Василий Сахаров
Степные волки
27.
Пламен
До границы Эльмайнора мы добрались без приключений, спокойно. И только при ее пересечении, за малым, не схватились с пограничниками, которые почему-то решили, что мы враги. Ну ладно, допустим, оказались бы мы вражескими наемниками. Смысл нам перебираться через границу днем, не таясь, да еще и через таможенный пункт? Видно, командир их очень отличиться хотел, и не миновать бы бойни, если бы мы их первыми не почувствовали.
Так вышло, что наша тройка, миновав брошенную деревянную будку на дороге и шлагбаум, перекрывающий дорогу, вырвалась чуть вперед. Неожиданно Курбат резко поднял вверх сжатую в кулак правую руку, сигнал стоп. Мы остановились, как раз при выезде из леска в поле, а вслед за нами и весь остальной отряд.
– Засада. Кто-то впереди, прячется в траве, – сказал Курбат.
– На лошадях, с оружием, – дополнил Звенислав, вслушавшись в себя.
– Далеко? – Кривого Руга интересовала конкретика.
– А вон, метров двести, – Курбат указал на высокий травостой.
Кривой Руг подался чуть вперед и, сложив ладони рупором, прокричал:
– Эге-гей! Рейдерские отряды Кривого Руга, Пламена и Бергуса приветствуют славных стражей эльмайнорского пограничья. Мы находимся на службе герцога Конрада Четвертого Штангордского.
Погранцы оказались испытанными вояками. Два десятка всадников возникли из травы мгновенно, все вместе, единым строем. Хитрецы, положили коней в линию, зажали им ноздри, чтобы они случайно голос не подали, подготовили арбалеты, и нас ждали. Их план был прост, поднимаются, дают залп, и отходят. Вот было бы дело, не почувствуй Курбат и Звенислав опасность.
Эльмайнорцы неспешно подъехали, не опуская арбалеты, и готовые сразу же стрелять. После чего старший, седоусый серьезный сержант, проверил наши документы. А писарь пограничников, находившийся здесь же в строю, выписал бумагу на проезд через владения герцогства, а далее скрепил ее печатью, мы заплатили налог в один империал, и снова двинулись в путь.
Через десять дней наш отряд приблизился к Штангорду и наступил самый главный момент нашего предприятия. Разумеется, я говорю про дележку добычи. Мы остановились на той самой поляне, где Курбат убил коронным ударом разбойника Бобу и пока все члены отряда занимались своим делом, главари, то есть Кривой Руг, Бергус и я, сошлись вместе.
Начал Кривой Руг, как все еще старший в отряде:
– Итак, утром входим в столицу. Пришло время хабар раскинуть, по справедливости и уговору.
– Да-да, – засуетился Бергус, – пора, давно уже пора.
– У нас сейчас одна тысяча девятьсот килограмм золота. Четверть дромам и их парням, плюс надбавку накидываем, – он кивнул мне. – Пятьсот слитков твои, Пламен.
Бергус недовольно поморщился, морда разбойная, но промолчал, а Кривой продолжил:
– Тебе была обещана десятая часть, Бергус. Бери сто девяносто слитков и иди с богом.
– Нет! – громко и, привлекая внимание всех, кто был на поляне, взвизгнул разбойный вожак. – Не честно так, не по справедливости! Мы с братвой свой подсчет провели, и наша доля четыреста слитков. Отдай, пахан, а то всякое бывает…
– Ну, как знаешь, Бергус, – Кривой Руг кивнул мне, вроде как повернулся боком, а потом резко выхватив кинжал и ударил Бергуса прямо в сердце.
Мы так и думали, что разбойники будут недовольны своей долей, золото глаза застит, и жадность много людей сгубила. Вот и Бергус, уже мертвый, не понимал этого. Так же как и его разбойники, которых наемники Руга по всей поляне стали резать. Если бы он промолчал, то стал бы просто неприлично богат. По его меркам, конечно. Однако он так и не понял, что это не его поход был, а наш, за что и поплатился самым ценным, что у него было, жизнью.
Кривой Руг обтер кинжал, вложил его в ножны и, как ни в чем ни бывало, сказал:
– Теперь можно быть спокойным, и знать точно, что никто по кабакам языком трусить не будет. Пятьсот пятьдесят слитков твои.
– Хорошо, – согласился я.
– Скажи, Пламен, – Кривой пристально посмотрел мне в глаза, и я его взгляд выдержал. – Ты сам-то не боялся, что и твоих парней, как этих, – кивок в сторону поляны, на которой добивали растерявшихся разбойников Бергуса, – к ногтю прижму.
