Бруно Травен
Корабль мертвых (пер. Грейнер-Гекк)
XLIII
Возможно, что не следует слишком горячо любить свою жену, если хочешь ее удержать. Ей станет скучно, и она уйдет к другому, который будет ее бить.
Было подозрительно, очень подозрительно, что я вдруг так горячо полюбил «Иорикку». Но если тебе только что рассказали историю об ужаснейшем воровстве, воровстве живых людей, и у тебя в одном кармане банка молока, а в другом коробка отличного датского масла, можно воспламениться любовью и крепко полюбить ту, которая милее тебе в своих лохмотьях, чем самая пленительная воровка в своих шелках.
И все же она была подозрительна, эта зарождающаяся любовь. Что-то было здесь не в порядке. Тут была «Эмпресс», королева Мадагаскара. И «Иорикка», которую я так пламенно любил. Это мне не нравилось. Это почти смущало меня.
В кубрике нельзя было выдержать. Стало так душно, что у меня разболелась голова.
– Пойдем наверх, – сказал я Станиславу, – побродим около воды, пока станет прохладнее. После девяти, наверное, повеет бриз. Тогда мы вернемся домой и ляжем на палубе.
– Ты прав, – согласился Станислав. – Здесь нельзя ни спать, ни сидеть. Пойдем-ка на голландский пароход, который стоит вон там. Может быть, найдется знакомый.
– Ты все еще голоден? – спросил я.
– Нет, но, может быть, там удастся раздобыть кусок мыла и полотенце. Было бы недурно прихватить их с собой.
Мы не спеша отправились к голландцам. Между тем уже стемнело. Фонари в гавани светили скупо. Работа окончилась. Нигде уже не производились погрузки. Корабли сонно мигали из глубины вечернего мрака.
– Неважный табак дали нам норвежцы, – заметил я.
Едва я произнес это и обернулся к Станиславу, чтобы прикурить у него, как получил сильный удар по голове. Я почувствовал этот удар чрезвычайно ясно, но не мог шевельнуться. Странная тяжесть сковала мои ноги, и я упал. В ушах стоял звон, все вертелось вокруг меня в оглушительном вое.
Но это продолжалось недолго, так, по крайней мере, мне казалось. Я снова пришел в себя и хотел пойти дальше. Но я уперся в стену, в деревянную стену. Как могло это случиться? Я пошел влево, но здесь тоже была стена, и справа была стена, и за мной была стена. И всюду было темно. Голова моя кружилась. Я ни о чем не мог думать и в изнеможении повалился на пол.
Когда я снова проснулся, стены все еще стояли вокруг меня. Но я не мог спокойно стоять. Я качался. Нет, не то, – качался пол.
Наконец-то я понял, где я. Я на корабле, в открытом море. Корабль весело плывет вперед. Машины стучат и гудят.
Обоими кулаками и, наконец, ногами я барабаню в стены. Кажется, никто этого не слышит. Но через некоторое время, когда, не переставая барабанить, я подкрепляю этот шум криком, открывается люк и кто-то освещает меня карманным фонарем.
– Что же вы, проспались уже от попойки? – спрашивают меня.
– Как будто, – говорю я.
Не надо мне этих басен. Я уже прекрасно знаю, в чем дело. Воры! Душители! Я – на королеве Мадагаскара.
– Вас зовет шкипер, – говорит пришедший.
Светлый день на дворе. Я всхожу вверх по лестнице, которую мне подают в люк, и оказываюсь на палубе.
Меня ведут к шкиперу.
– Хороши же вы, должен я вам сказать, – кричу я, входя в каюту.
– Что угодно? – говорит шкипер спокойно.
– Воры! Душители! Фабриканты ангелов! Вот кто вы! – кричу я.
Шкипер сидит, не двигаясь, спокойно закуривает сигару и говорит:
– Вы, кажется, еще не протрезвились. Придется окунуть вас в холодную воду, чтобы выгнать из вас угар.
Я смотрю на него и не говорю ни слова.
Шкипер нажимает кнопку, входит лакей, и шкипер называет два имени.
– Садитесь, – говорит шкипер после небольшой паузы.
