Виктор Иванович Демидов
Мы уходим последними… Записки пиротехника
– Гоните, гоните их по домам, приучайте к дисциплине. А то тут-то они мастера руки распускать, а в подвалах небось не очень! Скоро вы хоть кончите-то?
– Да вот найдем каждому по невесте, переженим – тогда и кончим, – на полном серьезе, без улыбки сказал за старшину Толя Стукань.
– А мы согласные! – крикнула девушка и юркнула за спины хохочущих подружек.
Дорогой мы слышали, как идущие впереди солдаты разыгрывали стеснительного, неловкого ефрейтора Гришу. Весь вечер он молча простоял с такой же, как он сам, тихой и скромной девушкой у разросшейся рогулиной березы. Это, разумеется, не прошло незамеченным. И теперь бедный ефрейтор стал центром всеобщего остроумия.
– Гришка-то, донжуан! Пришел, увидел, победил! А ты, Васька, дурак, – на гитаре серенады исполнял, старался, а ничего не выстарался…
– Кончай скоморошничать! – прикрикнул ставший вдруг самым большим авторитетом Антропов. – Нечего в душу лезть…
И опять все покорно подчинились. Разговор стал тихим, лиричным: о доме, о неудавшейся у кого-то рыбалке, о футбольных баталиях, о каких-то старых школьных проказах и о том, что будет после демобилизации. О завтрашней работе не сказали ни слова.
Утром комбат насчитал под актом все двадцать пять подписей.
Дня три все было более или менее нормально. Солдаты работали на самом высоком пределе внимательности. Но шли часы, шли дни… Постоянное нервное напряжение в нудном малопроизводительном труде стало заметно сказываться.
Лучше всего это, наверно, объяснили бы медики. Работа сапера часто бывает изнурительна физически: иногда приходится много копать, доставать очень тяжелые предметы, лезть куда-то. Однако мне всегда казалось, что люди, занятые этим делом, больше всего расходуют нервной энергии. В Петродворце это ощущалось особенно сильно. Ведь что требовалось там от наших парней? Очень осторожно, но все-таки кирко-мотыгой взрыхлять спрессовавшийся монолит, стараясь не попасть по какому-нибудь «постороннему» предмету. И все время ждать взрыва! Даже не у себя, не под своими руками (в себе-то каждый из нас был уверен), а под руками работающего рядом. Это не недоверие друг к другу. Просто в любой более или менее опасной ситуации самое изматывающее – это неизвестность. Кто знает, что нашел в данную минуту твой товарищ? Как он себя чувствует? Как работает?
И снова пришло время, когда в наших ямах все чаще и чаще стали раздаваться предостерегающие оклики сержантов и офицеров, длиннее стали призывы к осторожности, раздражительнее замечания. Самым опасным было, пожалуй, то, что, проработавшие не один месяц на разминировании, наши солдаты не очень верили в реальную угрозу. («А, еще никто не подрывался! Эти штуки здесь и горели, и во взрыве побывали, и потолок на них обрушивался – ничего не случилось. А теперь выдумали – опасно. Для газет!».) К сожалению, этой философией, хотя и не так явно, заразились и некоторые из руководителей. Самоуспокоенность и равнодушие становились теперь нашей главной опасностью. Тогда пришлось пойти на рискованную демонстрацию.
В один из перерывов я сознательно подначил нескольких солдат на скептические высказывания. Наиболее ретивые чуть не клялись, утверждая, что «теперь их (снаряды) и паровым молотом не взорвешь», «что с них будет, с таких фитюлек?».
– «Фитюлек»? – разгорячился Владимир Парфенович. – У нас от таких «фитюлек» люди гибли. Вы хоть знаете, что во время войны на фронте применялись мины с пятьюдесятью граммами взрывчатки? Знаете? Пятьдесят граммов, а ступню отрывала.
– Так здесь же не пятьдесят.
– Ну, тридцать. Зато тэн, а не тротил.
– Велика разница! Там, поди, эти ваши мины по двадцать лет в земле не лежали?
