Теодор Драйзер
Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе
Глава 27
Каупервуд впервые в жизни столкнулся с проявлением любопытного феномена – оскорбленных родительских чувств. Хотя он точно не знал причину ярости Батлера, но догадывался, что тут замешана Эйлин. Он сам тоже был отцом. Его сын, Фрэнк-младший, не вызывал у него особых чувств. Но маленькая Лилиан с грациозной фигуркой и нимбом светлых волос вокруг головы всегда была мила его сердцу. Он не сомневался, что она вырастет в очаровательную женщину, и был готов на многое ради того, чтобы обеспечить ее будущее. Он говорил дочери, что у нее «глазки-пуговки», «ножки – кошачьи лапки» и маленькие «ладошки-монетки». Девочка обожала отца и часто вертелась то у его кресла в библиотеке, то в гостиной или рабочем кабинете, осыпая его вопросами.
Отношение к собственной дочери позволило ему яснее понять чувства Батлера к Эйлин. Он мог лишь гадать, что чувствовал бы, если бы это была его маленькая Лилиан, но все же не мог поверить, что он стал бы так терзаться и расстраивать дочь, если бы она была в возрасте Эйлин. Личная жизнь детей чаще всего не зависит от воли родителей, и любому отцу трудно руководить своим ребенком, кроме тех случаев, когда ребенок от природы послушен и готов к тому, чтобы родители распоряжались его жизнью.
Он саркастически улыбался, наблюдая, как судьба громоздит перед ним одно препятствие за другим. Пожар в Чикаго, несвоевременное отсутствие Стинера, безразличие Батлера, Симпсона и Молинауэра к его участи и участи казначея. А теперь еще и вероятное разоблачение его связи с Эйлин. Он еще не был вполне уверен в этом, но интуиция подсказывала ему, что случилось наихудшее.
Теперь он тревожился, как поведет себя и что станет говорить Эйлин, если отец вдруг устроит ей допрос. Хорошо бы заранее поговорить с ней! Но если он хочет погасить долг перед Батлером и выполнить другие требования, которые поступят сегодня или завтра, то нельзя терять ни минуты. Если он не расплатится с долгами, то будет вынужден признать свое банкротство. Гнев Батлера, встреча с Эйлин и грозившая ему опасность – все это временно отступило на задний план. Он сосредоточился на спасении своего состояния.
Он поспешил с визитом к Джорджу Уотермену; затем он посетил Дэвида Уиггина, брата своей жены, который был преуспевающим дельцом; богатого торговца мануфактурой Джозефа Циммермана, который вел с ним дела в прошлом; судью Китчена, обладавшего немалым состоянием; казначея штата Фредерика Ван Ностранда, интересовавшегося акциями трамвайных линий, и ряд других людей. Из тех, к кому он обратился за поддержкой, один был фактически не в состоянии что-то сделать для него, другой откровенно боялся, третий рассчитывал заключить выгодную сделку на жестких условиях, а четвертый был слишком осторожным и хотел иметь больше времени на размышление. Судья Китчен согласился одолжить ему мизерную сумму в тридцать тысяч долларов. Джозеф Циммерман мог рискнуть лишь двадцатью пятью тысячами долларов. Каупервуд видел, что он может выручить семьдесят пять тысяч долларов, вдвое увеличив количество заложенных акций, но и это было смехотворно мало. Повторный расчет показывал, что он должен иметь как минимум на двести пятьдесят тысяч долларов больше, чем все его нынешнее состояние, иначе ему придется закрыть дело. Завтра в два часа он узнает, удалось ли ему это сделать. Если нет, то в бухгалтерских книгах Филадельфии он будет числиться банкротом.
Славная кончина для того, чьи надежды еще недавно парили так высоко! Был заем на сто тысяч долларов, полученный от Джирардского Национального банка, который ему особенно хотелось погасить. Этот банк был самым важным в городе, и если он сохранит добрые отношения с владельцами, вовремя удовлетворив их требование, то в будущем может рассчитывать на их поддержку независимо от того, что произойдет. Однако в настоящий момент он не представлял, как можно это сделать. Поразмыслив, он решил передать свои акции судье Китчену, Циммерману и другим, на что они согласились, и взять у них чеки или наличные уже сегодня вечером. Потом он убедит Стинера выписать ему чек на шестьдесят тысяч долларов под залог ценных бумаг городского займа на такую же сумму, которую он приобрел утром на бирже. Из нее он выделит двадцать пять тысяч долларов, чтобы подвести баланс в расчетах с банком, и у него останется еще тридцать пять тысяч.
