Тигрис Рафаэль
Крушение империи
Вот и сейчас бомбарда произвела выстрел, в результате которого ядро даже не долетело до стен крепости к всеобщему ликованию ее защитников, которые внимательно следили за действиями вражеских бомбардиров. Подтащить орудие поближе к стенам было невозможно, ибо тогда турки попадали под град смертельных стрел арбалетов неприятеля. Наблюдавший за всем этим Мехмед приказал удвоить порцию пороха в бомбарде, чтобы ядро, наконец, смогло бы пробить брешь в неприятельской стене. Главный бомбардир-ага турецкой армии поспешил воспрепятствовать этому опрометчивому решению.
– Мой господин! – взмолился он, – прошу тебя, отмени свое приказание, ибо бомбарда не выдержит такого заряда пороха и взорвётся, покалечив всех нас.
Мехмед с ненавистью посмотрел на умудрённого опытом бомбардира. Во взгляде юного наследника кипела злоба, от чего на контрастном лице Мехмеда стали превалировать азиатские черты, и его орлиный нос стал выделяться еще больше.
–Ты- жалкий трус! – с презрением произнёс Мехмед, – из- за таких, как ты, мы второй месяц не можем взять эту крепость. Твои бомбарды настолько слабы, что вызывают насмешки у наших врагов.
Бомбардир-ага, который принимал непосредственное участие в изготовлении бомбард для армии и знал какую максимальную нагрузку сможет выдержать это железо, с пунцовым от обиды лицом ответил:
– Мой господин! Бомбарды достаточно мощны, но их позиция крайне непригодна для эффективного бомбометания. Вокруг этой крепости нет какой-либо высокой площадки по уровню хотя бы совпадающей с уровнем крепостных стен. Этим и обусловлены наши неудачи, – оправдывался бомбардир -ага.
– Вот потому нам придётся увеличить количество пороха, чтобы возместить слабость нашей позиции,– с видом знатока заявил Мехмед и тоном, не терпящим возражения, приказал прислуге орудия, – заряжай двойным!
Артиллеристы вопросительно посмотрели в сторону главного бомбардира. Тот понял, что для наследника личные амбиции важнее человеческих жизней и никакие доводы не смогут убедить Мехмеда, у которого в этот момент тщеславие преобладало над здравым смыслом. Бомбардир- ага резко повернулся к артиллеристам и обречённо приказал:
– Немедленно выполняйте волю царевича!
Начался трудоёмкий и длительный процесс заряжения бомбарды. Мехмед с довольным видом наблюдал, как выполняют его приказ, и ждал, когда бомбарда, наконец, пробьёт крепостную стену.
Понимая, чем грозит этот выстрел, бомбардир-ага решил сам поджечь фитиль, дабы не подвергать своих подчинённых смертельной опасности. Он подошёл к личному чаушу Мехмеда и тихо проговорил ему:
– Уведи наследника подальше от этого места, а то может случиться непоправимое.
Пока чауш пытался сообразить, что предпринять, к ним подбежал слуга султана и сообщил, что повелитель хочет немедленно видеть сына. Мехмед с большой неохотой, но покорно начал покидать позицию, спешно направляясь в сторону султанского шатра. В этот момент раздался сильный выстрел, и бомбарда разлетелась на куски. Бомбардиру-аге железо снесло полчерепа. Царевич резко обернулся в сторону взрыва, и это спасло ему жизнь – огромный кусок железа прошипел мимо его головы и врезался в землю. Второй, намного меньше, угодил ему в правое предплечье, вызвав нестерпимую боль и кровотечение. На мгновение Мехмеду показалось, что он теряет сознание. Переборов себя, он вновь зашагал в сторону отцовского шатра, но в следующее мгновение колени его подкосились и он упал, лишившись чувств. Так в одночасье из-за легкомыслия Мехмеда турки лишились своего самого опытного бомбардира.
