Теодор Драйзер
Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе
Глава 31
Известие о временном закрытии банкирского дома «Фрэнк А. Каупервуд и Кº» вызвало большой переполох на фондовой бирже и во всей Филадельфии. Оно было совершенно неожиданным, а его масштаб оказался огромным. Общая задолженность составляла миллион двести пятьдесят тысяч долларов, а активы из-за существенного падения стоимости акций едва достигали семисот пятидесяти тысяч долларов. Была проведена тщательная проверка бухгалтерского баланса, прежде чем цифры были преданы огласке; когда это случилось, акции упали еще на три пункта, а в газетах на следующий день появились скандальные заголовки. Каупервуд не собирался объявлять себя полным банкротом; он хотел временно прекратить платежи, а затем, по возможности, надавить на кредиторов и возобновить операции. Но возникли две преграды: дело о пятистах тысячах долларов, взятых из городской казны под смехотворно низкий процент, ясно показывало, как на самом деле велись дела, и вопрос о чеке на шестьдесят тысяч долларов. Коммерческое чутье подсказывало ему способы ассигнования его активов в пользу наиболее крупных кредиторов, которые впоследствии будут поддерживать возобновление его деятельности; это нужно было сделать как можно скорее. Харпер Стэджер уже составил список предпочтительных кредиторов, в который включил «Джей Кук и Кº», «Эдвард Кларк и Кº», «Дрексель и Кº» и других. Каупервуд понимал, что хотя недовольные мелкие акционеры подадут судебные иски и потребуют пересмотра преимущественных прав или банкротства, явное предпочтение наиболее влиятельных сторонников будет иметь важное значение. Им это понравится, что может оказаться полезным для него, когда все успокоится. Кроме того, многочисленные судебные иски были превосходным способом потянуть время и дождаться, пока рынок не восстановится вместе со здравым смыслом. А судиться нужно будет со многими. Даже Харпер Стэджер саркастически улыбался, когда они оценивали свои перспективы, хотя во времена финансового хаоса редко кто улыбался.
– Фрэнк, ты просто чудо, – сказал он. – Скоро здесь возникнет такая паутина исков, которую никто не сможет порвать. Все будут судиться друг с другом.
Каупервуд улыбнулся в ответ.
– Мне нужно лишь немного времени, только и всего, – сказал он. Впервые он был немного удручен; то дело, которому он посвятил годы усердного труда и умственных затрат, завершилось.
Больше всего его беспокоили не пятьсот тысяч долларов, которые он задолжал городской казне, хотя он понимал, это взбудоражит общественную и политическую жизнь города, когда новость просочится наружу; это была законная или, по крайней мере, почти законная сделка. Нет, его беспокоили сертификаты городского займа на шестьдесят тысяч долларов, которые он не смог вернуть в амортизационный фонд и теперь уже не смог бы это сделать, даже если бы деньги упали к нему с неба. Их отсутствие было самой серьезной проблемой, и он много думал о сложившейся ситуации. Он решил, что может обратиться к Молинауэру или Симпсону либо сразу к обоим – он не был знаком с ними, но после разрыва с Батлером только они могли помочь ему, – и заверить их, что сейчас он не может вернуть в казну пятьсот тысяч долларов, но если против него не будет возбуждено дело, он дает слово спустя время вернуть все до последнего доллара. Если они откажутся и ему будет предъявлено обвинение, пусть они дожидаются, пока он не «будет готов», – чего, по всей вероятности, не произойдет никогда. На самом деле было не ясно, каким образом даже они могли бы предотвратить его судебное преследование. В его бухгалтерских книгах деньги числились как долг перед казначейством, а в книгах казначейства – как ссуда на его имя. Кроме того, существовала местная общественная организация под названием Гражданская ассоциация муниципальных реформ, которая время от времени проводила расследования в связи с публичными скандалами. Его растрата, несомненно, дойдет до сведения этого уважаемого учреждения, и будет проведено открытое расследование. Отдельные люди уже знали об этом, к примеру, его кредиторы, которые сейчас изучали его балансовые отчеты.