В этом плане, который он построил под давлением сложных финансовых обстоятельств, существовало лишь одно слабое звено, связанное с сертификатами городского займа. После утренней покупки Каупервуд не поместил их в амортизационный фонд, где они должны были находиться (их принесли ему в контору в половине второго дня), а наоборот, сразу же заложил их для погашения другого займа. Это был рискованный ход с учетом того, что он находился под угрозой банкротства и не был совершенно уверен, что сможет вовремя забрать их.
Однако, рассудил Каупервуд, он имел предварительную договоренность со Стинером (разумеется, незаконную), согласно которой такая сделка была вполне возможной даже в случае его банкротства, поскольку его расчеты с казначейством следовало привести в порядок лишь в конце месяца. Если он обанкротится и сертификатов не окажется на депозите в амортизационном фонде, он сможет, почти не покривив душой, заявить о том, что имел привычку медлить до окончания срока и попросту забыл об этих бумагах. Таким образом, получение чека за несданные сертификаты было технически осуществимо, если не вспоминать о законе и морали. Городская казна оскудеет еще лишь на шестьдесят тысяч долларов, так что недостача в общей сложности составит пятьсот шестьдесят тысяч. В свете весьма вероятной потери полумиллиона долларов это не имело особого значения. Но в данном случае осторожность Каупервуда столкнулась с необходимостью получить деньги немедленно, и он решил, что не будет требовать чек до тех пор, пока Стинер окончательно не откажет ему в дополнительной ссуде на триста тысяч долларов. Скорее всего, Стинер и не подумает спросить, находятся ли сертификаты в амортизационном фонде. Если спросит, то придется солгать, только и всего.
Каупервуд быстро вернулся в контору, где, как он и ожидал, лежало уведомление от Батлера. Он выписал чек на сто тысяч долларов, размещенные на кредитном счете его любящим отцом, и отослал в контору Батлера. Было и еще одно уведомление от Альберта Стайерса, секретаря Стинера, который рекомендовал ему больше не продавать и не покупать сертификаты городского займа, пока не появятся дальнейшие распоряжения по поводу возможности таких сделок. Каупервуд сразу же понял, от кого на самом деле исходило это предупреждение. Стинера вызвали к Батлеру и Молинауэру, где его предостерегли и запугали. Он снова уселся в коляску и поехал в офис городского казначея.
После визита Каупервуда Стинер снова имел беседу с Сенгстэком, Стробиком и другими, каждый постарался вселить в его сердце надлежащий страх перед финансовыми операциями. Результат не предвещал ничего хорошего для Каупервуда.
Сам Стробик тоже был сильно встревожен. Они с Уайкрофтом и Хэрмоном тоже пользовались деньгами из городской казны, разумеется, они брали гораздо более скромные суммы, ибо не обладали финансовым размахом Каупервуда, и теперь их заботило, как вернуть свои долги до того, как грянет буря. Если Каупервуд разорится и на счетах Стинера образуется крупная недостача, то весь городской бюджет подвергнется проверке и их займы тоже выплывут на свет. Если они вернут долги перед казначейством, то их, по крайней мере, не обвинят в должностном преступлении.
– Отправляйтесь к Молинауэру, – посоветовал Стробик Стинеру вскоре после того, как тот встретился с Каупервудом. – Расскажите ему обо всем. Он посадил вас на эту должность. Он продвинул вашу кандидатуру. Объясните ему, как обстоят ваши дела, и спросите, что нужно сделать. Возможно, он подскажет вам. Предложите ему ваши активы; вам так или иначе придется это сделать. Сами вы не сможете выкарабкаться. Как бы вы ни поступили, не давайте Каупервуду ни одного проклятого доллара. Он затянул вас так глубоко, что теперь у вас мало надежды на спасение. Спросите Молинауэра, не поможет ли он заставить Каупервуда вернуть деньги в казну. Он может надавить на этого парня.
Разговор еще некоторое время продолжался в том же духе, а потом Стинер со всех ног поспешил в контору Молинауэра. Он был так испуган, что едва дышал, и был готов упасть на колени перед надменным американским немцем, крупным финансистом и политиком. О, если бы мистер Молинауэр помог ему! Если бы его вытащили из этой передряги, чтобы он не попал в тюрьму!
– Боже мой, боже мой, боже мой, – снова и снова повторял он на ходу. – Что мне делать?
Позиция Генри Э. Молинауэра, финансового и политического воротилы, прошедшего суровую школу жизни, была именно такой, какую следует ожидать от подобных людей в сложных, рискованных обстоятельствах.
