V.S.
Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии)
Предисловие от рассказчика
«Мне трудно очаровывать людей, потому что я никакой не
очаровательный. Проницательные люди сразу чувствуют
моё презрительное отношение к ним, а простым людям
просто не нравится моё лицо, – лицо подлеца»
Павел Гончаров (Поль)
Впервые я увидела Поля зимой две тысячи седьмого года, когда пришла доучиваться на заочное отделение Российского Государственного Гуманитарного Университета. Окинула свою группу взглядом, выбирая с кем завести вежливую беседу. Поль, ссутулившись, стоял напротив окна и рассматривал грязь, которая скопилась между батареями. Все студенты ходили парочками, а он стоял один, – вот я и подошла к нему. До самого окончания института в две тысячи одиннадцатом году мы сидели за одной партой, а потом, вдвоём выбрав самую строгую преподавательницу в качестве научного руководителя дипломной работы, окончили-таки обучение по специальности «юриспруденция». Скажу вам честно, – более проблемного человека я в жизни не видывала. В перерывах между сессиями (напоминаю, что учились мы по заочной форме) я с Полем не общалась – мы не встречались и не созванивались; разве что в последний год учёбы наши контакты участились.
Вернёмся в день нашего знакомства. «Ты новенькая Маша?» – спросил Поль. «Да, раньше в Университете училась, а ты?..» «Здесь почти все раньше где-то учились», – продолжил Поль, – «Тебе сколько лет?» «Двадцать шесть, ты…» «Мда, не девочка», – сказал он. «Вот это хамство!» – подумала я. Думать вслух – одна из черт твоего характера, мальчик?..
Он был из тех, кто у парикмахеров спрашивает: «А у меня хорошие волосы?», а у стоматологов спрашивает: «У меня ведь хорошие зубы? Лучше среднего?» Почти за пять лет общения с Полем, я так и не поняла, – нравится мне этот человек или раздражает. Понимаете, он был настолько откровенен в высказывании своих суждений, что иногда становилось неловко слушать, порой хотелось осмотреться по сторонам, чтобы убедиться, что никто больше не находится рядом. Одной из сторон его незаурядного ума была постоянная депрессия. Часть негативного потока своего сознания он неизменно выливал на меня. Казалось бы – с таким багажом знаний и подвижностью воображения – живи в своё удовольствие, но это было не про Поля. Он сам как-то сказал, цитируя какое-то литературное произведение: «Кто-то готовиться к смерти заранее. Некоторые за сорок лет». Любитель цитат. Его проблема была в том, что он смертен, – он сам так сказал. Ну, что тут ответишь?! Ещё он считал проблемой то, что не мог находиться одновременно в разных местах; тут тоже без комментариев.
Последние два курса я работала в магазине отделочных материалов и, по окончанию учёбы была повышена до управляющей. Была у меня и другая работа… А Поль после института, благодаря связям своего отца, устроился работать в районный суд Центрального района.