Вопрос встречи с Молинауэром, Симпсоном или обоими так или иначе имел важное значение, но перед этом Каупервуд решил посоветоваться с Харпером Стэджером. Поэтому через несколько дней после закрытия своего банка он послал за Стэджером и все ему рассказал о последней сделке, хотя и не дал понять, что он не собирался возвращать сертификаты в амортизационный фонд до того, как поправит свои дела.
Харпер Стэджер был высоким, подтянутым и довольно элегантным мужчиной с мягким голосом и безупречными манерами, чья походка напоминала крадущегося кота, почуявшего близость собаки. Он имел худощавое удлиненное лицо того типа, который привлекает женщин. У него были голубые глаза и каштановые волосы с рыжеватым оттенком. Его ровный, пристальный взгляд иногда был устремлен на собеседника поверх худой, изящной руки, которой он задумчиво касался своего подбородка. Он был крайне жесток, но не агрессивен и равнодушен, поскольку ни во что не верил. Он не был беден и даже родился в зажиточной семье. Он обладал врожденной чуткостью и созидательным складом ума, но почти единственным стимулом к работе для него было достижение известности и богатства. Каупервуд представлял для него прекрасную возможность добиться того и другого. Кроме того, он был замечательным собеседником. Из всех своих клиентов Стэджер больше всего восхищался Каупервудом.
– Пускай они подадут иск против тебя, – сказал он после того, как его блестящий ум мгновенно оценил юридические аспекты ситуации. – Я не вижу здесь чего-то более серьезного, чем формальное обвинение. Если дело дойдет до суда – хотя не думаю, что это случится, – обвинение может быть основано на присвоении чужой собственности или растрате. В данном случае средства были переданы тебе на ответственное хранение. Единственным выходом будет клятвенное заверение, что ты получил этот чек с ведома Стинера и при его согласии. Тогда это будет выглядеть лишь как формальное обвинение в безответственности с твоей стороны, и я не верю, что любой суд может приговорить тебя с учетом свидетельств, как были выстроены ваши отношения. Тем не менее так может случиться; никогда нельзя угадать, какое решение вынесет суд присяжных. Как мне представляется, все будет зависеть от того, кому будут более склонны поверить присяжные – тебе или Стинеру, и от того, насколько городские воротилы захотят сделать Стинера козлом отпущения. Все дело в предстоящих выборах. Если бы кризис случился в любое другое время…
Каупервуд жестом прервал его речь. Он уже все знал об этом.
– Сомневаюсь, что все будет зависеть от того, какое решение примут политические круги, – сказал он. – Ситуация слишком сложная, и ее будет трудно замять. Что будет, то и будет.
Они сидели в кабинете Каупервуда на втором этаже его особняка.
– Я хочу знать, Харпер, какие юридические последствия мне грозят, если, как ты выразился, против меня выдвинут обвинение в незаконном присвоении имущества и признают виновным, – продолжал он. – Каков максимальный срок заключения в данном случае?
Стэджер немного подумал, потирая подбородок длинными пальцами.
– Давай посмотрим, – сказал он. – Это серьезный вопрос, не так ли? По закону полагается от одного до пяти лет, но в случае растраты средний срок колеблется от одного до трех лет. Разумеется, в данном случае…
– Мне все известно об этом, – раздраженно перебил Каупервуд. – Мой случай не слишком отличается от остальных, и ты это знаешь. Растрата есть растрата, если так захотят местные политиканы.
Он глубоко задумался, а Стэджер встал и стал небрежно расхаживать по комнате. Он тоже размышлял.
– И я могу отправиться в тюрьму в любое время судебного разбирательства еще до того, как будет вынесено окончательное решение в высших инстанциях? – угрюмо спросил Каупервуд через некоторое время.
– Да, во всех судебных процедурах такого рода есть одно обстоятельство, – осторожно ответил Стэджер, который теперь теребил мочку уха и старался выражаться как можно деликатнее. – Ты можешь избегать тюремного приговора на всех ранних этапах слушаний такого дела, но когда тебя признают виновным и выносят промежуточный приговор, чертовски трудно что-либо поделать. Фактически тогда ты обязан отправиться в тюрьму на пять-шесть дней, пока не будет подано ходатайство о пересмотре дела и получено свидетельство обоснованного сомнения в приговоре[30]. Обычно это требует примерно столько же времени.
