Тигрис Рафаэль
Крушение империи
– В моём дворце ты не должна себя чувствовать пленницей. Ты свободна душой и телом. Если захочешь, то сегодня же можешь уйти отсюда, – не совсем убедительно произнёс султан, желая всячески угодить этой прелестной девушке.
Ребекка, которая отлично понимала, что это невозможно, сказала жеманно и обидчиво с чисто женской хитрецой:
– Зачем ты гонишь меня, мой повелитель? Может, я не нравлюсь тебе?
– Я вовсе не хотел тебя обижать, – заволновался Мурад, который клюнул на её хитрость, – мне просто показалось, что ты себя здесь чувствуешь неуютно.
– Ты прав, мой господин. Меня тяготит одиночество, но сейчас, рядом с тобой, это чувство безвозвратно исчезло.
– Со мной тебе никогда не придётся скучать, лицезреть твою красоту я готов вечно.
Это было почти признанием в любви, и хотя Ребекка не была искушённой в любовных делах, однако свою безоговорочную победу над этим, познавшим многих женщин, взрослым мужчиной почувствовала вполне.
– В доме моего похитителя у меня была служанкой арабка Фатима. Позволь, мой повелитель, привести её сюда, ко мне. С ней мне было бы не так одиноко.
– Твоё пожелание будет немедленно исполнено.
– Хочешь, я спою тебе? – решила прочно закрепить достигнутый успех девушка.
– Спой непременно, – искренне, почти по-детски обрадовался Мурад.
– Только я попрошу тебя не смотреть мне в лицо, когда я буду петь, – попросила смущённо Ребекка.
Султан чуть отвернулся, однако не упускал из виду её стройную фигурку. Ребекка начала петь. Её нежный голосок начал напевать грустную арабскую песню про девичью душу, которая истосковалась по родному дому:
Цветами чужими весна не наступит.
Словам не родным моё сердце уступит.
Власа златокудрые сединой преждевременной
Покрылись зимою в стране чужеземной.
Любовью рождённая, любовью согретая,
Любовь не вкусившая.
Тоскою безвременной душа омрачённая.
В пустыне созревшая, ароматом оазиса,
В саду чужеродном погасла, увяла.
От дома родимого, луной отрешённая,
Навеки погасшая, навеки усохшая.
Мурад хорошо понял смысл этой трогающей душу песни. Ему доставляли огромное наслаждение и эта прелестная девушка, и её нежный голосок. Истосковавшись за время военного похода по женской ласке, Мурад подошёл к ней, взял её за руки и легонько повлёк к кушетке…
В последующие месяцы султан был полностью поглощён очарованием Ребекки. Остальные наложницы и бывшие фаворитки были напрочь забыты. Мурад желал видеть рядом с собой только прекрасную еврейку. Будучи уже немолодым, султан имел проблемы мужского свойства. Однако страстное увлечение Ребеккой заставило его забыть об этом, и он чувствовал себя безгранично счастливым, воспрянув заново юношеским пылом.
Положение Ребекки в гареме сильно возвысилось. Её как первую фаворитку султана поместили в самые роскошные покои дворца, расположенные близко к спальне Мурада. Помимо Фатимы, Ребекку обслуживали ещё две одалиски, её распоряжения неукоснительно выполнялись, и даже главный евнух старался ей всячески угождать. Мурад при каждой встрече преподносил ей новый подарок. Большей частью это были золотые украшения с драгоценными камнями, сделанные искусными ювелирами разных стран. Мурад, который не мог никак насытиться своим новым счастьем, щедро одаривал еврейку. Ребекка, всячески ухоженная и обласканная, день ото дня становилась всё прекрасней. Её женская красота ещё больше расцвела под щедрым мужским вниманием.
В конце осени Мураду доложили, что её прекрасная фаворитка ждёт ребёнка. Султана сильно обрадовала эта новость. Его астрологи предсказали рождение сына, и Мурад воспринял это, как дар, ниспосланный ему Всевышним. Он тотчас распорядился, чтобы Ребекка находилась под неусыпным вниманием всей женской половины дворца. Любая её прихоть должна была неукоснительно исполняться.