– Ладно, – сказал я, – что попусту-то спорить? Хотите, попробуем? Нам здесь эксперименты не разрешаются, но раз на то пошло… Вы позволите, товарищ майор?
С Владимиром Парфеновичем «эксперимент» был обговорен заранее. Он не очень верил в мою затею, боялся, что «фокус» не удастся, и тогда нам труднее будет бороться за соблюдение всех мер предосторожности. Но я его уговорил.
Принесли шнур и «баночку» вроде котла из толстого железа. Я изолентой привязал к детонирующему устройству шнур и положил на землю. Сказал окружившим меня товарищам:
– Вот смотрите: кладу по центру. Стенок банки устройство не касается. Все без обмана – не в церкви. А теперь расходись. Встаньте вон за ту стену.
И поджег шнур. Буквально через пять-десять секунд сильно хлопнул взрыв. Останки «баночки» со свистом разлетелись по сторонам.
– Сильно дает, – уважительно согласились солдаты, разглядывая небольшую воронку. – Только это от огня, а мы там не курим и костры не жгем…
Не очень-то хотелось демонстрировать еще один «номер». Я опробовал его в одиночестве, и у меня не всегда получалось. Но чувствовал, что надо рискнуть. Залез на обломок стены – примерно на уровень второго этажа – «устройство» предварительно положил на ровную площадку перед стеной – и, стараясь попасть как можно точнее в капсюль-детонатор, бросил кусочек кирпича.
Никакого эффекта! По счастью, мои справедливые судьи видели, что камень лишь слегка задел за донышко «устройства», и на неудачу никто не среагировал. Я поточнее прицелился и просто разжал ладони: внизу резко хлопнул взрыв.
Демонстрация «фокусов» сработала безотказно, мы убедились в этом буквально через пять минут. В отсеках уже не было посторонних разговоров, никто не острил и не размахивал киркой как попало.
Прошло еще два дня. На полянке перед дворцом уже не помещались извлеченные нами боеприпасы. Одних снарядов там набралось больше тысячи. Мы решили, что пора начинать подрывные работы. Взвод Стуканя поехал оборудовать подрывную площадку. Наши шоферы хлопотали около автомобилей, готовя их в сложные рейсы. На другой день через весь Петродворец – иного пути, к сожалению, не нашлось – прошли военные машины. Впереди и сзади ехали мотоциклисты ГАИ, на перекрестках стояли Специальные регулировщики. Машины шли медленно, и прохожие с любопытством рассматривали наши мрачные трофеи.
* * *
Несмотря на то, что нам удалось восстановить у солдат уважительное отношение к находкам, мы все же частенько переживали неприятные минуты. То кто-нибудь сострит не вовремя, то ни с того ни с сего расфилософствуется, то излишне сильно ударит…
Особенно изматывал всем нервы Кошелев. Кажется, минуты не мог он поработать без болтовни или без того, чтобы вопреки самым строжайшим запрещениям не попытаться прямо в отсеке покопаться в только что найденном снаряде или взрывателе.
Терпение лопнуло, когда Кошелев за разговором не заметил торчащего из земли снаряда и с размаху ударил по нему киркой. По счастью, мотыжное острие прошло вскользь, оставив на ржавом боку снаряда лишь блестящую свежую царапину. Кошелев сначала побелел, а потом, оправившись, сделал вид, что ничего не случилось. Но на него петухом налетел сосед, пылкий азербайджанец:
– Подорвать нас хочешь? Да? Дураком хочешь? Да? За такой шутка нада морда бить!
Кошелева послали дневалить.
…После работы специально для наших солдат привезли новый фильм. В тесном помещении красного уголка сразу стало душно. По маленькому экрану металась сжигаемая страстями соблазнительная героиня. Революционные солдаты говорили нарочито махорочными голосами и беспрерывно курили огромные самокрутки. По раскаленным степям и барханам гнался за белогвардейцами красный отряд…
Разморенные духотой, но захваченные острым сюжетом, солдаты стойко выдерживали сеанс.
