ГлавнаяИнтимные отношенияВалерий СтолыпинИскушение

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Валерий Столыпин
Искушение

Спасибо тебе, Лёлька!

удивляясь неистовой страсти двуногих растений,

что пришли в этот лес – и расстаться почти не смогли.

Ты, забудешь, любимый. И только останутся тени.

Две счастливые тени – у самого края земли.

Наталья Крофтс

Удивительный был год, неповторимый на сюрпризы и подарки.

Я воспринимал происходящие одно за другим замечательные события как праздник, ассоциируя их почему-то с началом взрослой жизни.

Какая глупость – считать, что семнадцать лет, это начало самостоятельности. Хотя, в деталях моя жизнь значительно изменилась.

На школьном выпускном балу я впервые танцевал с девушкой, голова которой покоилась на моём плече. Это была прехорошенькая смуглая глазастая малышка с каштановыми волосами, Верочка Сметанина, в сторону которой я целый год даже глядеть стеснялся, настолько сильно внешность очаровательной девочки, и она сама, меня смущали.

Руки мои едва дотрагивались до крошечной талии, но этого прикосновения было достаточно, чтобы свести с ума.

Пунцовые щёки и дрожь в мышцах были свидетелями тому, что я чувствовал. Прикосновение к тайне было не просто чудом – колдовством, магией. Кажется, я светился от избытка жизненной энергии, которая перетекала от неё ко мне.

Музыка закончилась, а мы всё топтались, не в силах разорвать магнетизм единения, настолько мне, возможно и ей, было хорошо. Или это были лишь мои ощущения, не знаю. Впрочем, я ничего не хотел знать, кроме того, что чувствовал.

Верочка щекотала мою щёку и ухо кудряшками, отчего по всему телу разливалась блаженная истома и сладостный трепет.

Мы так громко молчали, что на нас стали оглядываться.

Я был беспредельно счастлив.

Кажется, это был самый короткий и самый восхитительный вечер в моей жизни.

Проводить Верочку мне не удалось – за ней к полуночи пришёл папа. Он смерил меня странным взглядом, взял девушку за руку и увёл.

Больше мы с ней не виделись. Видимо линия её судьбы была заранее распланирована строгим родителем на годы вперёд.

Верочкин взгляд, сладостное ощущение причастности к тайне, волшебная сила, исходящая от прикосновений, навсегда отпечатались в моей памяти как начало начал, как посвящение в одно из самых сокровенных таинств мироздания.

Я страдал от неразделённости чувств, от того, что приблизившись к мечте лишь отдалил её воплощение. Волнительный трепет заставлял меня грезить, писать запоем стихи. Неожиданно для себя я влюбился в одиночество, страстно желая лишь одного – встретиться с Верочкой, объясниться.

Поступать в институт я не стал по множеству причин, хотя до этого момента жил мечтой о профессии биолога и путешественника. Единственный танец с красавицей Верочкой основательно приземлил меня, лишив не только мечты, но и жизненных сил.

Потом был техникум. Как запасной аэродром, исключительно для того, чтобы было от чего оттолкнуться впоследствии, чтобы не потеряться окончательно.

Жизнь потеряла для меня смысл, потому что им была Верочка.

Особенного желания учиться не было, но предметы и практические занятия по профильным дисциплинам давались легко. В свободное время я уходил на охоту и рыбалку, старался отвлечься, чтобы не думать о Верочке, чтобы хоть чем-нибудь заполнить угнетающее затуманенное сознание время.

Тогда я уже знал, что никакого продолжения у нас не будет. Верочке было отправлено письмо с тщательно выверенными признаниями, в котором душевное состояние и чаяния были вывернуты наизнанку.

Ответ вызвал у меня шок.

Верочка запретила писать и даже вспоминать, в том числе о выпускном балу и волшебном танце.

Я был молод. Время действительно лечит, но об этом мне стало известно гораздо позже.