– Нет, не боялся. Ты ведь понимаешь, что за нами пригляд со стороны Тайной стражи, жрецов и герцога. С нами ты поднимешься, а без нас рухнешь, Кривой.
– И то, верно, – пахан не спорил. – С вами фарт так и прет.
К полудню следующего дня наш уменьшившийся в количестве отряд вошел в Штангорд. И за два с лишним месяца, что мы отсутствовали, город резко изменился. Кругом, куда ни глянь, настороженные патрули Городской стражи, движения по улицам почти нет и праздношатающихся взрослых мужчин, пригодных к войне, совсем не видно, ибо они на фронте или трудятся. Рынки и базар еще работали, лавки и магазинчики были открыты, по набережной гуляли почтенные дамы с собачками, но что-то изменилось в худшую сторону, что-то нависло над городом, словно склизкая серая пелена. Так бывает в пасмурные и дождливые осенние деньки, когда нет желания что-то делать, шевелиться, но сейчас над городом светило солнце и погода радовала. Непогода царила в душах людей, что гораздо серьезней и страшней непогоды природной. Нет, обреченности на лицах, или того хуже, какой-то паники среди людей я не видел. Однако чревоточина сомнений и готовность к резкому ухудшению своей жизни, поселилась в их сердцах.
По широкой улице мы проследовали в сторону Старой Гавани по трое в ряд, и Звенислав, видимо понимавший, о чем я думал, прошептал:
– Обреченный град.
– Возможно. Как нам Штенгель и жрец Манфред говорили – за попрание клятвы идет исполнение проклятия. Кажется так?
– Именно так, – отозвался Курбат.
– Надолго здесь оставаться нельзя, – высказался Звенислав.
– Согласен, – поддержал его горбун. – Ты как, Пламен?
– Придется перебираться в иное место, – мои мысли совпадали с думками моих друзей. – Только надо часть золотых слитков обналичить в монеты, лучше всего в фергонские империалы или в эльмайнорские дукаты. Опять же мальчишек наших необходимо забрать из Старой Гавани. Бросать их нельзя, приучили к себе, обнадежили, так что заберем с собой. Ну и оружие надо закупить, если цены приемлемые. Думаю, за неделю управимся.
Звенислав отвлекся от разговора, подбоченился в седле, и проезжая мимо симпатичной девчушки, подмигнул ей. Девушка вся порозовела, засмущалась, а Звенислав только улыбнулся и, повернувшись к нам с Курбатом, спросил:
– Куда перебираться будем, други?
– Норгенгорд, – предложил я. – Город хороший, людный, стены крепкие, граница с Эльмайнором близко и до степных просторов всего несколько переходов. Ваше слово?
– Пусть будет Норгенгорд, – согласился Курбат.
– А мне без разницы, – Звенислав, как обычно, радовался жизни и жил сегодняшним днем. – Куда вы, туда и я, братья.
– Значит, Норгенгорд, – подтвердил я свое решение.
28.
Битва за Стальгорд
В самом конце лета, получив жесткий нагоняй от кагана Каима за неудачную военную кампанию, стянув всю свою армию в единый кулак, рахский главком шад Ханукка-ибн-Шапрут, перешел в решительное наступление. Восемьдесят тысяч воинов его армии и тридцать тысяч присланного в подкрепление дополнительного войска, настилая гати через болота в верховьях Саны, все же проломились сквозь заградительные отряды штангордцев. После чего вырвались на оперативный простор и вышли к первому городу. Им оказался небольшой пограничный городишко Стальгорд, и именно здесь должна была состояться главная битва между двумя армиями.
Каждый полководец, что Ханукка-ибн-Шапрут, что полковник Микит, ждали этого сражения, стремились к нему и возлагали на него все свои надежды. Рахская армия страдала от недостатка продовольствия и штангордских рейдеров-партизан, бесчинствующих на тыловых коммуникациях. И самое главное – каган требовал результата. Следовательно, он должен быть и необходимо наступать. А у полковника Микита резон был другой. Он ни в коем случае не должен был дать вражеской легкой коннице разлететься по территории герцогства. И для этого нужна битва, которая решит исход всей летней военной кампании.