Входят два рослых парня с отвратительными, отталкивающими лицами. С лицами преступников.
– Это он? – спрашивает шкипер.
– Да, это он, – подтверждают оба.
– Что вам нужно на моем корабле? – обращается ко мне шкипер таким тоном, словно он председатель суда присяжных. Перед ним лежит бумага, на которой он царапает карандашом.
– Я хотел бы узнать от вас, зачем я здесь, на этом корабле, – отвечаю я.
Один из преступников заговорил. По-видимому, они итальянцы, если судить по тому, как они произносят английские слова.
– Мы как раз собирались убрать кладовую номер одиннадцать, вдруг видим, в углу лежит этот человек, пьяный, как стелька, и спит, как сурок.
– Вот как, ну теперь мне все ясно. Вы хотели скрыться на моем корабле, чтобы попасть в Англию. Надеюсь, вы не станете этого оспаривать. Я, к сожалению, не могу бросить вас за борт, что, собственно говоря, должен был бы сделать. Вы заслуживаете, чтобы вас, по крайней мере, раз десять проволокли на подъемном кране и содрали вам немножко кожу; тогда вы пришли бы в себя и поняли бы, что английский корабль не может укрывать преступников, преследуемых полицией.
Что мне оставалось говорить? Он приказал бы этим итальянским бандитам поломать мне кости, если бы я сказал ему, что о нем думаю. Он с удовольствием сделал бы это уже за то, что я наговорил ему вначале, но дело в том, что ему были нужны мои здоровые, а не поломанные кости.
– Кто вы? – спросил он.
– Простой палубный рабочий.
– Вы кочегар?
– Нет.
– Ведь вы же вчера предлагали здесь свои услуги в качестве кочегара.
Да, это так, и это была моя ошибка. С тех пор они не спускали с меня глаз. Если бы я тогда сказал, что я палубный рабочий, они, может быть, и не обратили бы на меня внимания. Им нужны были одни лишь кочегары.
– Ваше счастье, что у меня заболели оба кочегара, и так как вы кочегар, то вы можете остаться здесь. Вы будете получать оклад английского кочегара. В настоящее время это десять фунтов. Но я не могу заключить с вами договора. Когда мы придем в Англию, я должен буду передать вас властям и вам придется отсидеть от двух до шести месяцев, смотря по тому, сколько вам присудят, а затем вы будете, разумеется, высланы. Но здесь, пока мы в плавании, вы останетесь на положении равноправного члена команды нашей «Эмпресс». Мы будем в самых лучших отношениях с вами, если вы будете исполнять свою работу. Если же у нас возникнут конфликты, то вам придется посидеть без воды, милый друг. Итак, я думаю, что нам обоим выгодно сохранить нашу дружбу. В двенадцать часов начинается ваша вахта. Ваши вахты – шесть и шесть часов; два часа сверх каждой вахты будут оплачиваться по шиллингу и шести пенсов в час.
И вот я очутился кочегаром на королеве Мадагаскара, на пути к памятной доске в деревенской церкви. Но у меня не было деревенской церкви, и мне не оставалось даже и этого скромного утешения.
Жалованье было хорошее. При таком жалованье можно было скопить немного денег. Но сидеть в английской тюрьме за дезертирство на английском корабле, а потом, может быть, еще годы ждать в той же тюрьме высылки на родину! Да и жалованья я не получу, потому что рыбы мне его не заплатят. Развяжусь я с ними благополучно – они не дадут мне ни гроша, потому что у меня нет договора. Ни один английский консул не признает этого принудительного найма. Впрочем, тюрьма и ссылка меня не трогают. Мы не попадем в Англию. В это я не верю ни минуты. Надо осмотреть шлюпки. Шлюпки наготове. Значит, авария назначена на ближайшие дни. Первое дело – все разузнать и на всякий случай не застревать надолго в кочегарке. При малейшем скрипе – прочь от котла и – как вихрь, наверх.
XLIV
Помещения для команды – настоящие салоны. Чистые и новые. Только невыносимо пахнет свежей краской. На койках матрацы, но ни подушек, ни простынь, ни одеял. Королева Мадагаскара, оказывается, не так богата, как выглядит снаружи. Или они разбазарили уже все, что можно было спасти.