В один из дней султан вспомнил про своего сподручного Селима. Скорее из желания побольше узнать о прошлом Ребекки, нежели увидеть его самого, Мурад велел позвать к нему бывшего пирата.
Селим одержимый тревогой, прибыл во дворец. Он упал перед его величеством на колени, опустив голову в знак величайшей покорности.
– Можешь встать, – сказал Мурад, выдержав некоторую паузу, – мне доложили, что ты не нашёл того золота, за которым я тебя посылал.
– Аллах свидетель, мой повелитель, в том месте, где оно должно было находиться, его мы не обнаружили, – взволнованно ответил Селим.
– И где же ты искал?
– Сперва в Смирне, затем в Эфесе и в конце концов пришлось поехать в Александрию.
– С какой стати это богатство ты искал в Египте?
– У одного купца-иудея из Александрии я обнаружил золотую монету с изображением символики того храма, где когда-то хранились эти сокровища, – сказав это, Селим преподнёс Мураду старинную монету, которую они выкрали в Смирне.
Султан стал внимательно рассматривать её. Будучи человеком достаточно образованным, он сильно заинтересовался золотой монетой.
– Это очень древняя реликвия, и, несомненно, является частицей богатства царя Крёза, – изрёк Мурад, – однако и в Александрии ты ничего не нашёл?
– Нет, мой повелитель. Наоборот, дом где мы предполагали его найти, был очень бедным и единственная драгоценность, которая была там, это еврейская девушка Гёзал.
Упоминание о Ребекке сразу смягчило султана, и он сказал менее резко:
– Ты должен ежедневно молиться за её здоровье, ибо не снести тебе головы, если бы ты вернулся без неё.
Селим вздохнул с облегчением, осознав, что его подарок пришёлся по душе султану.
– Однако золото ты всё равно обязан найти. Тем более что, судя по этой монете, оно существует, – вновь заговорил жёстким тоном Мурад.
– Мой повелитель, оно действительно существует, однако, по всей видимости, мы его не там ищем.
– И где же, ты думаешь, оно находится?
– В самой столице Византии – Константинополе.
– Ты хочешь сказать, что сейчас этим золотом владеет император Константин?
– Да, ваше величество.
Мурад призадумался. Скорее всего, Селим прав. Основная часть богатства Византии сконцентрирована в Константинополе, в городе пока недоступном для турок. Воистину будет велик тот султан, которому, наконец, удастся покорить его. Он преобретёт не только славу, почёт и всесильную власть, но и несметные сокровища тысячелетней империи.
– Ну хорошо, – ответил наконец Мурад, – отправляйся домой и жди дальнейших моих распоряжений. Ты скоро мне понадобишься.
Это были последние слова его величества, после которых он жестом велел Селиму удалиться.
– Слушаюсь, мой повелитель, – ответил пират и поспешил прочь.
В тот день Мураду сильно нездоровилось. После трапезы, которая не доставила ему никакого удовольствия, он почувствовал головокружение и слабость. Дворцовый эким, осмотрев его, не нашёл ничего серьёзного и посоветовал султану прогулку на чистом воздухе, покой и воздержание от обильной пищи, порекомендовав до утра принимать только подслащённую воду.
Свежий воздух дворцового сада значительно подбодрил его величество и вернул ему силы, после чего Мурад объявил, что отправляется на покой, и велел главному евнуху привести в его покои Ребекку. Однако Мустафа явился с прелестной венецианкой, наложницей, которую Мурад до сих пор ни разу не познал.
– В чем дело, Мустафа? – рассердился Мурад, увидев вместо Ребекки какую-то новую наложницу, – как ты посмел ослушаться меня?
– Ваше величество, у Ребекки сегодня проблемы, связанные с её положением, – объяснил евнух.
– Это не значит, что ты должен своевольничать, – сказал султан, который опять почувствовал себя неважно, – отправляйтесь все вон! Я никого не хочу видеть!
