Виктор Анатольевич Тарасов-Слишин
Ратибор. Капель первого круга
Глава 6. Василиск и Жарушко
Я исполнил всё, что дед Микула наказывал. Сутунки на ульи навесил и даже Корноухого бера проведал, которого снабдил парой зайчишек. Правда едва сам, не заинтересовал голодного хозяина! Со всеми делами, я разделался к двенадцати часам утра и в сопровождении своих шерстистых другов, повернул домой. Посему вскоре, мы вышли на Священную поляну к Перунову дубу, чтобы принесть Владыке гроз и молний, гостинец малый, так что беспечно расслабились и прозевали налёт!
Семаргл бежал впереди и нёс на загривке Питина. Я шёл следом, вдыхая луговые запахи и попутно разглядывал набухшие почки с первыми стрелками муравы. Которая наросла на лельном припеке, вдоль берега Кривого ручья. В общем щёлкал хлебалом и по сторонам не глядел. Как вдруг за спиной, раздался посвист могучих крыльев. Я оглянулся и замер! Поскольку увидел громадного аспида, летящего на нас!
Когда наши взгляды встретились, моя атма заледенела от страха, а в его расширившихся, васильковых глазищах, сверкнула злость! В следующий миг, останавливаясь, душегуб выпустил из когтей, свою жертву и пригнув голову к тулову, начал бить крыльями. Благодаря чему, на подлёте к Перунову дубу, он завис над поляной и недобро, зрел с высоты. Затем, вновь набирая ход, нападающий аспид, стремительно распрямил шею, распахнул пасть и прицельно харкнул огнём! Правда, спасительно промазал и лишь слегка, меня опалил.
Не понимая, как в моих руках, оказался лук со срезнем стрелы на тетиве, но с характерным свистом и точно в глаз, я стрелил окаянного змия! Посему крылатый василиск, взревел от внезапной боли и начал падать. Только дальше, я ничего не видел. Потому что сиганул далеко в сторону и споткнувшись, покатился колобком, невесть куда!
Правда, нежданно свалившись в студёные воды Кривого ручья, я быстро отдышался и пришёл в себя. Радуясь тому, что не ранен и жив! Поскольку болела, лишь обожжённая, правая щека, а из отражения вод, на меня взирал улыбчивый, но безбровый и опальный недоросль. Вскоре, я заслышал далёкий лай и поглядел через низкорослую гать, в сторону Навьего леса. Подле которого, я заметил Семаргла с Питиным. «Вот так защитнички! Текали на перегонки так, что обогнали звуки, собственных визгов! – с обидой, подумал я. – Ну что, теперь опомнились?! Бесстыжие хороняки!». Правда окликнуть сейчас, своих четвероногих друзей, я поостерёгся.
Крылатый змий, иначе Горний василиск или Огнедышащий аспид, это любимое творение, бога Велеса! Которого он создал на заре времен, похожим на мышь летучую, только во сто крат больше. Посему, вместо звериной шерсти, старый бог одарил василиска, радужной чешуей! «Интересно, что произошло? – тревожился я. – Когда за моей спиной, послышался грохот падения и хруст ломаемых веток?!». Что бы сие выяснить, я поднялся вверх, по пологому берегу ручья и глянул в сторону дуба.
В следующий миг, моё сердце затрепетало! Поскольку я увидел враждебного зверя, который сверзся к подножию, священного дерева и отчаянно пытался встать. Чтобы взлететь вновь, взмахнув могучими крыльями. Правда погодя тройку частей, агонизирующий аспид, уже не смог поднять головы. Поэтому беспомощно таращился на меня, моргая перепонкой, левого глаза. После чего захрипев и конвульсивно дёрнувшись, навечно затих.
В мгновенье ока, моя атма метнулась к освобождённой от змиевой участи, товарке. Которую родственно приобняла и затем, поспешно вспорхнув, предстала перед богиней Карной. От которой, благодарно приняла, свою новую долю и воротилась в душу. Поскольку дух отрока, порешивший Велесову тварь, по Родовым Поконам, перерождался. Таким образом, Азъ возродился вновь, обретая Рысий дух, Славянского парубка.