Царевич очнулся в шатре султана, и первое, что он увидел, было лицо врача-экима, который с облегчением вздохнул, когда наследник открыл глаза. Экиму удалось с помощью прижигания остановить кровотечение, а для предотвращения нагноения раны он периодически обрабатывал её уксусом. Столь примитивные медицинские мероприятия смогли спасти жизнь Мехмеду, хотя не последнюю роль в этом сыграл его молодой организм.
В то время из-за отсталости медицинской науки человек, получивший ранение, в большинстве случаев был обречен на медленную мучительную смерть, и потому не удивительно, что воины предпочитали погибнуть на поле боя мгновенно, чем, получив увечье, умереть в страшных муках.
Мехмед с трудом поднял больную руку и почувствовал, что его пальцы почти не двигаются. Затем он обратил внимание на то, как бледны его ногти. Он с тревогой посмотрел на экима.
– Твои пальцы не смогут двигаться, мой господин, пока не срастутся мышцы на больной руке, – успокоил его эким, – а для этого понадобится время и покой.
– У царевича будет достаточно времени для того, чтобы глубоко осознать, что же с ним произошло?
Тут только Мехмед увидел, что рядом с экимом стоит его отец.
Мурад произнёс эти слова с укором в голосе, однако не скрывая своей радости по поводу начавшегося исцеления сына. Он был до мелочей проинформирован о случившемся и теперь понял, что предчувствие тогда не обмануло его – жизнь наследника престола висела на волоске.
– Отец, я хотел быстрее ворваться в крепость и разгромить всех неверных, – по-юношески начал оправдываться Мехмед.
– Эта крепость ничто перед той опасностью, которой ты подверг свою жизнь, – прервал его Мурад, – наследник не имеет права поступать так неразумно. Ты тот, кому придется после моей смерти нести тяжёлое и ответственное бремя власти. Твоя жизнь не принадлежит тебе, ибо ты избран Всевышним для того, чтобы нести нашу веру в ещё непокорённые народы. Хвала Аллаху, что он сумел сохранить тебе жизнь, – закончил назидание Мурад и, заметив, что его сын ещё очень слаб и плохо воспринимает его речь, решил удалиться.
Мехмед быстро выздоравливал, но, помимо физической травмы, он перенёс также сильное душевное потрясение. Его жизнь после взрыва бомбарды словно разделилась на две части. До этого несчастного случая он был самоуверенным и циничным юношей, но сейчас понял, что он такой же простой смертный, как и все его окружающие люди, и только счастливое стечение обстоятельств спасло его от неминуемой смерти, и он едва не разделил участи, постигшей бомбардира-агу.
Вовремя одной из дерзких вылазок защитников крепости туркам удалось отрезать их путь к отступлению и захватить в плен одного из храбрецов. Последний сумел отвлечь противника на себя, предоставив возможность своим товарищам незаметно скрыться. Умело отбиваясь от наседавших янычар, этот смелый юноша с улыбкой на лице смог увести за собой весь отряд турок подальше от потайного лаза, ведущего в крепость, после чего он ещё долго и умело отбивался, пока меч не выпал из его рук. Янычары набросились на него и приволокли к наследнику. Храбрый юноша по-прежнему улыбался и с чувством до конца исполненного долга стоял перед турками без тени страха на лице. Мехмед внимательно осматривал пленного, удивляясь его беспечности.
–Кто ты и как тебя зовут?– спросил царевич .
–Моё имя Сокол, который призван до смерти заклевать всех османских собак, – нагло бросил юноша в лицо Мехмеду.
Царевича поразила бесподобная дерзость пленного, который, зная, что его ждёт, вместо того чтобы молить о пощаде, осмелился так нагло отвечать. Окружённый многочисленными янычарами, у него не было ни малейшего шанса на спасение. Однако, похоже, он об этом и не помышлял. Его смеющееся лицо выражало полное безразличие к своей дальнейшей судьбе.