Молодой банкир выпрямился, глядя в окно.
– Все довольно сложно, не так ли? – заметил Стэджер.
– Да, я бы так сказал, – отозвался Фрэнк и тихо добавил: – Тюрьма! Пять дней в тюрьме!
Что ни говори, это будет жуткая оплеуха. Пять дней до подачи ходатайства и получения свидетельства, если оно вообще будет получено! Сесть за решетку? Он должен избежать этого! Его коммерческая репутация не переживет такого позора.
Глава 32
Необходимость в последнем совещании между Батлером, Молинауэром и Симпсоном стремительно нарастала, так как ситуация ухудшалась с каждым часом. Третья улица полнилась слухами о том, что, помимо невозможности возместить крупные убытки, понесенные в результате еще не улегшейся паники на фондовом рынке после пожара в Чикаго, Каупервуд и Стинер либо Стинер при соучастии Каупервуда пробили в городской казне дыру размером в пятьсот тысяч долларов. Вопрос заключался в том, как замять это дело, так как до выборов оставалось еще несколько недель. Банкиры и брокеры обменивались друг с другом странными слухами о чеке, полученном в городском казначействе без согласия Стинера уже после того, как Каупервуд осознал свое грядущее банкротство. Существовала опасность, что это дойдет до сведения очень неудобной политической организации, известной как Гражданская ассоциация муниципальных реформ, президентом которой был известный сталелитейщик и человек кристальной честности и нравственности, некий Скелтон К. Уит. Этот Уит годами следовал по пятам городской администрации, где преобладали республиканцы, тщетно пытаясь пресечь творившееся там беззаконие. Он был серьезным и суровым человеком, одним из тех лицемерных праведников, которые смотрят на жизнь через призму гражданского долга и, нечувствительные к любым плотским страстям или увлечениям, доходят до крайностей в своей поддержке десяти заповедей в том виде, как они это понимают.
Ассоциация была сформирована для борьбы со злоупотреблениями в налоговом департаменте и с тех пор перед каждыми очередными выборами старалась подтвердить свою полезность в газетных публикациях или несмелым «исправлением» какого-нибудь мелкого чиновника, которое обычно завершалось вдали от всеобщих глаз за кулисами высших политических кругов в лице Батлера, Симпсона и Молинауэра. Сейчас ей не хватало необходимого топлива и боеприпасов, но обвинение в преступной связи Каупервуда с городским казначейством, по мнению некоторых политиков и банкиров, могло снабдить ее долгожданной дубиной для праведного гнева.
Однако решающая встреча между влиятельными политическими силами произошла через пять дней после объявления о его неплатежеспособности в доме сенатора Симпсона, находившемся на Риттенхаус-сквер – центральном районе потомственных богачей Филадельфии. Симпсон, из квакерской семьи, обладал отменным художественным вкусом и огромным влиянием, которым он пользовался для построения своей политической карьеры. Он мог быть необыкновенно щедрым, если за деньги можно было получить могущественных союзников и полезных приверженцев, и раздавал должности мировых судей, председателей фондов, ревизоров, делал политические и административные назначения тем, кто преданно и беспрекословно ему подчинялся. Он был более могущественным, чем Батлер и Молинауэр, ибо представлял интересы штата и государства в целом. Когда политические власти, которые пытались склонить результат общенациональных выборов в ту или иную сторону, интересовались мнением штата Пенсильвания, и Республиканской партии в частности, они обращались к сенатору Симпсону. Он досконально знал обо всем, что творится в его вотчине. Симпсон уже давно перестал быть провинциальным политиком и в масштабах политики государственной представлял собой влиятельную фигуру в сенате США в Вашингтоне, где его голос во всех официальных и финансовых вопросах обладал немалым весом.