– Товарищ майор! – влетел вдруг дежурный. – Товарищ майор! Скорее! Кошелев… подорвался!
Аппарат все-таки дотрещал до конца части, хотя табуретки мгновенно опустели.
…На плоском пригорке, за дворцом, в луже крови, лежал Кошелев. Вокруг – белые, как маски, лица… Натужный вой петляющей по аллеям «Скорой помощи»… Беготня… Чьи-то крики: «Сюда! Сюда!» Глупые веселые солнечные зайчики… Не понять, не обдумать… Потом санитары загородили от нас распластанное на носилках тело, и маленькое облачко пыли осело за уходящей машиной.
– Что же он все-таки сделал?
– А вон…
Перочинный нож… Белый кружочек в траве… Едва приметная на серой земле вороночка… Спички… Черная копоть… Кругом кровь…
– Как сидел вот тут на корточках, так ему все в живот и шибануло. Доковырялся…
– Кисть – как бритвой…
– Зачем же он? Ведь говорили…
– Каково матери-то?..
– Он детдомовский…
– Ну что вы возитесь?! – нервно крикнул Сурта шоферу. – Заводите скорее! Виктор Иванович, ты побудь здесь: разберись, как что было… Позвони дежурному и начальнику гарнизона. А я вслед поеду…
– Хорошо.
Майор вернулся из больницы поздно ночью, а утром кто-то принес слух, что раненый умер. Сурта и замполит снова помчались в город. Потом я услышал в трубке до бесконечности усталый голос:
– Жив… Ты там скажи, чтобы не болтали…
– А как с работами? Тут вот советуют на денек прекратить…
– Так как?
– Кроме нашей беды, – жестко сказал комбат, – есть еще и другая. Мы в своей сами виноваты, а детишки из поселка третью неделю человеческой жизни не видят. Будем продолжать так, как положено быть. Понял меня?
Приехали следователи и начальники. Но с нами обращались тактично. Все понимали, что нервы у нас и так напряжены до предела.
Многое теперь изменилось. В отсеках – ни смеха, ни шуток. Работали молча, ожесточенно. Все враз будто лет на десять повзрослели…
Однако жизнь есть жизнь. Даже самые драматические ситуации поворачиваются иногда неожиданной стороной.
…На другой день после взрыва мы ехали с Владимиром Парфеновичем из больницы. У нас немного отлегло от сердца: врачи сказали, что жить Кошелев будет.
Впереди нас в автобусе болтали две петродворцовые кумушки. Одна из них красочно живописала своей подруге наше вчерашнее происшествие. И по мере того, как сгущались в ее рассказе кровавые тона, я видел, как багровел от гнева Сурта.
– Ну что вы выдумываете? – не выдержал он наконец. – Какие убитые, какие раненые? Разносите невесть что…
– Как это «невесть что»? – решительно развернулась к нему рассказчица. – Вы вот тут по паркам катаетесь, по ресторанам небось, а там люди гибнут. Да мне самой, – грозно приподнялась она, – самой соседка рассказывала, какой там вчерась взрыв был. Господи, – патетически апеллировала она уже ко всем присутствующим, – страсти-то там какие были! Начальнику ихнему – не знаю уж как он там называется майор или полковник, – все вот тут (она деликатно тронула себя чуть ниже объемистого бюста) разворотило и на кусты повесило, а другому…
Ошеломленный Сурта подался к ней всем телом. Не часто приходится человеку слышать про свою собственную смерть в таком ярком описании.
– Жив начальник-то, – сказал я, когда мы выходили, – вот он!
Меня распирал смех…
* * *
Подполковник Моисей Лейбович Вербовецкий, «самый главный начальник разминирования», застал меня за не совсем законным занятием. Я пытался установить назначение странного бочонка, только что обнаруженного рядовым Камашем Аджапаровым в том самом отсеке, где я потерял единственный провод. Он весил килограммов тридцать и оброс смерзшейся грязью. Устроившись поудобнее в стороне от дворца, я пытался ножом сколупнуть наледь: под ней угадывалась какая-то пробка или устройство.
