственно верна
как космоэманация
на евразийский ареал,
арийское сообщество,
на тех,
кто сердцем воспринял
космическое отчество.
Под общим небом
степь и лес,
и рось и русь
повенчаны,
и идол
превратился в крест
в круговороте вечном.
История
Во все времена революций
одни плюются:
Ужас!
Другие, тужась,
орут:
Виктория!
Затем вразброд кричат…
наоборот.
Но это и есть -
История.
Россия мнит себя
Россия мнит себя
беременною бабой.
Ей хочется Пророка породить,
чтоб мог в соперничестве
с европейским Папой
Храм Божий на земле соорудить,
и на кресте, развернутом к Востоку,
распято было б Мировое Зло,
чтоб вопреки вселенскому потоку
нас мимо сытой бездны пронесло.
Надежда – есть,
ничтожна – вероятость.
Но верую наперекор уму -
и я,
вдохнув земную необъятность,
в грядущем
роды Матери приму.
Крест
Не всегда нагота -
красота, иногда -
это жалкая голость.
Созерцанье мое раскололось
об округлость и углость креста,
на котором распяли Христа.
Крест – топор,
он же – лобное место.
Где конец -
там начало пути.
Жизнь -
всегда неизбежное «престо» -
просто надо идти и идти.
Круглых башен, шпилей остроглавых
на земле под крестами – не счесть.
Не для роскоши, не для забавы,
а во имя неведомой славы
отдают небожителям честь.
Небо-
голо, наго, некрасиво,
монотонно спесиво-плаксиво;
и прочерченный абрис креста
разделяет меня и Христа.
То, что близко -
всегда непохоже
друг на друга.
Им слиться – потом.
Но не надо в прокрустово ложе
умещать идеал и фантом.
Всевечность
Звезда и крест -
пятиконечны.
Одноконечна – суета.
Кровава вера,
но свята,
а жизнь
как Млечный путь
всевечна.
Россия: березы и росы
Россия:
березы и росы,
курносые лица девиц,
кресты и дубы стоеросы,
упавшие ниц.
На куполе
голуби гулко
клюют глубину.
А души – в плену,
как звезды в шкатулке.
Россия – большая изба,
дающая кров постояльцам.
От участи вечных скитальцев
избавь нас, о боже,
избавь.
Российский этнос
Нас было много -
очень разных,
равно трудящихся и праздных
и молчаливо – языкастых,
но не делились мы на касты.
Мы-
что умели, то имели -
Фомы, Иваны и Емели
пахали, верили, хмелели
хоть в черном теле -
светлом деле.
Мы евразийские просторы
не прятали по личным норам,
не веря черту и попам
и степи ставя на-попа,
мечтали в Космо-дух попасть
или на поле брани пасть.
Неважно,
росы иль славяне,
варяги, половцы иль тюрки,
мы – по натуре – россияне,
а по призванью – демиурги.
Человек – как витязь на распутье
Человек -
как витязь на распутье:
вспять не повернуть -
дороги нет;
впереди -
крестов церковных прутья
сплошь изрешетили белый свет;
слева -
как бетонные курганы -
атомных могильников гряда;
справа – все в названьях иностранных
и в чужой рекламе города.
Так куда же Витязю податься,
чтоб остаться на родной земле -
надо,
очень надо попытаться
кое-что переменить в Кремле.
Я вырос
Я вырос
в те – иные времена,
когда звучало «мы» весомей «я»,
когда была великая страна -
одна неразделимая семья.
Я вырос,
но, увы, не сохранил
союз серпа и молота.
Теперь
орел державный голову склонил
пред теми, кто распахивает дверь.
Душно
Жизнь -
такая шалая – шальная,
верховодит в ней нагая наглость.
Притаилась истина больная,
некому поставить ей диагноз -
то ль гипертрофирована частным:
собственностью, мненьем, отношеньем
и пренебрежением к несчастным,
чей удел – всегда быть в роли тени;
то ли надорвалась от натуги -
загрести все непомерным разом,
променяла на рубли и штуки
и Соборность русскую и Разум.
Душно в меркантильном мире – душно,
хочется на вольные просторы,
где из общей миски ели дружно
на привале, подымаясь в горы.
Там, забыв про личные невзгоды,
радовались общим мы успехам -
это были золотые годы
трудного пути к желанным вехам.
Неупокой на нашем водоеме
Неупокой на нашем водоеме,
как будто он – на всех семи ветрах.
Надуты паруса, забыв о дреме, -
на яхтах, а зимой – на буерах.
Казалось бы,
настроя руль по курсу,
до цели ты в два счета доплывешь,
но…
разночинцы взбунтовали бурсу,
и хаосом стал Бог и Царь и Вождь.
Перемешались ветры и теченья,
схлестнулись алый с белым паруса,
затягивая нас в круговерченье,
затягивая туже пояса.
Мы мечемся на острие циклона:
то ль ввысь взлетим,
то ль камнем канем вглубь.
Кто выплывет, тому звезда – корона,
кто нет, сам виноват, -
был, значит, глуп.
Но есть и в глупости великое знаменье
оставив этот мир, войти в другой,
где ты -
начало у-миротворенья,
где многократнейший
не-у-покой.
Над Крылатскими холмами
Над Крылатскими холмами – синева,
над Москвой-рекой – высотные дома,
и нахохлилась антенна как сова
в ожиданьи событийного дерьма.
От нездравия – душою я обмяк,
молча зрю на тротуары с этажа,
где троллейбус как закормленный хомяк
торопящимся народом пережат.
Все спешат,
стараясь время перегнать,
забывая, что оно -
у всех свое,
что оно как тень нас тянет вспять,
в омут жизни, замутненный бесовьем.
Подними ж глаза
от долу – к небесам,
скинь скорей с себя лохмотья суеты,
ведь Земля -
не мастерская нам,
а храм,
где по-детски нужно верить чудесам,
чтобы стало должным:
исцелися – сам,
дабы – грешный -
стал святее бога ты.
На яру
Сосны словно казацкие пики,
на яр взгромоздясь,
берега охраняют
от ползущих по склонам туманов
Край мой дикий,
с тобою крепка моя связь -
здесь деревья и люди не знают
ни подкупов
и ни обманов.
Утро
Морозы, прогнозы и слезы
смываются в давние сны.
Пора.
Набухают березы
живительным соком весны.
Я пью эти вешние росы
воды молодящей взамен,
мне тесно в объятиях прозы -
хочу и могу перемен.
К нам утро приходит с востока
сквозь всю россиянскую ширь,
и радует сердце и око
страна моей жизни -
Сибирь.
Сибирь
Велика Сибирь.
Куда глаз ни кинь,
беспредельна – ширь
и бездонна – синь.
И плывут над ней
облака-года.
На закате дней
я вернусь сюда.
Лягу ли на дно
иль скачусь в отвал,
ведаю одно -
что не предавал
ни родимый край,
ни мечту свою.
Голос мой, взыграй -
я Сибирь пою.
Кудлатая Россия
У неба – розовые крылья
и голубиная спина,
под ним – в вертепе
камарилья
сумела землю испинать.
О ты, кудлатая Россия,
страна доверчивых берез,
пошто, отдавшись, не спросила,
кто Он.
Потом заголосила.
Был твой насильник – не тверез.
И лежа под бездонным небом,
ты плачешь горькими слезьми,
когда осталась аж без хлеба -
на – мою порцию -
возьми.
Я об одном тебя прошу лишь -
не торопись в ночной канкан,
где сутенер и страстный жулик
захлопнут за тобой капкан.
Стряхни с себя всех паразитов,
живи, моляся и трудясь,
испей из солнечного сита -
и пусть к тебе
не липнет грязь.
Можно ли…
Можно выкачать нефть из пробуренных скважин
и кедрач извести на дрова,
а затем загулять в заграничном вояже
и здоровье – не надорвать.
Можно – землю пахать
и за кульманом – верить,
как в металле проект оживет.
Можно жить воровством и разбоем
как звери,
чтоб набить и мошну и живот.
Можно – всех костерить,
дерьмократов и «наших»,
вспоминать благодатный застой
и вокзальный сортир,
что до-нельзя загажен,
и прилавок до блеска пустой.
Можно злиться на то,
что дала перестройка
лишь один кровоточащий пшик,
и помчалась ухабисто русская тройка
на чужбину в безвестный тупик.
Можно ждать,
что же дальше случится на свете,
обращаясь в мольбе к небесам.
Можно…
Нужно ли…
Каждый пусть честно ответит
на извечный вопрос
себе сам.
Сегодня
Плаксивый дождь тревожит тишину,
и капли слез смывают с листьев бремя
А я все время чувствую вину
за то, что допустил такое Время.
Уносит ветер отголоски дня,
и в сумерках скукожилось Сегодня,
а Завтра – отнято…
не только у меня.
Страна – одна большая преисподня.
Нас не спасет простое Ремесло,
тупик – влачиться по заклятью круга.
Где каждый – сам,
там прорастает зло,
пока плечом не подопрем друг друга.
Вопрос ребром
Вопрос ребром:
как быть?
Не прост ответ.
Рублем нельзя купить
того, что нет.
А нет былой страны
и прежних грез.
И мысли, что стройны,
теперь – вразнос.
Перед грозой
Загорелись у радуги крылья
и дрожит в напряженьи дуга.
Грозовою насыщена пылью,
атмосфера до боли туга.
Без пророчеств и Ванды и Глобы
ясно: вскорости лопнет струна,
вздрогнет мир.
Но хочу, чтоб без злобы
и без крови омылась страна.
Гроза
На голубом небесном поле
навстреч друг другу как враги,
сорвавшись с черного приколья,
метнулись молний остроги.
И все, ярясь, заголосило
и заметалось взад-вперед.
Какая бешеная сила –
и так бездарно душу рвет.
Воронье не поделило падаль
Воронье не поделило падаль,
раскричалось как базарный грай.
но пришел с совковою лопатой
дворник…
и убрал вонючий рай.
