Теодор Драйзер
Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе
Так рухнули надежды Каупервуда, что Батлер мог поддержать его со своими политическими союзниками в час его нужды.
После расставания с Батлером Каупервуд со своей обычной энергией отправился встречаться с другими людьми, которые могли посодействовать ему. Он передал миссис Стинер, что если от ее мужа придут какието известия, нужно немедленно сообщить ему. Потом он добился встречи с Уолтером Лейфом из «Дрексель и Кº», Эйвери Стоуном из «Джей Кук и Кº» и президентом Дэвисоном из Джирадского Национального банка. Ему хотелось понять, что они думают о текущей ситуации, и договориться с президентом Дэвисоном о залоге под свое недвижимое имущество и личную собственность.
– Не могу сказать, Фрэнк, – твердил Уолтер Лейф. – Я точно не знаю, как будут обстоять дела завтра к полудню. Мне приятно ваше доверие, и я рад, что вы приводите все свои дела в порядок. Это очень полезно. По возможности я постараюсь помочь вам, но если банк решит востребовать к погашению некоторые займы, то они будут отозваны, и точка. Я сделаю все возможное, чтобы у руководства сложилось благоприятное впечатление. Но если Чикаго сгорел дотла, то страховые компании, по крайней мере некоторые из них, канут в небытие, и тогда остается только держаться. Полагаю, вы уже востребовали все ваши долги?
– Не больше, чем это необходимо.
– Ну вот, и здесь будет точно так же.
Мужчины обменялись рукопожатием. Они нравились друг другу. Лейф принадлежал к городскому бомонду, был светским человеком с благородными манерами, но и обладал немалым здравомыслием и жизненным опытом.
– Вот что я скажу, Фрэнк, – добавил он на прощание, – я всегда считал, что вы слишком увлекаетесь акциями трамвайных линий. Это великое дело, если вы можете без помех заниматься им, но в крайних обстоятельствах, вроде нынешних, вы можете сильно пострадать. Вы очень быстро делали деньги на этом деле, как и на городских займах.
Он посмотрел в глаза своему старому другу, и оба улыбнулись.
Примерно то же самое произошло с Эйвери Стоуном, президентом Дэвисоном и другими. Все они уже знали о катастрофе до его прибытия. Они точно не знали, что принесет следующее утро, но перспективы выглядели безрадостно.
Каупервуд решил снова заехать к Батлеру, так как он был уверен, что переговоры с Симпсоном и Молинауэром уже завершились. Батлер, размышлявший над тем, что он должен сказать Каупервуду, встретил его довольно любезно.
– Итак, вы вернулись, – сказал он при появлении Каупервуда.
– Да, мистер Батлер.
– Что ж, я не уверен, что смог сделать что-то полезное для вас. Боюсь, скорее нет, – осторожно сказал Батлер. – Вы задали мне непростую задачку. Молинауэр вроде бы считает, что должен поддержать рынок, но только самостоятельно. Думаю, он это сделает. У Симпсона есть интересы, которые он должен защищать. Разумеется, я собираюсь покупать для себя.
Он немного помолчал.
– Пока что мне не удалось уговорить их, чтобы они устроили совещание с крупными банкирами, – настороженно продолжал он. – Они предпочитают выждать время и посмотреть, что произойдет утром. На вашем месте я не стал бы падать духом. Если дела обернутся совсем плохо, они могут изменить свое мнение. Мне пришлось рассказать им о Стинере. Это скверное дело, но они надеются, что вы выстоите и сможете все исправить. Я тоже надеюсь. Что касается моего займа… ладно, посмотрим, как пойдут дела завтра утром. Если это будет возможно, я оставлю деньги у вас. Мы еще обсудим это. Да, и на вашем месте я бы больше не пытался занимать деньги у Стинера. Положение и так достаточно тяжелое.