Всю свою историю город Стальгорд жил двумя основными промыслами: торговлей и овцеводством. Вокруг него раскинулись и растянулись вширь отличнейшие пастбища, на которых всегда паслись отары тонкорунных овец. А каменный тракт, который шел через город, развивал торговые отношения с другими городами. И вот теперь, когда к городу подступили враги, именно на этих пастбищах должна состояться битва, и именно торговый тракт, идущий через Стальгорд, интересовал рахского полководца.
Полковник Микит сделал ставку на то, что вражеский военачальник не станет медлить, продолжит наступление и смог предугадать направление главного удара. Поэтому ночью все жители Стальгорда были эвакуированы в глубокий тыл. А на невысокие городские стены были поставлены четыре ополченческих и один регулярный пехотные полки, шесть тысяч человек. Ведь именно городу предстояло стать основой обороны, его центром и сердцевиной. По флангам, вплотную к стенам, Микит поставил равное количество войск с каждой стороны: четыре регулярных и двадцать ополченческих пехотных полков. А вся кавалерия и еще пять пехотных полков, из которых только один был регулярным, стояли за городом и находились в резерве.
Главными козырями в предстоящем сражении Микит считал нахождение своей армии на вершине. Глазом она практически не заметна. Но топографы провели измерения и доложили, что в среднем полки штангордцев будут возвышаться над вражескими наемниками на пять метров. Кроме того, прибыли купленные за золото наемники – четыре тысячи мечников с берегов Балтского моря, десять пехотных банд по четыреста клинков в каждой. А еще подмога из Эльмайнора, не десять тысяч конных арбалетчиков, как обещал Умберто Пятнадцатый, а всего шесть. Однако в умелых руках это немалая сила. И, наконец, третий козырь полковника Микита – передвижные батареи баллист на повозках, которые были сделаны по фергонскому образцу.
В отличие от полковника Микита любимец кагана шад Ханукка-ибн-Шапрут такими мелочами как стратегия и тактика мозги особо не забивал. Он знал, что войск у него в два раза больше, в этом рах был уверен. И если он не возьмет этот паршивый городишко, то его задушат собственным поясом, как не оправдавшего доверие кагана. А после этого скинут в выгребную яму. Перспектива безрадостная и поэтому он обязан победить любой ценой.
Два антагониста: штангордский полковник и рахский шад. Но было кое-что, в чем их мнения совпадали. Ни тот, ни другой, не желали видеть на поле боя жрецов, которые восстановили свои силы после первой схватки на реке Сана, и были готовы вновь вступить в сражение. Чего от них ждать, оба полководца себе представляли весьма смутно, и оттого нервничали. Так что, будь их воля, они обошлись бы без жрецов. Вот только это невозможно, ибо служители культов им не подчинялись и сами рвались в битву.
Первыми, начиная сражение, перед строем своих войск вышли жрецы Белгора. А спустя несколько минут, повторяя их движения, из рядов рахской армии вторжения появились жрецы Ятгве. С каждой стороны их было около сотни и, образовав круг, в центр которого встал самый старший и опытный жрец, в едином порыве служители богов стали хором читать молитвы призыва силы. Слова их, что тех, что других, сначала звучали глухо. Но чем дальше, тем они становились громче, падали как свинцовые гирьки, разносились подобно грому по окрестностям и вбивались в сознание каждого человека на поле будущего сражения.
Сила, посланная из иных пространств, хлынула в тела жрецов Белгора. После чего она передалась на накопитель, коим стало тело верховного жреца Хайнтли Дортраса, сформировалась и смешалась. А потом огромным энергетическим потоком выплеснулась в сторону вражеского войска. Всего только на мгновение задержались рахи со своим встречным ударом. Но все же успели и вновь, как и ранее, два потока враждебной силы столкнулись, пытаясь перебороть противника. Эта невидимая воинам двух армий борьба длилась всего несколько секунд. Очень много по меркам таких столкновений. А затем, разрываясь на куски, энергетические облака рассыпались.
В общем-то, именно этого адепты обеих религий и добивались – не дать противнику применить свою магию. Результат есть, и обе стороны остались довольны.
Жрецы Белгора, так же как и служители Ятгве, покинули поле боя и предоставили обычным людям возможность решить исход сражения.
– Бух! Бух! Бух! – громко забили барабаны у высокого шатра Ханукки-ибн-Шапрута.
Закричали тысячники рахов, за ними сотники, а после них десятники. И десятки тысяч людей, повинуясь командам, двинулись вперед, к городу. А стоявшие против них воины Штангорда только плотней сбили ряды пехотных квадратных баталий. При этом командиры и обессилевшие жрецы призвали солдат и ополченцев стоять твердо и не отступать. Пришел час испытаний и битва началась.