Значит так, – летом две тысячи одиннадцатого года мы защитили дипломы, – где-то в середине ию.. ..ня, а через год и полтора месяца, – в конце августа две тысячи двенадцатого года состоялась церемония прощания с телом безвременно (никогда не понимала значения этого слова) погибшего Павла Павловича Гончарова, которого родные и близкие (ещё один штамп) звали Поль; закрытый гроб, в котором лежало то, что удалось выловить из озера. Церемония проходила в помещении крематория, через полчаса останки превратились в горстку пепла. Мать Поля активно возражала против кремации, – приставала ко всем с одним и тем же разговором, мол «…даже могилки не будет, приходить-навещать некуда». Но касательно останков было всё решено самим Полем и, соблюдением процедуры строго руководил непонятно (ни для кого, кроме меня) откуда взявшийся красавчик-адвокат. Было ли в его договоре прописано нежно обнимать – вначале меня, а потом опоздавшую на церемонию прощания, двоюродную сестру Поля – этого я тогда не знала, но в атмосфере мероприятия чувствовалась напряжённость, которая неизменно возникала, когда Поль прикладывал к чему-то руку. На церемонии прощания присутствовали, помимо родителей, сестры, адвоката-распорядителя, какого-то мужика с работы и меня, два друга – Тони и Аркадий. В тот день, отправляясь в крематорий на церемонию, мне на мобильный телефон пришло уведомление о том, что на мою электронную почту пришло новое письмо, – письмо было с незнакомого адреса, вот его содержание:
«Когда я учился в десятом классе, у меня появился Интернет. Так как в то время – а это был две тысячи первый год – не были распространены, как сейчас, социальные сети, – все зависали в чатах, – это считалось прикольным. И вообще, на заре российского Интернета, его пользователи себя считали членами некоего элитарного клуба, и, на то были причины, ведь даже сотовый телефон считался роскошью, а уж если ты имеешь возможность писать со своего мобильного смс-ки, то ты счастливчик. Это так, – отступление. Вернёмся к Интернету. Знаешь, чаты по интересам, по географическому нахождению или по возрасту. И вот, на сайте mail.ru был огромный список чатов, самым крутым из них считался чат «для тех, кому за тридцать два». На других чатах было полно малолеток и любой диалог рано или поздно упирался в личные оскорбления, а в чате «кому за тридцать два» собирались зрелые люди (или те, кто хотел сойти за зрелого разумного человека). Не припомню всех подробностей, но скоро я познакомился с одной девочкой, ей было двадцать пять лет. Мы с ней обсуждали разные вещи, в основном наши диалоги крутились около темы взаимоотношения полов, – я ей рассказывал о своих невинных отношениях с моей девушкой, а она мне рассказывала о том, что рассталась со своим парнем и что этому предшествовало. Мы обменялись адресами электронной почты. Её почта была на mail, а моя на Яндексе; я, помнится, в качестве логина использовал имя какого-то киногероя, а эта девочка использовала своё собственное имя и фамилию, разделяя их при написании нижним подчёркиванием, а в конце писался год регистрации почтового аккаунта, – кстати говоря, так делали многие, сейчас так тоже делают. Эта девочка скинула мне свою фотографию, и я скинул ей своё лучшее, на мой взгляд, фото. Спустя год я гулял по Эрмитажу; долгое время рассматривал мумию фараона, которая лежала в стеклянном саркофаге на первом этаже музея; на этом же этаже в Эрмитаже находится кофейня, а раньше (может и сейчас) рядом с кофейней располагалось Интернет-кафе, которое я не преминул посетить. Я зашёл в свою почту и обнаружил три новых письма, два из которых было от моей знакомицы, она сообщала, что в таких-то числах будет находиться в Петербурге и предлагала встретиться в Эрмитаже, – познакомиться по-настоящему. Я посмотрел на дату и обрадовался, потому что понял: сегодня и завтра она будет в городе. По прочтению второго письма от своей подруги по переписке, которое пришло каких-то полчаса назад – она его отправила как раз в то время, когда я разглядывал мумию – моё сердце забилось чаще, потому что из этого письма следовало, что она пишет сидя в Интернет-кафе Эрмитажа! Как только до моего сознания дошло, что моя заочная подруга может находиться в нескольких метрах от меня, я как ошпаренный вскочил и начал метаться по Интернет-кафе, вглядываясь в лица посетителей. Не обнаружив своей знакомой, я вернулся за компьютер с намерением написать ответ, но, к сожалению, мои пятнадцать минут истекли, а денег на продление времени у меня не было. Вместо окна с Яндексом, на экране компьютера красовалась реклама какой-то авиалинии, что-то вроде: «Летайте нашими авиалиниями, – из Москвы в Нью-Дели, из Нью-Дели на Бали, далее – везде». Потом мы ещё несколько раз переписывались, но контакт прервался, – мы как-то потеряли друг к другу интерес. Так мы с ней никогда и не увиделись. Конечно же, она теперь не вспомнит меня – какого-то мальчика, который ей рассказывал о своей жизни, и уж тем более по истечении стольких лет, ей ничего не скажет моё имя. А вот её имя и фамилия мне запомнились на всю жизнь, потому что там, где я родился и рос, таких чудных фамилий и имен не встречалось. Ну, сами посудите, как человек из наших мест может не запомнить такое звучное имя: «Макпал» и такую странную фамилию: «Тимералиева»?!»