В следующий миг, от змиевой души, повеяло таким стойким и гнилостным смрадом, что спёрло дыхание! Из за чего, я, непроизвольно вздрогнул и удивлённо прошептал : «Неужели правда?! Азъ, стрелил аспида?!». После чего, слева от дуба, я заметил жертву аспида. Беспомощно протянувшего ноги, подсосного жеребёнка! Лежащего на боку и по всей видимости, нуждающегося в помощи! Однако сперва, я медленно приблизился к аспиду, чтобы удостоверится в его смерти и нашей безопасности. Внимательно осмотрев душегуба, я с удивлением обнаружил, свою стрелу. Которая по самое оперение, вошла в его левую глазницу! Вот почему Змий Горыныч, враз потерял соображение и падая, расшибся о священный дуб.
Да так сильно, что сломил правое крыло и пробил живот, крупными ветвями. Посему из рваных жил василиска, заливая радужную чешую и землю, выходила чёрмная руда. Саженях в девяти, от смрадного тулова, я заприметил обгорелые останки, своего лука из рогов горного козла. Который соорудил мне на вырост, дед Мирослав, ещё в посольской Таре. «Мне очень тебя жаль. – подняв и рассматривая огарки, тихо произнёс я. – Ведь ты помнил прикосновения рук, моих ныне покойных родовичей». Правда за минувшие лета, я сильно вырос и сей тужень стал для меня, ощутимо слаб.
Как вдруг, горбунок призывно захрапел и попытался встать. Поэтому мне, пришлось отбросить памятные огарки и поспешить на помощь. Обессиленный подкидыш, смотрел на меня по детски доверчиво и жалобно. При том, что на его боках, виднелись глубокие раны, от ядовитых когтей змия. «Ох! Его живот скорее промыть и зашить надобно! – взволнованно, подумал я. – Вот только в этом деле, азъ совсем не помощник. Поскольку для искусного врачевания, нужна лёгкая, Глаина рука!». Надумав нести подкидыша на хутор, я чаромысленно взглянул в его глаза, заговорив кровь и избавив от боли. «На какое-то время, сие поддержит малыша! – воодушевлённо подумал я. – Теперь, нужно поспешать!».
Пока я возился с найдёнышем, мои ушастые други, назад подоспели и принюхиваясь, бегали по поляне. Причём Семаргл, поглядывал на меня виновато, примирительно повиливая хвостом. В то время как Питин, безучастно сидел на его загривке и вылизывал лапу. Говоря без слов, всем своим видом: «Ничего не зрю и не ведаю. Мур-мяу!».
Глядя на своих сотоварищей и осторожно прикасаясь к ноющей щеке, я примирительно сказал: «Други мои, не винитесь! Поскольку нету вашей заботы в том, чтобы летучего змия зреть или хорониться подле него, ожидая смерти. Я сам виноват, что не заметил поганца! Сейчас мне нужно спешить на хутор, что бы спасти, выжившего игрунка. Однако вам, должно присматривать здесь, чтобы нечаянного змия, от лесного зверья сберечь. Покуда мы с дедом Микулой, сюды не воротимся. Уразумели?!». Засим, я водрузил тяжёлого горбунка на плечи и скорым шагом, отправился к нашему подворью. До которого, от Перуновой поляны, было совсем не далече, пару вёрст.
Глая копошилась во дворе, а деда Микулы, не было видно. Увидев жеребёнка на моих плечах, она удивленно вскинула брови и тревожно сказала: «Ратин! По што ты конька, таскашь на себе?! Нечай сей прибыток, потянет пуда на три. Сымай скорей! Небось ты его с ланью спутал, да по ошибке стрелил?». Глая подошла ближе, внимательно приглядываясь. «Никого азъ, не стрелил! Неужто вы не видите, что живой он! – отозвался я, стараясь не поворачиваться к Глае, припаленной стороной лица. – Сего несмышлёныша, Горний змий, в когтях на Перунову поляну принёс! Правда, как только коварный аспид, решил спалить меня в пламени, то скинул мальца на землю. Примерно с четырёх саженей! Как только он не зашибся!».
«Змий?! – прабабка серьёзно, поглядела на меня, – Не выдумываешь? Ведь их давно, во всём белом свете, не отыскать! Ладно, пущай так, но што потом сталось, куда он запропастился?». Мое тело ломило от тяжести, однако куда снимать ношу, пока было неведомо. «Издох, сей василиск смердящий и сейчас под Перуновым дубом лежит. Токма прежде, он мне лук памятный спалил!» – не удержавшись, в сердцах, пожаловался я.
