Виктор Елисеевич Дьяков
Дорога в никуда. Книга вторая
– И опять не совсем так, – покачала головой Ольга Ивановна. Ведь эта условно ее назовем новая интеллигенция, которая сейчас воспитывается на песнях Высоцкого, она еще учится в школах и институтах, а кто уже выучился, занимают пока что низшие руководящие должности. Но пройдет время, кто-то из этих поклонников дорастет до больших чинов в области культуры, политике. Будет к тому времени жив или нет Высоцкий, даже не имеет значения, потому что выросшие на его песнях будут еще долго его громко славить уже с высоты своих должностей. То, что его ненавидит нынешняя власть, вовсе не означает, что он будет столь же неугоден следующему поколению начальников. В чем вы правы, так это в том, что число его поклонников, конечно же, будет сокращаться со временем, но пока в среде нашей интеллигенции будет преобладать, если так можно сказать, ее люмпен-разновидность, его творчество будет очень широко востребовано. – Ольга Ивановна, с легкой улыбкой снизу вверх смотрела на Федора, силящегося вникнуть в смысл ее рассуждений. – Вы, наверное, думаете, вывалила тут какой-то ворох зауми, а вам, наверное это совсем и не надо.
– Нет, почему же, мне это очень интересно, – поспешил заверить, что все осознает и понимает Федор, хотя на самом деле услышанное изрядно сбило его с толку.
– Извините, но мне пора. И еще, если то, что я вам сейчас сказала противоречит вашему мировоззрению, не берите в голову, забудьте… Всего хорошего, рада была познакомиться, – распрощалась учительница.
Когда Федор, в состоянии глубокой задумчивости, наконец, подошел к машине, прапорщик стал ему недовольно выговаривать:
– Чего ты там с этой училкой, так долго трепался? Она же совсем не в твоем вкусе. Ты же как Анька твоя баб любишь, чтобы корма была большая и как у нас на Украине говорят, титьки як видра. А тут и стара для тебя, и як дробына.
Федор не отреагировал на эту скабрезность. Он молча залез в кабину и дал команду водителю ехать на «точку»… С того дня, как и после того разговора со сторожихой, многое изменилось в его восприятии окружающей действительности. Окончательно изменилось и отношение к своему прежнему кумиру Владимиру Высоцкому, хотя внешне он продолжал оставаться его поклонником и с удовольствием слушал его песни.
Все эти «просмотренные» одна за одной серии воспоминаний совсем отбили сон. Ратников понял, что если он и дальше станет размышлять в том же направлении, то вообще не заснет. Надо было вспомнить что-то более приятное, простое, не требующее напряженных раздумий. И таковое довольно скоро проявилось в сознании, воспоминания куда более свежие. То случилось где-то уже в самом начале восьмидесятых летним днем. Ратников по службе поехал в управление полка и на центральной площади Серебрянска вдруг увидел чем-то знакомого ему человека. Этот лысый мужик прохаживался по площади и с пристальным любопытством посматривал по сторонам. Ратников заехал на площадь буквально на пять минут, чтобы захватить с собой на «точку» одного из полковых офицеров, проживающих там рядом. Он бы не вспомнил, что это за человек, если бы к нему время от времен не подходили люди, в основном женщины, и не просили автограф. И только тут до Ратникова, тогда еще майора, дошло, что это не кто иной, как Юрий Сенкевич, знаменитый путешественник и телеведущий популярной передачи ЦТ «Клуб кинопутешествий». Сенкевич, видимо, наслышанный о красотах Южного Алтая приехал снимать телефильм для своей передачи. Фильм он снял и показал в «Клубе кинопутешественников» где-то полгода спустя. Это воспоминание переключило Ратникова на мысли об уникальной природе места, где он жил последние двадцать лет своей жизни, успокоило и, наконец, он смог уснуть.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ: ВНУЧКА АТАМАНА
Это память опять от зари до зари,
Беспокойно листает страницы…
М. Дудин
1
Поселок Новая Бухтарма располагался на наиболее широкой полосе земли, что осталась от Долины после разлива водохранилища. Если старая, или Усть-Бухтарма являлась головной станицей, центром всего Бухтарминского края и волости, то Новая Бухтарма представляла столь часто встречающийся в советской действительности рядовой рабочий поселок. Ядро поселка образовали около двух десятков блочных жилых пятиэтажек с центральным отоплением и соответствующими удобствами и несколько двухэтажных сборно-щитовых, в которых размещались поссовет, милиция, клуб, отделение связи, дом быта, баня, неподалеку довольно большая кирпичная школа. В благоустроенных пятиэтажках, как правило, проживало цемзаводовское и поселковое начальство, некоторые учителя, инженерно-техническая интеллигенция и рабочие, которые многолетним усердным трудом и соответствующим поведением заслужили право на эти квартиры. В основном же, процентов семьдесят жителей поселка ютились в невзрачных квартирах в одноэтажных щитосборных домах и таких же бараках.