Мустафа и венецианка поспешно удалились, а Мурад в одиночестве улёгся спать.
В ту ночь над Адрианополем бушевало ненастье. Казалось, природа решила разорвать небо над городом. Мурад лежал сильно встревоженный непогодой и никак не мог заснуть. В конце концов, это ему с трудом удалось. Во сне он увидел, как молния, ударившись о землю, разрезала её пополам, образовав страшную, глубокую впадину. Мощный водоворот, налетевший на Мурада, погнал его в эту земную расщелину. Султан падал туда с огромной скоростью, безвозвратно уходя в глубокие недра. Тут он в ужасе проснулся и сильно закричал. Постельничьи слуги, встревоженные столь ранним подъёмом хозяина, быстро вбежали и принялись его одевать. Как обычно, в самом конце процедуры они положили в его правый карман золотые монеты, а в левый серебряные. Обычно эти деньги султан в течение дня должен был раздать своим подданным, а оставшиеся в кармане монеты доставались тому постельничьему, который его раздевал на ночь.
Одевшись, Мурад, желая лично удостовериться в благополучии Ребекки, направился в женскую половину дворца. Раннее зимнее утро едва занялось солнечным светом. В длинном и холодном коридоре гарема было пустынно. Тут султан почувствовал, что правая нога онемела и не подчиняется его воле. Мурада всегда приводило в ярость чьё-либо неповиновение, а теперь его собственное тело шло супротив его желанию. Нога настолько ослабла, что уже не способна была его удержать. Сильная головная боль подобно молнии, увиденной во сне, вонзилась в его затылок. Султан прислонился к стене и, теряя сознание, со стоном упал без чувств. На шум от падения сбежались евнухи и унесли едва дышащее тело хозяина обратно в спальню.
Через некоторое время дворцовый эким в присутствии великого визиря и главного евнуха закрыл глаза уже мёртвому Мураду и поспешно удалился. Медицина тех времён была практически бессильна перед таким грозным недугом, как кровоизлияние в мозг.
Халал стоял в полной растерянности. Неожиданная смерть повелителя повергла его в замешательство. Все знали о его натянутых отношениях с наследником, и потому предполагалось, что Халал при новом султане должен будет покинуть свой высокий пост. Такие же смешанные чувства были в душе у главного евнуха Мустафы, ибо Мехмед имел право иметь свой собственным гарем со своими доверенными евнухами. Первым пришёл в себя Халал.
– Мы – пока единственные , кто знает о смерти Мурада, и надо воспользоваться этим.
– Что ты хочешь предпринять?– заинтересовался главный евнух.
– Наследник престола очень молод и без нашей поддержки не сможет вступить на престол.
Тем более что он не пользуется достаточным авторитетом среди янычар и их командиров.
– Тем не менее он тот наследник престола, которого выдвинул его покойный отец, – пропищал евнух, – это воля великого Мурада.
– Ты прав. Но скажи мне, в каком документе сказано об этом? Покойный Мурад не успел письменно зафиксировать своё желание, и потому любой другой его отпрыск вправе претендовать на престол.
– Да, но все знают, что Мурад прочил именно Мехмеда в наследники.
– А если перед смертью он изменил свою волю и назначил наследником совсем другого? – многозначительно произнёс Халал.
Главный евнух понимающе посмотрел на него и произнёс:
– Но при его смерти никто не присутствовал.
– Вот именно, что никто, – сказал Халал и добавил медленно, после некоторой паузы, – никто, кроме нас. Мы – единственные, кто увидел, как он отдал душу Аллаху, и только мы вправе провозгласить его последнюю волю. Кто посмеет сказать, что это не так? Никто.
– И какой же она, по-твоему, будет, эта последняя воля?
– Надо немедленно послать Мехмеду письмо от нашего имени о кончине его отца, где следует отметить, что перед смертью он указал нам его имя, и что именно нам поручено провозгласить его новым султаном. Этим мы с первого дня поставим молодого царевича в зависимость, и он тотчас поймёт, что без нашей поддержки ему не сесть на престол.
