Валерий Столыпин
Всё по-взрослому
Недостатки достатка
Мы живем, точно в сне неразгаданном,
На одной из удобных планет…
Много есть, чего вовсе не надо нам,
А того, что нам хочется, нет.
Игорь Северянин
Антон работал продавцом в колбасном отделе. Это совсем ему не нравилось, но жизнь заставила добывать средства на содержание семьи именно так. Здесь была возможность недовесить, слегка обсчитать, продать дефицит из-под прилавка.
Навар был всегда, ведь магазин находился почти в центре города. Он молод, общителен, ловок и совсем не жаден, во всяком случае, ему казалось именно так.
Очередь в отдел стояла с утра до вечера, товар ходовой, разлетался полностью, сколько бы его ни привезли.
Постоянные покупатели из числа местных жителей, особенно согбенные старушки, обожали Антона, старались ходить в магазин исключительно в его смену.
Здешних жителей парень знал в лицо, был с ними предельно честен и вежлив, зарабатывая исключительно на случайных покупателях, не зарываясь, умеренно, осторожно. Были случаи, когда проверки вскрывали у него копеечные обвесы, а пенсионерки вставали за него горой и отбивали, утверждая, что это была роковая случайность. Срабатывало.
Это были времена тотального дефицита, а Антон всем старушкам, если просили, индивидуально оставлял колбасу, сосиски или окорок, чтобы они не стояли в ожидании товара часами. Нередко отдавал в качестве подарка, даром.
Нищих, которых было немало по соседству, у храма при кладбище, не привечал и милостыню не подавал никогда, зная не понаслышке о характере их бизнеса и немалых доходах, а нуждающимся бабушкам не жалел. Их благосостояние он легко определял по одежде, как правило, старой, сильно поношенной, но чистенькой и опрятной.
Особенно его умиляли старушки, одевающиеся по старой моде, в платья довоенного покроя: в забавные миленькие шляпки, блузки с кружевными воротниками и манжетами и обувь, какой нынче не делают.
Чаще других заходила к нему Алевтина Егоровна, бабушка, которая давно разменяла девятый десяток, но держалась молодцом. Если у Антона не было покупателей, они долго беседовали. Той было что рассказать и показать (она часто приносила альбомы с фотографиями той, буржуазной эпохи).
Молодость её пришлась на дореволюционные годы, прошла довольно бурно.
Егоровна с небывалым вдохновением рассказывала ему маленькие истории из прошлой жизни.
У бабушки была очень сложная, но, интересная, жизнь. Такую не придумаешь.
Каждый раз, кода она приходила, первым делом передавала Антону бумажный пакетик, в котором лежало печенье и карамельки. Было понятно, что эти гостинцы она не могла покупать на свою скромную пенсию. Скорее всего, забирала их с могилок на соседнем кладбище. Антон не отказывался. Какая разница, откуда, главное от души.
Алевтина Егоровна, несмотря на скудную жизнь и малый достаток, каждый раз неоднократно повторяла, – Антон, мальчик, какая же хорошая жизнь наступила. Ты не подумай, что я бедная, одинокая и разнесчастная, у меня замечательная пенсия. К сожалению, маленькая, но это не важно. Я могу питаться каждый день. И дарить детям конфеты. Наверно, тебе этого не понять. Впрочем, я не права, только ты и способен войти в наше положение, слишком близко принимаешь к сердцу наши маленькие пенсионные проблемы. Мы же, старики, делимся новостями. Все знают, что ты помогаешь старикам.
Это было вступлением для последующего повествования, всегда необычного и интересного.
– Прежде, совсем недавно, тогда я была молодой и красивой женщиной. Да-да, можешь не сомневаться, была, я не люблю лгать. Как-нибудь обязательно принесу тебе фотографии, а ещё лучше приглашу тебя в гости, на чай.
– У меня замечательные альбомы со снимками. Тогда умели делать красивые портреты. О, я была очаровательна! Какие мужчины говорили мне комплименты, дарили цветы.
