Виталий Стальев
Речная
***
В большом зале церкви было резко холоднее, чем в нагретой, надышаной комнатке. Луна била в окна, квадраты света лежали на полу. Никого.
Мы замерли на крыльце. С возвышения деревня лежала точно на блюде, тихая и темная, лишь в одном окне вдалеке мигал через ветки свет.
– Свет! Люди! – восхитилась Сашка, но сразу помрачнела.
– Давай утром к ним сходим? – предложил я.
– Конечно, давай утром сходим, а они всю ночь будут детей на кусочки резать, – возмутилась решительная Сашка и шагнула с крыльца.
– Конечно, давай лучше они нас будут резать, – предложил я и неохотно поплелся следом. Под яркой луной окрестности просматривались до последней травинки, в черно-серебристом негативе.
***
Дом стоял у дальнего края деревни, вечером мы не проходили мимо него. За запущенным огородом начиналось чахлое болото. Вероятно, в этом месте бесславно заканчивалась речка, на которой рыбачили пропавшие дети, только мы были теперь километров на 50 ниже по течению.
Постройка мало чем отличалась от своих заброшенных соседей, ее окружали те же разросшиеся, облетающие черемухи и сирени, труба торчала из ржавой крыши под наклоном, забор прилег в полынь. Однако стекла в окнах в основном остались целы, а к провалу ворот прошоркана была еле приметная тропинка. Я в малодушном облегчении подумал, что призраки не вытоптали бы траву, но следующая мысль была, что люди встречаются и похуже призраков. Взять хотя бы “Техасскую резню бензопилой”.
Сашка пролезла в палисадник и поманила меня, погрозила пальцем – не шуми! Неяркий желтый свет падал на кусты вокруг нас. Все было спокойно, и, набравшись смелости, мы подняли головы над подоконником. В поле зрения попала горница с большой печью, в щелях заслонки металось оранжевое пламя. Освещала комнату толстая стеариновая свеча в банке на столе. У самого окна я увидел кровать, а на кровати, в ворохе грязных простыней лежала жуткого вида старуха. Она вдруг посмотрела прямо на нас и издала тот самый клокочущий вой.
Мы с Сашкой тоже заорали, отлетели от окна как ошпаренные и бросились бежать, не разбирая дороги. Перед церковью Сашка наконец, тяжело дыша, остановилась, согнулась и уперла ладони в колени. Я зажимал колющий правый бок. Спортсмены мы были так себе. К счастью, никто и не гнался.
– Никогда не женись на сестрах! – категорично оттопырив указательный палец заявила Сашка, когда дыхание позволило ей вернуться к связной речи. Я оторвал ладонь от бока и поднял в торжественной клятве.
– Выберемся, сообщим про бабку в соцслужбу, – решил я.
***
Небо оставалось темным, луна закатилась за лес. Я был уверен, что теперь никогда уже не засну, и объявил Сашке, что до утра будем дежурить по очереди и я, чур, первый. Но должен признаться, что сморило меня пока Сашка раздувала в печке угли, чтобы подкинуть дровишек. В ровном тепле от огня мы уснули, привалившись друг к другу. И тогда пришла старуха.
***
Я увидел ее сразу всю, освещенную сбоку отсветом печи. Старуха походила на гриб, несомненно ядовитый. Невысокая, в каком-то тулупе. Лицо ее было безобразным – огромный приоткрытый лягушачий рот перерезал его почти пополам, за лиловыми губами догнивали корявые пеньки зубов. Глаза были такими маленькими в складках серой кожи, что казались вовсе лишенными белка, словно копошились в глазницах черные жуки. Почти лысый череп с клоками седых грязных волос венчался непонятным комком, из него торчали шпильки. Все это я увидел сразу, за один первый момент.
В опущенной руке бабка держала мокрую тряпку, длинные капли срывались и тукали в дощатый пол, натекло уже порядочно.
– Что река дала, то мое! – сердито сказала мне старуха, и погрозила пальцем, будто это у нас с ней был давний спор.
Ответить я не мог, словно меня сковал сонный паралич.
– Что сама нашла – забрала! – продолжала бабка так же безапелляционно.
Я хотел ей сказать, что пусть забирает все, что найдет, только Сашку пусть не трогает, а если можно, то и меня. Но губы превратились в негнущиеся белые велосипедные шины, пошевелить ими я не мог совсем.
– Маленькие – сладенькие! – вытолкнула новый лозунг старуха и облизала губы длинным синеватым языком.
Смотрела она серьезно, ждала, что я отвечу. Я все молчал. Тогда она выставила заскорузлый корявый палец с длинным нечистым ногтем:
– Река – моя, болото – мое, лес общий, дорога чужая. Что поймала, то и съела, свое не отдам!! – и она швырнула в меня тряпку!
В тот же миг паралич слетел с меня, я подорвался и заорал, отдирая от лица мокрую ткань, уже понимая, что это сиреневая детская футболка с американским флагом на груди. Футболка пропавшего мальчика.
***
Сашка тоже заорала и отлетела от меня к стене.
Было пасмурное утро, по где-то уцелевшему листу кровли перестукивал мелкий дождик. Печь прогорела, угольки подернулись седой золой.
– Бабка! – крикнул я Сашке и указал на проем двери, в котором никого не было.
– Что за бабка? – не поняла Сашка.
– Ну которая ночью!.. – я попытался мимикой и жестами показать, какая неприятная была бабка.
– Сон приснился?
Я смотрел во все глаза на Сашку, она хмурилась.
– Ночью мы к бабке ходили, – неуверенно напомнил я и сам засомневался.
– Видимо, без меня, – пожала плечами сердитая Сашка и, кряхтя, поднялась. – Ох, блен. Я слишком стар для этого дерьма!
Я поискал глазами ту футболку и не нашел.
Сердце все еще колотилось, но страшные ночные приключения уже не казались мне реальными. Бабка лежит и воет? И мы просто убежали и спать легли? И потом она пришла поорать на меня и пошвыряться мокрыми тряпками? Очень логично, ничего не скажешь.
Сашка с подвыванием зевала и передергивалась от сырой прохлады. Она разложила на опустевшем рюкзаке печальные остатки нашей провизии, налила остывший кофе в крышку термоса, сделала приглашающий жест: прошу к столу. Сидя по-турецки, мы завтракали, и я рассказывал Сашке свой кошмар. Она слушала хмуро, смотрела мимо меня. Потом встала, подошла к дверному проему, уставилась на пол, на потолок и снова вниз.
– Где, говоришь, бабушки этой дом? – спросила и тревожно поглядела на меня.