Посуды тоже нет. Но ее раздобыть не трудно, потому что то тут, то там валяется тарелка или нож. Пищу приносит итальянский мальчишка, так что об этом не приходится заботиться. Стол здесь отличный. Конечно, под последним обедом висельника я подразумеваю нечто иное.
Рому здесь никогда не бывает, как мне рассказывал один матрос.
Шкипер трезвенник, не угодно ли?
Корабли без рому пахнут гнилью.
Я сижу в столовой кочегаров.
Камбузный бой сзывает матросов. Входят два огромных негра. За ними кочегар, свободный от вахты.
Кочегара я знаю. Его лицо знакомо мне. Я где-то уже видел его.
Лицо кочегара опухло, голова его завязана бинтом.
– Станислав, ты?
– Пиппип, ты тоже?
– Как видишь, поймали, – говорю я.
– Да ты, я вижу, еще легко отделался. Я дрался с ними, как зверь. Ведь я поднялся сразу же после первого удара. А ты лежал, как мертвый. Должно быть, тебе попало больше. Когда ты упал, я нагнулся к тебе и мне досталось только пол-удара. Я сейчас же вскочил на ноги. И пошла потасовка. Их было четверо. И меня здорово помяли.
– Какую басню они тебе рассказали?
– Будто я дрался, заколол кого-то в пьяном виде и потом скрылся на их корабле, потому что меня преследовала полиция.
– Мне они наврали в этом же роде, эти грабители.
– Пропало каше жалованье на «Иорикке», и здесь мы не получим ни цента.
– Да ведь вся эта история только на несколько дней. Я думаю, что послезавтра все будет кончено. Лучшего места для аварии не сыскать. Королева может сесть здесь, как нарисованная. Никто сюда не явится и не снимет с нее маску. В пять часов экзерциции на шлюпках. Понимаешь, в чем дело? Как раз в это время наша вахта. Наша шлюпка номер четвертый, для кочегаров вахты с двенадцати до четырех. Я видел список, он висит в проходе.
– Ты был уже в кочегарке? – спросил я.
– Двенадцать топок. Четыре кочегара. Два другие – негры. И угольщики тоже негры. Вот эти двое, что сидят за столом, – Станислав указал на двух рослых парней, равнодушно уплетавших свой обед и почти не обращавших на нас внимания.
В двенадцать часов началась наша вахта. Прошлую вахту нес машинист с неграми.
Топки стояли, раскрыв свои огненные пасти. Понадобилось два часа непрерывной работы, чтобы привести их в порядок. Все было закидано шлаком. «Шуровать» черные кочегары не умели. Они пичкали топки углем и больше ни о чем не заботились. Они, очевидно, не имели никакого понятия о том, что топить – это целое искусство, хотя, несомненно, работали уже несколько лет у топок и побывали уже на многих кораблях.
С решетками здесь было мало работы. Если одна из решеток перегорала, ее очень легко было водворить на место так, чтобы она не сорвала за собой другие решетки.
Угольщики, чумазые великаны, с руками, как бедра, и могучими плечами, на которых, казалось, они могли унести целый котел, подносили уголь чертовски медленно, и нам приходилось не раз подгонять их, пока не взялись наконец за работу как следует. Они все время стонали, жаловались, что слишком жарко, что не хватает воздуху, что они не могут дышать от пыли и умирают от жажды.
– Ну, Пиппип, – сказал Станислав, – мы с тобой не так подбрасывали уголь на старой «Иорикке». Эти работают с прохладцей. Пока они подбросят полтонны, я притащил бы шесть и даже не запыхался бы. А здесь уголь лежит у них, вдобавок, под самым носом.
– Как раз теперь на «Иорикке» начались благодатные деньки, целую неделю можно было бы бить баклуши. Она как раз набрала свежего угля, и шахты и рундуки стоят битком набитые. Так что на целую неделю кочегарка обеспечена углем. Да, поминай как звали. Прощай, «Иорикка», нам теперь не до тебя.