«Скорее! Ложи его сюда, на чистую ряднину. Глядеть начну! – вдруг спохватилась и по военному строго, скомандовала прабабка. – Беги в терем, Ратин! Неси тряпицы чистые, вино в малой склянице и пучёк травы-здравицы. Всё на полке в сенях найдёшь. В горницу загляни, кликни Микулу Гурьяныча! Пущай Серка запрягает, по змиеву душу ехать. Поспешай!». Когда я осторожно снял, малыша с плеч, то сразу понял, причину Глаиной горячки. Поскольку яд аспида, попал в кровь горбунка и теперь он, начинал засыпать, вечным сном. Посему не мешкая, я ринулся в дом .
Вокруг конька, началась деловитая суматоха. Я кипятил воду и заваривал травы, а Глая промывала и обрабатывала раны. Которые затем, аккуратно зашила. Вот только на лечении души, исцеление жеребёнка, не закончилось. Поскольку моя прабабка, не только травный лекарь и врачеватель, но также искусная волошица! Так что, нашёптывая и поводя руками над жеребёнком, Глая уверенно освободила его дух, от страшных воспоминаний неволи.
К тому времени, когда прабабка закончила исцеление малыша, Микула запряг Серка в телегу. В которую положил три лагушка, лопату и топор с веревками. Затем не трогая возжи, гаркнул: «Серко, пшёл! Тяни по малу». Приглашая меня взглядом, на ходу, запрыгивать в набитую сеном, телегу. Правда мудрая Глая, остановила деловито кипучего, но кое-что не предусмотревшего, деда. Под предлогом того, что заметила на моей щеке ожог, который быстро, но незамедлительно, нужно полечить. Мы воротились в терем. В трапезной, она вручила мне мазь и заставила мазаться. В то время как сама, мигом обернувшись, собрала нам в дорогу, суму со снедью, солью и травами. Засим, наша ватага тронулась в путь. Семаргл привычно нёс на спине Семаргла и бежал впереди. Микула Гурьяныч, задумчиво нахмурившись, правил Серком. Правда изредка, приподнимая кустистую бровь, он поглядывал на меня. Пока телега, подскакивая на ухабах, петляла по стезе между деревьями, я погрузился в воспоминания.
Которые, сменяя друг друга, произошли с нами, за четыре лета. Начиная с тех пор, как мы с прабабкой Глаей, поселились на хуторе Микулы. Поскольку нынче зацвела леля, шесть тысяч шестьсот семдесят четвёртого лета. Затянувшейся годины в Западных землях Рысичей, которая пока, обходила Листвень и наш хутор, другой стороной. Так как теперича, за отсутсвием в сих землях, прежней Велико-Тартарской Державной Власти, многие Половецкие ханы, стали разбойничать в Киевских землях.
В то время как, Ромейский ставленник и ныне опальный в Киеве, князь Ростислав Мстиславочич, готовил возмездие в Смоленском княжестве. К которому вдруг, он присоединил Латышско-Литовский Витебск и затем, начал поспешно собирать дружины. С помощью которых, под предлогом защиты Киевских земель от Половецких находников, он готовил своё захватническое возвращение, на Киевский престол. Посему здешний Галицкий князь, Ярослав Владимирович, отправил своему опальному родственнику, сыну Шведской принцессы Христины Ингесдоттер, могутную дружину в Канев. Правда якобы, для защиты торговых судов на Днепре от разбойников.
Начиная с первого лета, жизни в Галиции, мы начали прирастать хозяйством. Наша дружная семья крепла, не по дням, а по часам и готовилась к скорым холодам. Сперва мы поправили крышу и заново проконопатили, бревенчатые стены, обветшалого терема. Затем подновили тын и пристроили тёплые, просторные сени. В которые Глая, незаменительно поселила кур, во главе с задиристым петухом Петяном Коковичем! После чего, пару лет назад, мы построили тёплые и просторные стайки. В которых нашлось место курям, дюжине породистых овец и корове Зорьке.