Цементный завод находился в непосредственной близости от поселка, у самых гор. Его трубы дымили день и ночь, выбросы оседали в основном на поселок и вдоль водохранилища. Стеной нависающие над остатками Долины горы не давали тем выбросам распространяться в сторону. За двадцать лет существования завода ухудшилось не только состояние окружающего воздуха, но и пришла в почти полную негодность земля, пропитавшись цементной пылью. На этой, ставшей пепельно-серой почве, мало что вырастало. Лучше всех это знали владельцы дачных участков, которые завод выделял своим рабочим чуть ниже по течению на берегу водохранилища. Знало и руководство совхоза Бухтарминский. Потому его основные поля располагались не на побережье, а выше в горах. Владения совхоза простирались почти до самой воинской части, где начинались земли совхоза Коммунарский. Директором совхоза Бухтарминский являлся внук первого казаха-коммуниста Бухтарминского края Танабаева. Председателем тогда еще колхоза был и его отец, сын бывшего батрака Танабая, уверовавшего в советскую власть и возглавившего первый колхоз в Усть-Бухтарме. И вот теперь по наследству уже совхоз возглавил третий Танабаев.
Совхозом «Коммунарский» руководил директор Землянский и руководил весьма успешно. «Коммунарский» являлся передовым хозяйством, Землянский не раз удостаивался всевозможных наград, имел ордена «Ленина», «Трудового красного знамени», «Знак почета». Конечно, земля в «Коммунарском» была лучше, чем в «Бухтарминском», но не настолько, насколько рознились показатели этих двух совхозов. По сути, между совхозами-соседями должно было быть обычное социалистическое соревнование. Но такового не было, и быть не могло. Тем не менее, вопрос о снятии с должности Танабаева, так же как в свое время и его предков не стоял никогда. Основной причиной стало то, что в его лице торжествовала старая большевистская идея, взятая из слов пролетарского гимна: «кто был ничем, тот станет всем». Вот и поднимали Танабаевых на «щит», как одно из наглядных достижений советской власти. О нынешнем директоре тоже писали в газетах и книжках, с ним фотографировались писатели, космонавты, иностранные гости, восхищались биографией его семьи. Но, вот о том, что в его совхозе из года в год средняя урожайность не превышала 10-15 центнеров с гектара, а в соседнем Коммунарском была 20-25… про это не писали и не афишировали.
С утра 3-го декабря, едва Ольга Ивановна появилась в школе, её вызывал директор… С тех самых пор как Ольга Ивановна, до 1983 года носившая фамилию бывшего мужа, вдруг стала Решетниковой и уже не таясь объявила, что истинным местом ее рождения является не дальневосточный детдом, как значилось во всех анкетах, а китайский город Харбин, и что она вовсе не сирота от рождения… К столь неординарным поступкам Ольгу Ивановну подтолкнула целая череда обстоятельств, в основе которых лежали довольно безрадостные для нее события. Сначала она развелась с мужем, электротехником работавшем на цемзаводе, отказавшимся дальше жить в таком, по его мнению, гиблом месте. Впрочем, муж уехал к себе на родину в Барнаул еще в 1977 году. Годом позже окончил школу ее сын Сергей, поступил в Новосибирский электротехнический институт, окончил его, служил двухгодичником в армии в Красноярске и после окончания службы там же остался жить и работать. Получилась так, что она фактически уже второй раз за жизнь потеряла семью.