Из её потухших, почти бесцветных глаз полились скупые слёзы. Но Алевтина Егоровна собиралась с мыслями и продолжала повествование, – в этом самом доме, где мы сейчас находимся, да-да, в этом самом, жили исключительно семьи красных командиров и крупных чиновников.
Мне в ту пору было… немножко за тридцать. Так вот, эти господа мне проходу не давали. Молодые люди с положением, состоятельные и довольно интеллигентные наперебой желали меня проводить, пытались преподносить подарки.
Некоторым я не отказывала в удовольствии проводить меня до дома, но страсть как боялась серьёзных отношений. Мало ли что. Мой папа по нелепой случайности был объявлен врагом народа и расстрелян. Его реабилитировали, конечно, но это ничего, в сущности, не изменило в моей жизни.
Клеймо поставлено, смыть его было невозможно. Мама, когда папу расстреляли, просто не захотела жить: легла на кровать и с того дня не съела ни крошки, как я ни старалась её накормить.
Ты не представляешь, Антон, каково это – видеть приближение смерти самого родного человека и не иметь возможности ничего изменить.
Мама добровольно уходила из жизни: медленно, постепенно, неотвратимо. Это по-настоящему страшно.
Я осталась одна. Совсем. Так вышло, что все родственники, были далеко, где-то под Смоленском. У них огромные семьи и полная к тому времени нищета. Я посчитала за лучшее остаться в Москве, где у меня большая комната в коммуналке. В ней до сих пор и живу. Точнее, доживаю.
Так вот, как-то за мной очень настойчиво принялся ухаживать бравый военный. Может быть, он и не был красавцем, но гусаром точно был: какая выправка, какая осанка! А манеры, голос. Как он был нежен, как добр.
У нас случилась любовь. Честно-честно. Настоящая любовь, даже страсть.
Для меня это был настоящий шок. Он часто уезжал в командировки на какие-то секретные задания. В один из приездов был здорово озабочен, уговорил оформить брак. Я не устояла. У нас было шесть, нет, почти семь месяцев счастья.
Тот период я помню по минутам.
Потом случился конфликт с Китаем на острове Даманский. И его не стало. Только тогда я поняла свою маму и поклялась так же незаметно уйти из жизни.
Но время пришло иное. Соседи и подружки не дали этому случиться. Как видишь, я до сих пор жива, даже кокетничаю тут с тобой.
А в гости ты обязательно должен ко мне зайти. У тебя же есть жена? Вот и замечательно. Давай не откладывать в долгий ящик. В моем возрасте каждый день может стать последним. Послезавтра, в твой выходной, буду вас ждать. Записывай адрес. Это совсем рядом. Приходите, непременно. Буду ждать у подъезда. Только скажи во сколько. Я ведь женщина, должна подготовиться.
Вечером, в конце тяжелой смены, после подсчётов прихода и расхода в карман Антона непременно ложилась некая сумма, сравнимая по величине с месячным заработком уборщицы или нянечки в детском саду. Всю эту наличность он отдавал жене, которая постоянно ворчала, что Антон не умеет зарабатывать как другие, “нормальные мужики”.
Она складывала купюры стопочками, пересчитывала каждый раз, что-то записывала и всегда причитала, что не хватает на то, на другое, чем давно уже обзавелись все, ну почти все подруги.
– Разве это жизнь, – причитала она, – когда приходится в чём-то себе отказывать, что за муж, если не умеет добыть жене мамонта? Значит, не любит.
Верочка, уложив детей спать, со вкусом страдала в одиночестве, дожидаясь Анотона с очередной смены: лузгала семечки, почитывая дущещипательные романы о большой и светлой любви, мечтая непременно пережить подобные романтические эпизоды когда-нибудь потом, а пока предаваясь сладостным грёзам.
Как иначе? Ведь она молодая красивая женщина. Отчего-то Верочка упрямо мечтала о любви, которая должна случиться потом, не сейчас, не обращая ни малейшего внимания на происходящее здесь и сейчас, в то время, когда всё необходимое уже находилось у неё под рукой.
Как назло, ей достался не муж, а сплошное недоразумение, – ни украсть, ни покараулить, – пеняла она Антону, – с тобой каши не сваришь. Вот у Аньки… у Аньки муж как муж. И у Светки Каликиной. Какого лешего я за тебя замуж пошла!?