Так повелось, что наш вредный петух, признавал только прабабку и деда Микулу. В тоже время на нас, остальных членов семьи, он устраивал неожиданные нападения! Особенно туго приходились Питину, пока однажды, он не рассвирепел и не задал Петяну Коковичу, трепку. Во время которой, гонял задиру по всему двору и время от времени, награждал увесистыми тумаками. После чего петух, два дня не показывался из курятника и только на третий день, вылез во двор. Правда более не приближался к коту, ближе косой сажени.
Через пол часа, ухабистой езды, мы прибыли на место. На Перуновой поляне, нас встретила ушастая стража. Кот привычно сидел, на загривке виляющего хвостом Семаргла и изредка, брезгливо шипел, в сторону туши. Молодой пёс, смущённо смотрел на меня, чихал и пытался лапой, отогнать смрадный запах змия, от своего чувствительного носа. Теперь, он заматерел и бил в сватках, приблудных волкодавов.
Душа Семаргла, стал разительно выделяться, среди прочих псов. Благодаря белому пятну на широкой груди, в виде раскинувшей крылья, чайке. При том, что твёрдой поступью, он был обязан, своим широким и крепким лапам. За ухоженной шерстью которого, тщательно следила Глая, вычёсывая пух на варежки. Раньше, я всегда думал, что кошка с собакой не уживаются, однако в нашем случае, всё было наоборот. Выросшие вместе друзья, были не разлей вода! Даже в марену, когда Дед Карачун замораживал хутор, Питин часто пропадал из терема, ночуя в будке Семаргла и всегда, когда мне случалось идти на охоту или во град Листвень, неразлучные дружичи, сопровождали меня.
Прибыв на место, мы оставили, пугливо заржавшего и опасливо прядущего ушами Серка, в стороне от дуба и подошли к смердящему змию. Который неопрятной, радужно-искрящейся грудой, придавив левое крыло, лежал на узловатых корнях. При том, что его сломанное, правое крыло, раскинулось в длину, примерно на три с половиной сажени. Напоминая, своими очертаниями, крыло летучей мыши. Вот только с синими, просвечивающими на свету, кожаными перепонками. Руды с аспида, натекла целая лужа! Которая успела превратиться в чёрно-багровый студень.
Змий, замертво застыл со свирепым оскалом, на трёхаршинной морде. Вцепившись в крупный корень, Перунова дуба, своей ужасающей пастью. Из которой виднелись не зубы, но расположенные в два ряда, тонкие роговые пластины. Выступающие из челюстей на пол пяди. Резать или измельчать пищу такими пластинами, змию было очень удобно, правда рвать свою добычу, он не мог.
«Повезло тебе, Ратин, что стрелил змия, точно в око! Поскольку подбить его в душу, попросту невозможно! Из за того, что его чешуйчатая кожа, в несколько раз прочнее, чем харалужные доспехи. – сказал дед Микула, морщась от поганого смрада, идущего от околевшей души и добавил. – Великую битву нужно осилить, чтобы убить василиска! Да потом, не менее искусный труд совершить, чтобы сим богатством, мудро распорядиться!».
«Каким ещё таким богатством, дедушка? – удивлённо поинтересовался я. – Неужто такую чешую отколупывают и как подать, несут княжескому тиуну?». В ответ, дед Микула отрицательно покачал головой и крякнув в кулак, уточнил.
– Посмотри-ка сам! Как чешуйчатая кожа на тулове наросла? Роговые пластины друг за дружкой, внахлёст идут и меж собой по краям, тоже смыкаются. Затем правильным рисунком оплетают всё его тулово и крылья, в направлении от головы к лапам. Такую чешуйчатую кожу, в нашем Тартарском роду, издревле называют чежей. Вот и ты Ратин, с сего дня называй змиеву кожу правильно – чежа!
– Сейчас внучок, внимай особо! Чежа крылатого аспида, это самая лёгкая и прочная в мире, бронь! Которую даже мечём не разрубить! Посему, ежели сейчас, мы с тобой сию чежу добудем и доспехи из неё сварганим, то цены им не будет! Поскольку супротив такой брони, даже огонь не страшен. Так что Ратин, трудись! Неси с телеги лопату и сперва, собери руду змия, в лагушки.