Явить миру свое «истинное лицо» Ольга Ивановна решилась после того, как умер Брежнев. Момент «явления», как ей казалось, она выбрала верно. В восьмидесятых годах резко упал уровень снабжения во всей области. Люди, образно говоря, все более «клали зубы на полку». Многие из старожилов, живших в этих местах из поколения в поколение, начали вспоминать рассказы своих родителей, дедов, о том цветущем крае и сытой жизни, которые были здесь когда-то. На поверку оказалось, что не так уж мало в поселке и окрестных деревнях осталось и истинных свидетелей той жизни, стариков и особенно старух 70-ти – 80-ти лет. То есть людей, родившихся еще до революции и даже учившихся в усть-бухтарминском высшем начальном станичном училище, в котором преподавала мать Ольги Ивановны, Полина Тихоновна…
Ольга Ивановна прошла на второй этаж в кабинет директора. В приемной поздоровалась с секретарём, бойко стучавшей на пишущей машинке пожилой женщиной, лицо которой при этом осветилось дежурной улыбкой.
– Зачем вызывает, не в курсе? – с бесстрастным лицом осведомилась Ольга Ивановна, зная истинную цену улыбки секретаря директора, первой школьной сплетницы.
– Вроде хочет, чтобы вы помогли елку для школы достать, – шепотом, косясь на дверь директорского кабинета, поведала секретарь.
Директор встретил ее в тон секретаря, той же подобострастной улыбкой:
– Ольга Ивановна, голубушка, – директор, рыхлый круглолицый толстяк пятидесяти пяти лет, поднялся ей навстречу из-за стола. Над столом обязательный портрет Ленина. Когда после смерти Брежнева генсеки стали умирать со скоростью раз в полтора-два года, он и решил «повесить» Ленина, чтобы часто не дергаться. – Я вас очень прошу, сходите в Поссовет, вы же с Караваевой подруги. Попросите у нее, когда поедут в тайгу рубить елки для ДК, детсада и других административных учреждений, чтобы и нам срубили, большую, в актовый зал. А то неудобно, который год новогодний утренник под сосной проводим. Новый год положено с ёлкой встречать…
Ольга Ивановна недовольно нахмурилась – по таким пустякам «напрягать» председательницу Поссовета, хоть она и была ее лучшей подругой, не хотелось, что она и обозначила в тоне своего вопроса:
– И что… это прямо сейчас надо сделать?
– Ну, а когда же, голубушка? У вас же сейчас по расписанию два «окна» подряд. А с автобазы, я узнавал, где-то на будущей недели под «Федулин шыш» специально машину отправят за елками.
В близлежащих перелесках и на этом, и на другом берегу водохранилища ели не росли, только сосны. Потому за елками перед каждым Новым годом централизованно отправляли автомашину за шестьдесят километров в горы, в тайгу. Там рубили в основном молодые елочки, которые и продавали населению через поселковый хозяйственный магазин. Ну, а для официальных учреждений срубали несколько больших капитальных ёлок. Вообще-то школа имела свою «квоту» среди тех учреждений, но после того как председателем Поссовета избрали Марию Николаевну Караваеву, бывшую учительницу поселковой школы, в свое время очень сильно конфликтовавшую с директором… В общем, при Караваевой школе уже большие елки или не доставались вообще, или доставались такие, которые в актовый зал стыдно поставить, лучше уж где-нибудь поблизости подходящую сосну срубить, что и делал директор, доезжая до ближайшего перелеска на своем «Москвиче».