Постепенно из памяти стирались оттенки эмоций. Верочка перестала являться в грёзах и снах.

Просто отпустила меня на волю. Или я её.

Именно тогда в моей жизни появилась Лёля, сероглазая разбитная восьмиклассница. Девочка просто лучилась и искрила энергией.

Мы жили в соседних домах. Нам было по пути – мне в техникум, Лёле в школу.

Полярная зима – это непрерывная ночь.

Как-то утром девочка догнала меня и предложила ходить вместе.

– Мне бывает немножко страшно в темноте. Ничего, если я буду за тебя держаться?

С тех пор мы не расставались. Я провожал непоседу Лёльку до школы, встречал после занятий, иногда сбегая для этого с занятий.

Вечером девочка звонила по телефону, требовала немедленно прийти, потому, что не может в чём-то из школьной программы разобраться, или…

Причин для свиданий у неё находилось множество.

Всю дорогу до школы Лёлька держала меня за руку миниатюрной ладошкой без варежки, несмотря на трескучие морозы, и развлекала бесконечными историями.

У моей подружки были изумительные кукольные пальчики, фарфоровая кожа, пушистые ресницы, яркий румянец и пухлые рубиновые губки.

А как удивительно она глядела на меня, затягивая с головой в дивный омут выразительных серых глаз в половину лица.

Вскоре я не представлял без Лёли и её очаровательной улыбки не то чтобы жизни – минуты, дня.

Мы проводили вместе столько времени, сколько могли себе позволить, чтобы не было проблем с учёбой и домашними обязанностями, со многими из которых весело справлялись вместе.

Лёлька любила дразнить меня, намеренно наклоняясь, чтобы обнажить краешек трусиков, “нечаянно” расстёгивала пару-тройку пуговок на домашнем халатике, задирала платье, показывая невзначай “гадкий прыщик” на внутренней стороне бедра, чем основательно смущала.

Это ничего не значило. Совсем ничего. Во всяком случае, мне так казалось.

Она просто дурачилась, заражая меня любопытством и заряжая эмоциями.

Мы были знакомы четыре месяца, но всё ещё держали пионерскую дистанцию, запрещая себе даже мимолётные прикосновения.

Правда однажды Лёлька простыла. Девочка настояла, чтобы я поставил ей горчичники.

У меня горели щёки, дрожали руки.

Линия позвоночника и упругие холмики ягодиц гипнотизировали взгляд, не позволяя сосредоточиться на самой медицинской процедуре.

Я видел, что находится у Лёльки под мраморной кожей. В голубоватых лабиринтах фантастических рисунков вен пульсировала тёмная кровь.

Я дотронулся подушечками пальцев до Лёлькиной лопатки. Она съёжилась, взбрыкнула и покрылась мурашками. Как же мне хотелось дотронуться до них губами.

Хорошо, что подружка не видела выражения моего лица. Наверно в этот миг я был похож на маньяка, готового на всё.

Лёлька плакала, жаловалась на жжение, на то, что болит голова и ломит тело.

Я сидел подле неё, перебирал миниатюрные пальчики, целовал в лоб и волосы, всячески пытался успокоить.

Лёлькин папа пришёл с работы в ту минуту, когда я снимал горчичники.

Не разобравшись, что к чему он сгрёб меня в охапку и вышвырнул из квартиры, добавив скорости пинком под зад.

Было обидно и больно. Я скатился с лестницы, подвернул ногу.

Больше всего возмущала и угнетала неопределённость, – неужели нам не разрешат больше видеться!

Не знаю, как и что объясняла Лёлька папе, он пришёл ко мне сам.

– Ты это, заходи, если что… я же не знал. Дочка ждёт тебя. У неё нет мамы, а я вечно на работе. Мне показалось, что у вас… ладно, проехали. Меня Пётр Фёдорович зовут.

Наверно это послужило толчком, катализатором чего-то немыслимого для нашего с Лёлькой незрелого уровня общения.