С трудом дочитав это страшно занудное письмо и поняв из него то, что должна, я отправилась на церемонию прощания с останками.
Наверное, для предисловия достаточно. Ах да, ещё: если найдёте место в тексте, где я пишу про себя от третьего лица – не удивляетесь. Далее следует не очень связный рассказ про то, что произошло в отрезке времени с (плюс-минус) ..08.2011 по (опять же плюс-минус) ..08.2012. Повествование основывается на записках самого Поля и на моих пояснениях к этим запискам. Свои пояснения я вплела в тело повествования, чтобы эта писанина выглядела подобием литературного произведения. Главы, написанные мной, я надписала как «глава от рассказчика»; главы, состоящие из заметок Поля – все остальные. Что ещё? По собственной инициативе я разделила весь материал на две части – для удобства восприятия, – так подчёркивается, какой-никакой, сюжет; в реальном времени граница между частью «один» и частью «два» проходит ровно между две тысячи одиннадцатым и две тысячи двенадцатым годом. Начнём? Начнём.
Часть
I
Секретарь судебного заседания
Когда я был молодым и безответственным –
я был молодым и безответственным
кто-то из президентов США
Глава от рассказчика
«Трагическая гибель в автокатастрофе» – полоса в бесплатной газете. «Опасный участок на дороге. Куда смотрят городские службы!» – гневная статейка в другой бесплатной газете. Авария произошла ранним утром в понедельник тринадцатого августа две тысячи двенадцатого года, – примерно в 04.15 утра на дороге «Фермское шоссе» с односторонним движением ведущей от посёлка «Мирный» в сторону центра города вдоль озера; автомобиль марки Volvo был обнаружен в семь тридцать утра того же дня, переднее колёсо с правой стороны оторвало от удара; тело, силой инерции выброшенное из лобового стекла, упало в озеро «Верхний Кабан», – извлечено силами правопорядка через шесть дней из озера «Нижний Кабан», когда оно причалило в самый разгар вечернего купания городского пролетариата к пирсу у театра Камала. Надо ли говорить, что ужасные ошмётки произвели настоящий фурор, – в серой жизни пьяной молодёжи случилось событие, о котором они будут рассказывать своим, по неосторожности рождённым, детям и, так же рождённым, внукам; да что рассказывать – показывать видео снятые на камеры мобильников. От аварии и пребывания в воде тело представляло собой ужасающее зрелище – не сразу поняли, что это раньше был человек; на его идентификацию ушло время; я на пару с отцом «жертвы трагедии» (мать в то время привидением бродила в вязком корвалоловом воздухе квартиры и, было не похоже, что ей до случившегося не было дела), принимала участие в опознании. «Павел Павлович Гончаров…» – прочитал заключение судмедэксперт – «…погиб тринадцатого августа две тысячи двенадцатого года в отрезок времени с 04.10 до 04.30 в результате черепно-мозговой травмы, полученной при ударе… Водитель не был пристёгнут ремнём безопасности… Ремень безопасности был застёгнут за спиной водителя… Алкоголя в крови не обнаружено…». Он не пил. «Он не пил! Он ведь уже давно не пил, – вёл здоровый образ жизни!», – пропищала его сестра мне в плечо (откуда она только взялась), когда мы вышли из здания морга. Остатки татуировки на левой лодыжке и телефон фирмы «Яблоко» в застёгнутом кармане олимпийки развеяли последние сомнения в принадлежности тела. Сестра сказала, что в ночь, когда произошла авария, Поль приезжал к ней и они полтора часа катались по городу, и что он был что называется «на подъёме», был полон энергии и жажды действия, – на себя непохож. «Был, был… Не похож…», – эхом повторяла я, поглаживая её жёсткие волосы. За неделю до трагедии Поль попал в мелкое дорожно-транспортное происшествие, при котором сработала фронтальная подушка безопасности, – на момент катастрофы тринадцатого августа, машина не была оборудована подушкой для водителя.
