Виталий Стальев
Речная
– Это уже похоже на план, – едко ответила противная Сашка и спрыгнула на землю.
Из багажника мы вытащили рюкзаки, взяли карту, заперли чероки и тронулись в путь. Быстро разобрались, что идти вдоль леса легче, чем по заросшей просеке, и так, придерживая друг другу гибкие ветки, перешагивая поваленные стволы прошагали еще, наверное, километр, хотя по ощущениям, десять. Комары яростно звенели вокруг нас, но кусать брезговали – рефтамидом от нас несло беспощадно. Я показывал Сашке достопримечательности – вот волчья ягода, вот гриб сыроежка, вот брусника, вот кто-то большой накакал, давно, не страшно.
– Редеет впереди? – полуутвердительно сказала Сашка.
Я всмотрелся. Лес там не отступил, не разошелся, но по бокам и за спиной был гуще. Минут через двадцать мы выбрались на открытое место. Похоже, село действительно вымерло, природа неторопливо сращивала старую рану.
В зарослях бурьяна впереди виднелась крыша, покосившийся дымоход растерял половину закопченных кирпичей. Из окна росла кривая желтеющая березка. Полоса низкой травы указывала, где была раньше дорога.
Понурившись, шли мы мимо развалин. Окно с березой провожало нас мертвым, незаинтересованным взглядом.
Солнце совершенно уже сошло за деревья, просверкивало между веток, но света давало мало – пора было признать, что в быстрых сентябрьских сумерках мы оказались в вымершем за грехи поселке, а машина наша осталась далеко позади, наглухо увязшая в болоте.
– Страшно? – спросила злорадная Сашка, пытливо заглядывая мне в лицо снизу и сбоку.
– Нет, – соврал я и для большего правдоподобия сделал мужественное лицо, как я его себе представлял – выпятил подбородок и сдвинул брови. Сашка расхохоталась, смех ее глухо разлетелся по деревне и увяз в тлене.
Заросшая улица, по бокам которой утопали в черемухе проваленные крыши, отблескивали выбитые стекла окон, вывела нас на поляну, видимо, бывшую площадь. У дальнего ее края покосилась маленькая церковь без креста, казавшаяся белой из-за черной стены леса, стоявшей до неба сразу за ней. Церковь, как мне показалось, сохранилась лучше других домов.
– Что, Саш, выбирала отель и не посмотрела отзывы? – сказал я с немного (сильно) преувеличенной бодростью, – Плюсы, минусы и подводные камни бронирования через Авито.
Сашка хмыкнула и впереди меня зашагала к дверям часовни.
Сухой брус, из которого когда-то возвели церковь, от времени стал пепельно-серым, серебристым. Вблизи сделалось понятно, что она такая же ветхая, как и другие постройки, что стекла выбиты, что дальняя ее часть сгорела, а крест отвалился и воткнулся в землю вверх основанием.
– Перевернутыыый крееест, – замогильно провыла на ходу Сашка, оглядываясь на меня через плечо и скрюченными пальцами изображая какую-то жуть. Сашка была бесстрашная.
Она дернула дверь, и та с громким скрежетом подалась, приоткрылась и намертво застряла о крыльцо. С крыши сорвалась, заорала стая ворон. Я дернулся и крякнул от неожиданности, Сашка насмешливо оскалилась.
За дверями распахнулся в обе стороны зал, пустой и гулкий, как рояль. Ни икон, ни алтаря, никаких росписей – просто квадратное пространство с выбитыми окнами и немного наклонным полом. Наши шаги звонко отдавались под сводом, пугая птиц.
В дальней части церкви нашлись две комнаты. Одна полностью сгоревшая, черная, с золотистым закатным небом вместо потолка, другая вполне годилась для скромной ночевки двух человек – выбитое окно закрыто ставнями, в углу к тому же буржуйка, плюс сто к комфорту усталых путников.
– Кабинет директора церкви, – отрекомендовала остроумная Сашка с порога и согнулась в приглашающем поклоне, как дворецкий.
***
Пока я раздувал в похожем на бочку печном нутре огонь, Сашка перетрясла остатки дневных припасов – ее полтермоса кофе, мои полтермоса чая, слипшиеся бутерброды, булки с изюмом, подтаявший шоколад. Кофе и половину еды оставили на утро, второй частью поужинали и растянулись на полу, подложив под головы рюкзаки и болтая. Огонь в дверце печи весело трещал, горел ровно и радостно, словно соскучился.
Сашка сказала, что деду на остановке, наверное, сто лет. Я ответил, что вблизи ему не меньше четырехсот, из которых последние сто он просидел на остановке, заманивая путников в непролазную глухомань и превращаясь в хамон. Потом мы поговорили о бедных пропавших детях, стараясь не переходить на прошедшее время, как будто от такого немудрящего заклинания они точно становились живы, – как им страшно и одиноко в лесу, а вдруг они разделились, а может, один из них ранен или ногу сломал, а может, оба, и комары их, конечно, зажрали, и клещи. Сашка путано стала пересказывать книгу про потерявшуюся в лесу девочку, которая просто сошла с тропы пописать, а потом решила срезать через лес и вышла в Канаде или вроде того* (*”Девочка, которая любила Тома Гордона”, Стивен Кинг). Осоловелый голос ее двоился. Я заснул.
***
Разбудил меня пронзительный крик, как мне показалось, Сашкин. Темнота была черной, только в печке мерцали последние красные угольки.
– Ты что орешь? – завопил я: от испуга я разозлился. Сердце билось во всей груди, в животе и немного в горле, так, что не схватить бы приступ, ой, как не вовремя.
Сашка закрыла мне рот ладошкой, пальцем показала в сторону большого зала. Так мы просидели несколько минут в темноте и тишине.
– С той стороны кричали, – сказала наконец Сашка. Потом она подумала и добавила, – Птица, наверное. Я в инстаграме* (*запрещен и порицаем) видела. Есть птицы такие, орут как эти самые. Гагары или болгары, что-то такое.
– Болгар – это Киркоров, он не так орет, – сказал я, все еще сосредоточенно слушая сердцебиение.
Тишина. Темнота.
Мы улеглись теперь немного поближе, Сашка задышала ровно, я пригрелся от ее бока, закрыл глаза… Вопль! Какие там гагары, кричал человек, которому было невыносимо больно. Сашка подскочила, я сел, в ужасе глядя в черноту.
– Надо посмотреть пойти, – прошептала безрассудная Сашка.
– Посмотри в окно
– Там лес с той стороны, – возмутилась моей несообразительностью Сашка и на цыпочках прокралась к двери.