Мария Николаевна Караваева была на десять лет моложе Ольги Ивановны. Когда она в конце шестидесятых прибыла в школу на отработку диплома после окончания института, Ольга Ивановна, к тому времени уже достаточно опытный педагог ее опекала. С тех пор меж ними установились добрые приятельские отношения. В отличие от Ольги Ивановны, у Марии Николаевны с происхождением все было в порядке, и она этим пользовалась, не брезгуя делать возможную в провинции карьеру. Конечно, не осталась бы Караваева в поселке, предпочтя после отработки диплома «подняться» на областной уровень, если бы не вышла здесь за снабженца с цемзавода. Со временем ее муж стал начальником отдела снабжения завода, что тоже помогло Марии Николаевне со школы «перепрыгнуть» аж в Поссовет, да не просто, а в кресло председателя. Примечательно то, что ее свекровь, старуха-долгожительница и местный сторожил, аж 1906 года рождения, в свое время училась в Усть-Бухтарминском высшем станичном училище и узнав, что Ольга Ивановна является дочерью ее собственной школьной учительницы, научившей ее читать и писать… В общем, связаны Ольга Ивановна и Мария Николаевна оказались многими «нитями».
Ольга Ивановна спустилась в вестибюль, навстречу, здороваясь и уступая дорогу, шли ученики. В основном это были болезненного вида, бледные мальчишки, девчонки, подростки. Впрочем, если у младших школьников худенькие лица и тонкие шейки вызывали жалость, то у некоторых подростков ущербный внешний вид сочетался со злыми глазами, на их щеках играл нездоровый румянец. То было вызвано не столько воздействием ущербной экологической обстановкой и наследственностью, сколько употреблением алкоголя «домашнего» производства и курением дешевой, а потому плохой «дури». Эту моду, курить анашу, завезли молодые новобухтарминцы, отслужившие в Афганистане. На учеников Ольга Ивановна смотрела спокойно. Она привыкла к этим мальчикам с хилыми грудными клетками и узкими плечами, к этим девочкам в основном без признаков груди и бедер… Но вот, невольная улыбка тронула губы старой учительницы – это в двери ввалились школьники из воинской части и впереди… Как не нарадоваться на такого красавца, Игорь Ратников – десятиклассник, ростом и статью выделялся изо всех. Похоже, не было глаз, которых бы он не привлекал к себе, завистливых и восхищенных. На ходу расстегивая куртку по пути к раздевалке, Игорь увидел Ольгу Ивановну…
– Здрасте, Ольга Ивановна! Там мой папа приехал, хочет с вами поговорить. Он сейчас сюда придет, – выполнив поручение отца, Игорь побежал сдавать куртку.
Ольга Ивановна посмотрела через большое окно вестибюля на школьный двор. У машины с будкой, привозящей «военных» школьников, стоял высокий подполковник в хорошо подогнанной шинели, с широкими и неестественно прямыми плечами, которые казались прямее, чем на самом деле, благодаря твердым металлическим вставкам в погоны. Рядом с ним стоял, переминаясь, похожий на длиннорукую обезьяну, среднего роста прапорщик Дмитриев, тоже хорошо знакомая Ольге Ивановне личность, ибо четырнадцать лет назад он окончил эту же школу. Она не стала ждать Ратникова, а одела пальто, старое, но хорошо сохранившееся с неброским искусственного меха воротником, и сама подошла к военным:
– Доброе утро Федор Петрович, здравствуй Валера. Вы хотели со мной о чем-то поговорить? – она обратилась к подполковнику.
– Здравия желаю, – молодцевато приложил руку к шапке и чуть поклонился Ратников.
– Здравствуйте Ольга Ивановна, – суетливо зашевелился, будто ему что-то изнутри мешало спокойно стоять, Дмитриев, и поспешил сделать шаг назад и чуть в сторону, словно хотел спрятаться от своей бывшей учительницы, за своего нынешнего командира.