– А если он уже после своей коронации забудет про нас или ещё хуже – захочет избавиться от нашего присутствия?
– Не беспокойся. У меня и на этот случай припасено надёжное средство, – с уверенностью в голосе произнёс Халал.
Главный евнух с уважением посмотрел на великого визиря. Он даже не рискнул спросить, что же тот задумал на будущее, ибо твёрдо знал, что такого искушённого и проницательного политика, как Халал ещё не существовало в Османском государстве, и потому можно было полностью довериться его прозорливости.
Халал велел позвать дворцового ншанджи. Тот быстро явился с готовым пером и бумагой. Визирь вновь отметил наличие нарядного кафтана на чиновнике.
«Либо этот человек страшный щёголь, либо его отец- самый лучший портной в столице. А то откуда у него такая любовь к новым нарядам?» – подумал про себя Халал и произнёс уже в слух: – Как зовут тебя?
Ншанджи, имя которого никогда никого не интересовало, очень удивился этому вопросу. Обычно на него обращали не больше внимания, чем на перо и бумагу, с которыми он являлся.
– Меня зовут Аллаэтдин, мой господин, – ответил ншанджи с поклоном.
– Откуда ты родом? – не унимался Халал.
– Мой отец родился в этом городе, а моя мать родом из Константинополя.
– И значит, образование ты получил в университете Константинополя, где сейчас проживает семья твоей матери? – без тени сомнения спросил Халал, правильно решив, что ншанджи наполовину турок, наполовину грек.
– Именно так, мой господин,– ответил Аллаэтдин, оценив проницательность великого визиря.
– Ладно, приготовься писать послание наследнику, – завершил дознание Халал и начал диктовать письмо:
«Огромное горе свалилось на всех нас. Наш великий повелитель и господин, величественный султан рода османов, великий Мурад сегодня утром вознёсся к Аллаху. Перед смертью он успел сказать нам – великому визирю паше Халалу и главному евнуху своего дворца Мустафе -имя того, кто достоин будет заменить его и стать султаном государства османов. Его имя Мехмед – сын Мурада Второго. Покойный султан, да будет вечно благословенно имя его, также поручил нам торжественно препроводить вышеуказанного наследника на престол и короновать его со всеми почестями и традициями. Поспеши же, достойный наследник, в столицу, дабы вскорости мы смогли бы исполнить последнюю волю твоего покойного отца».
Халал закончил диктовать и посмотрел на главного евнуха, который всё это время одобрительно кивал головой в знак своего согласия. После такого письма Мехмеду некуда было от них деваться, ибо они вдвоём должны усадить его на османский престол, и он на всю жизнь оставался им обязан.
–
Немедленно
послать
это
письмо
с
гонцом
царевичу
Мехмеду
!-
приказал
Халал
.
Ншанджи с поклоном удалился к себе, а затем, как и в прошлый раз, переписал всё содержимое послания на другую бумагу, передал оригинал письма гонцу и спешно покинул дворец.
Он быстро зашагал в сторону большого каменного моста через реку Марицу, в сторону греческой таверны.
Хозяин таверны старик Сократ, проснувшись рано утром, зашагал на кухню и первым делом растопил печь. Его дочь Ирина и племянница Елена пока спали в мягких постелях.
– Эй, сони! Вставайте, пора печь пахлаву!– позвал он своих девчат.
Ирина и Елена, зевая и потирая заспанные глаза, нехотя прошагали на кухню.
Грек Сократ был мужчиной пожилого возраста с седой бородкой и с добрыми, живыми глазами. Соседи его любили и уважали, ибо он умел хорошо врачевать целебными травами и всегда охотно помогал всем.
Старик оделся и вышел во двор. Свежий утренний воздух уходящей зимы взбодрил его. Но надвигавшиеся серые тучи не предвещали хорошей погоды. Тут он увидел, что его сосед Ибрагим тоже встал пораньше и недовольно рассматривает свинцовое небо.
– Ей, Ибрагим, чего тебе не спится? Ходишь с утра, хмуришься на погоду.