Каупервуд сразу же понял, что не получит никакой помощи от политиков. Единственным, что его беспокоило, было упоминание о Стинере. Неужели они уже связались с ним и предупредили его? В таком случае визит к Батлеру был ошибкой, но что еще он мог предпринять в ожидании возможного завтрашнего краха? По крайней мере, теперь финансовые воротилы знали его положение. Если ему придется совсем туго, он снова обратится к Батлеру, и тогда они помогут или не помогут ему. Если они этого не сделают и он разорится, то выборы будут проиграны по их собственной вине. Если бы он мог сначала встретиться со Стинером, то последнему хватило бы ума не высовываться, пока не минует кризис.
Он попрощался и ушел, а Батлер продолжал размышлять.
– Умный молодой прохвост, – проворчал он. – Плохо, что так вышло. Но может быть, он еще выкарабкается.
Каупервуд поспешно вернулся домой, где обнаружил, что отец бодрствует и погружен в мрачные думы. Он смотрел на него с такой сердечностью и пониманием, которое свойственно тем, кто связан узами плоти и крови. Он любил отца. Он восхищался его стараниями встать на ноги и добиться достойного места в этом мире. Он хорошо помнил, что в детстве был окружен его любовью и вниманием. Залог под довольно слабые акции трамвайной компании Юнион-стрит, размещенный в Третьем Национальном банке, можно было вернуть в том случае, если падение курса не окажется катастрофическим. Эти деньги он должен был вернуть любой ценой. Но как он мог защитить отцовские инвестиции в трамвайные линии, которые были вложены в его собственные предприятия и достигали двухсот тысяч долларов? Акции были заложены в других банках, а вырученные деньги использованы в других целях. Эти залоги, размещенные в нескольких банках, нуждались в дополнительном обеспечении. Не осталось ничего, кроме займов, займов, займов и необходимости защитить их. Если бы он только мог получить от Стинера еще один депозит на двести-триста тысяч долларов! Но это, с учетом возможных финансовых потерь, граничило с уголовно наказуемым деянием. Все зависело от завтрашнего дня.
Рассвет в понедельник девятого октября выдался серым и безрадостным. Каупервуд встал с первыми лучами солнца, побрился, оделся и прошел по серо-зеленой крытой галерее в отцовский дом. Отец тоже бодрствовал и сидел за столом, поскольку так и не смог заснуть. Его седые брови и волосы были всклочены, а бакенбарды имели непрезентабельный вид. Глаза пожилого джентльмена покраснели от усталости, лицо осунулось и посерело. Каупервуд видел, что он сильно беспокоится. Он оторвал взгляд от изящно украшенного письменного стола в булевском стиле, который Элсуорт где-то нашел для него и где он сейчас составлял список своих активов и пассивов. Каупервуд поморщился. Ему было чрезвычайно неприятно видеть отца в таком состоянии, но он ничего не мог поделать. Когда они построили свои дома рядом, он искренне надеялся, что время забот для его отца миновали навеки.
– Подсчитываешь? – с шутливой улыбкой спросил он. Ему хотелось хотя бы немного приободрить старика.
– Просто оценивал состояние моих дел на тот случай, если… – Он вопросительно взглянул на сына, и Фрэнк снова улыбнулся.
– Не беспокойся, отец. Я же сказал тебе, что договорился с Батлером и остальными насчет поддержки рынка. Я собираюсь послать на биржу Риверса, Тэргула и Гарри Элтиджа, чтобы они помогли с продажами; лучше их никого нет. Они аккуратно справятся с этой ситуацией. В данном случае я не стал бы доверять Эдду или Джо, поскольку в тот момент, когда они начнут продажи, все поймут, что со мной происходит. А так мои люди будут похожи на «медведей», которые давят на рынок, но не слишком сильно. Мне нужно сбросить достаточно бумаг с дисконтом в десять пунктов, чтобы собрать пятьсот тысяч. Рынок не должен опуститься еще ниже, хотя нельзя сказать наперед. Во всяком случае, он не может проседать до бесконечности. Если бы я только знал, что собираются делать крупные страховые компании! Утренние газеты еще не вышли?