Тот пожимал плечами, не в силах перечить любимой. Что с того, что денег становилось больше? Счастья и взаимопонимания, напротив, выходило меньше и меньше.
Если человек не может быть счастливым без денег – богатство не прибавит ни удачи, ни наслаждения жизнью. Деньги помогают лишь тем, кому и без них хорошо. Вокруг столько богатых неудачников.
– Сейчас, муж придет с работы, – мечтательно представляла себе Верочка, – приготовит чего-нибудь вкусненькое…
У него блюда, особенно мясные, замечательно получаются. А она ужасно не любит жарить-парить, просто не выносит органически любые домашние обязанности. Ничего-ничего, она с мужем в избытке расплачивается роскошным телом и свежестью цветущей молодости.
Между чтением книжных строк Верочка представляла, как Антон откроет бутылочку вина, обязательно танец при свечах (совсем немного, для аппетита и романтического антуража), как наговорят друг другу кучу прелестных любезностей, потом обменяются нежными объятиями, страстными поцелуями. Как в этой книжке, даже романтичнее.
За неимением нормального, состоятельного кавалера, этакого настоящего полковника (что поделать, нет у Верочки другого, более привлекательного), приходится довольствоваться малым.
Ничего, она потом наверстает. Такую красоту невозможно не заметить. Её непременно найдут, обязательно оценят по достоинству.
Ладно, на нет и суда нет. К тому же дети. Двое.
Угораздило же!
Пусть подрастут, время есть. Там видно будет. Вечно приходится из-за них отвлекаться от грёз.
Ещё Антон: навязался на её голову. Разве это мужик!
Сидит Верочка с закрытыми глазами и грезит.
Вот Антоха целует её в шею, потом ушки. Это обязательно, самое заводное, тогда она начинает дрожать и намокает. Но пока не время расслабляться, уступать напору страстей. Надо как следует возбудиться. Теперь грудь. Бюстик заранее снять, чтобы не тратить даром драгоценные минуты. Дальше соски. Вот так! На них нужно нежно давить.
Сильнее, ещё сильней. Теперь танец. Музыка. Не очень громкая. Ритмичная, ускоряющая пульс, рождающая желание.
Нет, не так.
Не совсем так.
Желания уже достаточно. Возбуждение на грани фола, чтобы спазмы по всему телу, чтобы лёгкими волнами. Теперь подождать, а то сразу возбуждение исчезнет.
Танец контактный, очень медленный, с рукосуйством, с нарочито вульгарными намёками. Немножко грубости. Вот чего Антоха не умеет: чересчур нежный, ласковый. Как котёнок. Настоящий мужчина должен приказывать, повелевать. Ладно, научу когда-нибудь.
Верочка потягивается чувственно, зажмуривает в предвкушении неземного удовольствия глазки, представляет соблазнительное свидание с элементами похотливого бесстыдства, с толикой непристойностей. В деталях и образах чувствует неистовое совокупление, сладкое давление в глубине чрева, восторженный экстаз.
Она не хочет, не может ждать, пока прискачет сказочный принц. Жить нужно немедленно, сейчас. Молодость стремительно проходит, по большей части мимо: “Как сверкающий бал. Только ты на него не попал”.
А она молода, красива, но так будет не всегда. Кому она станет нужна через десять лет, когда… страшно подумать, Верочке будет тридцать четыре, практически древняя старуха. А она ещё и жизни нормальной не видела с этим Антоном.
– Вечно, он задерживается, – негодует Верочка, – это становится невыносимым. Я готовлюсь к его приходу, настраиваю себя, чтобы доставить минуты наслаждения, безумной страсти. Гадкая привычка всё портить! Мужчина должен быть педантом… и немного романтиком. Мы, девушки, такие ранимые, такие нежные, незащищённые. Я же не прошу носить меня на руках. От него и требуется только – обеспечь достаток, создай обстановку праздника в доме. Ну, приготовить ещё чего-нибудь неожиданное, пикантное, вкусное, вызывающее эйфорию, желание жить. Неужели так сложно быть настоящим мужчиной!