Ибрагим, приземистый хромой турок, заковылял в сторону своего соседа.
– Не могу спать, Сократ. С утра нога разболелась.
Ибрагиму жутко не повезло. Он умудрился упасть в глубокую выгребную яму нужника, которую сам же соорудил в дальнем углу своего двора. При падении он сломал ногу и потом долго лежал обездвиженный в испражнениях, пока его сыновья не вытащили оттуда. Сократ, который славился на всю округу как эким, взялся за исцеление соседа. Зная много старинных рецептов, в основном состоящих из лекарственных трав, старик быстро поставил Ибрагима на ноги. За это тот его просто боготворил.
– Нога разболелась или в нужник идёшь? – с иронией переспросил Сократ.
– Что ты, что ты! С тех пор я обхожу этот проклятый нужник стороной.
– А куда же ты идёшь, когда прихватит?
– К овцам. Там хоть и неудобно, зато ямы нет.
– К овцам? – захохотал Сократ, – это интересно.
– Зря смеёшься, – с обидой отмахнулся скотник и добавил уже с деловым тоном, – лучше продай мне своё заведение. Я хорошо заплачу.
– Зачем тебе моё заведение? – спросил Сократ, давясь от смеха, – уж не собираешься ли ты устроить там большой общий нужник?
– Эх ты… Я же серьёзно.
– Ну ладно, ладно. Как только захочу продать, непременно сообщу тебе об этом, – уже без смеха сказал Сократ и пошёл в свою таверну.
Это было уютное заведение, где всегда можно было вкусно подкрепиться блюдами греческой и восточной кухни, а также отведать великолепную свежеиспечённую пахлаву. Совсем недавно в таверне научились варить кофейный напиток, который только входил в моду. Помимо этого, здесь был постоялый двор для заезжих гостей.
Войдя в таверну, Сократ увидел Аллаэтдина, который пришёл ни свет ни заря.
– Приветствую тебя, достойный Аллаэтдин. Что привело тебя в такую рань?
Ншанджи посмотрел по сторонам и, удостоверившись, что кроме них никого в таверне нет, произнёс почти шёпотом:
– Я принёс очень важное послание. Пускай его немедленно отправят в Константинополь.
Сократ сразу понял, в чём дело, и вежливо пригласил ншанджи сесть за стол.
– Присаживайся, не стесняйся. Чем пожелаешь тебя угостить?
– Я по утрам стал пить кофе. Это придаёт мне бодрость и трезвость на весь день, -произнёс уже более спокойно Аллаэтдин, усаживаясь за стол.
– Все завели привычку пить кофе с утра. А вот мне эта новая мода не нравится. Уж больно он горький, этот кофе, – сказал хозяин.
– А ты попробуй со сладостями. Это намного приятней.
– Конечно, сладости могут исправить вкус любой дряни, – засмеялся Сократ и крикнул уже в сторону кухни, – девочки, а ну живо угостите нашего гостя свежей утренней выпечкой!
Их дверей кухни показалась Елена. Розовощёкая красавица с типично греческим профилем- это она с утра пекла в таверне великолепную пахлаву, аромат которой разливался по всему заведению, приятно щекоча обоняние и возбуждая аппетит. Сократ знал, что его племянница очень нравится Аллаэтдину, тем более с тарелкой свежеиспечённой пахлавы.
Елена с улыбкой подошла к столу и, положив тарелку перед Аллаэтдином, жеманно уселась напротив него. Её аппетитная фигурка под белоснежным сарафаном сводила ншанджи с ума. Для восточного мужчины нет более уютного зрелища, чем молодая розовощёкая хозяйка со вкусным угощением на столе. Елена, широко улыбаясь, смотрела в восторженные глаза ншанджи, который не знал, любоваться ли прелестницей или есть печёное.
– Рада тебя видеть, Аллаэтдин! – сказала она нежным, чарующим голоском, – я чувствовала, что ты придёшь сегодня и потому очень постаралась с выпечкой.