– Что вы делаете, Демидов? – услышал я строгий голос «шефа». – Прекратите сейчас же.
– Похоже, взрыватель, товарищ подполковник. Надо же убедиться?
– Погрузите его в машину! Отвезем на подрывную площадку.
– Но, товарищ подполковник… Может быть, его нельзя перевозить?
– Вы слышали, что я сказал?
– Слышал. Есть.
Перед дворцом суетливо наводился порядок. «Шеф», кажется, уже успел здесь дать «разгон по полному профилю». Лучше всего об этом говорили виноватые глаза моих товарищей. Со мной, по-видимому, разговор будет в машине: Вербовецкий берег мой авторитет. Лучше бы, конечно, уже здесь, на площадке.
Влетело мне и в машине и в карьере: опытный глаз подполковника нашел-таки безобразия, и всюду – до обидного бесспорные. Работаешь, работаешь – вроде бы все в порядке, а приедет свежий человек…
Все же на одном деле «отыгрался» и я.
– Кладите его сюда, – сказал Вербовецкий солдатам, когда они выгружали тот самый бочонок. «Сюда» – это метрах в пятнадцати от того места, где мы стояли. – Положите, товарищ Стукань, на него двести граммов ВВ и, пока тут готовят очередной подрыв, уничтожьте. Посмотрите на ваш «фугас»… (Это уже в мой адрес.)
– Ну уж нет, товарищ подполковник, – возмутился я. – Вы как хотите, а я около этого бочонка стоять не буду. Я лучше в укрытие. И вам советую. Не зря ведь я ковырялся. Есть там взрыватель. Вот увидите, есть.
– Ну хорошо, – сказал «шеф». – Положите его в карьер.
С мнением специалистов он считался. А я позаботился о том, чтобы солдаты уложили эту штуку несколько в стороне от общей кучи – для наглядности…
Даже на расстоянии было видно, как убедительно сработал «бочонок». Черный дым мощного взрыва потянулся к небу – мы с Толей Стуканем переглянулись…
Потом уже мы примерно установили, что «бочонок» предназначался немцами для подрыва всего склада, и провод, с которым я возился, действительно имел к нему прямое отношение.
* * *
Работы по очистке от боеприпасов разрушенных подвалов Знаменского дворца приближались к завершению. Приезжавший к нам несколько раз Вербовецкий внес струю какой-то особо бодрой организованности. Да и людей наших будто подменили.
Особенно разительную перемену я заметил в Ландыреве. Он стал молчаливее, сдержаннее, даже осунулся. От ухарства не осталось и следа. Правда, его веселая натура иногда требовала выхода. Но было в этом теперь, совсем другое: какое-то нерастраченное детство, что ли…
Нам очень досаждали газетчики. На последнем этапе разминирования некоторые из них буквально не давали проходу: лезли туда, куда не следует, мешали. Не слишком приветливый Сурта иногда из себя выходил, видя, как какой-нибудь фоторепортер, не считаясь с нашими строгими правилами – даже офицерам запрещалось разговаривать в подвалах на неслужебные темы, – пытается сфотографировать солдата прямо в отсеке.
– Кто разрешил?! – кричал в таких случаях комбат на начальника оцепления. – Я вас спрашиваю, до каких пор вы будете пропускать посторонних?
И тут Ландырев придумал «выход из положения». Ночью, тайком, он зарыл на дороге, ведущей от пропускного пункта к дворцу, несколько учебных мин, а в обеденный перерыв, когда особенно силен был наплыв непрошеных гостей, неожиданно «обнаружил» их на глазах у изумленной публики. Эффект был потрясающий: толпа значительно поредела.
Комбат, не терпевший вообще никаких проделок, на сей раз нахмурился только для виду. Добродушное «Борис Николаевич» вместо почти всегдашнего «товарищ лейтенант» с полной очевидностью показывало, что Сурта был доволен.