Получив разрешение встречаться когда угодно, мы ощутили головокружение от вседозволенности, мгновенно выскочили из серой обыденности невинных юношеских свиданий, и улетели в нирвану.

Потрясённые первыми невинными шалостями и безумно волнующими открытиями, мы смешали воедино пространство и время, иллюзии и реальность, не поимая, как с этими чудесами управляться.

Время позволяло нам искажать действительность, выходить из неё, улетать за рамки реальности, создавать новые миры и измерения. Вдвоём.

Я мог ласково сжать её лицо между ладонями, ощутить бархатистость кожи влажными губами, запечатать рот поцелуем, почувствовать сладковатый вкус внутренних соков, вдыхать немыслимо завораживающий аромат дыхания.

Лёлька сама хотела, чтобы я её ласкал и тискал.

Сама!!!

Целовался я неумело, но это не имело значения. Она тоже ничего не смыслила в интимных ласках.

А ещё Лёлька иногда позволяла залезть головой под кофточку и совершить путешествие в таинственный мир упругих округлостей и напряжённых сосочков, отчего я реально сходил с ума.

Смотреть на сокровища, скрывающиеся в глубине одежд, не было дозволено, но это и не важно. Было достаточно маленьких уступок: манящих, чарующих и немного запретных.

Лёлька доверчиво и трогательно глядела прямо в мои влюблённые зрачки, держала за руки и сияла, словно летняя радуга от избыточного количества счастья, чем приводила меня в неописуемый восторг.

Мы оглушительно молчали, зачастую в абсолютной неподвижности, наполняя сердца и души любовью, вот что было особенно важно.

Лёлька была божественна, прекрасна, можно сказать идеальна.

“Увидеть её нагую и умереть”– вот о чём я постоянно думал, но боялся даже себе в этом признаться.

Понятно, что умирать, когда на тебя свалились миллионы тонн счастья, никому не захочется. Это была романтическая идеализация, мираж, сотканный из бесконечно огромного эстетического наслаждения, эмоциональных бурь, физиологических реакций и эротических переживаний, способствующих превращению нормального юноши, обдумывающего житьё, в сказочно счастливого безумца.

В тот день, в канун Нового года, мы решили испечь торт. Петр Фёдорович был в командировке. Нам никто и ничто не могло помешать быть счастливыми.

Лёлька, как обычно, дурачилась: мазала моё лицо мукой с приторно сладкими взбитыми сливками, потом с видимым наслаждением всё это облизывала, стараясь засунуть язычок как можно глубже мне в рот.

В какой-то момент процесс вышел из-под контроля. Кто-то из нас, или оба, мы провалились в иное измерение.

Как долго длилось путешествие по территории иллюзий, определить было невозможно. Очнувшись, мы обнаружили сплетённые тела, оголённые по пояс.

Набухшие Лёлькины соски, венчающие малюсенькие упругие грудки, смотрели на меня, не мигая, яркими вишенками. Удержаться от соблазна попробовать это лакомство на вкус, было попросту невозможно.

Подобного наслаждения никогда прежде мне испытать не доводилось.

Меня трясло так, словно это была пытка на электрическом стуле.

– Думаешь, теперь можно всё? Нет, Егорушка, слишком хорошо – тоже плохо. Нам нужно остановиться.

– Я и сам так думал. Довольно на сегодня сюрпризов. Разве что…

– Говори!

– Одним глазком… одним пальчиком. Только дотронусь и… клянусь!

– Мы же договорились.

– Да, конечно, я неправ.

Подружка успокоилась и расслабилась. Поцелуи становились горячее и продолжительные, Лёлькины обнажённые соски жгли мою чувствительную грудь, рождая волну внутреннего беспокойства, усиленного желанием реализации невозможного.

Я медленно расстегнул пояс девичьей юбки, виновато посмотрел в её растерянные глаза, медленно украдкой опуская разгорячённую желанием ладонь внутрь запретного предела, словно сапёр, выполняющий опасный долг.