Елене тоже нравился этот ладный, всегда с иголочки одетый ншаджи, который, будучи человеком образованным, был интересным собеседником и знал великое множество красивых историй.
– А ты стала ещё краше, Елена! – сказал ншанджи, пожирая гречанку глазами.
– В нашем писании не сказано, что красота является пороком,– скокетничала девушка.
– А ну, красавица, поди приготовь гостю кофе. Нам надо кое о чём переговорить, – подсуетился Сократ, для которого дела были важнее, чем воркование влюблённых.
Ншанджи вспомнил, зачем сюда явился, и достал из кармана переписанное им письмо.
– Оно очень важное, – повторил он опять, стараясь в интересах дела пока не раскрывать содержания письма.
– Будь спокоен. Оно сегодня же отправится куда надо, – ответил Сократ, пряча бумагу.
– А это твоё вознаграждение, – добавил старик и передал Аллаэтдину кошелёк.
Тот открыл его, взглянул на содержимое и произнёс:
– Ты не мог бы поменять эти золотые византины на турецкие акче? А то дворцовый чиновник с византийским золотом – явление очень подозрительное.
– Ты прав, – согласился Сократ, – я сейчас же пойду и поменяю монеты.
Он забрал кошелёк, оделся и вышел из таверны.
Тем временем Елена вернулась уже с готовой джазвой ароматного кофе и стала разливать его по крошечным чашкам. Затем они вместе стали пить, закусывая вкусной пахлавой, периодически причмокивая от удовольствия.
Жизнь в средневековых городах, тем более зимой, протекала очень однообразно, и ничто так не скрашивало досуг, как самая обычная человеческая близость. Аллаэтдин был человеком с большим кругозором, да к тому же порядочный ловелас. После скучной монотонной писанины во дворце он особенно нуждался в развлечениях, для которых необходимы были средства.
– Я очень соскучился по тебе, любимая.
– Что поделать. Ты же вечно занят. Не будь этого письма, так совсем бы не пришёл сюда, – кокетливо надула губки Елена.
– Да, работы много. Но сегодня ночью я непременно приду к тебе. Будешь ждать?
– Конечно, буду. Днём мы собираемся пойти в хамам, – многозначительно произнесла красавица,– ну, а ночью я вся твоя.
У Аллаэтдина от страсти заблестели глаза.
– Я не доживу до этой ночи, – томно произнёс он и, не выдержав, обнял свою возлюбленную.
– Дождись непременно, – прошептала она, нежно высвобождаясь из его объятий.
Как раз в эту минуту вернулся Сократ.
– На, держи свои акче, – сказал он, протягивая Аллаэтдину кошелёк уже с турецкими монетами.
– Вот это другое дело,– обрадовался ншанджи, разглядывая содержимое, – ну, я пошёл. До свидания.
Аллаэтдин, бросив прощальный взгляд на Елену, попрощался с хозяином и удалился.
– Пошёл к ювелиру покупать мне подарок, – сказала она, лукаво посмеиваясь.
– Мы ему платим, чтоб он потом возвращал тебе подарками? – усмехаясь произнёс старик, – какая-же ты у нас шустренькая. Смотри, не подзалети от своего учёного ухажёра.
– Не твоя забота,– ответила кокетка,– не будь меня, не видать вам этих писем, как своих ушей.
– Так выходит, это ты спасаешь Константинополь?– наигранно удивился Сократ.
– Наш Константинополь спасёт Бог, – ответила прелестница и добавила после короткой паузы, лукаво улыбаясь, – хотя для влюблённого мужчины любимая женщина тоже Бог.
Халал с нетерпением ждал дворцового чауша Армана. Он послал его вслед за Аллаэтдином, чтобы тот скрытно выследил его. Наконец ему доложили о его прибытии.
– Долго же ты отсутствовал, – сказал визирь, – рассказывай, что видел?
– Как только он вышел из дворца, то сразу же направился в греческую таверну, что за большим каменным мостом,– начал отчитываться чауш.
– В таверну? – спросил Халал, – с какой стати?
– Я проведал – у него там есть возлюбленная.
–Ясно. Продолжай.