Памятуя о словах Батлера, он размышлял, какую выгоду для себя он может извлечь в этой ситуации. По возможности, он хотел получить в управление любые трамвайные акции Стинера, никак не скомпрометировав себя. Эти акции было нетрудно перевести на подставное лицо через биржевых брокеров Молинауэра, а затем на собственный баланс. Сегодня днем придется прижать Стинера; что же касается его полумиллионной задолженности перед казначейством, то Молинауэр не видел, что можно с этим поделать. Если Каупервуд не возместит недостачу, город понесет убытки, но скандал нужно приглушить до выборов. Если разные партийные шишки не проявят больше великодушия, чем ожидает Молинауэр, то Стинеру предстоят разоблачение, арест, судебный процесс, конфискация имущества и, вероятно, тюремный срок, хотя последнее наказание могло быть смягчено губернатором после того, как улягутся общественные страсти. Мысль о возможном преступном соучастии Каупервуда вообще не беспокоила его. Сто к одному, что он не виновен. Такой хитроумный человек способен позаботиться о своих интересах. Но если есть какая-то возможность возложить вину на Каупервуда и очистить от подозрений городского казначея и мелких политиков, он не будет возражать против этого. Сначала он хотел выслушать подробную историю Стинера о его отношениях со своим представителем на бирже. Заодно и выжать из Стинера то, что у него еще оставалось.
Оказавшись перед Молинауэром, взволнованный казначей тут же рухнул на стул. Он совершенно выдохся. От его самообладания не осталось и следа, мужество испарилось.
– Итак, мистер Стинер? – внушительным тоном осведомился Молинауэр, делая вид, что не знает о причине визита.
– Я пришел посоветоваться по поводу моих ссуд для мистера Каупервуда.
– Ну и что там такое?
– Он должен мне пятьсот тысяч долларов… вернее, городскому казначейству. Насколько я понимаю, он близок к банкротству и не может вернуть долг.
– Кто вам это сказал?
– Мистер Сенгстэк, и я еще раз встретился с мистером Каупервудом. Он говорит, что ему нужны еще деньги, иначе он разорится, и хочет занять у меня триста тысяч долларов. Он говорит, что ему крайне необходимы эти деньги.
– Вот как! – значительно произнес Молинауэр, изображая изумление, которого на самом деле не испытывал. – Разумеется, вы не станете этого делать. Вы и так уже увязли в его махинациях. Если он захочет узнать причину, отправьте его ко мне. Не давайте ему ни доллара. Если вы это сделаете и дело дойдет до суда, ни один судья не сжалится над вами. Уже сейчас довольно трудно что-либо сделать для вас. Однако если вы больше не будете давать ему денег, посмотрим. Не могу сказать, получится ли это. Но в любом случае из городской казны больше нельзя давать ни цента на поддержку этого сомнительного бизнеса. Ситуация и без того слишком тяжелая. – Он предостерегающе взглянул на Стинера. Тот был потрясен и унижен, но из-за намека на снисхождение, уловленного в словах Молинауэра, внезапно упал на колени и воздел руки в молитвенном жесте.
– О, мистер Молинауэр, – он запнулся и заплакал, – я ведь не хотел ничего плохого. Стробик и Уайкрофт говорили мне, что это нормально. Это же вы направили меня к Каупервуду по поводу городского займа. Я делал лишь то, что и остальные. Мистер Боуд занимался этим точно так же, как и я. Он вел дела с «Тай и Кº». У меня жена и четверо детей, мистер Молинауэр. Моему младшему мальчику только семь лет. Подумайте о них, мистер Молинауэр! Подумайте, что мой арест будет означать для них! Я не хочу в тюрьму. Я не думал, что занимаюсь чем-то нехорошим, правда, не думал! Я отдам все, что у меня есть. Можете получить все мои акции, дома и участки – все что угодно, только помогите. Вы не позволите им посадить меня за решетку, правда?
Его толстые побелевшие губы нервно тряслись, и крупные горячие слезы катились по его недавно бледным, но теперь раскрасневшимся щекам. Он представлял собой почти неправдоподобное зрелище, однако исполненное искренности и человечности. О, если бы только финансовые и политические титаны этого мира однажды могли раскрыть подробности своей жизни!