Передовые тысячи легких степных конников приблизились к штангордским боевым порядкам на триста шагов и в небо взметнулись тучи стрел, готовых пронзить каждого, кто попал бы под их смертельно опасные стальные жала. Казалось, что смертоносный дождь накрыл штангордцев, и им придется терпеливо сдерживать этот ливень, держаться и нести потери. Но над полем пронесся звонкий протяжный звук сигнальной трубы. И тут же строй пехоты приоткрыл большие щиты-павизы, а потом огрызнулся в сторону орды вражеских конников ответным ливнем стрел и арбалетных болтов.
Поединок стрелков продолжался недолго. До тех пор, пока штангордцы не подкатили к месту перестрелки повозки с установленными на них стрелометами-баллистами. И один залп полусотни боевых машин, каждая из которых выпустила в сторону вражеских всадников по пять дротиков в рост человека, заставил скопище рахских наемников, повернуть обратно.
Первая схватка осталась за войсками герцога Конрада Четвертого. Степняки потеряли почти тысячу всадников, а штангордская пехота неполную сотню. Да и тех в основном из ополченцев, вовремя не сообразивших поднять щиты.
– Бух! Бух! Бух! – более часто и требовательно ударили барабаны рахов.
На какой-то миг наступила непонятная тишина, которая тут же была прервана громким и слитным боевым кличем десятков тысяч бойцов:
– Хур-ра-ра! Хур-ра-ра! – это сорок тысяч горцев из племени гарля и двадцать тысяч прибывших с недавним пополнением хайдаров пошли в бой.
Как серый и мутный горный поток катились по полю человеческие волны. Горцы шли побеждать. Ведь они ничего иного не умели и не хотели. От их силы, мужества и стойкости в бою, напрямую зависит, переживут ли их многочисленные семьи эту зиму. Ни один горец гарля или родственный ему хайдар, в жизни не будет работать, ибо это не достойно мужчины и позорит его. Долгие годы проклятые дромы сдерживали их в родных горах, и дошло до того, о позор, что многие взрослые парни приносили как свадебный выкуп за девушку не добытые в бою богатства, а заработанные. Но появились понимающие горскую культуру рахи, и они дали гарля то, к чему они всегда стремились – войну. И потому не было у них более верных воинов, чем гарля. А теперь, когда к ним присоединились хайдары, ничто их не остановит. Наверное, именно такие мысли гуляли в головах горцев, когда они шли в атаку.
– Хур-ра-ра! – подбадривали себя горцы, нестройной огромной массой устремляясь к штангордским боевым порядкам. Все как один, крепенькие и коренастые бородачи – в горах нет места слабым, одетые в дубленые шкуры, сжимая в руках дедовские мечи и кинжалы, они казались несокрушимыми.
Вновь запела труба в порядках штангордских полков, ударили баллисты, а следом отработали арбалеты и дали залп лучники. Сотни горских тел покатились по земле, и застыли на ней изломанными куклами рядом с конниками из племени борасов, павшими здесь ранее. Толпа наступающих на секунду застыла, как многоголовое чудище, раздумывающее, что же делать дальше. Но кто-то в глубине людской массы гневно выкрикнул:
– Хур-ра-ра!
А затем его поддержали многочисленные крики соплеменников:
– Хур-ра-ра! Хур-ра-ра!
Из толпы горцев выскочил здоровенный воин с синей повязкой на голове, судя по всему, вождь какого-то рода, и прокричал:
– Вперед! Отомстим за наших братьев!
Практически сразу в голову этого вождя влетел арбалетный болт. Он рухнул сначала на колени, а после упал лицом в истоптанную и окровавленную траву городского пастбища. Однако клич его был услышан, и горцы бегом устремились к рядам штангордских полков.
Поднялись щиты в полках штангордцев, опустились копья, и два войска сшиблись. С криком, с воем, с неистовым предсмертным воплем. Горцы накалывались своими телами на копья, проламывали ровный и четкий строй баталий, падали, умирали, но шли вперед. Никто и никого не слушал и не слышал, кто-то кричал, кто-то выл и вопил, но каждый делал свое дело. Здесь не было места и не было времени для жалости, один человек убивал другого, рубил и сек его как дикого зверя. А неистовство в сердцах стало неистовством в поступках. Передние ряды схватились так, что не оттянуть и не растащить, а задние жали на них и пытались дорваться до врага.