Его четырехэтажный дом в венецианском стиле имел разнообразные следы этого увлечения: и окна с цветочным орнаментом, и дверь со стрельчатой аркой, и медальоны цветного мрамора, вделанные в стены, – сенатор был большим почитателем венецианских красот. Он часто бывал в Венеции, Риме и Афинах, привозил оттуда произведения искусства и старинные статуэтки. К примеру, ему нравились суровые скульптурные бюсты римских императоров и фрагменты статуй богов и богинь – красноречивые свидетельства высоких устремлений античной культуры. В мезонине дома находилось одно из его главных сокровищ – украшенная цветочной резьбой стела с остроконечным верхом, увенчанная козлиной головой Пана, и лепные осколки прекрасной нагой нимфы – только ножки, обломанные у лодыжек. Основание стелы у ног нимфы было покрыто резными бычьими черепами, переплетенными ветвями роз. В приемной стояли копии статуй Нерона, Калигулы и других римских императоров, а вдоль лестниц шли барельефы нимф и жрецов, подгонявших жертвенных животных к алтарям. Где-то в доме стояли часы, отбивавшие каждую четверть часа непривычным благозвучным жалостливым звоном. Стены комнат были затянуты фламандскими гобеленами, а в приемной, гостиной и библиотеке стояла резная мебель, изготовленная по образцам итальянского ренессанса. Сенатор не слишком хорошо разбирался в живописи и не вполне доверял своему вкусу, но полотна в его доме были настоящие. Он уделял большое внимание своим горкам со всевозможными безделушками, включая бронзовые статуэтки, венецианское стекло и китайский нефрит. Он не был коллекционером в общепринятом смысле, он просто был любителем редкостных вещиц. Экзотические тигровые и леопардовые шкуры, покрывало из шерсти мускусного быка на диване, выдубленная бронзовая козлиная и овечья кожа для обивки столов – все создавало впечатление элегантности и сдержанной роскоши. Столовая была устроена в стиле жакоб. Представлениям о прекрасном отвечал и винный погреб, заботливо пополняемый местными виноделами. Сенатор был человеком, привыкшим жить на широкую ногу, и когда в его резиденцию приглашали на обеды, приемы или балы, там собирались сливки городского общества.
Совещание проходило в библиотеке сенатора, он принял коллег с радушием человека, которому было нечего терять, но который мог многое получить. Были поданы бутылки виски, вина и сигары, и после того как Симпсон и Молинауэр обменялись общими фразами в ожидании прибытия Батлера, они закурили, думая каждый о своем.
Так получилось, что накануне днем Батлер узнал от окружного прокурора Дэвида Петти о чеке на шестьдесят тысяч долларов. Молинауэр узнал об этом непосредственно от Стинера. Именно Молинауэр, а не Батлер, усмотрел в этом возможность извлечь выгоду из положения Каупервуда, спасти местное отделение Республиканской партии от позора и избавить Каупервуда от его трамвайных акций втайне от Симпсона и Батлера. Нужно было лишь запугать его личной угрозой судебного преследования.
Вскоре явился Батлер с извинениями за задержку. Он, скрывая свое горе за внешним благодушием, произнес:
– Наступают веселые времена, и каждый банк хочет знать, как получить обратно свои долги.
Он взял сигару и чиркнул спичкой.
– Да, выглядит угрожающе, – с улыбкой отозвался сенатор Симпсон. – Садитесь, садитесь. Недавно я побеседовал с Эйвери Стоуном из «Джей Кук и Кº», и он сказал, что слухи о связи Стинера с банкротством этого Каупервуда ходят по всей Третьей улице и что газеты скоро раструбят об этом, если не принять меры. Я также уверен, что это известие скоро дойдет до мистера Уита из Ассоциации муниципальных реформ. Джентльмены, мы должны решить, что делать. В одном я уверен: нам следует без шума вычеркнуть Стинера из списка партийных кандидатов. Мне представляется, что это может стать серьезной проблемой, и мы должны сделать все возможное, чтобы смягчить дальнейшие последствия.
Молинауэр глубоко затянулся сигарой и выдохнул клуб серо-голубого дыма. Он вдумчиво посмотрел на гобелен на противоположной стене, но ничего не сказал.