О чем ещё может мечтать жена неудачника? Конечно о счастье. А какая сказка без пиров и балов, без фейерверков, мишуры, музыки, вина и танцев?
Вот что в жизни основное, главное. Остальное второстепенно. И необязательно.
А это, это мужик должен, обязан предоставить в полном объёме, в надлежащем ассортименте. Почему красивым бабам обязательно достаются никчёмные по определению мужья?
Штамп в паспорте – это обязательство, социальный договор. Взялся за гуж – не говори, что не дюж. Женщину нужно любить. Холить, лелеять. Красота и молодость дорогого стоят.
Деньги, наверно, полезная штука, но не для всех. Они хороши как бонус к замечательным отношениям, но не наоборот.
Материальная сторона семейной жизни не даёт преимуществ, если разваливается сопричастность к общему, слияние не только физическое, но и ментальное.
Разобщенность духовная страшнее нищеты. Она разъедает скелет семейной конструкции, причём намного стремительней, если ни в чем не стеснена материально.
Как потрясающе упоительно проплывали события жизни в самом начале их чувств, когда супруги полностью растворялись в едином пространстве происходящего, даже не помышляя о разграничении сфер влияния.
Тогда у них не было денег. Даже вещи не отягощали ограниченное, скромное пространство совместного бытия, на котором расцветали позитивные эмоции.
Хватало всего.
Самым важным было стремление отдавать, дарить радость.
Теперь же в семье действия как в торговом прейскуранте оцениваются, по их стоимости, где любовь, преданность и верность стремительно опускаются вниз списка по своей значимости, а обладание чем-то материальным, возможностями потреблять и иметь заполняют собой всё видимое пространство.
Теперь Верочка увлечённо играет в деньги, считая эту забаву аттракционом, в котором не нужны никакие правила, достаточно возбуждения и азарта, которые развиваются гигантскими темпами: растут от удачи к удаче, рождая попутно неуёмный аппетит.
В определённый момент уже не ясно, ты приобретаешь вещи или вещи тебя.
Неизменно то, что содержание покупок и их цена растут, а удовольствие от обладания падает. Для вкусного использования покупок почему-то катастрофически не хватает энергии и времени.
Добывание превращается в спорт, а люди в бегунов с барьерами на дистанции: добежать в числе победителей до заветной черты не представляется возможным: все, кто в доле, уже давно финишировали, прочие, увы, лишь увлечённо изображают массовку.
Настоящие несчастья приходят в семью, когда в ней неожиданно появляются деньги.
Да! Именно так.
Временно все идёт замечательно, но лишь до тех пор, пока желаний меньше, чем возможностей. Это совсем недолго.
На востоке говорят, – мешок желаний не имеет дна, его никогда невозможно наполнить. Очарование доступностью иметь мимолётно. Вслед за ним приходит вожделение владеть большим, намного большим, тем, чего нет и не может быть у других. Однако те, у которых это уже есть, тоже культивируют неуёмные желания, добывая вожделённые блага, невзирая на обстоятельства, наперекор всем духовным заповедям. Они всегда будут на шаг впереди. Они ненасытны, изворотливы, не напрягаются от излишков совести.
Нам ли тягаться с ними!
Но деньги уже есть, их необходимо истратить. Желательно с шиком, всем на зависть. А если этот процесс не смог увлечь, тогда как?
Конечно, Антон тоже в меру скуп и жаден, но не любит ничего лишнего. Зато много всего разного, причём самого-самого, желает Верочка.
Её запросы моментально убежали на пару кругов вперёд, причём не по гаревой дорожке, где можно бегать и в раздолбанных кроссовках, а в направлении модных нарядов, украшений и дорогой выпивки. И всё это нужно непрестанно демонстрировать, чтобы вызывать у окружающих неприязнь и зависть, которые близоруко принимает за уважение и дружбу. Теперь Верочка уверилась, что вокруг всё и всех можно купить. Нужно только накопить необходимую сумму.