Всё было примерно так… В августе одиннадцатого года Поль только-только устроился на работу в Центральный районный суд города Казани; вчерашний студент, выглядевший, как школьник старших классов; симметричное лицо, густые волосы, зелёно-серые глаза, нос… в меру волевой подбородок, весьма умеренное телосложение довольно правильных пропорций. Пока не началось заседание, он сидел с видом скучающей рок-звезды в приёмном отделении реабилитационной клиники для рок-звёзд. Типичный позёр, пытающийся скрыть своё полное невежество за маской равнодушия. После начала заседания Поль не сводил глаз со следователя главного управления, – рыжеволосой симпатичной еврейки. Красавчик-адвокат, в свою очередь, не сводил глаз с Поля. Следователь, видимо, тоже заинтересовалась Полем, даже пропустила свою реплику, когда судья к ней обратился. Когда судья обратился к красавчику-адвокату, он попросил повторить вопрос, поскольку тоже отвлёкся, странно – адвокат не мог припомнить, чтобы раньше с ним такое бывало. Когда Поль заметил его взгляд, то стал делить своё внимание между ним и ней поровну. Заседание было посвящено очередному продлению меры пресечения в виде содержания под стражей на время следствия; обвиняемый – нищий, следовательно, адвокат – бесплатный, прокурор – бесплатный, судья – неподкупный, секретарь – равнодушный, конвой – сонный; всем на всё наплевать. Адвокат, наверное, подумал, что Поль – один из «тех самых», ну, вы понимаете, о чём речь. Но, про такого человека, как Поль, ни при каких обстоятельствах нельзя было сказать, что он-де «один из кого-то». Я в таких вещах редко ошибаюсь – не зря ведь доучилась до третьего курса на психолога. Многие, даже довольно умные люди, попадаются в сети «иллюзии общности по интересам»; по национальному признаку, по признаку вероисповедания, по политическим взглядам, по гастрономическим пристрастиям, половым предпочтениям и так далее. Даже я стараюсь избегать нахождения в толпе, даже в толпе из двух человек; Полю было в этом плане ещё легче, – и он избегал нахождения в толпе, и толпа избегала присутствия Поля в себе. «Я не хотел бы являться членом клуба, куда берут таких как я», – не в тему, но почему-то пришло на ум это чьё-то высказывание.
Шла первая неделя его работы в суде в качестве секретаря судебного заседания; в тот день красавчика-адвоката (мы с ним увидимся позже при других обстоятельствах) вызвали на заседание в качестве бесплатного адвоката для каких-то разбойников (два идиота, угрожая ножом, ограбили постояльцев гостиницы, прямо в лобби, на виду у множества людей и камер видеонаблюдения). Дело было безнадёжным: что первый, что второй подзащитный – безнадёжно тупые малые, каждый имел за плечами несколько ходок; старший из них не придумал ничего лучше, чем хамить судье. Адвокату всегда почему-то было стыдно перед другими участниками процесса в такие моменты, хотя все прекрасно понимали, что адвокат не может влиять на мировосприятие подзащитных. За такие вот (по назначению) процессы Красавчику (а точнее коллегии) платили минимальную ставку от шестисот до девятисот рублей за заседание (двести пятьдесят рублей – ознакомление с материалами дела, остальное – за присутствие на процессе). Прошёл слух, что с первого января две тысячи двенадцатого года ставки за назначенные дела будут пересмотрены; надейтесь. В основном Красавчик вёл договорные дела, являлся постоянным адвокатом для одной крупной компании по продаже автомобилей с пробегом (на них частенько подают в суд), для сети минимаркетов (их держат представители кавказской национальности), одно общество с ограниченной ответственностью (его друг детства – легализовавший свой «по выколачиванию долгов» бизнес, бывший группировщик), и один индивидуальный предприниматель (институтский товарищ нашего Красавчика), – сфера интересов которого весьма широка, но в основном недвижимость; наклёвывалась букмекерская контора, но пока ничего от них слышно не было. В семье Красавчика не было юристов, а тем более адвокатов, – Красавчик – первый. Папа Красавчика был врачом. Не старайтесь вникать в трудовую биографию Красавчика, – для понимания сюжета это не важно. Прокурор: «Дайте мне какую-нибудь бумажку для вида». Ей дали стопку тетрадных листов. Она положила их перед собой на столе и скомандовала конвою: «Запускайте».