– Я тоже уже осмотрелся, – сказал Станислав. – Нам придется поискать отдушину. До трапа не всегда доберешься. Он рухнет, если дело пойдет всерьез. А когда котлы и трубы начнут гудеть и плевать, тогда трап может стать настоящей ловушкой. Не сможешь ни подняться наверх, ни спуститься вниз.
– В верхнем рундуке есть люк на палубу, – сказал я. – Я как раз был наверху и обследовал это место. Этот люк должен быть всегда открыт, когда мы на вахте. Я сделаю веревочную лестницу, и она всегда будет лежать здесь у люка, как только заскрипит – моментально в люк и на палубу.
Мы работали не слишком усердно. Инженерам это было, по-видимому, безразлично. Пока машина шла вперед, все было в порядке. Делала она больше или меньше узлов, – не имело значения.
Все могло совершиться, как по расписанию. Несколько дыр, просверленных внизу в обшивке, не больше полувершка в диаметре, и королева с ее грузом старого железа почила бы, нежно и блаженно опустившись на самое дно. Только еще один удар по помпе. Но на морском судне это могло бы повлечь за собой нежелательные последствия. Если вся команда после кораблекрушения целехонькой возвращается на берег, то это всегда вызывает подозрение.
Прошло два дня. Мы только что приняли вахту и почти покончили с тушением шлака, как вдруг я услышал страшный скрип и треск. Меня отбросило сначала к котлам, а потом назад, в угольную кучу.
Тотчас же котлы встали вертикально надо мной, несколько топок распахнулись, и жар из них выпал на пол кочегарки. Мне не пришлось даже воспользоваться веревочной лестницей; я мог добраться до люка по ровной поверхности.
Станислав был уже снаружи.
В тот миг я услышал ужаснейший крик, доносившийся из кочегарки.
Станислав тоже услышал этот крик и обернулся:
– Это Даниил, угольщик, – крикнул я Станиславу. – Он, кажется, там.
– Скорей, скорей вниз, – крикнул Станислав.
В один миг я очутился в кочегарке. Котлы все еще стояли вертикально и грозили каждую секунду взорваться. Электричество погасло; очевидно, кабель был поврежден. Но жар давал достаточно света, создавая своеобразное призрачное освещение.
Даниил, один из негров, лежал на полу, левую ногу его прищемила отпаявшаяся железная плита. Он, не переставая, кричал, потому что раскаленное железо въедалось ему в тело. Это был даже не крик, это был вой затравленного зверя.
Мы попробовали поднять раскаленную плиту, но она не поддавалась, мы не могли воспользоваться кочергой.
– Ничего не выходит, Даниил, нога застряла. – Я прокричал это с безумной быстротой, наклонившись к Даниилу.
– Что делать? Оставить его здесь?
– Где молоток? – крикнул Станислав. И вот молоток уже в руках Станислава, и в ту же минуту мы выпрямляем лопату и Станислав, не задумываясь, отрубает негру ногу. Три удара понадобились для этого. Затем мы подтащили Даниила к люку и выволокли его на палубу.
Там его принял другой негр нашей вахты, вовремя выбравшийся из кочегарки. Мы передали ему Даниила и теперь уже всецело отдались заботе о спасении нашей собственной жизни.
Кубрик уже затопила вода. Королева высилась носом к небу. При экзерцициях со шлюпками это не было предусмотрено. Все стояло иначе, чем обычно. Некоторое время еще горел свет. Инженер переключил его к аккумуляторам. Теперь же он медленно гас, потому что аккумуляторы были, очевидно, повреждены. Пришлось обратиться к карманным электрическим фонарям.
Из кубрика не вышел ни один человек. Все они были уже готовы. Дверь кубрика подпирало несколько тонн давления воды.
Шлюпка номер два сорвалась пустая, и в одно мгновение ее отнесло морским течением. Шлюпка номер четыре не могла идти в счет: она давала течь.
Шлюпка номер один была в порядке, и шкипер скомандовал к погружению. Сам же он все еще не садился и из приличия стоял на палубе. Флотский суд обращает на это обстоятельство большое внимание и выразит шкиперу свою похвалу.
Наконец спустили и шлюпку номер три. В нее поместились Станислав и я, два инженера, здоровый негр и Даниил с отрубленной ногой, завязанной рубашкой; потом к нам подсели еще первый инженер и судовой лакей.