Сопротивления не последовало.

Слово своё я сдержал.

Всего одно прикосновение, но какое. Я чуть не сгорел в огне желания, однако сдержался.

Лёлька стонала, прерывисто дыша, закатывала глаза, с силой прижимала к животу мою голову.

Похоже, мы слишком увлеклись. К такому путешествию ни она, ни я не были готовы.

*****

Не тает снег давно минувших лет,

рыдают отзвучавшие аккорды.

Там всё ещё действителен билет

в страну, которой возрасты покорны.

Наталия Кравченко

Расставаясь, мы с Лёлькой молчали, старательно пряча друг от друга глаза, словно совершили нечто весьма неприличное, скверное.

У подружки был весьма расстроенный вид, у меня тоже испортилось настроение, хотя истинной причины болезненного состояния понять было невозможно.

Всё ведь было так хорошо, так волшебно прекрасно, так восхитительно сладко.

До желанно-неизведанной тайны оставались секунды времени и расстояние в несколько миллиметров, которые соблазняли дозволенностью и доступностью, но граница сокровенной глубины так и не открылась.

Я чуть было не начал просить прощения, клял себя всеми возможными ругательствами за несдержанность и поспешность.

Лёлька, она же такая … она мне доверилась… а я!!!

Сердце щемили странные предчувствия, однако внутренний собеседник уговорил-таки не торопить события, подождать, пока успокоится и остынет Лёлька.

Ночью, потрясённый остротой ощущений я вновь и вновь эмоционально воспроизводил в памяти интимные переживания тех сладостных минут, мечтал повторить их, и одновременно ругал себя за непростительное поведение.

Обошлось!

Лёлькины замечательные глаза излучали счастье, а беззаботно-приподнятое настроение лучше слов свидетельствовало только о любви.

Утром мы шли по известному маршруту, держась за руки.

“Лёлька, любимая, я тебя обожаю”, – шептал про себя я.

Милая девочка, лучшая из всех кого я знал, оживлённо чирикала о чём-то непонятно-увлекательном. Я не был способен вникнуть в суть её беспечной болтовни. Значение имели лишь интонация и радость в голосе.

Душа моя вспорхнула на седьмое небо, или чуть выше, откуда открывался умопомрачительный вид на долину счастья, и блаженствовала.

Моя Лёлька (я даже слегка испугался этой собственнической мысли) вовсе не обиделась, никакой трагедии не произошло, мы опять вместе.

Очень хотелось обсудить случившееся, определиться – чего нельзя, что допустимо и желательно. Разделяет ли Лёлька моё мнение об удивительно ярких восторгах, которые я получил от мимолётной близости?

Но было ещё кое-что: девочке всего шестнадцать лет.

Правда и я несовершеннолетний.

И что с того?

Из уроков жизни необходимо извлекать глубинный смысл здесь и сейчас, делать по возможности правильные выводы, только подсказать, как хорошо и правильно, некому.

Безрассудный поступок и его последствия понемногу утратили болезненное восприятие. Дальнейшего посягательства на нераскрытые интимные тайны я теперь старательно избегал.

Мало ли в жизни желанного, неизведанного?

Мы так же встречались, так же в поцелуях, объятиях и восторгах от общения проводили время, получая взаимную радость.

Нам было хорошо, даже больше – восхитительно вдвоём.

Не знаю, какие переживания и мысли посещали Лёлькину голову, я уже не мог стать прежним.

Однажды сделанное открытие требовало дальнейшей реализации.

Я запрещал себе думать о том, как поступить, чтобы подружка сама захотела продолжения процесса исследования наших загадочных тел и их интимного соприкосновения.

“Неужели Лёльке не хочется пойти дальше, попробовать новые ощущения, испытать себя, наконец?”