Прошлой живой, новые лагушки, мы с таким трудом справили, поэтому я возразил: «Деда, пошто так!? Свежие лагушки и такой рудой поганить? Ведь она, ядовитая!». На что Микула Гурьяныч, резонно заметил: «Понимаю, что ты во благо добра, радеешь. Вот только руду василиска, сама Мать-Сыра Земля, не прибирает! Подсобить нашей кормилице нужно. При сём почётном труде, нам руда аспида, будет весьма кстати. Когда мы оружие из змиевых костей, мастерить будем!».
Посему немного опешив, от услышанного, но в радостном предвкушении удивительных дел, я безропотно притащил к дубу, свежие лагушки. В которые начал, терпеливо собирать густую и дурно пахнущую, аспидную руду. Которой впрок, набралась целая корчага. После чего, я осторожно попробовал снять чежу с крыла аспида, делая надрезы вдоль кости, но быстро выбился из сил. Поскольку она, оказалась невероятно прочной, а мой харалужный нож, не выдержал нагрузки и затупился.
Видя мои мучения, дед Микула вышиб, передний пластинчатый зуб из змиевой пасти. Который имел вид двурядной пластины на прочном корне и молвил: «Погляди Ратин! Сей змиев зуб, на корне дюжем, называется – плуб! Коих счислено не чётно, по двадцати семи, на каждой челюсти. Но поёлику змеиный плуб, является двухрядным, то всего их в змеиной пасти, сто восемь!».
Вот почему с древних пор, бытует Велико-Тартарское, Скиперное поверье. Когда зазывая Горнего василиска и тыча пальцем, в сторону нерадивого управителя, народ кликушествовал: «Данник! Данник! Горыныч грозный, лети сюда! Здесь Пекельный данник, твоего побратима, Зверя-Скипера!». Да приговаривал: «Ежели Ты, верный коган на время, славься! Но ежели Ты, помыслил примерять Порфир заморский на царствие, згинь навеки в Пекельную навь! Ко двору Зверя-Скипера, поёлику не искупишь свои, сто восемь явных грехов! Змий Горыныч тя, заглати!».
Затем велет гаркнул, прочищая горло и добавил: «Сий плуб, для мастерства оружия, просто незаменим. Ты покуда бери его за корень, да приловчившись, режь!». Посему, я убрал свой харалуг в ножны и с любопытсвом повертел в руках, сей невесомый плуб. После чёго, подбадриваемый взглядом наставника, начал делать надрез и вскоре, к своему вящему удивлению, убедился в том, что срезка чежи пошла, как по маслу!
В итоге, маховой чежи вышло девять частей. Каждый отрез которой, в три локтя длины, скатанный в тюк, превышал по толщине, четыре ладони. Что по уверениям деда Микулы, совпало со считанным результатом. Поскольку каждоё крыло, шириною в сажень, достигало длины в девять аршин. Вот почему, мне, вновь пришлось бежать домой, за дополнительной солью и душистыми травам. Так как посчитав на пальцах, общий солевой расход, мы выяснили, что срезней, нуждающихся в кислой обработке, получится намного больше, чем мы имеем её в наличии.
Пока я бегал на хутор, Микула перенёс всю чежу, на берег ручья. Тюки которой сперва, он поочерёдно раскатывал в проточной воде и зачищал остатки слизи. После чего, подручными камнями, придавливал отрезы ко дну и оставлял промываться. За сими трудами, я застал старательного деда, когда вернулся на поляну. Однако, чтобы не растерять остатки дня, я поспешил к туше василиска и начал срезку, его очень длинных и крепких, тянущих жил крыла. Которых в итоге, набралось в избытке, достаточном на лета. Особливо незаменимых, для каждодневных, оплётных дел по хозяйству и Глаиных, шитейных забот.
В час обести, мы основательно просушили вымоченную чежу и все отрезы, переложили душистыми травами. Затем вновь, поскатали в тюки. Далее, я столкнулся с непреодолимым препятствием. Когда во время переноса змиевых жил к телеге, наш Серко испуганно шарахнулся в сторону и чуть не сломал дышло! После чего храпя и возбуждённо переступая ногами, он начал неприступно коситься, на вонючие потроха. Посему посовещавшись, мы решили не спешить, а заночевать на поляне. Для того, чтобы к рассвету, вымочить жилы в душистом, травяном рассоле. Так что в час утдайни, на берегу ручья, мы соорудили шалаш и развели костёр.