Котлы не издавали ни звука и, казалось, успокоились, благодаря тому, что огня под ними не было. Фруктового повидла на королеве не имелось.
Мы отплыли. Шкипер прыгнул в шлюпку номер один, и эта шлюпка тоже отвалила.
Но не успели еще вложить весла в уключины, как ее увлекло течением и с силой бросило на корму корабля. Шлюпка долго боролась, силясь оторваться от кормы.
Вдруг от корабля что-то отделилось и с ужасающим грохотом рухнуло в шлюпку. Раздался душераздирающий крик многих голосов, и все умолкло, словно и шлюпку с людьми поглотила огромная пасть.
Мы гребли во всю мочь, держа курс на берег, и наша шлюпка медленно продвигалась вперед. Наши весла едва справлялись с течением. Волны вздымались дьявольски высоко, и мы стояли иногда перед крутой стеной воды, поднимавшейся перед нами на высоту двух шлюпок. Весла выскакивали из уключин, с трудом мы вкладывали их обратно, и нас несло вкривь и вкось по волнам. Инженер, сидевший вместе с нами на веслах, неожиданно для всех нас сказал:
– Мы сидим почти на мели. Едва ли здесь есть три фута. Нас вынесло на скалу.
– Не может быть! – воскликнул первый офицер. Он схватил весло, погрузил его в воду и сказал: – Вы правы. Прочь, прочь отсюда.
Не успел он произнести этих слов, как мы поднялись на крутую водяную гору. Волна подхватила нас, как маленькое блюдце, и швырнула шлюпку с такой силой на скалу, что она разлетелась на тысячу кусков.
– Станислав, – крикнул я в бушующие волны. – У тебя есть, за что держаться?
– Ни одной соломинки, – отозвался он. – Я плыву назад к кораблю. Он постоит еще несколько дней. Ему не так-то легко пойти ко дну.
Это была недурная идея. Я попробовал держать курс на черное чудовище, выделявшееся из мрака и высившееся к ночному небу.
И оба мы приплыли к нему, хотя разъяренные волны десятки раз относили нас назад.
Мы вскарабкались наверх, стремясь попасть в среднюю часть корабля. Но это было не так-то легко. Оба коридора превратились в глубокие шахты, войти в которые было бы очень трудно не только ночью, но даже и днем. Волны клокотали, вздымались на чудовищную высоту. Очевидно, авария произошла во время отлива, так как вода заметно прибывала.
Королева стояла непоколебимо, как башня, врезавшись в риф. Как она попала в такое положение, – знала она одна. По временам она едва заметно вздрагивала, когда волны таранили ее стены, оставаясь в то же время неподвижной, так крепко она стояла. Иногда, когда особенно сильный вал сотрясал ее панцирь, она слегка поводила плечами, словно силясь его стряхнуть. Шторма не было. Волнение было там, в открытом море. И сюда докатывалось только его бушующее эхо. Ничто не предвещало шторма в ближайшие шесть часов. Небо засерело. Взошло солнце. Чисто вымытое, оно вышло из моря и поднялось к далеким высям.
Прежде всего мы принялись разглядывать морской простор. На море мы не увидели ничего. Ни одного человека не осталось, по-видимому, на его поверхности. Трудно было предположить, чтобы кто-либо спасся на подоспевшей шлюпке или корабле. И Станислав и я сомневались в этом. Мы не видели ни одного корабля, ни одной шлюпки на всем пространстве воды, какое могли окинуть взором. Кроме того, мы находились в стороне от главного пути. Шкипер отошел в сторону, чтобы авария обошлась без свидетелей, чтобы не быть замеченным ни дозорами, ни проходящими судами. И дорого поплатился за это. Он рассчитывал на спокойную, мирную развязку своей затеи. Того, что он не увезет с собой на шлюпках ни одного матроса из кубрика, он и не предполагал. Если бы в обеих шлюпках было нужное количество людей, можно было бы уйти без всяких затруднений. И авария по заказу была бы разыграна, как по нотам.