Неведомая сила внутри меня разрывала мозг на мелкие кусочки. Благоразумие и выдержка безуспешно боролись с предприимчивым авантюризмом и впечатлённым предыдущими активными действиями темпераментом.

Приводимые разумом аргументы с лёгкостью необыкновенной разрушались внутренним голосом, пребывающим в состоянии прострации от близости к разгадке чего-то важного, который знал куда больше меня.

Нам и без новых приключений хватало разноцветных, ослепительно солнечных эмоций, превращающих Полярную ночь в летний полдень, но само наличие тайны, разгадка её сокровенной сущности, не терпит томительного бездействия.

Каждый день приносил нечто более яркое, восхитительное. Мир вокруг таинственным образом сузился до размеров малюсенького островка, который окружал наши тела и души.

Мы никого и ничего не замечали вокруг, ничем не интересовались. Нам ни до кого не было дела.

Состояние беспредельного счастья – это нечто невообразимое, описать его практически невозможно. Подходит разве что слово восторг с десятком восклицательных знаков на конце.

Лёлька день ото дня хорошела, становилась прекраснее, совершеннее. Её формы, несмотря на юный возраст, приобретали плавную округлость, свидетельствующую о стремительном взрослении.

Ни одна девчонка на свете не могла затмить её неоспоримые достоинства, обладателем и хранителем которых был я, только я, и больше никто.

На Лёльку стали заглядываться даже взрослые мужчины, таково видимо действие на внешнюю среду витаминов счастья.

Возможно, раньше я этого просто не замечал. Теперь интерес посторонних к возлюбленной совсем меня не радовал. Во мне неожиданно проснулся зародыш собственника.

Упрекнуть её было не в чем и всё же, и всё же…

Не знаю, какие аргументы использовало подсознание, но события вновь понеслись вскачь, заставляя нас с Лёлькой раз за разом становиться откровеннее и бесстыднее.

Порой мы просто сходили с ума от неуёмных фантазий, забывались на время, испытывая непреодолимую жажду открытий, когда инстинкты и физиология становились гораздо сильнее рассудка.

Наши невинные интимные игры приобретали день ото дня всё более острый эротический оттенок.

Мы уже не стеснялись обнажённых тел, не краснели удушливой волной от новизны и сладости нечаянных соприкосновений.

Мы эти ощущения искали, изучали и коллекционировали: с интересом и восторгами подолгу рассматривали подробности анатомии, наслаждались опасными ласками, пробовали друг друга на вкус.

Каждое переживание имеет некие пределы, преодолев которые остановиться невозможно отказаться от продолжения поисков. Любопытство, желание познавать, непреодолимо.

Однажды мы основательно расшалились, забыв про осторожность, хотя Лёлька заранее предупреждала, чтобы слишком откровенные интимные намерения выбросил из головы, правда, при этом её шея и грудь налились отчего-то малиновым цветом, а дыхание сбилось, но взгляд и выражение лица не давали сомневаться в серьёзности сказанного.

Я и не спорил. Меня вполне устраивали уже освоенные ласки, энергетика которых возбуждала круче исполнения солнышка на качелях.

Сексуального опыта и потребности в нём я не имел, поскольку неоткрытое и непознанное не имеет обличья, Лёлькин наивный ультиматум не вызывал вопросов.

Всё было предельно ясно, рационально и правильно.

Вот только мысли и действия, когда вы сосредоточены на процессе, а не на стратегии и тактике игры, непоследовательны, по большей части непредсказуемы и спонтанны.

Прохладно-упругие Лёлькины грудки замечательно помещались в моих ладонях, бесстыдно волновали воображение, сладко обжигали вспышками пьяняще-живительных токов, опускающих горячие внутренние импульсы желаний всё ниже.

Наши губы основательно распухли от страстных поцелуев, бессовестно-любопытные языки вероломно манипулировали нашими взаимными чувствами, возбуждая к совершению невообразимо откровенных экспериментов.