Вернёмся к Полю. Он как-то сказал: «мы ведём себя по-разному с разными людьми», уж не помню, в каком контексте это было произнесено. Со мной, как я уже говорила, он вёл себя предельно искренне, – мы совершенно без обиняков говорили о погоде, спорте, кино, домашних питомцах, «Российской газете», моих парнях и девушках; хотя я не думаю, что Поль так уж нуждался в доверительных отношениях с кем-либо, скорее напротив – старательно их избегал. Очень сомневаюсь, что у него вообще были друзья. Такие как он не ходят ни на одну из встреч выпускников с момента окончания школы, таким как он никто никогда не звонит по личному делу, разве что родственники, которых он ещё не успел настроить против себя. В последнюю нашу встречу Поль сказал, что не знает человека, за которого готов отдать собственную жизнь, из чего следует, что не может называться кому-то другом; да, в последнюю встречу и сказал… Хотя, мне сдаётся, что за своих попугаев он, не раздумывая, бросился бы в огонь. Было ли хоть двое-трое человек с кем Поль время от времени общался? Едва ли… Верно будет предположение, что никто не мог сказать, что знает Поля (да что там, мы не знаем сами себя); с родителями взаимопонимания не испытывал (готова спорить), – не верил в родственные связи («знаешь, Муся, я не верю в родственные связи»); странно общительный и замкнутый одновременно, мог произвести впечатление недалёкого болтуна и интеллектуала-мизантропа-филантропа (нужное подчеркнуть). Поль хотел жить, зарабатывая писательством (об этом он мне сказал, чуть ли не в первый день знакомства), но понимал, что шанс на этом заработать – ничтожно мал, особенно в России. «Кажется, я почти перестал быть чистоплюем», – скажет Поль позже. Из этой мимолётной фразы можно сделать вывод о том, что он усилием воли придавал гибкость собственной совести, дабы при необходимости не встретить сопротивления с её стороны. Но я-то знаю, что чистоплюем Поль никогда не переставал быть, – не тот случай. За эти без малого пять лет чаще всего в его глазах читалось отчаяние, редко когда пробегал проблеск надежды, но этот проблеск был с такой долей безумия, что мурашки бежали по спине при мысли, что эти самые надежды оправдаются. Отчаяние как предчувствие скорой гибели? Сбавим градус.
Прошу простить мне моё хасидское равнодушие по отношению к прерванной жизни; «…мы все умрём, Мэри Бёрк…» – сказал герой любимого мной фильма, «…мы все давно мертвы», – говорю вам я. Жаль, конечно, что Полю не удалось стать автором многих и многих любимых народом произведений, стяжать славу и почёт, как он мечтал; всё равно его несбывшиеся книги, как и миллионы книг написанных, никого ничему бы не научили. Поль-Поль, мне все эти заморочки нужны как собаке пятый Айфон, но ты мне оказал услугу и теперь я плачу тебе тем же. Природа устремляется за искусством; написанные мною слова отливаются в полудрагоценном металле, – отныне и навеки эту историю будут помнить такой, какой расскажу её Я.