– Если ты покажешь нам потайной ход, мы сохраним тебе жизнь. Как сын султана я обещаю тебе это, – сказал убедительным тоном Мехмед.
Пленный юноша был с царевичем приблизительно одного возраста и своей безграничной храбростью вызывал у него некоторую симпатию.
Услышав это предложение, юноша нагло расхохотался, отчего наследнику стало жутковато, ибо это был уже смех мертвеца. Он ещё больше разозлился и сказал с присущей ему жестокостью:
– Ты умрёшь страшной смертью, от которой твоя нахальная улыбка превратится в ужасную гримасу. Это я тебе обещаю.
Мехмед решил было сперва закопать наглеца по шею в землю, чтобы затем с ходу, с коня одним махом снести ему голову. Подобная казнь захваченного в плен противника часто применялась янычарами в качестве соревнования в умении владения кривым мечом на скаку. Однако потом наследник вспомнил про свою ещё больную правую руку и велел целиком закопать дерзкого юношу в землю. Янычары бросились исполнять его волю. Сам же Мехмед почему-то не остался присутствовать при казни, хотя это считалось его самым любимым занятием. Он понял, что оно не доставит ему никакого удовольствия, ибо пленный наверняка не будет кричать и молить о пощаде. Смотреть же, как закапывают живьём в землю смеющегося человека, даже для царевича было жутковатым зрелищем, и потому, когда янычары стали рыть глубокую яму, он спешно направился к зелёному шатру своего отца.
Мысленно Мехмед поймал себя на том, что пленный оказался намного сильнее его духом, и доказательством тому было его нежелание присутствовать на казни. От этого он пришёл в ещё большую ярость и, не дойдя до шатра султана, повернул обратно. Обнажив свой ятаган, он решил собственноручно отрубить Соколу голову. Однако этому не суждено было сбыться, ибо янычары уже старательно закапывали пленного, завязанное тело которого скрылось под комьями земли. Мехмед даже не успел увидеть, как земля падает на его смеющееся лицо, навсегда перекрывая ему дыхание.
В ту же ночь противник предпринял еще одну вылазку. Под покровом темноты небольшой отряд смельчаков незаметно пробрался к шатру царевича и, не подымая шума, вырезал всех находящихся там османов. По счастливой случайности Мехмеда там не оказалось, ибо он в эту ночь находился в султанском шатре. Эта наглая выходка сильно встревожила Мурада. Было ясно, что противник желал отомстить за казнь Сокола, но Аллаху было угодно и на этот раз уберечь наследника. Поняв, что в третий раз он сможет навсегда потерять сына, Мурад решил не искушать более судьбу и отдал приказ о возвращении войска в столицу, тем самым признавая противника победителем, а Скандербега непокорённым.
Мехмед был сильно расстроен по поводу прекращения осады. Это означало, что он не сможет совершить такого достойного поступка, который бы заставил навсегда забыть тот злополучный случай со взорванной бомбардой. Ему непременно хотелось сделать что-нибудь особенное и тем самым поднять свой пошатнувшийся авторитет в глазах янычар и особенно отца. Сильно взволнованный, он зашел в шатер и воскликнул:
– Отец! Я узнал, что ты приказал снять осаду крепости. Прошу тебя, дай мне ещё одну возможность для штурма и уверяю – мы завоюем эту твердыню гяуров.
Мурад, который не чувствовал себя побеждённым, ответил царевичу:
– Сын мой! Мы уходим не потому, что проиграли эту битву. Моё присутствие в столице намного
важнее, чем взятие десяти таких крепостей, как Круи.
– Отец, поверь мне, я смогу завоевать эту крепость.
– Захват любой крепости зависит не столько от её осаждающих, сколько от того, кто её защищает,– начал назидательно охлаждать пыл наследника Мурад, – крепости сдаются тогда, когда сдаётся дух её защитников. Наши доблестные армии завоёвывали множество крепостей, и делали это потому, что каждый раз среди осаждённых находились малодушные, которые от страха или из корысти предавали своих боевых товарищей. Никакие толстые стены не спасут их защитников, если они не будут обладать единым боевым духом. Эта крепость имеет все качества, делающие её неприступной. Помнишь того пленного юношу, которого ты велел закопать живьём?