– Да, если у вас найдется для меня немного времени, – произнес подполковник, окидывая взглядом невысокую, хрупкую пожилую учительницу в дешевом пальтишке, и отмечая про себя, что ее фигура совершенно не изменилась с того самого памятного дня в 1970 году когда он с ней разговаривал на «поэтическую» тему.
Этот взгляд перехватила Ольга Ивановна и поняла его по своему… «Да, я одинокая, немолодая, бедная и не могу так одеваться, как ваша жена», – скорее почувствовал, чем прочитал Ратников в этом ответном взгляде, невольно смутился и отвел глаза. Ольга Ивановна и прочие школьные учителя, как и родители поселковых школьников, все были свидетелями случавшихся иногда приездов в школу жены командира воинской части. Они во все глаза смотрели, на это зрелище, как из будки величаво сходит, поддерживаемая под руку старшим машины с одной стороны и водителем с другой эта… Нет, расфуфыренной Ратникову, как ее за глаза звали поселковые бабы, конечно же, из зависти, назвать было нельзя, тут нужно совсем иное определение. Особенно шикарно подполковничиха смотрелась зимой. Она приезжала, то в пальто с огромным воротником из черно-бурой лисы, то в приталенной импортной шубе из блестящего меха, то в пальто с воротником из ламы, то в дубленке из монгольской овчины. Причем к каждой из этих одежд у нее имелась своя особая шапка или шикарный зимний платок. Подобного разнообразия зимнего гардероба, наверное, не имелось даже у жены директора Цемзавода. При этом она так шла, так несла себя. И потом, когда уже в школе эти шубы, пальто, или дубленка были сняты, тут уж мужчины аж жмурились – настолько одновременно удачно и вызывающе подчеркивали импортные платья, юбки, кофточки, сапоги… изобильные и ладные формы подполковничьей жены. А у Ольги Ивановны возникали ассоциации со строками из стихотворной поэмы любимого ее Павла Васильева:
Охают бедра.
Ходит плавно
Будто счастьем
Полные ведра не спеша
Проносит она.
Будто свечи жаркие тлятся,
Изнутри освещая плоть,
И соски, сахарясь, томятся,
Шелк нагретый боясь проколоть.
И застегнут на сотню пуговиц
Этот душистый телесный клад.
– Да, умеет одеваться, – констатировали факт учителя-женщины, а наиболее завистливые добавляли. – Имеет возможность достать. – А Ольга Ивановна, добавляли уже не в слух, а про себя. – И воздухом не таким дышит, и кушает не как мы тут, и муж у нее такой…
Ратников мгновенно переборов смущение от «столкновения взглядов», перешел к делу:
– Извините, мне надо с вами кое-что обсудить.
– Вы, наверное, хотите поговорить со мной об успеваемости Игоря по моему предмету? – высказала наиболее вероятное Ольга Ивановна.
– Нет-нет… я не насчет детей. У меня к вам не совсем обычная просьба. Прошу вас, уделите мне минут пятнадцать-двадцать, и желательно, чтобы нас никто не услышал, – нагнал некой таинственности подполковник.
– Вы меня тоже извините, но у меня сейчас дела, я должна отлучиться в Поссовет, и сколько там пробуду, не знаю, – ответила Ольга Ивановна, не в состоянии даже примерно догадаться, что за дело к ней вдруг нашлось у подполковника.
– А мы подождем. Давайте мы вас до Поссовета подбросим, а потом назад привезем. Вы, не против?
– Если вас это действительно не затруднит… спасибо.
Дмитриев тут же выдвинул лестницу, а подполковник галантно предложил руку, на которую Ольга Ивановна благодарно кивнув, оперлась, поднимаясь в будку.
2
– С какой нуждой Ивановна? – Мария Николаевна отделила озабоченное лицо от телефонной трубки, которую, тем не менее, продолжала слушать.
– С просьбой Маша, с просьбой, с чем же еще к тебе сюда ходить, – отвечала Ольга Ивановна, снимая пуховой платок и усаживаясь напротив председательницы.