Он собирался позвонить в колокольчик, но вспомнил, что слуги, скорее всего, еще спят. Тогда он сам спустился к парадной двери. Там лежали утренние выпуски «Пресс» и «Паблик Леджер», еще влажные от типографской краски. Он подобрал газеты и взглянул на передовицы. Его лицо омрачилось. На первой странице «Пресс» раскинулась большая черная карта Чикаго, похожая на погребальный костер, где черная часть обозначала сгоревшие кварталы. До сих пор он еще не видел такой четкой и подробной карты этого города. Белая территория обозначала озеро Мичиган и реку Чикаго, разделявшую город на три почти равные части: северную сторону, западную сторону и южную сторону. Он сразу же увидел, что город имеет неправильную форму, почти как Филадельфия, и что его деловой район занимал две или три квадратные мили на стыке трех сторон, будучи расположен к югу от главного русла реки, где она впадала в озеро после соединения с юго-восточным и юго-западным притоком. Это был большой центральный район, но, судя по карте, теперь он сгорел дотла. «Чигаго в руинах» – гласил заголовок сбоку, набранный крупными черными буквами. В статье говорилось о страданиях бездомных, количестве погибших и лишившихся своего состояния. Далее шли рассуждения о возможном влиянии этой катастрофы на восточные штаты. Страховые компании и производители, по всей вероятности, не вынесут такой нагрузки на свой бизнес.
– Проклятье, – уныло пробормотал Каупервуд. – Лучше бы я не лез в этот бизнес со спекулятивными сделками! Жаль, что я вообще занялся этим.
Он вернулся в свою гостиную и внимательно прочитал обе статьи. Потом, хотя было еще раннее утро, они с отцом поехали в его контору. Их уже ожидало более десятка сообщений с предложениями аннулировать сделки или продавать акции. Пока он знакомился с ними, мальчишка курьер принес еще три сообщения. Одно было от Стинера, где говорилось, что он вернется не раньше полудня, если успеет. Каупервуд испытал облегчение, смешанное с разочарованием. До трех часов дня ему требовались крупные суммы наличности для погашения различных займов. Каждый час был на вес золота. Ему нужно было успеть встретиться со Стинером на вокзале и поговорить с ним раньше остальных. День обещал быть трудным, неприятным и напряженным.
К тому времени, когда он прибыл на Третью улицу, она кишела банкирами и брокерами, побросавшими свои обычные дела в силу чрезвычайных обстоятельств. Отовсюду доносился топот ног, обозначавший разницу между сотней спокойных людей и таким же количеством встревоженных людей. Биржу лихорадило. При звуке гонга раздался нарастающий рев. Металлический гул еще висел в воздухе, когда двести человек, составлявших местное брокерское сообщество, в крайней степени возбуждения бросились друг на друга в хаотической схватке за продажу или скупку ценных бумаг. Интересы оказались настолько разнообразными, что скоро уже невозможно было сказать, у какого столба было лучше всего продавать или покупать.
Тэргул и Риверс, получившие соответствующие полномочия, направились в центр событий, в то время как Джозеф и Эдвард оставались на периферии и ловили каждую возможность продажи акций с разумным дисконтом. «Медведи» были решительно настроены придавить рынок, и все зависело от того, насколько хорошо агенты Молинауэра, Симпсона, Батлера и других крупных акционеров трамвайных линий поддерживали курс этих акций. Накануне вечером Батлер пообещал, что они постараются сделать все возможное. Они будут покупать до определенного момента. Разумеется, он не мог утверждать, что они будут поддерживать рынок до бесконечности. Он не мог отвечать за действия Молинауэра или Симпсона, равно как и не знал о состоянии их дел.
Каупервуд прибыл на биржу, когда возбуждение достигло пика. Когда он стоял в дверях, пытаясь найти взглядом Риверса, прозвучал биржевой гонг и торговля прекратилась. Все брокеры и трейдеры повернулись к маленькому балкону, откуда секретарь биржи делал свои объявления. И вот он появился, невысокий, смуглый, похожий на клерка мужчина лет сорока, чья худощавая фигура и бледное лицо свидетельствовали о разуме, не ведающем азартных мыслей. В правой руке он держал полосу белой бумаги.