– Конечно, помню, – ответил Мехмед с неприятным чувством.
– Помнишь, как он смеялся тебе в лицо перед смертью? Этот юноша был сыном старшего брата Скандербега. Ради его спасения он пошёл бы на любые уступки. У нас в руках была прекрасная возможность диктовать свои условия противнику. Твой пленник, зная об этом, умышленно повёл себя вызывающе, чтобы заставить тебя быстро казнить его. Последующая ночная вылазка Скандербега была предпринята с целью отомстить именно тебе за смерть своего племянника. Впредь будь более хладнокровным и не принимай скоропалительных решений.
Мурад замолк, посматривая на виноватого наследника, затем продолжил:
– Внутри этой крепости находятся ещё тысяча таких храбрецов, и никакие армии мира не смогут её покорить. В стратегическом плане захват Круи не представляет для нас никакого интереса. Твои янычары в случае взятия крепости не найдут там ничего, кроме груды камней. А янычар, не получивший заслуженной добычи, становится хуже голодного зверя. Но существует город, завоевание которого превратит Османское государство в великую державу, а имя султана-победителя навсегда войдёт в историю.
– Какой же это город? – взволновано заинтересовался Мехмед, которого более не волновал ни Скандербег, ни его крепость, – уж не Константинополь ли?
– Да, именно Константинополь, – пророчески произнёс старый султан, – это тот город, который не смогли завоевать ни я, ни мои предки. Для того, чтобы покорить его, должны сложиться благоприятные условия. К власти должен прийти султан, у которого хватило бы твёрдости духа и достаточной выдержки, чтобы захватить этот город и тем самым твёрдой ногой вступить на европейскую землю. Это должен сделать ты, мой мальчик. Много лет назад твоему прадеду Осману приснился сон, будто огромный полумесяц соединяет между собой Восток и Запад. Когда он проснулся, то понял, что османы должны непременно завоевать Константинополь, ибо полумесяц- это символ столицы Византии, а после его захвата он станет не только символом Османского государства, но и всего исламского мира. Аллах свидетель, именно ты и есть тот самый великий предводитель из рода османов, который сможет, наконец, покорить эту христианскую твердыню. Я вижу в тебе ту воинственную злость, которой так не хватало мне в течение всей моей жизни.
Мехмед напряжённо слушал и буквально впитывал каждое слово отца.
– Всё сказанное тобой никак не укладывается в моём воображении. Разве смогу я претворить в жизнь то, что не смогли сделать мои великие предки?
– Сможешь, – уверенно сказал султан, – для этого ты должен обладать сильной и абсолютной властью. Тебе придётся умертвить всех возможных претендентов на царский престол. Это необходимо сделать для исключения междоусобиц и борьбы за престолонаследие. Так поступали все наши предки, и от этого только сильнее становилось наше государство. Следующее, что тебе надо сделать, это усилить свою армию. Твои янычары должны всегда воевать, захватывать новые страны, порабощать народы. Ты станешь самым богатым султаном, твоя империя расширится до невиданных размеров, а янычары набьют свои походные хурджины. Не бойся, если их погибнет больше, чем надо. Янычары для того и существуют, чтобы умирать за нашу веру, и они хорошо об этом знают. Если этого не произойдёт, то они непременно обратят своё оружие против тебя.
Султан на мгновение умолк и некоторое время задумчиво поглаживал свою бородку.