Утомлённый, но радостный оттого, что пришёл домой, где его ждут дети, любимая жена и желанный уют, приходит Антон с работы, предвкушая заслуженный отдых.
Жизнь хороша, особенно если знаешь, что параллельно и рядом всегда есть те, кому хуже. Разве много человеку нужно? Ведь радуется же своей судьбе Алевтина Егоровна, хотя нет у неё и сотой доли того, чем обладает их молодая семья.
– Явился, не запылился. Сколько ждать-то можно? Всё желание убил.
– У меня смена, график, раньше не получается. Что у нас сегодня, на ужин, как дети?
– А ты сготовил? Я тебе не кухарка. И вообще, у тебя лучше получается.
– Мне рано вставать. Ладно, чай попью с бутербродами.
– Эгоист, только о себе и думаешь! Ты что, совсем меня не любишь? Я, между прочим, тоже есть хочу. И выпить хочу. И потанцевать. Любви хочу, обожания. Секса хочу, ласки. Какое мне дело, что тебе на работу. Ищи другую бабу, если я чем не устраиваю. Деньги принёс?
Давай никогда не ссориться
Пойду, схожу за счастьем на базар,
А после в супермаркет – за удачей.
И что с того, что это не товар.
Я попрошу ещё любви – на сдачу.
Ирина Самарина-Лабиринт
Любовь, даже размеренная, трепетная, благочестивая и смиренная – всегда экстремальное приключение: в некотором роде авантюра, безумие.
Когда мчишься без оглядки по порогам и стремнинам пылких и трепетных отношений, никогда не знаешь, какой сюрприз приготовила судьба за ближайшим поворотом.
Лёнька обожал свою маленькую чаровницу-жену, безумно наслаждался её присутствием, близостью: от прикосновений и ласк мгновенно улетал в мистические пространства, где жизнь течёт по иным правилам, где миражи и фантазии – самая настоящая реальность.
Это была любовь-обожание, любовь-праздник, любовь-сказка.
Полное телесное и духовное слияние, трепетная забота, абсолютная откровенность и безграничное доверие – именно так они жили, именно так чувствовали вот уже более полутора лет.
Это была великолепная, словно намеренно созданная по индивидуальному заказу романтическая пара, счастливую судьбу которой никому не пришло бы в голову оспорить.
Всё было так замечательно, так хорошо, так радужно, что дух захватывало. Пока Катенька не узнала о своей беременности.
С этого знаменательного момента в отношениях появилась едва различимая трещина.
Если прежде девочка относилась рассудительно и спокойно к тому, что до неё у Лёньки были любимые девушки (что было – то было, тогда он её не знал), то теперь резко изменила точку зрения, то и дело высказывала болезненные претензии и подозрения по этому поводу.
Вот и сейчас завелась на пустом месте.
Пошли прогуляться перед сном, настроение было романтическое, сентиментальное – лучше некуда, несмотря на то, что погода неустойчивая, капризная.
Небо на горизонте озаряла фантастическая закатная феерия. Ребята крепко держались за руки, мечтали о чём-то удивительном, когда неожиданно в поле зрения появилась Милка –Лёнькина юношеская любовь, причина первых в его жизни возвышенных чувств и столь же невыносимых душевных страданий, когда прелестница его отвергла без объявления причин.
Женщина побывала замужем, родила дочурку, развелась.
Лёнька с ней лет шесть не виделся.
Буря в душе, щемящие сентиментальные чувства, ностальгическое влечение к бывшей подруге обветшали, выцвели. Не осталось в его душе ни симпатии, ни сердечной боли. Расстались потому, что Витька, лучший друг, отбил у него девчонку, увёл практически со свадьбы.
Лёнька тогда долго болел. Предательство сразу двух дорогих сердцу людей было поводом для обиды на жизнь в целом и на женщин в частности.
Улеглось, перегорело.
Почему Милка публично расчувствовалась, на что рассчитывала – непонятно: сходу бросилась Лёньке на шею, пустила трогательную слезу, умоляюще-пронзительной скороговоркой тараторила что-то несуразное про свидания под Луной, про такие же чудесные закаты и рассветы как сегодня, про то, что по-настоящему только его и любила всю жизнь, что зря связалась с обманщиком Витькой.