– Американская компания по страхованию от пожаров из Бостона объявляет о неспособности выполнять свои обязательства, – заявил он, и гонг прозвучал снова.
Буря моментально возобновилась, еще более неистовая, чем раньше. Если после одного часа утренних разбирательств крупная страховая компания обанкротилась, то что произойдет через четыре-пять часов или через один день, два дня? Это означало, что люди, чье имущество сгорело в Чикаго, потеряли все. Это означало, что все займы, связанные с этими предприятиями, уже требуют погашения или будут аннулированы. Теперь крики испуганных «быков», предлагавших все более дешевые лоты по тысяче и пять тысяч акций в железнодорожных компаниях – Северо-Тихоокеанской, Центрального Иллинойса, Рединга, Лейк-Шор и Уобаша, а также всех местных трамвайных линий и сертификатов городского займа, которыми занимался Каупервуд, вселяли ужас в сердца тех, кто был связан с ними. В момент затишья он поспешил к Риверсу, но тот мало что мог сказать.
– Судя по всему, брокеры Симпсона и Молинауэра не слишком стараются для поддержки рынка, – мрачно сказал он.
– У них есть новости из Нью-Йорка, и теперь они вряд ли будут стараться, – столь же мрачно объяснил Риверс. – Насколько я понимаю, еще три страховые компании находятся на грани закрытия. Об этом может быть объявлено с минуты на минуту.
Они отступили от вопящей преисподней, чтобы обсудить средства и способы спасения. По соглашению со Стинером Каупервуд мог выкупить до ста тысяч долларов ценных бумаг городского долга по курсу выше обычных фиктивных сделок, на которых они зарабатывали. Это относилось только к ситуации, требующей поддержки курса. Сейчас он решил выкупить бумаги на шестьдесят тысяч долларов и использовать их для поддержки других своих займов. Стинер должен был немедленно расплатиться с ним. Так или иначе это могло бы помочь ему на какое-то время удержать другие активы, чтобы реализовать хотя бы немного акций по более высокому курсу до понижения котировок. Если бы он только имел средства, чтобы занять короткую позицию на таком рынке! Только бы избежать неминуемого краха! В критические моменты Каупервуд имел обыкновение в обстоятельствах, которые могут довести до разорения, таких как сейчас, думать, что в иных условиях это принесло бы ему огромную прибыль. Однако он не мог воспользоваться этим преимуществом. Каупервуд не мог находиться по обе стороны рынка, во всяком случае не в данный момент. Игра шла между «медведями» и «быками», и он по необходимости был «быком». Это было удивительно, но верно. Здесь его хитроумие оказалось бесполезно. Он уже был готов развернуться и поспешить на встречу с банкиром, который мог ссудить ему определенную сумму под залог дома, когда гонг зазвучал снова. Торговля опять прекратилась. Артур Риверс, со своей позиции у столба ценных бумаг, где продавались сертификаты городского займа, которые он начал покупать для Каупервуда, многозначительно посмотрел на него. Ньютон Тэргул торопливо подошел к нему.
– Все против нас! – воскликнул он. – Я бы не пытался продавать на таком рынке, это бесполезно. Они выбивают почву у нас из-под ног. Дно уже пробито. Ситуация развернется не раньше, чем через несколько дней. Вы сможете продержаться? А, вот и новые неприятности.
Он посмотрел на балкон, где появился секретарь с новым объявлением.
– Восточная и Западная компания по страхованию от пожара из Нью-Йорка объявляет о неспособности выполнять свои обязательства.
По залу пронесся приглушенный звук, похожий на «а-ах!». Молоток распорядителя торгов призвал к порядку.
– Компания Эри по страхованию от пожаров из Рочестера объявляет о неспособности выполнять свои обязательства.
И снова «а-ах!» и стук молотка.