– Никогда не убивай полезных для себя подданных, даже если они иноверцы. Христиане из-за ереси сжигают на костре своих мудрецов, не обращая внимания на ту большую пользу, которую те приносят. Мы же никогда не убиваем того, кто приносит нам благо. В этом и есть наше преимущество. Если ты будешь истреблять всех гяуров без разбора, то некому будет шить тебе одежду и печь хлеб, некому будет возводить дворцы и топить хамамы, некому будет строить для тебя суда и изготавливать прекрасные ювелирные украшения. Мы, турки, умеем только повелевать и потреблять, всё остальное за нас делают иноверцы: греки, евреи, армяне, болгары. Воевать за нас – и то удел янычар. Даже жёны наши в основном не турецкого происхождения. Однако семя османов, брошенное в их благодатное чрево, дарует нам достойных наследников, – сказав это, султан лукаво посмотрел на своего сына, мать которого была наложницей-христианкой.
Царевича не смутил прямой намёк отца и он продолжал его слушать с величайшим вниманием. Мурад, чтобы сгладить свою оплошность, продолжил свои наставления на другую, более захватывающую для Мехмеда тему:
– Когда ты войдёшь победителем в Константинополь, не разрушай этот великолепный город, который созидался на протяжении целого тысячелетия. Его прекрасные дворцы и сады будут под стать твоему величию, ибо ты непременно объявишь Константинополь столицей своей империи, и это будет великий город для мусульман, блистательнее самого Багдада.
–
Отец
,
захватить
Константинополь
невозможно
.
Его
будет
защищать
весь
христианский
мир
.
– Отнюдь ,– покачал головой Мурад, – в христианском мире сейчас царит раскол. В их религии нет того единства, которое присуще мусульманам. Я почти уверен, что если сейчас император Константин запросит помощь у Папы, тот наверняка ответит ему отказом. Разногласия, существующие между католическим миром Запада и православием, центром которого является Константинополь, сильно разобщили христиан и будут всячески способствовать твоему успеху. В настоящее время, благодаря нашим завоеваниям, Византия потеряла былую мощь, и для захвата Константинополя сложились очень благоприятные условия. Упустить такую судьбоносную возможность было бы огромной глупостью. Взятие византийской столицы и превращение её в столицу Османской империи станет поворотным моментом не только в истории нашего государства, но и всего мира. Ты станешь монархом огромной империи, простирающейся на двух континентах и контролирующей важные морские и торговые сообщения между Востоком и Западом. Перед тобой откроется удобный плацдарм для завоевания богатств христианской Европы. Сильнейшие её монархи попадут к тебе в вассальную зависимость.
Мехмед, затаив дыхание, внимал отцу. В глазах его горел огонь беспощадного властолюбца, готового на всё для претворения в жизнь отцовского пророчества. Если для этого необходимо было бы пожертвовать жизнью самого султана, Мехмед, не колеблясь, сделал бы это. Словно прочитав мысли сына, Мурад тихо произнёс:
– Тебе не придется долго ждать, сын мой. Ты станешь султаном скоро. Прошу тебя, претвори всё сказанное мною в жизнь. И да поможет тебе Аллах!
Это было последнее, что услышал Мехмед от своего отца. На следующий день пятидесятитысячная турецкая армия, так и не покорив крепость, которую защищали от силы две тысячи воинов, измотанная бессмысленной осадой и сильно потрёпанная, вместе со своим повелителем отправилась обратно в столицу. Слава непокорённого Скандербега ещё больше вознеслась над Европой, и он воистину стал такой же легендой, как герой венгров Хуньяди.
Войско султана возвращалось домой шумно и спешно. Впереди скакала турецкая конница сипахи, за ними шли пешие янычары, затем бесчисленные повозки с награбленным в походе имуществом. Турки ехали, кто на верблюдах, кто на мулах. Возвращались не по той земле, какой пришли, ибо эта местность после погромов и грабежей превращалась на долгие годы в пустыню. Недаром поговорка того времени гласила: где прошли турки, там уже ничего не растёт. Но одно было постоянным всегда – возвращавшегося в столицу султана и его войско, вне зависимости от исхода войны, должны были встречать, как победителей. С этой целью Мурад послал вперёд своих гонцов, чтобы те известили о его триумфальном возвращении в Адрианополь.