Смеркалось, поэтому я настроился сторожить ночью, ещё не до конца прибранную, душу василиска. Правда Микула отговорил, заверив в том, что из за ядовитого смрада, к сему аспиду, ни один зверь, добровольно не подойдет! Так что перед приготовлением ужина, выдалось свободное время, что бы освежиться. Для чего, я зашёл вверх по ручью, где вымылся с корнем мыльнянки. Потом зачерпнул в котелок воды и повесил над костром, кипятиться.
Когда в темноте окончания суток, последнего дневного часа поудани, дед Микула умылся и устало прилёг возле костра, я развязал суму и достал ароматную снедь, уложенную Глаей. В сей же миг, в отблесках костра, показались приближающиеся очертания, наших неразлучных друзей. Которые весь день, тихо отсыпались в кустах, избегая аспидного смрада. О чьём присутствии, в заботах дня, мы попросту забыли!
Виляя хвостом и позёвывая, отдохнувший Семаргл приблизился к костру и мирно сел, терпеливо ожидая объедков. В то время, как нетерпеливый Питин, рысью метнулся к нашим явствам. Подле которых, привлекая к своей душе, всеобщее внимание, он показушно замер. Недовольно пофыркивая и многозначительно сверкая, своими жёлтыми глазищами. Засим, раздражённо подёргивая хвостом и призывно уставившись на меня, негодник замяукал: «Мяушать, мяушать!». В итоге, сей требовательный себялюбец, прекратил руладу только тогда, когда получил добротный кус, варёного мяса.
С началом новых суток и первого, вечернего час паобедъ, я отослал Семаргла на хутор, чтобы в наше отсутствие, начиная с вечера и всю ночью, он сторожил терем с хозяйкой. Поэтому, я дал себе наказ, проснуться ночью при любом, подозрительном шорохе. Засим, устало засыпая в шалаше, под мурлыканье Питина, я неспешно грезил.
– Возможно ли, изготовить лук из костей змея? Вот например, птичьи кости, для сих дел непригодны, ввиду своей пустотелой ломкости. Что же делать, ежели стрелень из змиевых костей не выйдет?! Тогда пойду в Листвень, к видному умельцу Бронеславу! Закажу у него деревянный тужень, с обмоткой из бересты, чтобы по моей руке смастерил и сухожилиями усилил. Вот для изготовления тетивы, змиева жила, точно подойдёт! Броня лишнего не потребует, сколько положено, столько и возьмёт мягкой рухлядью. Правда в ближайшие дни, у нас другие заботы, а поутру надобно потрошить тулово змия…
За два вечерних часа, Ничь и Полничь, в придачу с первым, ночным часом Заутры, я отлично выспался и проснулся бодрым. Поскольку отныне, по прошествии двух лет, бесконечной череды занятий, под неустанным присмотром, Микулы Гурьяныча, мне посчастливилось овладеть ратным умением «Девять частей подани». Так что теперь, я спал мало, хотя полноценно восстанавливал, свои душевные силы. С началом следующего, ночного часа Зауры, я снял с груди спавшего Питина, выбрался из шалаша и взглянув на шалаш, подумал: «Любопытно, а Микула Гурьяныч сейчас спит или уже проснулся, да размышляет себе на уме, сомкнув веки?». Поскольку пока, мне не удалось распознать, сей дрёмной тонкости, его ратного самовладения.
Я присмотрелся. Вдоль Кривого ручья, раскинулся предвестник жаркого дня, белый туман, но вешние долы, ещё властно скрывал, плотный полумрак. Вопреки сему, в небесах гасли звёзды, а кромка небоската, наливалась розовым светом, предвосхищая приход заурницы. В ожидании которой, ранние птахи чистили пёрышки, готовясь к песнопениям.
Настраиваясь на выполнение Заурной потехи, я прогнал по душе, сверху вниз и обратно, три волны мышечного напряжения. Благодаря которым, рассредоточил уда чи по всем варганам и разогнал кровь, уложившись за сто сорок четыре удара, бодрого сердца. Таким образом, усилив кровоток, я начал выполнять осанки на гибкость, направляя чи в нужные мышцы и сухожилия. После чего, я выполнил, полюбившийся мне клубок – Девятый вертопляс Гамаюн. Состоящий из трёх нитей. Когда после тройного колеса, я сделал три склёпки – две вперёд и одну назад, а завершил полную круговерть, непрерывной тройкой, воздушных кувырков. Вперёд-назад и высоко вперёд, с приземлением на прямые ноги!