Много чего наговорила.
– Мила, – пытался прекратить это представление, урезонить коварную женщину Леонид, – это моя жена. Я её люблю. То, о чём ты вспоминаешь, было совсем в другой жизни. Прошлого не вернуть. Мне жаль, что с Витькой у тебя не сладилось, но ты сама его выбрала. Нет повода для романтических грёз. Для дружбы тоже. Мы не выдержали испытание любовью. Зачем ворошить то, что не срослось?
Мила, пройдя в задумчивости несколько шагов, разомкнула руки, резко развернулась к Лёньке крепко порозовевшим лицом и гневно спросила, – я чего-то не знаю, что за спектакль с моим участием мне сейчас довелось увидеть, почему ты оправдывался?
– Катенька, к чему эта ревность? Мы договаривались, если помнишь, что наши отношения – точка, с которой начинается личная семейная история. Всё, что происходило в прежней жизни, не имеет значения, потому, что те отношения за-кон-чи-лись. Разве я дал повод думать иначе? Да, я любил когда-то давно эту девочку, да, это были искренние, очень трогательные, наивные чувства. С Милкой я расстался не по своей воле, как и с Алиной. Не моя вина в том, что та и другая встретили более соблазнительных мужчин, с которыми связали свою судьбу, и разорвали отношения со мной.
– Не могу залезть в твою голову, но прочитать мимику и жесты пока в состоянии. Ты облизываешь взглядом, раздеваешь каждую стройную девчонку. Не удивлюсь, если совокупляешься с ними… мысленно. А сейчас, когда эта расфуфыренная бабёнка наглым образом повисла на тебе, я слышала, как неистово барабанит твоё подлое сердце.
– Если скажу, что ошибаешься – поверишь?
– Раньше думала, что да. Верила каждому слову. Теперь не знаю. Мне кажется, ты что-то недоговариваешь, чего-то важное даже от себя скрываешь.
– Хочешь услышать интимные подробности обо всех моих планах, помыслах и действиях, включая романтические фантазии, эротические грёзы и нечаянные эмоции в отношении всех женщин, которые живут, работают рядом и случайно проходят мимо?
– Дурак, зачем мне твои миражи и иллюзии, я просто хочу знать правду. Всю правду, о том, кто для тебя я. Имею право. У меня в животе документ на это право.
– Какую именно правду, родная? Почему тебя стали волновать химеры и голограммы в моём мозгу? Конечно, я не лишён воображения, как и все прочие мужчины. Естественно, что случаются нечаянные вспышки эмоций, когда на горизонте появляются соблазнительные женские формы, в том числе и нескромные желания, но видения и соблазны, вызванные гормонами, мне не подчиняются. Голова – предмет тёмный, с инстинктами не поспоришь.
– Сколько раз и с кем ты мне изменял?
– Ух-ты, ё… даже так! Ни разу, любимая. Единственная девушка, с которой у меня были близкие интимные отношения, я этого не скрывал – Алина. Она была моей невестой, без пяти минут женой. По какой причине разладилась свадьба – тебе известно в подробностях. Могу повторить доклад о той любви, если настаиваешь. А до того именно ты пыталась разладить наши с Алиной отношения, но не успела: девочка нашла более выгодную партию без твоего участия. Мы целовались, если помнишь, и обнимались, когда наблюдали звездопад. И ты знала… знала, что морочишь голову чужому милому. Тебя это остановило?
– Вместо того чтобы повиниться, ты ещё и нападаешь. Это говорит лишь о том, что тебе всё равно с кем изменять.
– Ага, поймала-таки на горячем, нашла повод для обвинений и ревности. С Милкой у меня никогда ничего не было. Кроме целомудренных поцелуев. Она досталась Витьке девственной. Это легко выяснить. Ревновать к ней глупо. Это была детская влюблённость, невинные романтические чувства кроткого восторженного мальчика, впервые в жизни познавшего вкус поцелуя. Это преступление?