Неимоверный грохот и шум стояли над полем. И были они настолько сильными, что звон оружия и крики глушили всех вокруг. Гарля со своими боевыми воплями и герцогская пехота с командами сержантов и офицеров. Столпотворение – вот как это выглядело со стороны. Но и в нем был порядок. Только стал прогибаться под ударами хайдаров левый фланг, как из резерва подошел пехотный полк и заткнул возможный прорыв. Перескочив невысокие трехметровые стены Стальгорда, горцы ворвались в город. Но сразу же в него вошли пять банд балтских наемников, и сбросили гарля со стен. Битва пожирала людей с обеих сторон. Однако можно было сказать одно – если ничего не изменится, победа останется за штангордцами, которые медленно, но верно, перемалывали наемную пехоту противника.
Видя такое дело, Ханукка-ибн-Шапрут вновь бросил в атаку легкую конницу. Борасы, дромы, карпетаги, чимкенты и представители еще доброго десятка степных племен, обходя основную битву по правому флангу, пошли в обход Стальгорда. Все бы ничего. Да только их уже здесь ждали и вновь они напоролись на пехотный строй, встретивший всадников арбалетными болтами, стрелами и дротиками стрелометов. Опять завязалась перестрелка и когда всадники дрогнули, совсем немного, а потом, пытаясь перегруппироваться, отошли, в третий раз зазвучал чистый глас сигнальной трубы.
Взрогнула земля. Расступились по команде резервные пехотные полки, и на поле вылетела рыцарская конница. Следом за ней рванулись в проходы эльмайнорские конные арбалетчики и все три легкоконных штангордских полка. Против сорока тысяч степняков на прямой бой вышло одиннадцать тысяч всадников оборонительной армии. Завертелась суматоха лихого конного боя, засвистели и засверкали сабли, ударили друг дружку, грудь в грудь, боевые кони. И если смотреть по численности, то преимущество было за рахскими наемниками. Но в этот момент численность значение утратила и все решал воинский дух, а так же вера в победу. Дернулись степные лихие всадники, закружились, и кто-то еще пытался рубиться. Однако это уже от отчаяния или от глупости. Сначала своих коней повернули одиночки, за ними десятки. А после этого целые сотни стали отходить к шатру шада Ханукки-ибн-Шапрута, выбрав именно его, как ориентир для отступления.
Гвардейский рыцарский полк герцога проломил стальной массой конную орду насквозь, вышел в тыл степной конницы, развернулся и вновь, набрав скорость, врубился в толпу врагов. А следом за рыцарями шли эльмайнорцы и легкие кавалеристы, просачивающиеся сквозь проломы в строю противника.
Прошло только полчаса сражения между конницей и от конной массы степных наемников в сорок с лишним тысяч, осталось не больше пяти, ошалевших и не знающих что делать, растерявшихся людей на лошадях. Еще пара тысяч степняков кучковалась рядом с шатром Ханукки-ибн-Шапрута, в надежде, что оставшиеся последним резервом полководца пять тысяч тяжеловооруженных бордзу смогут переломить ход всего боя. Остальные конники пали в бою или рассеялись как дым, торопясь оказаться от этого места как можно дальше, и направляя коней в сторону степи.
Рахский полководец видел все, что происходило на поле боя, и считал, что шанс, пусть не на победу, но на то, чтобы свести битву в ничью, у него есть. Ханукка-ибн-Шапрут понимал, что штангордцы израсходовали свои резервы, а у него свежие пять тысяч гвардейцев, и если он пустит их в бой, при поддержке оставшихся степняков, то остановит намечающийся разгром. А затем сможет вывести из боя горцев и дождаться новых подкреплений от кагана.
Шад вскочил с аккуратного резного креслица, в котором сидел, откинул в сторону дорогую фарфоровую чашку, какие делали на далеком юге, пнул в лицо личного слугу-дрома, из тех, что воспитывались с малолетства в его доме, и выкрикнул:
– Темник Астуг-тер-Баратуги!
– Да, о, могучая длань кагана, – откликнулся стоящий позади него командир пяти тысяч бордзу.
Рах указал в сторону, где штангордская конница добивала степняков, и сказал:
– Темник, атакуйте противника всеми силами, загоните вражескую конницу за пехотные ряды и прикройте отход горцев.
– Слушаюсь, о карающий меч великого кагана, – Астур-тер-Баратуги чуть склонился.
Темник направился к своим воинам, но из шатра появился старший жрец над адептами бога Ятгве при армии вторжения, Манассия-бен-Сабриель.