Следом, я подтянулся по девять раза, на каждой руке, держась за нижний сук Перунова дуба и поочерёдно поприседал на ногах. Счислив количество присестов, три по девять раз, для каждой. Затем в стойке на руках, я терпеливо сосчитал сорок сороков, ударов собственного сердца, а когда опустил ноги вниз, отжался поочерёдно шуйцей и десницей, по шестнадцать раз. Да с ускорением, пробежал три круга, вокруг Перуновой поляны. В итоге, я закончил заурную разминку, потешным боем с воображаемым противником.
Стало светлее. В заурном сумраке, я вернулся к ручью и раздевшись догола, омылся. Принёс воды для заварки Иван-чая и оживил костерок. Дед Микула тоже поднялся и наскоро размявшись возле шалаша, напоил Серка ключевой водицей. Затем подвесил к его морде, торбу с овсом и жеребец-двухлеток, похрапывая от удовольствия, захрустел лакомством. Немного погодя, я поинтересовался: «Поедим, да приступим, к разделке змиевой туши?». Подумав, дед ответил: «Сперва, нам нужно прогуляться. Пришло время, показать тебе, мою захоронку. Гляди, вон туда! Вверх, вдоль Кривого ручья, пока взглядом не упрёшься в Острую скалу! Там она». Я словно эхо, любопытно отозвался: «Что там за тайник, дедушка?!». На что он, таинственно прикрутив усы, ответил: «После, сам разглядишь!». Более Гурьяныч, в час заурницы, не проронил ни слова, пока мы не подхарчились, за чаепитием.
Правда сходить, к его захоронке нам не пришлось. Потому что с рассветом, в час Сваора, к нам пожаловала Глая Монионовна. В сопровождении, навьюченного торбой Семаргла. Позади прабабки, шлёпая копытцами, с только что остриженной гривой, вышагивал резвый жеребенок. Душа которого, искрилась и полыхала огнём, в лучах утреннего Ярилы! Поскольку его шкурка, омытая заботливыми руками Глаи, оказалась редкого, рыже-золотистого цвета, однако с белесыми хвостом и гривой.
«Вот это, да! Конёк ведь, игреневый!» – ахнул я. Тогда как, дед Микула, взглянув на него, восхищённо крякнул: «Ну ты даёшь, Глая! Пошто так скоро, привела найдёныша?!». Затем, вдруг смутившись своего просторечья, он чудно моргнул глазом и поправился: «Лучистого Сваора, Глая Монионовна!». «Здравия и Вам, добры молодцы! – с поклоном, поздоровалась прабабка. – Не захотел Прибыток один, возле терема оставаться. Покуда мы с Семарглом, вам снедь относим, пришлось взять с собой. Принимайте заедки! Ведь я как знала, что за один день, вы не управитесь!».
Без задней мысли, я протянул руку к коньку и он ласково откликнулся! Безбоязненно подошёл и с любопытством, обнюхал мою руку. Видимо малыш понимал, что мы не причиним ему вреда. После чего, я осторожно прощупал его бока и убедился в том, что Глая справилась с лечением, просто превосходно! Поскольку аспидный яд, был тщательно вымыт из многочисленных ран, а нанесённые швы, были искусно спрятаны, под золотистой шёрсткой. Я даже не почувствовал жара, из за возможных воспалений.
Вообще-то Глая, нам ещё в прежние лета сказывала, что в местных, сосновых борах, выросших на сухих и песчанистых почвах, воздух лекарственный. Поэтому на девять вёрст вокруг, он сам по себе, заживляет высыпания и раны. Посему издревле волхвы и знахари, охотно вершат Велесовы скиты и Волчьи логова, в таких местах. Чтобы сама природа, помогала их светлым делам.
После разлуки, счастливый Семаргл крутился вокруг меня, мельтеша хвостом и подставляя спину. На которой была подвязана торба со снедью. Когда я снял поклажу, он ринулся к усатому другу. Которого толкнул лобастой башкой и лизнул языком, прямо в кошачий носишко. После чего Питин, недовольно мяукнул и начал брезгливо умываться.