– Американская трастовая компания объявляет о приостановке выплат.
– А-ах!
Буря продолжалась.
– Ну, что думаете? – спросил Тэргул. – Вы не можете выдержать этот шторм. Нельзя ли прекратить продажи и продержаться несколько дней? Почему бы не перейти на короткие позиции?
– Им следовало бы закрыть торги, – сухо произнес Каупервуд. – Это был бы превосходный выход. Тогда уже ничего нельзя было бы поделать.
Он быстро посоветовался с теми, кто оказался в сходном затруднительном положении, но мог бы поспособствовать ему, воспользовавшись своим влиянием. Это был бы ловкий ход против игроков, для которых падение рынка было благоприятным обстоятельством и которые сейчас собирали богатый урожай. Но что ему с того? Бизнес есть бизнес. Продажа по разорительному курсу не имела смысла, и он распорядился, чтобы его помощники вышли из торгов. Если банки не отнесутся к нему с особой благосклонностью, если не закроется фондовая биржа и если Стинер не согласится немедленно перевести на него депозит в триста тысяч долларов, то он будет разорен. Он совершил молниеносный обход банкиров и брокеров с одним и тем же предложением: закрыть биржу. За несколько минут до полудня он спешно приехал на вокзал для встречи со Стинером, но, к его огромному разочарованию, последний так и не приехал. Дело выглядело так, как будто он опоздал на поезд. Каупервуд ощущал некий подвох и решил посетить городскую ратушу и дом Стинера. Возможно, казначей уже вернулся и пытается избежать встречи с ним.
Не обнаружив Стинера на службе, Каупервуд поехал к нему домой. Он не удивился, когда встретил Стинера, который, очень расстроенный, как раз выходил из дома. При виде Каупервуда он побелел как полотно.
– День добрый, Фрэнк, – смущенно произнес он. – Откуда вы едете?
– Что стряслось, Джордж? – спросил Каупервуд. – Я думал, что вы собирались на Брод-стрит.
– Так и есть, – простодушно отозвался Стинер. – Но я подумал, что нужно заскочить домой и переодеться. Сегодня днем у меня намечено много дел. Я собирался встретиться с вами. – После срочной телеграммы Каупервуда эти слова прозвучали глупо, но молодой банкир не обратил на них внимания.
– Садитесь в мой экипаж, Джордж, – сказал он. – У меня очень важный разговор к вам. В телеграмме я сообщил вам о возможной панике. Она началась. Теперь нельзя терять ни минуты. Акции обесценились, а большинство моих займов будет востребовано к погашению. Я хочу знать, можете ли вы выделить мне триста пятьдесят тысяч долларов на ближайшие несколько дней под четыре или пять процентов. Я все верну, но сейчас мне очень нужны эти деньги. Если я не получу их, то с большой вероятностью стану банкротом. Вы понимаете, что это значит, Джордж. Все мои деньги будут заморожены. Вместе с ними будут заморожены все ваши активы в трамвайных компаниях. Я не смогу передать их вам для получения какой-либо выручки, и тогда ваши ссуды, выданные мне из казначейства, предстанут в неприглядном виде. Вы не сможете вернуть деньги, и вы прекрасно знаете, что это будет означать. Мы с вами вместе в этом деле. Я хочу защитить ваши интересы и вывести вас из этого кризиса, но не смогу это сделать без вашей помощи. Вчера вечером мне пришлось обратиться к Батлеру, чтобы договориться о его ссудном депозите, и я делаю все возможное, чтобы получить деньги из других источников. Но боюсь, я не вижу выхода из положения, если вы не согласитесь помочь мне.
Каупервуд сделал паузу. Он хотел как можно более ясно и наглядно представить Стинеру положение вещей, прежде чем тот получит шанс отказать ему. Он хотел, чтобы Стинер осознал собственные затруднения.