– Стойте, темник, – сказал он Астуру-тер-Баратуги.
Тот исполнил приказ и остановился, а шад недовольно поморщился:
– Что еще, уважаемый Манассия?
– Мы уходим в Ориссу, а гвардейцы сопроводят нас, – оглаживая крашеную хной бороду, бросил Манассия полководцу.
– Как же так… – растерялся Ханукка-ибн-Шапруд. – Идет битва, мне нужны воины…
– Ты проиграл, шад, и не оправдал доверия сиятельного кагана. Сопротивление бесполезно, и мы – адепты нашего бога, не можем подвергать опасности свои драгоценные жизни.
Военачальник использовал последний шанс, он упал на колени перед Манассией, схватил дряблую руку жреца, суетливо поцеловал ее несколько раз и взмолился:
– Манассия, мы ведь родственники. Ты делал обрезание моему старшему сыну, так не бросай меня. Мы удержим эти позиции, соберем подкрепления и разбежавшихся степных шакалов. Только не забирай мой последний резерв.
– Нет, – слово жреца прозвучало как приговор, и он выхватил руку из ладоней Ханукки-бен-Шапруда. – Такие полководцы как ты не нужны нашему народу. Неудачник!
Прошло десять минут и возле шатра не осталось никого. Сначала отбыли адепты Ятгве, в сопровождении окруживших их плотным кольцом гвардейцев-бордзу, а за ними тронулись степняки. И когда полководец справился с собой, а потом приподнял взгляд, то увидел, что он один. И только невдалеке от него стояли три десятка конных воинов, по виду дромы.
– Кто вы? – окликнул их Ханукка-бен-Шапруд.
Вперед выехал один из воинов, спрыгнул с коня и, склонившись перед рахом, произнес:
– Мы все, кто остался от особого отряда тархана Менахема-бен-Нисси. Нас ждет гибель от врага здесь, и ждет гибель в родной степи. За отступление – смерть, таков закон особого отряда. Дозволь, шад, нам умереть с тобой рядом.
– Мне нужен конь, – сказал рах. – Будем умирать в бою, вы со мной.
Ему вывели лошадь, Ханукка-бен-Шапруд запрыгнул в седло, и во главе маленького отряда кинулся в пучину битвы. Доспехов на нем не было, и первая же стрела от неизвестного конного лучника армии Штангорда сбила его наземь. А дромы из особого отряда тархана Менахема-бен-Нисси пережили шада не надолго. Они пали под клинками и стрелами штангордцев. И так погиб некогда любимец и дальний родственник кагана Каима шад Ханукка-бен-Шапруд.
Смерть рахского полководца никто не заметил, и битва шла своим чередом. Конники Штангорда степняков больше разогнали, чем уничтожили. И когда поле боя полностью очистилось от вертлявых юрких всадников, они ударили по тылам горцев, которые до сих пор сражались с уже превосходящей их пехотой герцога и не сдавались. Ни гарля, ни хайдары, не отступили. Воины гор принимали удары рыцарских копий грудью, как кошки запрыгивали в седла и сдергивали с них всадников. Они держали всю армию герцогства на себе, не давая ей высвободить силы для преследования бежавших с поля боя рахов, бордзу и степняков. Горцы строили баррикады из тел своих павших товарищей, взбирались на эти кровавые стены и бились до конца.
Так, ожесточенно сражаясь, они дотянули время до темноты, и уже ночью, все оставшиеся в живых горцы пошли на прорыв. Немногие уцелели во время него, но такие были, и набралось их, всех вместе, что гарля, что хайдаров, полных три сотни.
Итог битвы за Стальгорд не устраивал обе стороны. Точнее, рахов не устраивал полностью, ибо они потеряли практически всю Западную армию вторжения, а вот штангордцев частично. Да, они отбили первый удар степной химеры рахов и выиграли летнюю военную компанию, но их потери были слишком велики. Настанет следующая весна, и вновь придет армия врага, и опять вчерашним крестьянам, рыбакам и ремесленникам придется встать в строй. Конечно, некоторые горячие головы сразу после битвы предлагали идти в степь, до самой столицы каганата, и уничтожить врага в его логове. Но таким показывали списки потерь, и они умолкали. Герцогство еще не было полностью обескровлено, но двадцать пять тысяч погибших и больше десяти тысяч покалеченных только в одном сражении, это ощутимо.
Впрочем, сдаваться никто не собирался и, добив всех, кого смогли догнать, штангордцы стали готовиться к следующим боям.