– Затем он зашёл в ювелирную лавку и купил что-то.
– Тоже ясно. Потом?
– Далее пошёл к портному, что на центральной площади и пробыл там некоторое время.
– И это понятно.
– Ну и в конце мы вернулись во дворец.
– Значит, греческая таверна с любовницей, подарок для неё у ювелира, новый кафтан у лучшего портного, – начертил маршрут ншанджи великий визирь, – настоящий турецкий щёголь и бабник, – заключил он, – вещь для нас вроде безобидная, если, конечно, всё этим и ограничивается.
Халал стал задумчиво поглаживать свою бородку и затем сказал Арману:
– А ты, чауш, толковый парень. Хорошо выполнил моё поручение. Сразу видно, что мой земляк, – похвалил своего подопечного великий визирь.
– Я – ваш покорный слуга, – обрадовался похвале своего высокого покровителя Арман и поспешил удалиться.
Визирь не спеша подошёл к окну и посмотрел вдаль. День уже был в самом разгаре, однако свинцовые тучи не давали солнцу прогреть воздух. Ненастье, начавшееся вчера, продолжало портить сегодняшний день. Халал представил себе того гонца, которого он поспешно отправил с важным письмом к наследнику. Сейчас этот бедолага вынужден пробираться сквозь непогоду, чтобы исполнить его поручение, от которого так зависела дальнейшая судьба всего османского государства. Чего бы ему ни стоило, он должен был донести это письмо, даже ценою собственной жизни, ибо с этого момента начал решаться вопрос: превратится ли государство османов в империю или останется одним из тех многих стран, которые возникали и исчезали на территории Малой Азии.
С другого конца города другой гонец с таким же письмом и в такую же погоду вышел в сторону Константинополя. Невзирая ни на что, он должен был дойти до столицы Византии, ибо с этого момента начался отсчёт времени по спасению этого великого города.
Солнце в Константинополе всегда восходит в Азии. Первые лучи сразу же озаряют величавые купола собора Святой Софии. Затем оно направляется в сторону Мраморного моря, нагревая своим теплом морские волны, вызывая тем самым их мраморный блеск. Закат же происходит за крепостной стеной Феодосия – в европейской части города. Такая быстрая смена Востока на Запад, происходящая в рамках одного города, дала Константинополю неповторимый колорит, где гармонично сплелись восточные и западные цивилизации.
Идеальное географическое расположение города стало залогом его бурного расцвета, которое началось со дня основания в 330 году от Рождества Христова. Находясь на пересечении торговых и морских путей, столица Византии во все времена была привлекательным городом для крупного капитала. Помимо экономического преимущества, Константинополь занимал важное военно-стратегическое положение, контролируя узкий пролив Босфор. Превосходный климат, плодородные окрестности и богатое рыбой море- всё это способствовало быстрому росту населения города.
В период наивысшего расцвета Византийской империи здесь обитало до полумиллиона горожан. Основными её жителями были греки, и потому превалировал греческий язык, затем шли евреи, арабы, армяне. Многонациональное население города постоянно ассимилировалось, в результате чего образовалась совокупная нация византийцев, говорящая по-гречески, но по образу мышления и культурой обязанная как Западу, так и Востоку.
Константинополь издавна привлекал к себе внимание купцов со всего света. Первыми здесь утвердились предприимчивые венецианцы. Они заняли самые удобные причалы в бухте Золотого Рога и построили себе дома в центральной части города. Купцам из Генуи пришлось обосноваться в Сике, в местности, расположенной на противоположном берегу бухты, где во множестве росли смоковницы. Генуэзцы здесь построили собственный порт для причаливания торговых судов и обнесли поселение крепостной стеной. Впоследствии этот генуэзский квартал именовался Галатой. Таким образом, два крупных латинских города постоянно соперничали между собой за торговое превосходство в Царьграде.