– Ты бы хоть раз просто так, поболтать зашла, – изобразила недовольную мину Мария Николаевна, небрежно кладя трубку на аппарат. – С просьбами ко мне и без тебя тут целыми днями ходят. У меня от них и так голова кругом идет. Вода, уголь, дрова, текущие крыши… Бес попутал, на эту чертову должность согласиться, совсем не бабье это дело.
– Так откажись, – с усмешкой посоветовала Ольга Ивановна.
– Поздно, Ивановна, сейчас уж впряглась в воз, просто так из этих оглобель не вывернуться. Номенклатура, даже такая захудалая как моя должность, это знаешь такая трясина, она живой не отпустит, нет. А ведь все это ты меня тогда с толку сбила. Если бы ты тогда сказала, не ходи Машка, я бы и не пошла, а теперь вот… и пути назад уж нет.
– Да брось ты Маш. Что я не помню, как ты еще в школе говорила, хоть куда, только из этого школьного гадюшника ноги унести. Забыла что ли? – Ольга Ивановна расстегнула пальто.
– Ох, и не хочу вспоминать, как вспомню, так вздрогну. Поверишь, до сих пор как директора вашего встречу, так от одного его вида поганого на весь день настроение портится. Не знаю, как ты столько лет там выдерживаешь, этот педколлектив терпишь, пропади он пропадом, серпентарий чертов, – Мария Николаевна сделала жест рукой, словно отмахивалась от жалящего насекомого. – Ладно, говори, с чем пожаловала, да еще с таким мощным эскортом. Гляжу, тебя на машине привезли, сам командир воинской части, – всматриваясь в окно, откуда видна была военная машина, председательша говорила с легкой иронией.
– Ой, Маш… да это как-то случайно получилось. Собралась к тебе идти, а ему что-то надо от меня, не пойму чего. Ну и предложил, давайте подвезу, – с некоторым смущением пояснила Ольга Ивановна.
– А чего ты теряешься? На твоем месте, будь я одна, я бы такого подполковничка мигом охомутала, – бедово сверкнула глазами председательница.
– Ну, ты, это ты, а я – это я. Да и о чем тут говорить, я против него старуха. А потом ты, наверное, забыла какая у него жена.
– О, да… Это верно. Таких баб тут у нас во всем поселке не сыскать. Конечно, одевает он ее, но там есть и на что одевать, – с оттенком зависти проговорила Мария Николаевна.
– Да ну тебя Маша. Вроде умная серьезная баба, на такой должности сидишь, а не перебесилась до сорока лет, черти что на уме, – с улыбкой отмахнулась Ольга Ивановна. – Давай-ка о деле поговорим. Я к тебе, собственно, вот с чем. Вы машину к Федулину Шишу планируете за елками посылать?… Ну так и для школы одну хорошую, большую, чтобы в актовый зал поставить.
– Извини Ивановна, лично для тебя, все что смогу, а для этого гада ничего не сделаю. Пусть сам топор берет, едет и рубит, и чтобы его там волки или медведь задрали, сволочь эту, – незамедлительно отреагировала председательница, давно уже ненавидевшая директора школы.
Это случилось четыре года назад в ноябре 1982 года, вскоре после смерти Брежнева. Тогда только избранная председателем Поссовета Мария Николаевна, пригласила на званый банкет в поселковый ДК своих бывших коллег из школы и наиболее влиятельных, высокопоставленных людей поселка. Присутствовали директора цемзавода, рыбзавда, совхоза, и прочие всевозможные местные начальники. Не понятно, что ударило тогда в голову Танабаеву, наверное, невысокого качество шампанское алма-атинского производства, а может ему, единственному за столом казаху, захотелось чем-то выделиться. Ни с того, ни с сего директор совхоза вдруг начал хвастать. Нет не успехами его совхоза, которых не было, он заявил, что является в поселке единственным потомственным начальником, так как получил свой пост как бы по наследству, и является советским руководителем уже в третьем поколении.