Тогда неугомонный Семаргл, важно подошёл к Микуле Гурьянычу и приветственно, подал лапу. «Глая, Ратин, посмотрите! Как меня пёс привечает и здоровается! Правда сперва, он ко своим другам, знаться подходил. Зато мне теперича, выказывает особливый почёт и уважение! – довольно молвил дед, пожимая псиную лапу и вновь обратившись к прабабке, поинтересовался. – Глая Монионовна, а как Вы, сего подкидыша назвали?». На что знахарка, взглянув мне в глаза и поглаживая стригунка по шее, неспешно ответила: «Да никак! Ратин должен ему имя дать, это его забота». Что заслышав, я радостно воскликнул: «Да что тут думать! Пусть будет Жарко или Жарушко! Ведь его змий, издалека принес и затем, как будто с Ярилиных небес, сбросил! Посему он, на здешних коней, совсем не походит!».
Пока мы разговаривали, Питин удобно устроился на загривке Семаргла и учтиво мяукнув, поздоровался с Жарко. Между нашими разговорами, лохматые други приблизились и добродушный пёс, лизнул скакунка, прямо в нос. Из за чего, малыш недовольно вскинул голову, настороженно фыркнул и даже ударил копытцем в лельную землю, правда за сим, успокоился. «Привыкнут. – подумав, предположил я. – Когда поближе познакомятся, то вообще станут друзьями. По-видимому ко всем нам, Глая внушила Жарко, дружеское расположение».
Бывало, что с помощью волошбы внушения, научившись у Глаи, я управлялся с животными. Легче всего, мне удавалось ладить с кошками и собаками. Конечно, при необходимости, я мог совладать, даже с нашим жеребцом Серко. Правда давалось мне это, не в пример, тяжело! Удастся ли нам с Жаром, обрести крепнущую в летах дружбу и душевную связь? Пока неведомо. Однако Глая, неустанно твердит: «Человек умудрённый, может передавать словами и взглядом, в доступной мысленной форме, просьбы многим животным. Если сам, искренен в сердце и открыт добрым деяниям. Поёлику животные, завсегда чувствуют злой умысел или страх. Когда ты Ратин, избавишься от неуверенности в себе и помыслишь свободно, в сей же час, звери лесные сделают для тебя всё, что только ты сам, не пожелаешь!».
Так намедни, во граде Листвень, куда я медовуху оттартал, на подворье князя Доброгнева, мне случилось совладать с парой степных пардусов! Коих отныне, позабыв о Велико-Тартарском Наследии, во многих Западных землях Рысичей, для забавы при дворцах неволят. Сие случилось, после того, как юродивый потешник, с умыслом звериную клеть не закрыл. Дабы смеха ради, честной народ попужать! Чего не ведая, заприметив выскочивших диких кошек, я по доброму, назад во клети вернул! Выслушав мой сказ, Глая заметила: «Твоя волошба Ратин, вышла сподручно оттого, что Род твой из Красного Яра, где расселились Столповые Велико-Тартарские Рысичи! Которыми владычествует Снежный барс, сошедший с Гор Небесного Вырия! Чей Победоносный Лик, расселившись по всей Мидгард-Земле, родовичи наши по сей день, малюют на своих щитах и стягах!».
Вскоре, прабабка уехала на Серке домой. Сложив на телегу тонкую чежу, жилы и лагушки со змиевой рудой. Засим, мы приступили к разделке, змиева тулова, из за чего смердящий запах, резко усилился! Так сильно, что ушастые други, начали ржать, чихать и фыркать, потирая носы. Семаргл стал виновато, поглядывать на меня, как будто хотел сказать: «Извини хозяин ласковый, но терпеть вонь, мы не можем!». Почувствовав их отчаяние, я вытянул руку с указующим перстом в сторону хутора и молвил: «Не нужно вам, мои верные други, глядеть на меня с укоризной! Догоняйте Глаю, вам на подворье веселей будет и Жарко прихватите. Нечего ему на Велесову тварь пялится, а то Глаины чары рассеются и вспомнит бедолага, события горькие! Завтра, когда прабабка поедет сюда в час подани, тогда прибегайте!». Мне не пришлось повторять дважды, брезгливый Питин прошипел: «Томой-пфф!».