Глава 1
– Да-да, он закончил-таки институт… Кто? Какая специализация? Сейчас. Какая у тебя специ… альность?
– Гражданско-…
– А, не важно… Не важно, иди, погуляй (шёпотом).
Я вышел за дверь бани, оставив её полуоткрытой, чтобы было удобнее подслушивать разговор. Отец продолжал разговаривать по телефону.
– Кем хочет стать? Не знаю, не знаю. Писателем, говорит… (пауза). Нет, не пьёт.
В двадцать пять лет спрашивают о том, кем я хочу стать! В нашей стране принято решать этот сакраментальный вопрос много раньше. Мне близка мысль Чинаски: «…эта жизнь, в которой каждый должен чем-то заниматься; кто-то установил это правило, что все должны быть заняты, должны кем-то быть… Дантистом, пилотом самолёта, борцом с наркотиками, швейцаром, проповедником и так далее. Иногда, я просто устаю от мысли о тех вещах, которые мне не хочется делать; о тех профессиях, которые мне не хочется осваивать; о местах, в которых я не хочу побывать, например, в Индии…» Да, я хочу стать писателем и, искренне надеюсь, что мои заметки лягут в основу какого-нибудь произведения, может даже авантюрно-приключенческого романа. Я решил, что слышал достаточно и пошёл на берег озера – покурить.
Мой роман с профессией агента по недвижимости в Санкт-Петербурге оказался скоротечным (снимать через меня жильё никто не хотел), – через четыре дня кончились деньги и стало не на что ездить на работу, а ехать приходилось долго, – дом папика был в 55 километрах от ближайшей станции метро, и, чтобы добраться до работы и обратно необходимо было заливать в бак десять литров бензина – на меньшее моя машинка не соглашалась, ещё пришло время менять масло; да и метро не бесплатно. Работа в казанском суде – это был вариант на крайний случай, я только не предполагал, что этот случай придёт так скоро. Я испытывал прилив сил после окончания университета и надеялся, что этой инерции мне хватить на то, чтобы закрепиться в самом, на мой взгляд, хорошем городе России. В дальнейшем я планировал уехать в Калифорнию и начать с чистого листа; сжечь все мосты. Собирался купить в России квартиру для дальнейшей сдачи внаём, чтобы были деньги на жильё и бензин в США. Мне кажется, что США – подходящая страна для моего проживания: там хорошие дороги, работают законы (в отличие от наших), к тому же в США сняли великое множество замечательных фильмов, на которых я вырос и, этот последний аргумент – самый главный. Последние два года учёбы в Казани я подрабатывал в качестве таксиста, – узнал город… В жизни полно разного рода ненужных знаний, я считаю, что приобретение их только отвлекает от главной цели, если вы её конечно имеете, господа… Батареи энтузиазма были разряжены. Теперь придётся сделать шаг назад. Я делаю.