– А вот ты Василий Степаныч, скажи, кем был твой отец? – обратился он к директору рабзавода, чем привел его в полное замешательство, ибо тогда еще Василий Степанович считался вроде бы сыном мифического красного партизана, погибшему в боях с белобандитами. Старик подумал, что Танабаев каким-то образом раскопал правду о его истинном отце и со страха едва не потерял дар речи. Но тот, тут же и развеял эти страхи, не дожидаясь ответа, выразил свою версию:
– Ты знать его не знаешь, кто и что он. А у меня дед один из первых местных коммунистов, и первый председатель местного колхоза, отец первый председатель совхоза. Понимаешь, что это такое? Это дииинастия…
С тем же вопросом захмелевший Танабаев стал докапываться до других приглашенных. Естественно никто такой родословной как он похвастать не мог, все, что называется, оказались начальниками в первом поколении, происходили из семей простых рабочих, крестьян или мелких служащих. Да и перед советской властью предки нынешних поселковых начальников особыми заслугами не отметились. Ну, и ко всему, большинство оказались пришлые, со стороны. Только трое кроме Танабаева: директор рыбзавода, заведующий автобазой, да начальник снабжения цемзавода являлись местными уроженцами. С происхождением Василия Степановича, опять же, с официальной точи зрения, все было ясно. Но и более молодые, зав автобазой и главный снабженец цемзавода, на приставания к ним с тем же вопросом Танабаева, тоже реагировали весьма странно, отнекивались, жаловались на память и старались как можно скорее отойти от надоедливого директора совхоза. В конце-концов со своим вопросом Танабаев подсел и к новоиспеченной председательнице поссовета…
Танабаев, как потом выяснилось, считал чуть ли не личным оскорблением, что на такой важный пост назначили женщину, вчерашнюю училку. Ведь в казахских семьях женщина, по большому счету, вообще за человека не считалась, а тут… Пьяный, вызывающий тон, грубость, все это произвело сильное негативное впечатление на Марию Николаевну, тогда еще скромную и очень стесняющуюся своего избрания, и тем, что стала вровень с местной элитой. Ее муж, тот самый начальник отдела снабжения цемзавода, скрываясь от Танабаева, куда-то запропастился, и, естественно, за жену не вступился. Зато рядом оказался директор школы, с которым у Марии Николаевны уже сложились довольно натянутые отношения. Растерявшаяся Мария Николаевна на вопрос о происхождении даже не успела ответить, как в таких случаях отвечают обычно, что родители ее люди простые, но честные, работали от зари до зари, никогда ни чужого, ни государственного не брали… Но за нее, вдруг, стал отвечать директор школы, отлично знавший личное дело своей бывшей учительницы:
– Отец тракторист из уланского района, мать на ферме дояркой работала, а она сама, выучилась на стипендию от колхоза…
Танабаев, сам директор совхоза, не мог не знать, что посылаемые от совхоза стипендиаты в сельскохозяйственные и педагогические ВУЗы поступают фактически без экзаменов, и, как правило, это троечники. Раскачиваясь на стуле, уже не контролировавший себя, Танабаев громко расхохотался:
– Все ясно, я таких степендиатов уже несколько человек выучил… знаю я их… И тебе место на той ферме, где мать твоя работала… – он еще хотел что-то спросить, но не успел.
– А свое место ты хорошо знаешь?! – этот вопрос был задан с такой ненавистью в голосе и так четко, что его хорошо расслышали едва ли не все присутствующие. Его задала сидевшая рядом с новой председательницей ее подруга, немолодая учительница поселковой школы Ольга Ивановна Байкова.
Танабаев аж онемел от такой, как ему в тот момент показалось наглости, но тут же оправился, ответил как попавший в засаду горбатый Карпуша Жеглову из последней серии недавно показанного на Центральном телевидении фильма «Место встречи изменить нельзя»:
– А это кто еще тут гавкает? Я то свое место знаю, мой дед…
– Твой дед у моего деда в батраках из милости жил и его баранов пас!