– Одно не вызывает сомнений, – продолжал Симпсон, убедившись в том, что никто не собирается говорить. – Если мы в разумные сроки не выдвинем обвинение сами, это сделает кто-нибудь другой, и дело будет иметь неприглядный вид. По моему мнению, нам нужно подождать, пока не станет совершенно ясно, что кто-то еще собирается сделать это, – возможно, Ассоциация муниципальных реформ, – и тогда мы будем готовы вмешаться и станем действовать таким образом, как будто мы собирались так поступить с самого начала. Фокус в том, чтобы выиграть время, поэтому я предлагаю максимально ограничить доступ к бухгалтерским книгам нашего казначея. Ревизия, если она вообще начнется, хотя это весьма вероятно, должна быть неспешной.
Сенатор не любил ходить вокруг да около, когда обсуждал жизненно важные вопросы с влиятельными коллегами. Он предпочитал называть вещи своими именами, хотя и не мог избавиться от велеречивости.
– По мне, это звучит здраво, – сказал Батлер, присев в кресло и пытаясь скрыть свое истинное отношение к обсуждаемому делу. – Думаю, наши люди без труда могут затянуть ревизию на три недели. Если мне не изменяет память, они вообще работают довольно медленно.
Тем временем он размышлял, как бы привлечь к делу Каупервуда и побыстрее добиться суда над ним, не пренебрегая интересами местного отделения Республиканской партии.
– Да, неплохая идея, – с серьезным видом согласился Молинауэр. Он выпустил колечко дыма и задумался, как избежать упоминания об отдельном правонарушении Каупервуда до тех пор, пока они не встретятся.
– Мы должны очень тщательно спланировать программу действий, – продолжал сенатор Симпсон. – Но когда мы будем вынуждены принять меры, мы будем действовать стремительно. Сам я считаю, что это дело определенно всплывет на поверхность через неделю или около того, и тогда нельзя будет терять времени. Если мы последуем моему совету, я попрошу мэра послать казначею вежливый запрос, а казначея – написать ответ мэру. После этого мэр с согласия городского совета временно отстранит казначея от должности – думаю, у нас есть полномочия для этого, или, по крайней мере, примет на себя его обязанности, не предавая огласке договоренность; разумеется, если мы не будем вынуждены это сделать. В крайних обстоятельствах мы должны быть готовы немедленно передать эту переписку газетам.
– Если джентльмены не возражают, я мог бы подготовить письма, – тихо, но решительно вставил Молинауэр.
– Что ж, вполне разумное решение, – легко согласился Батлер. – Это едва ли не единственное, что мы можем предпринять в таких обстоятельствах, если только не найдем другого обвиняемого, и у меня есть предложение по этому поводу. Возможно, мы не так уж беспомощны, как может показаться.
При этих словах его глаза полыхнули мрачным торжеством, а по лицу Молинауэра пробежала тень разочарования. Значит, Батлер уже знает; возможно, и Симпсон тоже.
– Что вы имеете в виду? – спросил Симпсон, заинтересованно посмотрев на Батлера. Ему не было известно о сделке на шестьдесят тысяч долларов. Он не занимался тщательным исследованием сделок городского казначейства и не разговаривал с коллегами последние несколько дней до нынешнего совещания. – В этом замешаны посторонние игроки?
Острый ум политика напряженно заработал.
– Ну, нет, – осторожно отозвался Батлер. – Я бы не назвал его посторонним игроком. Собственно, я имел в виду Каупервуда. Джентльмены, незадолго до встречи с вами я кое-что узнал, и это наводит меня на мысль, что молодой человек не так уж невиновен, как может показаться. Мне представляется, что он заправлял этими делами и пользовался Стинером как с его согласия, так и против его воли. Я лично занялся этим вопросом, и насколько можно судить, наш Стинер не так виноват в случившемся, как я думал сначала. Мне удалось узнать, что Каупервуд всячески угрожал Стинеру, если тот не выделит ему больше денег. Только позавчера он получил крупную сумму под фальшивым предлогом, что делает его не менее виновным, чем Стинера. Сертификатов городского займа на сумму шестьдесят тысяч долларов, которые он получил по этой сделке, нет в амортизационном фонде. А поскольку репутация партии находится под угрозой, я не вижу особых причин для снисхождения. – Он сделал паузу, убежденный, что выпустил опасную стрелу в направлении Каупервуда, как оно и было на самом деле. Однако сенатор и Молинауэр были немало удивлены, поскольку во время предыдущей встречи Батлер весьма дружелюбно относился к молодому банкиру, а его недавнее открытие едва ли могло служить оправданием для подобной враждебности. Молинауэр был особенно удивлен, так как рассматривал дружеские отношения между Батлером и Каупервудом как возможную помеху.