По сути дела, подозрения Каупервуда от начала до конца оказались верными. Со Стинером уже успели связаться. Сразу после того, как Батлер и Симпсон ушли от Молинауэра прошлым вечером, он пригласил своего самого расторопного секретаря Эбнера Сенгстэка и велел ему выяснить, где на самом деле находится Стинер. Сенгстэк послал телеграмму Стробику, который находился рядом со Стинером, где настоятельно просил предупредить казначея о возможных действиях Каупервуда. О состоянии городской казны было известно. Стинер и Стробик должны были встретиться со Сенгстэком в Уилмингтоне (дабы пресечь возможность преждевременного контакта с Каупервудом). Требование было сформулировано четко: никакого самовольного использования денег под страхом судебного преследования. Получив ответ от Стробика с сообщением о предполагаемом прибытии в город к полудню, Сенгстэк отправился в Уилмингтон, где встретился с ними. В результате Стинер не поехал в Сити, но высадился в Западной Филадельфии, пообещав сначала поехать домой и переодеться, а потом явиться к Молинауэру для дополнительных указаний перед встречей с Каупервудом. Он был сильно испуган и хотел выгадать время для размышлений.
– Я не могу этого сделать, Фрэнк, – умоляюще пролепетал он. – Мои дела и без того плохи. Секретарь Молинауэра встретил поезд в Уилмингтоне, чтобы предостеречь меня, и Стробик тоже выступает против. Они знают, сколько денег я задолжал в городскую казну, либо от вас, либо от кого-то еще. Я не могу идти против Молинауэра. В некотором смысле я обязан ему всем, что у меня есть. Он устроил мне эту должность.
– Послушайте, Джордж. Что бы вы ни сделали, не позволяйте бредням о политической лояльности замутить ваш здравый смысл. Вы находитесь в очень серьезном положении; впрочем, как и я сам. Если сейчас вы не будете действовать заодно со мной ради себя, то никто – ни теперь, ни потом – ничего не сделает для вас. А потом будет слишком поздно. Я убедился в этом вчера вечером, когда обратился к Батлеру за помощью для нас обоих. Им все известно о нашем бизнесе с акциями трамвайных линий, и они хотят целиком и полностью вытеснить нас из дела, не больше и не меньше. Это игра на выживание, и либо мы отобьемся от всех, либо вместе пойдем ко дну. Вы должны хорошо понять это. Молинауэру сейчас не больше дела до вас, чем вон до того фонаря. Его беспокоят не деньги, которые вы мне платили, а то, кто получит выгоду от этих вложений и что это будет за выгода. Итак, они знают, что мы с вами являемся крупными акционерами трамвайных линий, и они не хотят, чтобы мы стали их владельцами. Разве вы этого не понимаете? Как только мы потеряем наши инвестиции, то вместе пойдем ко дну, и никто не подаст нам руку – ни в политическом, ни в любом другом смысле. Я хочу, чтобы вы это поняли, Джордж, потому что это правда. И прежде чем вы скажете «я не могу» или «я должен поступать так, как говорит Молинауэр», подумайте о том, что сейчас услышали от меня.
Он сидел перед Стинером, глядя ему прямо в глаза и пытаясь силой своей умственной энергии заставить казначея сделать шаг, который мог бы спасти его – Каупервуда, – как бы мало это ни значило для Стинера в долгосрочной перспективе. Что более интересно, это его не волновало. Стинер, как он теперь понимал, всегда был пешкой в чьих-то руках. Несмотря на давление Молинауэра, Симпсона и Батлера, он предпринял попытку самостоятельно управлять этой пешкой. Поэтому он смотрел на него, как змея смотрит на мелкую птаху, исполненный решимости пробудить в нем эгоизм и корыстный интерес. Но Стинер в тот момент был так напуган, что с ним практически ничего нельзя было поделать. Его лицо было серовато-синим, веки и мешки под глазами набрякли, а губы и ладони были влажными. Боже, каким ничтожеством он выглядел!
– Ну конечно, Фрэнк! – в отчаянии воскликнул он. – Я знаю, что вы говорите правду. Но посмотрите на меня: в какой дыре я окажусь, если дам вам эти деньги! Что они тогда сделают со мной? Если бы вы только видели это моими глазами! Если бы вы не обратились к Батлеру до того, как встретились со мной!