Когда войско вошло в столицу, её жители радостно приветствовали его. Султан подъехал к своему дворцу и первое, что он увидел, была огромная толпа маленьких мальчиков, собравшихся на дворцовой площади. Это были будущие янычары. Их специально согнал сюда великий везирь, ибо знал, как любит Мурад осматривать тех, кому суждено в скором будущем стать защитниками ислама.
Налог крови – девширме – на христианские страны ввёл султан Мурад Первый, который сформировал корпус янычар, что буквально означало- новое войско. Раз в пять лет из сорока домов подвассальных поселений отбирался один пятилетний мальчик. Чиновник султана отбирал самого крепкого и здорового, которого забирали на всю жизнь для пополнения рядов янычар. Невозможно описать ту страшную трагедию родителей, от которых навсегда увозили малолетних детей.
Этих мальчиков в течение десяти лет обучали в особых школах языку, исламу и военному искусству. Самых крепких принимали в отряды янычар, которым султан платил жалованье из своей казны. Навсегда оторванные от настоящей родины, они забывали о своих корнях, превращаясь в грозную силу турецкой армии. Их содержали в мрачных, стеснённых условиях, в результате чего они превращались в жестоких существ, умеющих только убивать и грабить. Дети разных национальностей и с разнообразными способностями после обучения становились едиными телом, духом и разумом и уже мало чем отличались друг от друга. Их обезличиванию способствовал также запрет на создание семьи, отчего во время захвата городов и стран янычары славились, как самые жестокие насильники. Начальники же янычар являлись доверенными лицами султана и были приравнены к высшим сановникам.
Собранные мальчики, стоявшие на дворцовой площади, удивлённо разглядывали многочисленных янычар, которые много лет назад так же, как и они, были согнаны сюда жестоким налогом крови.
Загремели огромные барабаны, оглашая о прибытии всемогущего повелителя в свой дворец. Мурад с гордостью осматривал толпу будущих защитников ислама. Ему нравилось смотреть на тех, кто завтра будет завоёвывать новые земли во славу Османского государства.
Вдруг один вороной конь сипахов, наверное трофейный и потому никогда не слышавший грома турецких барабанов, испугался и резко встал на дыбы. Всадник упал с коня, и тот, почувствовав облегчение, безумно рванул в сторону толпы мальчиков. Взбешенный конь скакал прямо в гущу толпы, не замечая вокруг себя ничего. Все шарахались в стороны, боясь угодить под его смертоносные копыта. Мальчики панически заметались, пытаясь спастись от надвигающейся беды, однако в силу своего малолетства им это не удалось. Конь неумолимо приближался, грозя врезаться в самую гущу толпы детей. Казалось, что ничто уже не сможет предотвратить страшную трагедию, и мальчики непременно погибнут под копытами обезумевшего животного, способного превратить всё живое в кровавое месиво.
В это время какой-то крепкий юноша прыгнул на шею скачущего коня и отчаянно повис на нём, своей тяжестью склоняя его голову к земле. Не выдержав повисшего на шее человека, конь был вынужден замедлить бег и в конце концов за несколько шагов до толпы совсем остановился. Когда юноша встал на ноги, все узнали в нём одного из чаушей дворцового караула. Он был без тюрбана, но со счастливым лицом человека, который только что предотвратил огромную беду.
Султан соскочил со своего коня, подошёл к нему и крепко обнял героя.
– Как тебя зовут, славный юноша? – спросил он его.
– Меня зовут Арман. Я чауш вашего величества.
– Откуда ты родом, Арман?
– Родом я из Амасии. Моему отцу был дарован там тимар.
– Ты только что совершил геройский поступок и достоин царской награды.
Сказав это, султан снял со своего указательного пальца левой руки сапфировый перстень и надел его на палец Армана. Затем он подал знак своему казначею. Тот достал кошелёк, туго набитый монетами, и протянул его юноше.