XLV
Когда уже совсем рассвело, мы попробовали спуститься в коридорную шахту. При некоторых усилиях это нам удалось. Мы использовали двери отдельных кают как перекладины, и дело пошло гораздо быстрее, чем мы ожидали.
На дне шахты помещались обе каюты шкипера. Я нашел карманный корабельный компас, который сейчас же конфисковал и передал Станиславу, так как у меня не было кармана, в который я мог бы его положить.
В каюте было два небольших бака с водой. Один с водой для умыванья, другой для питья. Итак, водой мы были обеспечены на несколько дней; в каком состоянии были насосы, мы еще не знали. Это нам еще предстояло обследовать. Может быть, большой бак со свежей водой был тоже поврежден и вся вода из него давно вытекла.
На «Иорикке» мы знали каждое местечко, где и что можно достать. Здесь же нам пришлось начать с поисков. Но у Станислава было собачье чутье, и как только поднялся вопрос о завтраке, он в один миг разыскал кладовую. Провизией мы были обеспечены, по крайней мере, на шесть месяцев. И если бы у нас был достаточный запас воды, мы могли бы продержаться здесь изрядный срок. В кладовой было несколько ящиков с минеральной водой, пивом и вином. Так что пока можно было не беспокоиться.
Мы привели в порядок кухонную плиту и при желании могли даже стряпать. Испытали насосы для свежей воды. Один насос не действовал, зато другой работал великолепно. Вода была еще мутной от взболтанного ила, но через несколько дней она обещала стать снова прозрачной.
Мне было не по себе, и Станислав ходил, как потерянный.
– Пиппип, – обратился он вдруг ко мне, – что ты скажешь на это? Меня тошнит. Черт возьми, этого со мной не случалось еще ни разу.
Я тоже чувствовал себя все хуже и хуже, хотя королева стояла почти неподвижно. Прибой волн и еле заметное дрожание железного колосса не могли вызвать такого отвратительного ощущения.
– Теперь я могу сказать тебе, в чем тут дело, Станислав, – сказал я ему через некоторое время. – Ненормальное положение кают доводит нас до тошноты. Ведь все стоит вкривь и вкось. К этому надо привыкнуть.
– Ты, кажется, прав, Пиппип, – ответил Станислав. И как только мы вышли на воздух, это отвратительное ощущение сейчас же прошло, хотя положение так нелепо опрокинувшегося по отношению к горизонту корабля угнетающе действовало на чувство равновесия.
– Видишь ли, – сказал я ему, когда мы вышли наружу и, усевшись, закурили сигары шкипера. – Это только воображение. Я убежден, что если мы наконец узнаем, что в нашей жизни факты и что воображение, мы натолкнемся на удивительные вещи и увидим весь мир совсем под другим углом зрения. Кто знает, какие это будет иметь последствия.
Как мы ни вглядывались в даль, мы не видели ни одного корабля. Мы были слишком далеко от проезжего пути.
– Мы можем зажить здесь такой жизнью, какая нам и во сне не снилась, – философствовал Станислав. – У нас есть все, что мы только могли бы себе пожелать. Мы можем есть и пить все, что нам захочется и сколько захочется, ни один человек не помешает нам, и при этом нам даже не надо работать. И все же мы рвемся отсюда, – чем скорее, тем лучше, – и если нас не снимет какой-нибудь случайный корабль, мы все же попробуем выбраться на берег. Каждый день одно и то же, это было бы невыносимо. Я думаю иногда, что если в самом деле существует рай, в который попадут богачи, то я не выдержал бы там и трех дней и совершил бы страшнейшее святотатство, чтобы только выбраться оттуда, – не петь там благочестивых песен и не сидеть между старыми богомолками, святошами и попами.
Я рассмеялся:
– Не бойся, Станислав, – мы с тобой не попадем туда. У нас ведь нет бумаг. Можешь быть уверенным, – там наверху тоже требуются бумаги, паспорта и метрики, и, если ты не сможешь их представить, они захлопнут дверь перед самым твоим носом. Спроси-ка попа, он подтвердит тебе это. Там требуется брачное свидетельство, свидетельство о церковном венчании, метрика, свидетельство о конфирмации, о причастии, о последней исповеди. Если бы там наверху не требовалось этих бумаг, то разве их здесь выдавали бы? На всеведение они, очевидно, не полагаются, лучше уж пусть будет черным по белому и с соответствующей печатью, как этого требует порядок. Каждый поп расскажет тебе, что страж у ворот там наверху имеет большую связку ключей. Для чего? Для замыкания дверей, чтобы какой-нибудь беспаспортный не пробрался через границу.