В наступившей гробовой тишине Ольга Ивановна, невысокая, сухонькая, прямая как спица, гладко причесанная… с гордо поднятой головой удалилась из банкетного зала. Тогда никто ничего толком не понял, разве что Василий Степанович «просчитал», что нежданно-негаданно обзавелся родственницей, но он, конечно, не обмолвился об этом и словом даже в кругу своей семьи. А Ольга Ивановна вскоре принесла в Поссовет, где уже хозяйничала ее подруга, свои истинные метрики, выписанные в городе Харбине, справку о крещении из Никольского собора того же города… метрики и справка были необычные, написанные по-дореволюционному с ятями. Она попросила Марию Николаевну помочь вернуть ей девичью фамилию и заменить паспорт. Мария Николаевна не могла отказать, хоть и долго отговаривала. Уж очень эта фамилия, Решетникова, могла Ольге Ивановне повредить, ибо непосредственно ассоциировалась с белым офицером, расстрелявшим коммунаров, чей культ вот уже седьмой десяток лет насаждался здесь, в Бухтарминском крае.
После того банкете Танабаев притих. Но поползли слухи, теперь уже исходящие из уст еще живых очевидцев, несколько по иному трактовавшие историю знаменитого деда Танабаева, нежели в «растиражированной» официальной версии. Теперь уже все в округе узнали, что дед потомственного директора совхоза до своего «взлета» действительно батрачил у станичного атамана Фокина, и никогда не был никаким красным партизаном. Дальше-больше, и в ЧК он не служил, а был всего лишь нештатным осведомителем-стукачем и коммунистом стал уже гораздо позже, так сказать, по разнарядке – в волости срочно нужен был хотя бы один коммунист-казах из местных. Танабай подходил как никто: бывший батрак, бедняк, хорошо говоривший по-русски. Так он стал коммунистом. И в председателях в 30-м году он оказался по совокупности тех же причин: коммунист, казах, бывший батрак – живое олицетворение строки из «Интернационала». Всё это очень сильно ударило по престижу директора совхоза, и он, затаив обиду, не упускал возможности, чтобы расквитаться. Пытался «настучать» даже в обком партии. Видя, что районные и областные власти никак не воздействуют на, по его мнению, все более наглевшую «белогвардейку», Танабаев через свои связи организовал-таки приезд из Алма-Аты той самой комиссии с фронтальной проверкой. Одна из членов комиссии и спровоцировала Ольгу Ивановну. Но выгнать ее совсем из школы – это той комиссии оказалось не под силу. За Решетникову горой встали, прежде всего, в ОБЛОНО. Видимо, в Усть-Кменогорске сумели сделать определенную карьеру на ниве просвещения некоторые из потомков казаков 3-го отдела бывшего Сибирского казачьего войска.
Тут как раз продолжилась чехарда с генсековскими смертями – Андропов, Черненко. Ну, а когда Горбачев объявил свою Перестройку с Гласностью, тут Ольга Ивановна вообще в моду вошла, а главное и другие, произошедшие от казаков, новобухтарминцы начали о себе заявлять, что они тоже не Иваны и Марьи отцов своих и дедов не помнящие. К Ольге Ивановне стали наведываться, звать в гости и когда она приходила, доставали из сундуков старые, пожелтевшие фотографии, на некоторых из которых она узнавала и знакомых ей с детства по фотографиям из харбинских семейных альбомов, дедов, бабок, дядю, совсем юных отца и мать… Выяснилось, что еще живы несколько старух, успевших поучиться у ее матери, а муж ее подруги, тот самый начальник снабжения цемзавода, являлся внуком казака, служившего под командой её отца у Анненкова. В его семейном фотоальбоме оказалась фотография, запечатлевшая отправку станичной сотни на Семиреченский фронт в феврале 1919 года. На той сильно потрескавшейся фотографии священник с кадилом обходит строй казаков, держащих в поводу коней.