– Как будто я мог встретиться с вами, Джордж, когда вы стреляли уток, а я писал во всевозможные места, пытаясь связаться с вами! Как бы мне это удалось? Нужно было срочно разбираться с делами. Кроме того, я считал, что Батлер обойдется со мной дружелюбнее, чем вышло. Но теперь нет смысла сердиться на меня за это, Джордж, тем более что вы не можете себе это позволить. Мы вместе в этом деле. Мы можем выплыть или утонуть, но это зависит только от нас и больше ни от кого, разве вы не понимаете? Батлер не смог или не захотел выполнить мою просьбу: убедить Симпсона и Молинауэра в необходимости поддержать торги. Они ведут свою игру. Они хотят убрать нас из бизнеса, разве не ясно? Отобрать все, что мы с вами успели собрать. Наше спасение зависит только от нас, Джордж, и поэтому я здесь. Если вы не дадите мне триста пятьдесят тысяч долларов – или хотя бы триста тысяч, – мы с вами разоримся. Причем для вас это будет хуже, чем для меня, Джордж, поскольку я не вовлечен в эти операции – по крайней мере, с юридической точки зрения. Но сейчас я думаю не об этом. Я хочу спасти нас обоих, проложить нам широкую дорогу до конца наших дней. Что бы они ни говорили или ни делали – в вашей власти спасти нас с моей помощью. Это будет выгодно для нас обоих, разве вы не видите? Я хочу спасти свой бизнес, чтобы иметь возможность спасти вашу репутацию и ваши деньги.
Он помедлил в надежде на то, что эти слова убедили Стинера, но тот по-прежнему дрожал всем телом.
– Но что я могу сделать, Фрэнк? – слабо проблеял он. – Я не могу пойти наперекор Молинауэру. Если я это сделаю, они возбудят дело против меня. Они могут это сделать. Не уговаривайте меня; я недостаточно силен. Если бы они ничего не знали, если бы вы им не сказали, то все могло быть иначе, но так… – Он горестно покачал головой, и его бледно-серые глаза страдальчески заблестели.
– Джордж, – ответил Каупервуд, который осознал, что только самые жесткие аргументы могут возыметь должный эффект, – не говорите о том, что я сделал. Я сделал то, что было необходимо. Вы потеряли самообладание и готовы совершить серьезную ошибку, но я не хочу, чтобы вы это сделали. Я инвестировал пятьсот тысяч долларов из городской казны – частично для вас, частично для себя, – но больше для вас, чем для себя (что, кстати, было неправдой), а вы колеблетесь в такой момент и не можете решить, стоит ли защищать ваши собственные интересы. Я не могу этого понять. Наступил кризис, Джордж. Акции падают везде. Мы с вами не одиноки в этой беде. Пожар вызвал панику, и вы не можете рассчитывать, что останетесь целы во время паники, если не постараетесь защитить себя. Вы говорите, что обязаны Молинауэру своей должностью и боитесь того, что он может сделать. Если вы посмотрите на ваше положение и на мое положение, то увидите, что не имеет особого значения, как он поступит, если я не разорюсь. Куда вы попадете, если я окажусь банкротом? Может быть, Молинауэр или кто-то еще придет вам на помощь и положит пятьсот тысяч долларов в городскую казну? Никто этого не сделает. Если Молинауэр и другие так пекутся о ваших интересах, то почему они сегодня не поддержали меня на бирже? Я скажу вам почему. Они хотят получить наши акции трамвайных компаний, и им наплевать, отправитесь ли вы после этого в тюрьму или нет. Если у вас осталась хоть капля благоразумия, послушайте меня. Я был верен вам, не так ли? Благодаря мне вы зарабатывали деньги – много денег. Если вы еще можете мыслить здраво, Джордж, то поедете в свой офис и выпишете мне чек на триста тысяч долларов. Ни с кем не встречайтесь и ничего не предпринимайте, пока не сделаете это. Вас не могут больнее зарезать за то, что вы оказались бараном, чем за то, что вы всю жизнь были овцой. Никто не может запретить вам выписать мне этот чек. Вы городской казначей. Когда я получу чек, то найду выход из положения и сполна расплачусь с вами на будущей неделе или через неделю; к тому времени паника точно уляжется. Когда эта ссуда вернется в казну, я позабочусь, чтобы вернуть пятьсот тысяч долларов немного позже. За три месяца или даже раньше я устрою дела так, что ваш баланс будет в полном порядке. В сущности, я могу сделать это за полмесяца после того, как снова встану на ноги. Все, что мне нужно, – это время. Тогда вы не потеряете свои активы, а если вы вернете деньги в казну, никто не причинит вам неприятностей. Скандал нужен им не больше, чем вам. Итак, что вы сделаете, Джордж? Молинауэр не может помешать вам выписать чек, точно так же, как я не могу принудить вас к этому. Ваша жизнь находится в ваших руках. Решайтесь!