Станислав сидел некоторое время молча и потом сказал:
– Странно, что мне приходят в голову такие мысли, но вся эта история здесь мне не по душе. Нам слишком хорошо. А если человеку уж слишком хорошо, то значит, что-то не в порядке. Я не выношу этого. Создается такое впечатление, точно тебя послали на курорт, так как тебя ждет особо тяжелое дело, которого нельзя осилить без специальной подготовки и подкрепления. В императорской армии было то же самое. Всегда, когда нам предстояло какое-нибудь трудное дело, у нас перед этим бывали блаженные дни. Так же было и перед тем, как мы отправились к Скагену.
– Чепуху ты несешь, Станислав, – сказал я ему. – Если тебе в рот влетит жареный голубь, неужели ты его выплюнешь только потому, что он вкусен? Затруднительные положения приходят сами по себе, можешь быть в этом уверен. Так лучше для тебя, если ты успел побывать на курорте и припасти сил. Если позади у тебя этот самый курорт, то тебе удастся осилить трудное дело, в противном случае оно, может быть, осилит тебя.
– Черт тебя подери, ты прав! – воскликнул Станислав, снова придя в бодрое настроение. – Я старая овца. В другое время у меня не бывало таких глупых мыслей. Это оттого, что у нас под ногами, в кубрике, за дверью, лежат ребята. Знаешь, Пиппип, на корабле не должно быть трупов, они всегда влекут за собой другие. Корабль – живой, он не терпит вблизи себя трупов. Как груз – еще ничего. Но чтобы так, как здесь, они всюду валялись и плавали…
– Но что же делать? Мы не можем изменить этого.
– В том-то и дело, – ответил Станислав, – что мы не можем этого изменить. В том-то вся и беда. Все, все пошли ко дну. И остались только мы с тобой. Разве это не странно?
– Вот что, Станислав, выбросить я тебя не могу, да и ты не дашься, но если ты не перестанешь молоть чепухи, то не услышишь от меня больше ни слова, хотя бы я из-за этого разучился говорить. Ты будешь жить в штирборт шахте, а я в бакборт шахте, и каждый пойдет своей дорогой. Пока я жив, я ничего не хочу слышать о трупах, предчувствиях и прочем. На это у меня еще будет время. И если ты хочешь знать мое мнение, почему мы оба остались в живых, то я скажу тебе, что это вполне понятно и доказывает лишний раз, как справедливо все устроено на свете. Мы не принадлежали к команде. Нас украли. Мы не причинили никакого зла королеве Мадагаскара и не собирались причинить. Никто не знает этого лучше нее. Вот та причина, почему она не пустила нас ко дну.
– Почему же ты не сказал мне этого сразу, Пиппип?
– Что еще выдумал! Не думаешь ли ты, что я твой королевский советник? Такие вещи надо знать самому или чувствовать их.
– Теперь я пойду напьюсь, – сказал вдруг Станислав. – Мне уже все равно. Ну конечно, не так, чтобы до бесчувствия. Как знать, может быть, скоро пройдет мимо корабль и возьмет нас с собой. В жизни я не простил бы себе, что бросил все это здесь, не отведав всех этих прелестей.
Почему мне было не разделить этого удовольствия со Станиславом?
И вот мы устроили себе такой кутеж, какого не позволил бы себе в один присест даже и шкипер.
И какие изумительные вещи хранились во всех этих банках и коробках! Семга из Британской Колумбии, колбаса из Болоньи, цыплята, куриное фрикасе, языки всех видов, десятки сортов варенья, два десятка сортов ямайских вин, бисквит, овощи в тончайшем изготовлении, ликеры, водки, английское пиво, пильзенское пиво. Капитаны, офицеры и инженеры умеют создать себе приятную жизнь. Но теперь обладателями всех этих сокровищ были мы, а прежние хозяева плавали в море и сами стали достоянием рыб.