Через двое суток я гнал своё «синеватое недоразумение» в сторону Казани. Все любят роуд-муви; разве нет? Но рассказывать особо нечего. Примерно на половине пути вся жидкость в организме была заменена энергетиком; все поры пропитались никотином. Пока не закончились деньги на телефоне, я переписывался с Эн. В числе прочего я написал ей: «Послушай Ундервуд – «Химия и жизнь», – мне кажется это про нас». «Сектор Газа» был прослушан по первому кругу и пошёл на второй; «я вам не чета, я – супермен, я – рок-звезда…» Тщетно пытаясь вызвать ностальгию посредством песен, на которых я вырос и под которые делал первые глотки алкоголя, я, всё же, не мог не думать о будущем. Единственно важным знанием за почти десять лет учёбы на юриста, – перед законом не все равны; рано или поздно такое положение дел вредило всем, – эта мысль была последним прибежищем идеализма в моём циничном мозгу. Я не очень страдал по этому поводу, поскольку ненавидел (и продолжаю ненавидеть) людей, страх и ненависть – эти два родственных чувства; у меня даже был собственный афоризм на эту тему: «если бы жизнь была справедлива – не было бы ни Ада, ни Рая». Впрочем, в Ад с Раем я тоже не верил. Во что я верил, так это в то, что когда есть крыша над головой и еда – это «и есть наша лайф», – пел из колонок уже теперь Васильев. «Я верю в свой гонорар», – сказал Корсо. Вот так простенько соображала моя голова на тот момент. Пришло время для зелёной остановки и я зелёноостановился. Какое счастье проезжать через такие города как Вологда, Ярославль, Владимир, Нижний Новгород, Чебоксары; проезжать не останавливаясь. Хотя в Ярославле пришлось завернуть в общепит. Центральная улица Ярославля в три часа ночи произвела на меня хорошее впечатление. Пространство около ресторана быстрого питания было хорошо освещено, и возникло ощущение уюта и безопасности; тёплая ночь усилила приятное впечатления. Я разложил еду и напитки на капоте автомобиля и не торопился заканчивать трапезу. Минут через десять мимо прошествовала толпа пьяных ребят. Мне пришло на ум моё давнишнее умозаключение: лучше пасть жертвой коварства, чем тупости. Вскоре я уже гнал на восток, разрезая ночную мглу светом единственной работающей фары.
Несмотря на то, что у меня не горела одна фара, меня ни разу не остановили дорожные полицейские, даже в, мать её, республике Чувашия, I am lucky-man, не иначе!
Усталость взяла верх, и я свернул с дороги. Мне приснился сон: я был в числе делегации, которая явилась на двор какому-то древнему царю; на званом ужине царь, в числе прочих увеселений, представлял послам слепого рассказчика, фантазия которого рисовала перед слушателями удивительные миры. Нам объяснили, что сразу после рождения будущий рассказчик был специально ослеплён, и с тех пор познавал окружающий мир только по рассказам других людей; в частности к слепцу был приставлен особый человек, который читал ему художественную литературу. Только слепой рассказчик собрался удивить всех собравшихся очередным рассказом, как я проснулся.
После четырёхчасового сна (с двенадцати до шестнадцати) в трёхстах километрах от Казани, я проснулся ужасно перегретым и искусанным комарами. Мне срочно нужно было выпить фруктового сока, а потом пол-литра газированной минералки. Я рванул с поля, на котором спал и через десять минут подъехал к магазину. Получив необходимое количество жидкости, мой организм захотел курить и плакать. Первое я тут же осуществил, второе отложил на потом. Требовалось сменить пластинку, поскольку после сна я – другой человек. Поискав радио и наткнувшись на какую-то доисторическую песню: «Там, все-все там, все-все там, все-все там, Ждет меня Амстердам». – Ещё не хватало! Я поставил Сплина, которого недолго слушал в самом начале пути. Немного помотав вперёд, я нашёл «старые добрые» песни и, на этот раз, вникая в каждое слово, начал слушать. По времени ехать оставалось ещё часов пять-шесть. «Я не хочу, я не хочу, я не хочу домой», – читал мои мысли Васильев. Мне стало совсем печально. Если подумать, то дома у меня не было. Была квартира в Казани, которая принадлежала маме и, был недостроенный дом под Петербургом, который принадлежал папе. Я, за последние восемь лет, переезжал туда-сюда несколько раз; менял города и работы. Не менее четырёх раз я говорил (отцу, матери, Тони, Аркадию, Мсти, себе), что приезжаю в тот или другой город навсегда. Теперь я поумнел до того, что помалкиваю на эту и некоторые другие темы. Окончание любого путешествия – маленькая смерть. Я старался не останавливаться надолго. Папа мне много раз рассказывал один и тот же анекдот про старого еврея, который несколько раз уезжал на ПМЖ в Израиль из Союза и несколько раз возвращался обратно, имея в виду, что я такой же; «…когда ответственные товарищи поставили перед ним ультиматум об окончательном выборе, задав ему вопрос: «выбирайте – где вам по-настоящему хорошо!» старый еврей ответил: «по-настоящему хорошо мне в дороге». Предпоследними словами папика были: «Вот ты говоришь: творчество; а знаешь ли ты, что бизнес – это тоже творчество?» «Знаю», – ответил я и уехал.