Стинер стоял перед ним в нелепом раздумье, когда на самом деле его финансовое благополучие рушилось на глазах. Он боялся действовать. Он боялся Молинауэра, боялся Каупервуда, боялся жизни и самого себя. Мысли о панике и убытках не имели определенной связи с его деньгами и собственностью; скорее, они были связаны с его политическим статусом и положением в обществе. Лишь немногие люди обладают развитым чувством финансового благополучия и независимости. Они не знают, что значит распоряжаться богатством, иметь его в руках как источник власти и средства обмена. Им нужны деньги, но не ради денег. Они хотят иметь деньги для приобретения нехитрых удобств, в то время как финансист нуждается в деньгах ради того, что деньги контролируют, что они олицетворяют – положение в обществе, силу и власть. Каупервуд, в отличие от Стинера, нуждался в деньгах именно для этой цели. Поэтому Стинер с такой готовностью предоставил Каупервуду право действовать от его лица. Но теперь, когда он с большей ясностью осознал суть предложения Каупервуда, он испугался не на шутку, его рассудок помутился от осознания возможной враждебности и негодования Молинауэра, вероятного банкротства Каупервуда и его собственной неспособности противостоять реальным угрозам. Врожденные финансовые способности Каупервуда в этот момент не были утешением для Стинера. Банкир был слишком молод, слишком неопытен в людских кознях. Молинауэр был старше и богаче. То же самое относилось к Симпсону и Батлеру. Кроме того, Каупервуд сам признался, что находится в огромной опасности; фактически его загнали в угол. Это было наихудшее признание, какое он мог сделать перед Стинером, хотя в таких обстоятельствах ему не оставалось ничего иного, ибо казначей трусил перед лицом опасности.
Сейчас Стинер, пока они ехали в его офис, предавался мучительным размышлениям, бледный, поникший, не в состоянии собраться с мыслями и быстро, уверенно, энергично отстаивать собственные интересы. Каупервуд прервал его страдания, продолжив свою речь.
– Итак, Джордж, я хочу, чтобы вы объявили свое решение, – с напором сказал он. – Нам нельзя терять ни секунды. Передайте мне деньги, и я быстро выручу нас обоих. Говорю вам, нужно действовать без промедления. Не позволяйте этим людям запугивать вас. Они ведут свою игру, а вы – свою.
– Я не могу, Фрэнк, – наконец прошептал Стинер. Воспоминание о жестком, властном лице Молинауэра затмило страх за свое собственное будущее. – Мне нужно подумать. Прямо сейчас я ничего не смогу сделать. Стробик ушел от меня как раз перед встречей с вами, и я…
– Боже мой, Джордж! – презрительно воскликнул Каупервуд. – Только не говорите о Стробике! Сами подумайте, какое он имеет отношение к этому? Думайте о себе. Думайте о том, где вы окажетесь. Вам нужно думать о своем будущем, а не о Стробике.