– Человек, который спас от верной гибели будущих янычар, достоин этого, – торжественно произнёс Мурад.
Арман упал на колени перед его величеством и припал губами к руке.
– Слава великому султану! – закричало войско, восторгаясь щедростью своего повелителя.
Сильнее всех кричали янычары, и только маленькие мальчики ещё больше перепугались, не соображая, что происходит.
Под подобострастные крики и грохот огромных барабанов Мурад, как настоящий герой, въехал во дворец.
Никто никогда точно не знал о количестве жён и рабынь в гареме у турецкого султана. Никто, кроме его верного евнуха Мустафы. Он не только знал их точное число, но также ведал какая из них, когда и в какое время наиболее мила будет сердцу его величества.
Еврейка, которая накануне поступила в гарем, тщательно подвергалась всесторонней подготовке к первой встрече со своим повелителем. С этой целью Мустафа велел особой служанке надлежащим образом обработать тело Ребекки. Служанка принялась тщательно выщипывать все ненужные волоски, а затем натирать ее тело всякими маслами и благовониями. Затем её нарядили в лёгкую прозрачную одежду, состоящую из широких штанов и воздушного верха с короткими рукавами. На голову ей накинули лачак, под которым собрали обработанные хной и тщательно причёсанные волосы. После того как Ребекка была соответствующим образом ухожена, Мустафа позвал её к себе и сказал:
– Завтра ты предстанешь перед высочайшим взором нашего султана. Я знаю, что по возвращении он сразу же захочет увидеть тебя. Тебе надо быть с ним ласковой и общительной. В этом залог твоего дальнейшего благополучия.
– Я не умею быть ласковой с мужчинами. Я никогда не оставалась с ними наедине, – ответила Ребекка, сгорая от стыда.
– Знаю, – произнёс евнух, – однако ты должна побороть девичью стыдливость и довериться своей женской обольстительности, которая существует в любой женщине.
– Во мне её нет.
– Это невозможно. Она дана всем женщинам от природы. Только надо её своевременно проявить.
– Я не смогу. Я не сумею.
– Сможешь. Я уверен, ибо от этого зависит твоя дальнейшая судьба. Если ты понравишься султану, он одарит тебя щедрыми подарками и даже может сделать своей любимой женой. А это уже большой почёт и власть. Если же ты родишь ему ребёнка, то считай, что станешь самой счастливой женщиной на этой земле, ибо тогда свяжешь себя кровными узами с самим посланником Аллаха.
– Я не понравлюсь султану. Я не умею ни ласкать, ни обольщать.
– Не надо делать ничего искусственно. Султан ненавидит лицемерие. Оставайся сама собой, остальное тебе подскажет природа, – закончил евнух и напоследок добавил, – если ты будешь сопротивляться и умышленно наводить тоску или, не приведи Аллах, порчу на его величество, в таком случае тебя ждёт жалкое прозябание среди отверженных им одалисок, которые за ненадобностью незаметно исчезают невесть куда в этом огромном дворце. Здесь не любят нерадивых и быстро о них забывают. Будь же благоразумной. Я очень хочу видеть тебя всегда рядом с султаном.
Сказав это, Мустафа удалился, оставив бедную Ребекку одну. Мысль, что какой-то незнакомый стареющий мужчина будет обнимать и ласкать её не познавшее ласк тело, вызывала отвращение. Но, с другой стороны, Ребекку чисто по-женски интриговало то, что она может стать избранницей великого султана.
Накануне в купальне она видела остальных обитательниц гарема. Пока плохо владея турецким и не смея с ними общаться, Ребекка лишь искоса созерцала наложниц, которые дружно плескались и без конца о чём-то беспечно беседовали.
Кого тут только не было: и русая славянка с телом молочного цвета, и смуглая персиянка с огромными, величиной с пиалу, чёрными глазами, и великолепно сложённая, с точёной талией и налитыми грудями венецианка. Ребекка даже увидела эфиопку с кожей цвета баклажана, с тугими бёдрами и с толстыми чувственными губами. Все они недобро посматривали на Ребекку, сравнивая её внешние достоинства со своими.