У меня мало всего, значит, у меня мало поводов расстраиваться. А вообще-то, чтобы расстраиваться, повод необязателен.
А если снимся – это сон с тяжёлого похмелья,
Я знаю – я останусь цел и невредим,
Когда взорву все города и выкурю всё зелье…
Глава 2
Председатель мне назначил ровно на девять утра, а я приехал ровно в десять, – не слишком умно с моей стороны. Благо Команданте подошёл к одиннадцати.
– Два дня назад отмечал день рождения, – начал Команданте.
– Нет, я был в дороге, – кашлянув, ответил я.
– Ах да, ты же у нас не пьёшь, – проговорил шеф, глядя на рядом стоящую секретаршу.
– Угу (информация была устаревшая, но я не стал противоречить).
– Саша?
– Павел.
– Ну да, ну да.
– Бла-бла-бла?
– Бла-бла.
– Бла-бла?!
– Бла.
(…а я батюшку-то вашего знавааал, а я батюшку-то вашего знаваааа-а-ал… Ла-ла-ла-лаа-лааааа…!)
– Где хочешь работать?
– Здесь, – выдал я заранее подготовленный ответ.
– Здесь?!
– Это был бы идеальный вариант… – начинал потеть я.
– А ты не сломаешься? – тут впервые я увидел этот взгляд. Это был взгляд разочарования, такого, знаете, ожидаемого разочарования. Верно, жизненный опыт Команданте подсказывал, что люди слабы и трусливы, ждать от них ничего не стоит.
– Не сломаюсь. (Я не особенно изощрялся в ответах на вопросы одного из самых влиятельных людей города и субъекта Федерации, просто… даже не знаю почему, наверное, знал, что время для проявления остроумия ещё найдётся).
– Наденька, у нас всё ещё вакантно место секретаря судебного заседания? (Наденька носила русское имя, но татарское отчество и фамилию, так что она тоже не явилась исключением из правил).
– Да, Команданте (конечно, она не называла его «Команданте», но в своих заметках я буду называть нашего шефа именно так, – сложное отчество).
– Это очень ответственная должность, с неё начинали многие судьи. Оформляйте. Наденька, теперь у нас работает (заглядывает в мой паспорт) Павел Павлович Гончаров (мой характер больше соответствовал литературному герою писателя Гончарова – прим. П.П.), – сын моего армейского друга, с которым мы до сих пор общаемся (раз в два года, – прим. автора), только никому об этом не говорите; ха-ха… Всё.
Отлично, подумал я; нет ничего хуже, чем великолепное начало. Что касается алкоголя, – пару месяцев прошло, как я возобновил питие; четыре года назад наши с алкоголем отношения стали очень напряжёнными, и мы приняли решение на время разбежаться, в общем, как поёт «Ундервуд» – мы расстались друзьями.
Так я из пустого места, за секунду, стал «секретарём судебного заседания»; ещё через пятнадцать минут начался мой первый рабочий день, который я провёл в нескольких, весьма напряжённых очередях, – к наркологу, который сказал мне на выходе что-то типа: «не подведи того, кто дал тебе эту работу», к психиатру, к терапевту и к ксероксу в магазине «1001 мелочь».
– Завтра я тебе всё объясню… Что делать, что не делать… Делопроизводство… График-мрафик-наркотрафик. – сказала на прощанье Наденька Юсуфовна.
Этот день я завершил безудержным весельем в компании одного из двух моих друзей – Антона (Тони). Обсуждали карьерные перспективы, пили пиво и, снова пили пиво (мы бы и от водки не отказались, но с двадцати двух ноль-ноль до десяти часов утра продажа спиртных напитков с массовой долей этилового спирта более пяти процентов… ну, сами знаете). Разговор был такого типа:
