Виталий Стальев
Речная
Потолок был серебристо-сухой, а около носков ее кед темнело пятно впитавшейся воды.
***
В пасмурных сумерках деревня выглядела зловеще. Ржавые и черные крыши, голые мокрые ветки, графитовый, индиговый, маренговый лес, тяжелая серая туча. Я указал на дом, в котором ночью горел свет (сейчас не горел), и торопливо, чтобы не растерять решительность, зашагал по траве в том направлении. Штанины тут же противно набрякли дождевой водой.
– Этот дом? Так же выглядит? – спросила Сашка, когда я остановился у покосившейся калитки.
– Темно было, – пожал я плечами и указал на окно, – Мы вон там прятались, а за окном была бабка.
– Под окнами ползать не станем, – решила Сашка, – войдем с парадного.
Следом за ней я прошел под кривые ворота без створок и оказался в заросшем полынью дворе, куда выходило перекошенное крыльцо. Сашка вдруг резко остановилась и, не глядя, панически впилась в мою руку: дверь медленно открывалась. Чтобы не заорать, я зажал рот ладонью.
Срез черного дверного полотна обхватили тонкие, будто птичьи, бледные пальцы. Я уставился на них, сквозь грохот крови в ушах пытаясь додумать мысль "только бы не грохнуться в обморок".
Из-за двери почти выпал на крыльцо мальчик. Он сфокусировал на нас взгляд, открыл рот. Через губы его плеснуло черным, растеклось по подбородку красным, потекло по сиреневой грязной футболке на американский флаг. Ребенок, словно потратив последние силы, упал, как деревянная куколка, и с таким же примерно звуком.
– Господи, – крикнула шепотом Сашка.
Без секунды колебания отбросила она мою руку, перелетела грядку полыни и взбежала на крыльцо.
– В доме, в доме посмотри, – горячо потребовала Сашка, подхватывая мальчика за подмышки, поднимая. Голова его болталась на тонкой шее, как на веревочке.
В адреналиновом яростном угаре я дернул и, кажется, оторвал дверь, она отлетела к стене, грохнула и повисла на нижней петле под углом, я видел это как-то краем сознания. Словно морпех я влетел в сумрак избы, поскользнулся на прыснувшей из-под приступки кошке и так, ногами вперед, въехал в горницу. На гнилых досках пола, на истлевшем половичке лежала, поджав худенькие ноги, маленькая девочка. Я кое-как собрал свои конечности, упал перед тельцем на колени, прижал на белой шейке еле заметную голубую вену. В палец уверенно толкнулось – жива! Я сгреб ее, поднял и вынес на улицу, и встретил меня Сашкин испуганный радостный взгляд.
Дождь не моросил даже, просто висел в воздухе, как туман. Мальчик пришел в себя, но глубоко запавшие на бледном лице глаза были мутные. Он поймал в фокус сестру, сосредоточился, моргнул, разлепил окровавленные губы, но тут же взгляд уплыл, растекся.
Я напряженно смотрел на Сашку, она на меня.
– Понесем, – наконец сказала она, прервав молчаливый диалог, в котором мы перебирали доступные варианты. – Таков путь.
В этот момент мальчик завопил и, видимо, сразу опять потерял сознание. Мы обернулись туда, куда было повернуто его лицо, и заорали тоже.
***
За домом участок полого спускался, тонул в разбухшем от дождя болоте. Из зловонной трясины, из болотного гноя лезла, ползла на четвереньках, явно спеша, эта жуткая тварь, эта старуха, это чудовище из моего кошмара. Черное лилось изо рта ее и из глаз, грязные когти скребли слизкую гнилую траву.
***
– Господи, спаси и сохрани души наши грешные, – как сквозь вату сказала за моим локтем Сашка и тут же саданула мне по голени. Я очнулся.
Сашка схватила девочку, бросила на плечо, как мешок, и, шатаясь, кинулась к воротам. Я подобрал мальчика, неожиданно тяжелого, неудобного, прижал к груди и, как мог быстро, бросился вдогонку.
Бежать не получалось. Как известно, мы с Сашкой были совсем не спортсмены. Адреналина хватало только на то, чтоб не упасть. Мы выбрались из деревни, поминутно оглядываясь, торопясь, и оттого постоянно рискуя убиться. Трава оплеталась вокруг щиколоток, хватала за мокрые штаны, за кроссовки. Корни, словно живые, выпрастывались из-под земли, выставляли подножки, вскидывалась выше роста крапива. Дважды дорогу пересекали ручьи, которых раньше не было.
– Это от дождя, – с истерической уверенностью через плечо скалила зубы Сашка и шла вброд, а я шел за ней. Голубые глаза у Сашки были белые от страха, а губы синие. Кто стал бы спорить с человеком в таком состоянии.
***
Наконец я просто сел. Силы кончились.
Опустил мальчика на колени. Руки тряслись.
Сашка сделала еще два шага, обернулась ко мне всем телом, вернулась. Закусила губу.
Она собиралась ругаться, я видел. Но потом, словно из шарика вылетел весь газ, она поникла и сползла на землю.
Дождь взялся по-новой, теребил листву, угибал траву, облеплял волосы на лоб, затекал за воротник, мельтешил, шуршал.
– Надо вставать, – скучно сказала Сашка и не встала, откинулась на ствол.
– Уже недалеко должно быть, – ответил я и тоже облокотился. Тело налилось свинцовой тяжестью. Время остановилось.
– Что-то не так, – пробормотала и завозилась Сашка, – что-то не так.
Я заржавело обернулся к ней. Трава цепляла ее руки, ветки тянулись к волосам, корень пытался обхватить коленку. Сашка одной рукой отгибала его, другой прижимала к груди девочку.
Взгляд лениво, пьяно скользнул по промятой нами тропе. В дождливом сумраке около ручья возилось неприятное темное. Старуха так и ползла на карачках, зверино опустив нос к земле. Вынюхивала следы.
***
Я онемел. Кое-как, сперва на колени, выдрался из травы. Мальчик вдруг уцепился за мою шею, забился, как щенок. Я прижал его, другой рукой схватил за воротник Сашку и рванул. Треснула ткань, но Сашка ухватилась за мое запястье, вытащила себя вверх, как вещь подцепила девчонку. В этот момент дождь превратился в кровь.
Красно-коричневые потоки сделали из Сашкиного лица жуткую маску, на которой белыми мазками горели выпученные глаза и сжатые оскаленные зубы. Ей этого было явно чересчур. Она завыла и бросилась бежать, не разбирая дороги, оскальзываясь и рискуя свернуть себе шею. Девочка болталась как кукла, ножки и ручки мотались, обтекали красным, грязное платьице пропиталось, сочилось густой вишней.