Среди обитательниц гарема витал дух состязания за право обладать благосклонностью султана. Этот дух постепенно впитывался и в саму Ребекку. Видя в еврейке серьёзную соперницу, наложницы бросали на нее взгляды, полные зависти и недоброжелательства. Ребекка сперва решила не обращать на них внимания. Затем, поняв, что этим она их ещё больше раздражает, крикнула смело, по-арабски:
– Что пялитесь? Думаете сглазить? Не надейтесь! С сегодняшнего дня я здесь самая красивая. Обо мне вы еще услышите!
Наложницы мало что поняли из её слов, однако тон, с которым Ребекка их произнесла, говорил о многом. Все невольно почувствовали ее превосходство над остальными.
Ещё с малых лет няня учила Ребекку:
«Не отдавай чужому то, что уготовлено судьбой тебе».
Эту фразу она сейчас часто здесь вспоминала. Уж если судьба и сыграла с ней злую шутку, то зачем отказываться от того, что по праву должно принадлежать ей.
«Если Бог закрывает перед тобой одну дверь, то обязательно дождись, чтобы он открыл для тебя другую»,– опять она вспомнила назидание своей няни.
«Я буду здесь первой, – решила для себя Ребекка, – ведь я достойна этого».
Атмосфера, царившая в гареме, могла вскружить голову любой наложнице. Это была атмосфера золотой клетки, которая сперва кажется неприемлемой для того, кого лишили свободы. Однако затем роскошь и праздность затягивали в своё ленное болото, постепенно превращая любую непокорную в послушное орудие плотского наслаждения султана.
Ребекка не составила исключения. Роскошные наряды, изысканная еда и тщательный уход прислуги окончательно пробудили в ней истинную женскую натуру со всеми её слабостями и недостатками. Она уже начала чувствовать в себе ту силу, которая способна превратить любого мужчину в послушное дитя. Это чувство вселяло в её душу уверенность и спокойствие, и потому, когда главный евнух повёл её на первую встречу с Мурадом, она спокойно пошла за ним.
Мурад сидел на кушетке, сплошь покрытой мягкими подушками. Перед ним стоял низенький серебряный столик с фарфоровыми блюдами, в которых были фрукты и сладости. Одет он был в роскошный кафтан, целиком расшитый золотом. Мустафа привёл Ребекку и, поклонившись, молча удалился.
Как только Мурад взглянул на неё, он понял, что её красота не подлежит никакому описанию. Много раз он пытался её представить себе, но такого очарования даже не мог вообразить. Ребекка сразу почувствовала, какое сильное впечатление она произвела. Взгляд Мурада красноречиво говорил ей об этом. В глазах уже немолодого мужчины заблестела юношеская игривость. Спина невольно выпрямилась, выпячивая грудь. Мурад встал и подошёл к ней вплотную. Она услышала его взволнованное дыхание и посмотрела ему прямо в глаза. От этого Мураду показалось, что он и впрямь погружается в бездонную синеву великолепных очей еврейки.
– Как зовут тебя, красавица? – спросил он с восхищением и легко прикоснулся к её нежной руке.
– Гёзал, – ответила она своим нежным голосом.
– Лучшего имени к твоим прекрасным глазам невозможно было придумать. Скажи, а правда, что ты умеешь петь прекрасные арабские песни?
– Арабский – это язык моего родного города, и если тебе нетрудно, мой повелитель, то я попрошу тебя общаться со мной на этом языке.
– Ты можешь со мной говорить так, как тебе угодно. Я же и без слов пойму тебя, – сказал Мурад уже по-арабски.
Приятная для слуха Ребекки речь из уст султана вызвала в ней положительные эмоции, и в её глазах появилась теплота.
Султан понял, что смог расположить её к себе, и продолжил опять по-арабски:
