Виталий Стальев
Речная
Ликующий вопль через минуту возвестил, что мы вернулись к машине. Панический ужас ледяной пятерней схватил меня за горло, за сердце – ключи где?! Рюкзаки остались в церкви же… Я охлопал себя по бедрам, по коленям, вот они, левой рукой в правый боковой карман, нашел! открыл! Сашка устроила девочку на заднем сиденье, я приткнул рядом мальчишку, кинул Сашке связку, – за руль! – а сам уперся в бампер, чтобы толкать, если получится, если это хоть что-то даст
Ясное дело, Сашка тут же забыла, как заводить машину. Пристегнуться и поправить зеркало не забыла, а вот как газовать – ну начисто стерлось. Бросала сцепление, вхолостую крутила стартер. Потом собралась, повернула, нажала, отпустила. Чероки густо, надежно затарахтел, облако выхлопного дыма поплыло по траве.
От дождя островок, на который машина притерлась брюхом, подкис, осел. Через опущенное водительское стекло я вывернул руль, упер колеса поперек, Сашка вдавила педаль. Шины нащупали под жидким твердое, заскребли протектором, уцепились. Я надавил на крыло и стойку, поддерживая вектор усилия механизма, и чероки, подскакивая и раскачиваясь, выкатился из трясины.
Сашка пыталась отстегнуть ремень, чтобы пустить меня за руль, но он наглухо заел и не поддавался скользким от крови пальцам. Я обежал машину, влетел на пассажирское сиденье и рывком вернул ее руки на руль, – давай, погнали. Она закивала, – ага, ага, – и схватилась за рычаг. В три рывка воткнула передачу, руки замелькали, выворачивая руль. Чероки бешено треща ветками, ломая кусты и подвывая пошел по дуге на разворот.
Старуха прыгнула на капот из густой дождевой хмари, из переплетения бурелома. Мерзкая рожа распласталась по стеклу, из пасти толчками лилась черная слизь. Когти заскребли по стеклу и металлу, не находя опоры, Сашка бросила машину вбок и бабка слетела куда-то под левое заднее колесо. Чероки тяжко перевалился через бугор и вырулил на проторенный путь. Впереди уже виднелось между елками желтое выгоревшее поле. Я не глядя протянул руку и включил дворники, чтобы смыть мутную гниль с лобового стекла.
***
Едва мы выкатили из леса, заверещали оба мобильника – пришли все сообщения во всех приложениях за сутки. Я написал в поисковый чат (где уже обсуждали, не пора ли разыскивать нас), что мы нашли детей в заброшенном поселке Елизарово. "Живы?" – спросили сразу несколько человек. Я медленно оглянулся. Я не был уверен.
Брат и сестра сидели, прижавшись, сцепившись ручонками, на заднем сидении, на грязных осунувшихся мордашках горели мутноватые глаза. Живы!
"Да", – написал я и отключил звук на разрывающихся от ликования телефонах.
За Белым Яром в некошеном поле раскинулся лагерь поисковиков, словно бивуак отступающей армии. Несколько больших шатров поставили военные, вокруг жались разномастные пестрые палатки. У дороги и прямо на стерне были напаркованы десятки внедорожников, у обочины "скорая" водила красными и синими сполохами по столпившимся людям. Нас встречали криками, смехом, улюлюканьем. Кое-как мы вывалились, мокрые, грязные, на дорогу, а чьи-то руки уже выгребали детей через задние двери, суетились в общем месиве белые халаты. Какие-то люди пытались меня обнять, хлопнуть по спине, по плечу, схватить за руку, кто-то настырно совал нам диктофон и просил рассказать все подробности, кто-то фотографировал. Мы с Сашкой, цепляясь друг за друга, выгребали из толпы, словно единственные выжившие в бою.
***
Когда на следующий день я вылез из палатки, где проспал часов двенадцать, лагерь уже сворачивался. Поисковики грузились в машины, солдаты разбирали последний шатер.
Мутный, будто похмельный, я одной рукой тер чугунный лоб, другой свинцовую поясницу. Во рту нагадили кошки. Плохо помытая кожа казалась сухой и ломкой.
– Вот ты где, – протягивая раскрытую ладонь подошел поисковик с позывным Контур. Я пожал. Контур был невысокий кряжистый мужичок, похожий на дровосека, в штормовке и красной шапке.
Он предложил кофе, и я признал, что это великолепная идея.
Мы прошли на утоптанную поляну с остатками кухни – несколько столов еще не свернули, на них теснились газовые горелки, громоздились котелки, стопки мисок, свертки с продуктами. Там-сям корячились раскладные стулья. Контур усадил меня и стал возиться у стола.
– Расскажи пока, как дело было, – сказал.
Я рассказал сокращенный вариант: шерстили деревни, решили доехать до заброшенного поселка, тачка застряла, переночевали, утром увидели мальчика, забрали его, забрали сестру и вернулись. Контур обернулся и посмотрел на меня очень серьезно.
– И что, совсем ничего странного не было?
Молча мы смотрели друг на друга, пока в турке не зашипел подкипающий кофе и Контур не отвернулся.
Наконец он поставил на перевернутый ящик кружку кофе и миску с кашей, подтянул второй стул, сел, свесив большие ладони между колен. Посмотрел вдаль, где за полем в тумане угадывался лес. Напряжение звенело ледяной паутиной.
– Ладно, ешь пока, – сказал он наконец. – Сейчас приду, – Контур тяжко поднялся и ушел.
***
Я набросился на овсянку, обжигаясь, хлебнул кофейный кипяток, отхватил хлеба с маслом, все-таки подавился и зашелся кашлем, разбрасывая из горла крошки.
– Ты не жадничай, там геркулеса десять пачек еще, – предупредил вернувшийся Контур и заботливо врезал мне между лопаток. Приступ сразу прошел.
Я осторожно подышал, смахнул слезу. Контур снова уселся на охнувший стул, между тяжелых ботинок опустил советский рюкзак туриста. Убедившись, что я в сознании, поисковик покопался в своих пожитках, вытащил черный мешок, какой во фруктовых палатках бесплатно дают к арбузу.
– Я шел по реке вниз, – начал он, разворачивая мешок.
Чувствуя подкатывающий к горлу холод, я, не отрываясь, следил за его руками. Он говорил медленно, веско.
– Дошел почти до этого Елизарово. Там не река уже, так, ручей да болота. И вот что нашел.
Он расправил в руках грязную фиолетовую футболку с американским флагом на груди. Внимательно посмотрел на меня. Я зажал рот рукой.
– Я стал выгребать к лагерю, связи-то там нет, – негромко говорил он, ставя каждое слово, как тяжелый камень. – Вышел к трассе. И тут ты пишешь, что нашел детей – живыми. И правда нашел. И правда живыми. И футболка на мальчике.