Не помню, совсем не помню, как моя ладонь соскользнула под пояс юбки в трусики.

Лёлька напряглась, задрожала, но поощрительно прижалась ко мне всем телом.

Спустя мгновение её ноги слегка разошлись в стороны, дав возможность нащупать рукой потрясающе горячую влагу, ощутив которую я забыл, что необходимо дышать.

Лёлька дрожала всем телом, судорожно напрягала и расслабляла пресс, со стоном выталкивала из лёгких раскалённый воздух, впивалась острыми ноготками в мои окаменевшие мышцы.

В воздухе запахло грозой, знойной полуденной свежестью, сладкими ароматами чёрной смородины и спелых абрикосов, а ещё чем-то терпким, мускусным.

Соображать, что к чему я не хотел и не мог. Что руководило и координировало наши действия, больше не имело значения. Здесь и сейчас я хотел получить всё. Что именно – не важно.

– Сними, – прошептала Лёлька.

Могла бы этого не говорить.

Я трогал её податливое, замершее в предчувствии неожиданной развязки тело языком и пальцами, с интересом рассматривал подробности того, что прежде моя девочка ревниво скрывала.

Ни Лёлька, ни я даже представить не могли, что будет дальше, однако природа процесс интимного познания отточила до мелочей, намеренно отключая сомнения и чувство опасности, соблазняя участников поединка такими аппетитными приманками, отказаться проглотить которые попросту невозможно.

Обычно моя девочка целовалась с закрытыми глазами. Теперь она сосредоточенно всматривалась, чем я занят, активно одобряя, пассивно содействуя, стимулируя к продолжению запретных, но желанных действий.

Лёлька боялась, но яростно хотела, чтобы это ужасное и желанное одновременно случилось.

Эмоции кипели, переполняли возможные объёмы восприятия. Мы возбуждённо сопели, следуя древнейшим стратегиям природы, неуверенно, но последовательно постигая таинства единения.

Момент, когда мы слились, случился нереально, неправдоподобно, неестественно. Мы просто погрузились в нирвану с закрытыми глазами, позволив телам безвольно дрейфовать в потоках страсти.

Изнемогая от желания и похоти, неумело, наверно слишком поспешно сливались наши измученные бесконечным ожиданием тела в единое целое, умирая от страха неизвестности и рождаясь вновь оттого, что мир не исчез, а мы не превратились в пену или камень.

Потом наступила тишина.

Нас ещё долго качало на волнах блаженства.

Смертельная усталость и чувство благодарности к Лёльке обездвижили меня.

Это длилось неимоверно долго, целую вечность, хотя стрелка часов продвинулась за это время не более чем на десять минут.

Лёлька теребила губами моё неимоверно чувствительное ухо, нежно ласкала, чем вновь возродила неистребимое эротическое желание.

Нам повезло: несмотря на неопытность, мы избежали неприятных последствий. Родители так и не узнали о наших чересчур близких отношениях.

Мы купались в комфортных потоках любви и счастья до окончания моей девочкой школы. Окружающие люди уверенно считали нас парой, говорили, что мы очень похожи, что просто обязаны и вынуждены быть вместе.

После десятого класса Лёлька уехала учиться.

Я писал подробные письма каждый день, увлечённо сочинял стихи, иногда приезжал к ней на несколько дней в гости.

Жизнь была прекрасна.

Она имела сокровенный смысл, была на долгие годы продумана до мелочей.

Одного я не знал и не мог предвидеть.

Сущего пустяка, который, тем не менее, изменил мою и её жизнь навсегда.

Лёлька влюбилась.

– Как же мы, наша любовь, наши отношения, наши чувства?

– Мне было с тобой хорошо, замечательно… но с Лёшей намного лучше. Прости, Егор! Это сильнее меня.

Мы расстались.

Я выдумывал один за другим счастливые сценарии возрождения чувств: ждал, надеялся, страдал.

Напрасно.