* * *
– Тут какая-то коробка пластмассовая… – позвал меня младший сержант Мельников. – Смотрите…
Через несколько минут все вместе мы разглядывали небольшой, но массивный пластмассовый ящичек, закрытый крышкой с плотно вкрученными в нее ржавыми шурупами. Один угол крышки треснул. Повернув это место к солнцу, Стукань попытался заглянуть внутрь.
– О, так она с детонирующими устройствами! – Он чуточку оттянул крышку на себя. – Раз, два, три… Пять рядов, а по ширине – то ли семь, то ли восемь…
– Сорок штук… – с трудом разобрал Мельников еле заметные на темной пластмассе буквы.
– Тащи отвертку, – приказал Ландырев своему заместителю.
Юричев бросился к автомобилю.
– Подождите, – насупился комбат, – вечно торопятся. Пусть вон пиротехник еще посмотрит.
Я и так уже медленно и осторожно ощупывал коробку. Внимание мое привлек один из шурупов, ввинченных в угол с трещиной. Он вышел из своего гнезда, по сколу нырнул в коробку и, прорвав войлочные прокладки, улез куда-то в глубину.
– Дай-ка я еще взгляну, – попросил Толя Стукань. – Слушай, а ты знаешь, он в капсюле, зараза… – Мы оба распластались для удобства на земле. – Видишь, вон там белеет краешек? Видишь? Теперь смотри выше… Что это такое?
– Прокладка под капсюлем-детонатором…
– Верно. А конец шурупа куда делся?
– Ну, что там у вас? – уже нетерпеливо спросил Владимир Парфенович.
– Там, товарищ майор, образовался собственный взрывной механизм. И без предохранительных устройств, – почему-то весело доложил Стукань. – Верно я говорю?
– Верно. Понимаете, Владимир Парфенович, шуруп вошел прямо в гнездо капсюля-детонатора…
– Глубоко?
– А кто его знает? Разве измеришь… Может, он миллиметра три до капсюля не достает, а может, и три микрона. Не разглядеть. И крышку снимать нельзя: надавишь отверткой…
– Ну и что будем делать?
– Где-то здесь надо рвать…
– Мм… Да… Давайте отнесем на берег залива, – решил майор. – Эх, ты, время уже выходит, – спохватился он, – сейчас жители пойдут. Борис Николаевич, позвони быстро на оцепление – скажи, чтобы пока в зону никого не пускали. Кто понесет?
– Разрешите я, – вызвался Юричев.
Я знал, что Юричев малый решительный. Этой зимой на занятиях по практике подрывных работ один солдат из его отделения, первый раз увидев в своих руках настоящую толовую шашку с дымящимся шнуром и капсюлем, до того испугался, что вместо того, чтобы положить ее на землю, а самому уйти в укрытие, бросился с нею бежать. Юричев не растерялся, кинулся за ошалевшим парнем и буквально за секунду-две до взрыва вырвал у него из сведенных от страха рук шашку.
Да, Юричев хорош. Но горячий, нетерпеливый. А с этой коробкой надо шагать ритмично и медленно и нести ее, как полный стакан драгоценной влаги. И это по камням, по лесной тропинке.
– Нет, – сказал комбат. – Вы, Юричев, идите и подготовьте средства взрывания. Понесут старший лейтенант Стукань и пиротехник.
И «поползли» мы с Толей, страхуя друг друга от падения, по выбоинам, по кочкам, до «самого синего моря»…
Взрыв был мощным. Огромный, тонны в полторы весом, стальной колпак от бывшей немецкой береговой установки, привернутый к железобетонной плите шестнадцатью толстыми болтами, срезало, будто ножом, и, словно перышко, отбросило далеко в сторону.
* * *
Вот так и закончилась наша работа в Петродворце…
Из архивного дела
Письмо первое
«Министерству Вооруженных сил Союза
ССР от бывшего гвардии сержанта в настоящее
время инвалида О. В. 2-й группы Пыхина
Григория Филипповича.