Быстрый рост города впервые в Европе создал поляризацию между его богатым центром и бедными предместьями. Византийская знать проживала в роскошных дворцах, расположенных в основном на центральных улицах, но самым огромным был Большой императорский дворец. Обнесённый высокими стенами, он представлял собой самостоятельную крепость со множеством дополнительных построек. Дворцовый комплекс располагался на восточной стороне города, непосредственно примыкая к ипподрому и к величавому собору Святой Софии.
От площади Августион начиналась центральная улица Царьграда – Меса, которая заканчивалась Золотыми воротами города, открывающимися на дорогу в Рим. Эта улица, украшенная несколькими площадями- форумами – была вечно многолюдной и шумной. В срединной её части с обеих сторон возвышались аркады. Широкая, прямая, вся вымощенная булыжником, она всегда была привлекательной для купцов, которые вели бойкую торговлю в своих магазинах и лавках.
Многонациональный говор вечно стоял над Месой. Ремесленники различных специальностей, объединённые в корпорации, жили и работали в кварталах, названия которых определяло их ремесло. Самым большим был квартал ювелиров, который располагался в центре Месы. Далее, несколько в стороне и ближе к собору Св. Софии, был квартал жестянщиков и медников, а не доходя до стены Константина, находился самый пахучий квартал, где промышляли кожемяки. Все они в условиях жёсткой конкуренции изготавливали продукцию отменного качества.
Лавки торговцев изобиловали различными шёлковыми тканями как византийского, так и сирийского производства. Шёлковый промысел был налажен в Константинополе с тех пор, как два странствующих монаха, спрятав в своих посохах куколки тутового шелкопряда, под страхом смерти смогли вывезти их из Китая в Византию. С той поры здесь начали производить отличную шёлковую ткань самых различных цветов и оттенков, кроме пурпурного, монополия на которую принадлежала только византийскому императору.
С утра торговые ряды уже были полны лавочниками. Центральная улица постепенно начинала походить на большой длинный улей, где суетились множество продавцов и покупателей.
Из дома, расположенного между форумами Тавра и Константина, вышел молодой мужчина и направился пешком в сторону императорского дворца. Это был Роман Рштуни, старший асикрит логофесии дрома, ведавшей почтой и внешними связями Византии. Руководил логофесией логофет, в распоряжении которого были кураторы и нотарии. Роман ведал всей документацией и перепиской столь важного учреждения. Любое письмо, которое содержало нужную информацию для государства, проходило через руки верховного асикрита. В обязанности Романа входило составление различных депеш к посланцам Константинополя в иноземных странах, а также переписка императора с главами различных держав.
Во времена своего наивысшего расцвета, когда Византия могла диктовать условия своим соседям, логофесия дрома была настолько могущественной, что иностранные послы отдавали его логофету почти царские почести. Сейчас же, когда размеры государства сократились почти до размеров столицы, должность логофета внешнеполитического ведомства значительно потускнела, хотя и не утратила свою значимость.
Роман бодро шагал по утренней уже многолюдной Месе, которая даже в зимний период ни на минуту не замолкала. Жители Константинополя передвигались, кто на мулах, кто на конных повозках, но в основном они предпочитали пешие прогулки, полагаясь на свои собственные ноги. Главный секретарь внешнего ведомства Византии передвигался исключительно пешком, считая это занятие полезным и даже необходимым для плодотворной работы.
Роман Рштуни родился и вырос в Константинополе. Его отец Тиридат Рштуни был выходцем из знатного киликийского рода, который после падения Киликии перебрался в Византию. Здесь Тиридат женился на гречанке Ксении из богатой византийской семьи. Роман был их первым и единственным отпрыском. Будучи состоятельным человеком, Тиридат смог дать своему сыну солидное образование, столь дорогое в Византии.
С семилетнего возраста Роман учился в начальной школе-пропедее. Затем с десяти лет поступил в педефтерию-среднюю школу, где обучался грамматике, поэзии и риторике. После окончания педефтерии учился в университете, восстановленным ещё императором Львом Математиком. Университет располагался в Магнаврском дворце, и здесь Роман получил образование по юриспруденции, философии и лингвистике. Обучение было уже бесплатным, так как финансировалось государством.