– Ты говоришь о Милке, которая была тогда, о маленькой девочке, а я – о той, которая сегодня, сейчас обливала тебя слезами, искушала. Заставила нервничать. Что об этом скажешь?
– Какое мне дело до Милкиных слёз, ты – моя единственная женщина. Е-дин-ствен-ная. С тех пор как мы начали встречаться, я никогда, ни с кем не имел близости. Ни с кем. Если не можешь или не хочешь простить мне прошлое, если решишь, что я должен уйти – подчинюсь. Но… как тогда наш ребёнок?
– А я о чём? Эротоман чёртов, ты чуть не бросил меня, едва вдохнул аромат её порочного тела. У тебя в глазах суетились омерзительно-бесстыдные черти. Я видела, что эта девка тебе небезразлична, видела твои сомнения, твою похоть!
– Катенька, ты о чём? Я же люблю тебя.
– Меня или всех-всех-всех, у кого соблазнительная попка и грудь торчком? Думала, что любишь, теперь сомневаюсь.
– Я не давал повода! Давай лучше жить дружно.
– Не убедил. Глаза бы мои тебя не видели.
– Пошли домой. Ты уже замёрзла. Напьёмся горячего чая с малиной, залезем в ванну, отогреемся и спать.
– С изменником в ванну? И спать я с тобой больше не буду. Ни-ког-да!
– Хорошо, рядышком на коврике прикорну. Нужно привыкать, коли связался с ревнивицей.
– Я не ревнивая, а справедливая. Терпеть не могу бабников, готовых взглядом залезть под любую юбку.
– Баба, точнее девочка, у меня только одна.
– Ну, всё, сам нарвался!
Жизнь вокруг не прекращалась ни на мгновение, но Антону казалось, что это совсем не так, что приближается или уже началась катастрофа. К счастью Катенька сменила гнев на милость, – разве мы вдвоём в ванну вместимся, а что мы там делать будем?
– Греться будем. Шампунем с запахом лаванды тебя вымою. Везде-везде… и… извини, не сдержался, потому что нервничаю. Массаж сделаю. Полный чувственный, волнующий, сладкий-сладкий, бесстыдно-непристойный, великолепно-развратный, взрослый-взрослый, как ты любишь. Потом любить буду до самого утра.
– Размечтался. Интересно, кто тебя такой хитрой методике соблазнения научил, уж не Алина ли? Точно она. Хотя, нет, ты же с ней к родителям ни разу не ездил, а в общаге только душевая. Всё-таки Милка, зараза. Вот ты и прокололся!
– Как хочешь. Думал как лучше. Должен же я реабилитироваться.
– Ладно, пошли уж. Не на морозе же целоваться. В ванне, с шампунем и прочими приятными процедурами куда лучше.
– А я о чём?
– А если правда чего-нибудь пикантного захочется?
– Тю, у тебя той беременности-то – пара миллиметров в диаметре.
– Увижу, что ещё кому-то подмигиваешь – зашибу!
– Опять за своё! Не было ничего. Не бы-ло!
– А то я не видела. Чего ты из меня вечно дурочку делаешь? Виноват – признайся!
– Признаюсь. Катенька, я тебя люблю! Теперь вдвойне. У тебя такая шикарная грудь. А попа – самая-самая роскошная попа во Вселенной. Да ты и сама ничего. Другой мне даром не надобно.
– Не подлизывайся. Я тебя ещё не простила. У тебя куча штрафных очков и ни одной реальной заслуги, кроме моей беременности.
– Посмотрим, как запоёшь через полчаса. Умолять будешь, чтобы забыл обо всём, чего твой язык намолол обо мне любимом. У меня тоже память хорошая. Не прощу.
– Лёнь, а Лёнь, давай никогда не ссориться?
– А давай.
– Я же понимаю, что ты не изменял. Но ведь мог… мог… а как же я! Чего она, правда, на шею к тебе кидается, гадюка? Иди уже, набирай воду в ванну. Только тихо. И не разбуди родителей. Не хочу, чтобы нашему счастью кто-то помешал. Господи, как давно я тебя голенького не видела. Как я тебя всё же люблю!
– А уж как я тебя!