– Да что вы говорите? – задумчиво произнес сенатор Симпсон, поглаживая подбородок белой рукой.
– Да, я могу это подтвердить, – тихо сказал Молинауэр, убедившись, что его личный план запугать Каупервуда и вытряхнуть из него акции трамвайных компаний становится несбыточной мечтой. – Позавчера я поговорил со Стинером об этом деле, и он сообщил, что Каупервуд пытался получить от него триста тысяч долларов, а после отказа Каупервуду все-таки удалось получить чек на шестьдесят тысяч долларов без его ведома.
– Как это могло случиться? – недоверчиво спросил сенатор. Молинауэр объяснил суть сделки.
– Ого, – сказал сенатор, выслушав его. – Это говорит о том, что он весьма умен, не так ли? И сертификаты до сих пор не поступили в амортизационный фонд?
– Нет, – с энтузиазмом отозвался Батлер.
– Ну что же, – с видимым облегчением произнес Симпсон. – Мне кажется, это скорее хорошо, нежели плохо. У нас есть козел отпущения, который был так нужен. В текущих обстоятельствах я не вижу оснований для защиты мистера Каупервуда. Если придется, мы сошлемся на это обстоятельство. Газетчики могут разглагольствовать о нем, как и на любую другую тему. Им нужны горячие новости, и если мы преподнесем дело в нужном свете, то выборы могут пройти относительно спокойно, пока дело не прояснится окончательно даже при вмешательстве мистера Уита. Я, безусловно, посмотрю, что можно будет сделать с газетами.
– Ну, коли так, то можно считать, что мы обо всем позаботились, – сказал Батлер. – Но думаю, будет правильно, если Каупервуда накажут заодно с казначеем. Он не менее, если не более виновен, чем Стинер, и я хочу, чтобы он получил по заслугам. Если хотите знать мое мнение, то в тюрьме ему самое место.
И Симпсон и Молинауэр со сдержанным интересом поглядывали на своего обычно добродушного коллегу. Откуда взялась его внезапная решимость наказать Каупервуда? По представлению Молинауэра и Симпсона – да и самого Батлера в недавнем прошлом, – Каупервуд по-человечески, хотя и не вполне законно, имел право делать то, чем он занимался. Они и вполовину не винили его за это так, как винили Батлера за его попустительство. Но поскольку Батлер изменил свое мнение, а преступление формально было совершено, они были вполне готовы воспользоваться этим в интересах своей партии, даже если Каупервуд отправится в тюрьму.
– Возможно, вы правы, – осторожно сказал сенатор Симпсон. – Генри, вы можете подготовить письма, и если нам понадобится выдвинуть обвинение до выборов, то желательно, чтобы в роли обвиняемого выступил Каупервуд. Можно включить и Стинера, но только если без этого не обойтись. Оставляю дело на ваше усмотрение, поскольку в следующую пятницу я обязан быть в Питтсбурге. Уверен, вы все сделаете как нужно.
Сенатор встал. Он ценил свое время, и другие знали об этом. Батлер был очень доволен своим успехом. Ему удалось убедить триумвират сделать Каупервуда главной жертвой в случае общественных волнений или протестов против Республиканской партии. Судя по обстоятельствам, такие волнения могли начаться в ближайшее время. Теперь оставалось разобраться с недовольными кредиторами Каупервуда, и если с помощью денег ему удастся помешать финансисту продолжить свои дела, то положение банкира станет чрезвычайно опасным. Это был несчастливый день для Каупервуда, подумал Батлер, день, когда он впервые пытался сбить Эйлин с пути праведного, и уже не за горами то время, когда он поймет это.