Следующий день был туманный и облачный. Мы видели перед собой не дальше полумили. Все вокруг заволокло густым тумаком.
– Будет буря, – сказал Станислав.
К вечеру море заволновалось. Ветер крепчал.
Мы сидели в каюте шкипера при свете керосинового фонаря.
Станислав был озабочен:
– Если королева перевернется или сползет с рифа, то нам крышка, Пиппип. Нам следует вовремя принять меры.
Он нашел около трех метров каната и завязал его себе вокруг туловища, чтобы иметь его под рукой. Мне же удалось найти только полклубка бечевки не толще карандаша.
– Пойдем лучше наверх, – предложил Станислав. – Здесь внизу мы очутимся в ловушке, если начнется суматоха. Наверху все-таки легче выкарабкаться.
– Если тебе суждено погибнуть наверху, то и погибнешь наверху, если же тебе суждено кормить рыб внизу, то ты и накормишь их здесь. Не все ли равно? Если тебе суждено умереть под автомобилем, то он подлетит к той витрине, около которой ты стоишь, и тебе не придется даже бежать за ним или преграждать ему дорогу.
– Вот ты как рассуждаешь! Если тебе суждено утонуть в воде, то ты спокойно можешь положить свою голову на рельсы и экспресс промчится по тебе, как по воздуху? Нет, брат, я этому не верю. Я не положу свою голову на рельсы. Я пойду наверх и посмотрю, что там делается.
Он взобрался наверх через коридорную шахту, а так как мне показалось, что он прав, то и я полез вслед за ним.
Наверху мы сели на рострах, тесно друг к другу. Нам пришлось держаться за поручни, иначе нас сорвало бы вниз.
Погода заметно портилась. Тяжелые валы яростно бились в железо бортов и разлетались о каюту шкипера.
– Если так будет продолжаться всю ночь, – сказал Станислав, – то завтра утром от каюты не останется и следа. Я почти уверен, что буря унесет всю среднюю часть корабля. Нам останутся только кладовые в носовой части корабля и машинное отделение, где стоит рулевая машина. Тогда прощай еда и питье. Ни одна мышь не найдет там ни крошки.
– Может быть, нам лучше взобраться выше, – посоветовал я, – если рубка отколется, то и мы уплывем вместе с ней.
– Ну, так-то сразу она не отколется, – заметил Станислав, – она будет отламываться по частям. И если внизу отлетит одна стена, у нас еще хватит времени взобраться наверх.
Станислав был прав.
Но и правда меняется вместе с обстоятельствами. Нет ничего, что не было бы когда-нибудь правдой. Но правду нельзя засолить, как солонину в бочке, и ждать, что через сто лет она все еще будет правдой.
Станислав был безусловно прав. Но через несколько минут он был уже не прав.
Три огромнейших волны, из которых каждая последующая казалась в десять раз тяжелее предыдущей, с чудовищным ревом, словно желая поглотить всю землю, обрушились на королеву.
Яростный рев и грохот валов были угрозой и местью королеве, осмелившейся так долго сопротивляться напору разъяренной стихии.
Третья волна заставила поколебаться несокрушимую королеву. Но она еще стояла. И все же мы оба почувствовали, что она подалась, что она не стоит уже так, как башня.
Волны отхлынули, чтобы дать дорогу трем следующим кипящим холмам.
Неистовая буря разогнала по небу тяжелые тучи, и они повисли, как клочья. Иногда в промежутке между ними показывалась полоса синего неба с блестящими ясными звездами, которые взывали к нам вниз в этом черном, ревущем, воющем бунте разъяренных стихий.
«Мы – покой и мир для тебя, сами же мы пылаем в огне неутолимого творчества и созидания. Не беги к нам, если ищешь покоя и мира. То, чего нет у тебя, мы не можем тебе дать!»
– Станислав! – крикнул я громко, хотя он сидел рядом со мной. – Валы возвращаются. Сейчас они сметут королеву.
При слабом свете звезд я увидел надвигающийся вал, приближавшийся к нам, как гигантское черное чудовище.