Товарищ Генерал или Полковник!
Я прочитал одну статью в «Уральском следопыте» про мины. И сразу вспомнил что когда я был на фронте в районе Старой Руссы в 1942 году, то мы тоже одну мину закопали в землю которая взрывается только по проводам машинкой. Эта мина предназначалась, когда пойдут танки. Но вот в сентябре месяце 1942 года немец пошел в наступление, а перед тем как пойти в наступление он сильно обстреливал из минометов. Утром когда немец пошел на наши передовые окопы я в это время машинку подключил к проводам, но мина не сработала, потому что провода наверно были оборваны. И в этот же день меня ранило. И я думаю, что эта мина и в настоящее время лежит в земле. А как рассказывали саперы они заложили мину на 500 кг. Это место я сейчас вспоминаю и найду если бы была карта района Старой Руссы или бы сам смог выехать на то место. А может эта мина уже извлечена из земли…
С уважением бывший гвардии сержант Г. Ф. Пыхин.
Свердловская обл., …район, деревня…».
Резолюция:
«Тов. Демидову. Проверить по актам, архивам, картам. Доложить. Выслать тов. Пыхину схему».
Письмо второе
«Товарищ Генерал!
Получил сегодня то есть 13.1.62 года Вашу схему на 1 листе. Схему всю просмотрел, но не нашел тот участок фронта на котором я был участником. Вы может меня в этом еще поставите виновником, мол нечего делать – и пишешь. Нет, я пишу все правильно. Но вот этому периоду прошло почти уже 20 лет. А мне тогда было только 19 лет. Когда получил Ваше письмо я почти всю ночь не спал и все думал, где я был и все же вспоминаю, деревня была как помню Козлово или Козлова. У этой деревни идет река, какая – не помню и притом недалеко проходил тракт как будто бы на Ленинград. Тракт был устлан камнем, и он тогда уже зарос травой. Дер. Козлово была вся разбитая и в этой деревне стоял санбат, куда и меня доставили после ранения. А местность ту хорошо помню куда зарывали этот фугас, фугас остался там и не взорван. Нас многих тогда вывело из строя, кого убило, а кого ранило, я вот остался раненый. Я сейчас нарисую схему как умею, где был и в котором месте фугас.
С уважением к Вам бывший гв. сержант Пыхин».
Письмо третье
«Здравия желаю, товарищ Генерал!
Получил Вашу схему деревни Козлово. Я ее хорошо даже помню, а остальные деревни и села почему-то не помню. Но от деревни Козлово км 7 не более есть лог, а за логом пашни, где я Вам ранее рисовал схему. Вот в том месте. Вы конечно за беспокойство извините, но на картах-схемах я видимо разбираюсь плохо. Что в настоящее время делать? Я даже с ума схожу насчет этого фугаса. Вот уже прошло 20 лет. Посоветуйте что делать в настоящее время, а я думаю, что фугас лежит в земле. Дайте точный мне ответ.
Бывший гвардии сержант Пыхин».
Записка,
лежавшая на моем столе
«В. И.! Меня не будет. Неожиданно приехал Пыхин (помнишь, тот «бывший гв. сержант»?). Мы – в Старой Руссе. Привет. Марков».
Акт
18 июня 1962 г. Совхоз «Первомайский»
Мы, нижеподписавшиеся, представители войсковой части №… с одной стороны, гражданин Пыхин Г. Ф. и представитель совхоза «Первомайский» Грунин И. В. – с другой, составили настоящий акт в том, что сего числа группой разминирования войсковой части №… произведено разминирование участка местности, где, по заявлению гражданина Пыхина Г. Ф., в 1942 году был зарыт фугас.
В результате работ было обнаружено, извлечено и уничтожено:
Взрывчатых веществ (аммотол и тротил – 400 кг).
Стандартных зарядов – 1 (один).
Электродетонаторов с саперными проводами – 2 (два).
При производстве работ материального ущерба госорганизациям и частным лицам не причинено.
Подписи…»