Малиновое солнце
Малиновое солнце
ласкает горизонт,
и утренние тучи
в его объятьях тают,
а я беру с собой в дорогу зонт -
с погодой нашей всякое бывает.
То – тишь да гладь,
а то – гудят ветра,
жара
сменяется вдруг снегом небывалым
О, переменчивость -
извечная черта
российской жизни,
и в большом
и в малом.
Взметнулись в небо
Взметнулись в небо
стрелы колоннад
над
хладом
застарелых площадей.
Мы – разминулись:
непо-
гребенный на Пискаревском
Ленинград
и Петербург
как петролатум наших дней.
На солдатском кладбище
На могилах оседает снег,
оголяя мраморные доски -
силится усопший человек
дотянуться до колен березки;
и она пытается помочь,
ветки как ручонки простирая -
ждет отца с войны родная дочь…
… Но молчит в ответ земля сырая.
Ты казенной истине внемли:
все мы будем памятью и тенью,
чтоб в утробе матери – земли
быть готовым к новому рожденью.
23.02.98.
Проснись, Русь
Даже в самые вялые годы
ты всегда неутешной была,
восполняя нехватку свободы
ощущеньем мечты и тепла.
Пусть ошиблись твои демиурги,
подведя тебя к красной стене,
ты-
себя не теряла,
и в жмурки
не играла меж чуждых теней.
Ты, горюя,
себя уважала,
у тебя было что-то свое,
а сегодня от сытого жала
потеряла себя самое.
Ты пошла по рукам -
недотрога,
звездный свет над тобою погас,
и ухабистой русской дорогой
биты вдребезги
«Вольво» и «Газ».
Русь, проснись,
оглядись хорошенько,
сбрось ты с плеч паутину словес,
тяжело,
но взойди по ступенькам
к изначальному лику небес.
7.11.94 г.
Так на Руси заведено
Так на Руси заведено:
коль повод есть -
не медли сборы,
пусть по губам течет вино,
а на закуску – разговоры.
Так размягчается душа,
ей хочется вокруг излиться.
И этой аурой дыша
перестаешь стенать и злиться;
и ощущая живость лиц,
стряхнувших дел оцепененье,
заботы оседают ниц
и возвышаются творенья.
И начинаешь понимать,
обняв соседку иль соседа:
не зря рожает в муках мать,
даруя жизнь как чудо света.
Рождественская ночь
Рождественская ночь -
начало всех начал,
по крайней мере, нового завета.
Мороз обмяк,
и лишь маразм крепчал,
и не несет надежды луч рассвета.
О, сколько фарисейства нынче в нас:
одной рукою молим покаянье,
другою – в тот же день и тот же час
несем мы людям смертные страданья;
чем меньше тех – неверных на земле,
тем более Христа-младенца славим.
Когда же окопавшихся в Кремле
в далекое небытие мы сплавим?
Не надо мне гнусавеньких молитв,
сопровождаемых снарядным свистом.
Чтоб не было на свете больше битв,
останусь-ка я лучше атеистом.
7.01.95 г.
При закладке храма Христа-Спасителя
во время Чеченской войны
Извините
То же имя у реки,
те же камни пьедестала,
но худою память стала -
извините, старики.
23-е февраля -
день советского солдата -
отмечала вся Земля.
А сегодня – что за дата?
День защитника. А кто ж
засадил нам в душу нож?
От кого ж нам защищаться и кого нам защищать?
Старики идут прощаться – но не надо нас прощать
Мы – широкая душа, и в Отечестве своем
что не продали -
пропьем,
чтобы дрыхнуть, чуть дыша,
в норы схоронив мешки.
Извините, мужики…
23.02.95
В. Листьеву
Факт убийства.
Изливаюсь желчью
на судьбу, на киллеров, на власть
и пытаюсь покаянной речью
в рай помочь Душе его попасть.
Но в раю Она – не приживется
с теми, кто давно обрел покой,
потому к глазам потухшим жмется,
силясь в них вдохнуть
порыв благой.
Не надо пламенных речей
Не надо пламенных речей,
не надо плачущих свечей -
он нем и глух – уже ничей,
принадлежа всецело богу.
А нам осталось только боль,
сопровождающая роль,
и в подсознании – изволь
торить извечную дорогу
по каменистой целине,
где каждый шаг тяжел вдвойне,
поскольку общий груз – на мне.
А воздух – завистью отравлен.
Не защитят торосы дел,
но ты иди – покуда цел,
хотя оптический прицел
и на тебя уже направлен.
01.03.95 г.
Колокола
Колокола
звонят российской ширью,
разносит ветер звоны их окрест,
они плывут над Волгой и Сибирью,
услышит их и Магадан и Брест.
Над всей страной,
и нынешней и прежней,
разносится грядущий благовест,
и осеняет лоб в надежде
грешный,
целуя свой подзаржавевший крест.
Вещают звоны,
что придет мессия,
возглавит наш всеобщий крестный ход,
Ему
доверит души весь народ,
и оживет недужная Россия.