Молинауэр невозмутимо и задумчиво смотрел на него. Ему часто приходилось видеть слабых людей, не более бесчестных, чем он сам, но лишенных его мужества и хитроумия, которые точно так же умоляли его – если не на коленях, то более сдержанно. Жизнь для него, как и для всякого человека с обширными знаниями и практическими навыками, представляла собой клубок необъяснимых противоречий. Что можно было поделать с так называемой моралью и нравственными принципами? Стинер воображал себя бесчестным человеком и считал Молинауэра образцом честности. Он раскаивался в грехах и обращался с мольбой к Молинауэру, словно видел перед собой безупречного и непорочного святого. Однако Молинауэр прекрасно понимал, что он просто более изворотлив, более дальновиден и расчетлив, но не менее бесчестен. Стинеру не хватало ума и силы воли, но не моральных принципов. Эта и было его главным преступлением. Были люди, верившие в некие заумные идеалы справедливости, в какие-то немыслимые правила поведения, бесконечно далекие от реальной жизни, но он ни разу не видел, как эти правила могли бы уберечь их от финансового краха (о моральной стороне дела речь не шла). Те, кто придерживался этих роковых идеалов, никогда не становились здравомыслящими или влиятельными людьми. Они неизменно оставались бедными, неприметными, жалкими мечтателями. Даже если бы он захотел, то не смог бы заставить Стинера понять это, но он и не собирался этого делать. Жаль, что дела обернулись так плохо для жены Стинера и его маленьких детей. Без сомнения, она упорно трудилась, как и сам Стинер, чтобы пробиться, чего-то достичь, а не оставаться жалкой нищенкой. А теперь это бедствие – этот пожар в Чикаго – станет причиной их несчастья. Что за любопытная штука жизнь! Если что и заставляло его усомниться в существовании милосердного и всевластного Провидения, это были громы и молнии с ясного неба – финансовые, политические, какие угодно, – которые так часто приводили к разорению и крушению надежд для множества людей.
– Встаньте, Стинер, – спокойно сказал он после небольшой паузы. – Вы не должны давать волю своим чувствам. Такие трудности не решаются слезами. Вам нужно немного подумать своим умом. Может быть, ваше положение не так уж плохо.
Пока он говорил это, Стинер вернулся на стул, безутешно всхлипывая и закрывая лицо носовым платком.
– Я сделаю, что могу, Стинер. Не буду ничего обещать. Я не могу сказать, каким будет результат. В городе действуют разные политические силы. Вероятно, я не смогу вас спасти, но вполне готов попробовать. Вы должны абсолютно довериться мне. Нельзя говорить или предпринимать что-либо, сперва не посоветовавшись со мной. Я буду отправлять к вам моего секретаря, и он будет говорить вам, что нужно делать. Вы больше не должны приходить ко мне, если я сам не пошлю за вами. Вы ясно поняли?
– Да, мистер Молинауэр.
– Ладно, утрите слезы. Не хочу, чтобы вы вышли из моего офиса в слезах. Отправляйтесь к себе, и я пришлю Сенгстэка. Он скажет вам, что делать дальше. Точно следуйте его инструкциям. А когда я пошлю за вами, приезжайте немедленно.
Он встал, крупный, самоуверенный, сдержанный человек. Стинер, вдохновленный его неопределенными заверениями, немного восстановил былое самообладание. Великий и могущественный мистер Молинауэр собирался вытащить его из этой передряги. Может быть, он не попадет в тюрьму. Вскоре он ушел; его лицо немного покраснело от слез, и он вернулся в свой офис.
Через три четверти часа Сенгстэк нанес ему повторный визит. Эбнер Сенгстэк был невысокий, смуглолицый, он прихрамывал, поэтому на одной ноге носил ботинок с трехдюймовой подошвой; на его умном широкоскулом лице горели живые, проницательные, очень темные глаза. Сенгстэк был достойным секретарем для Молинауэра. С одного взгляда было видно, что он может заставить Стинера делать именно то, что указывает Молинауэр. Он же хотел, чтобы Стинер как можно скорее расстался со своими акциями трамвайных компаний через брокеров «Тай и Кº», работавших на Батлера, в пользу подставного человека, который затем должен был перевести активы Молинауэру. Те крохи, что Стинер выручал за них, должны отправиться в городскую казну. Фирма «Тай и Кº» управилась бы с тонкостями «обмена», не оставляя шансов для посторонних брокеров и в то же время представляя происходящее как биржевую сделку. Сенгстэк тщательно рассмотрел состояние дел казначейства в интересах своего работодателя и выяснил, что Стробик, Уайкрофт и Хэрмон делали со своими заемными средствами. По другому каналу они получили приказ немедленно погасить долги под страхом уголовного преследования. Оба они были частью политического механизма Молинауэра. Затем, предупредив Стинера ничего не предпринимать с остатками его собственности и никого не слушать – особенно Каупервуда с его иезуитскими советами, – Сенгстэк попрощался с ним.
Не стоит и говорить, что Молинауэр был вполне удовлетворен таким развитием событий. Каупервуд, находясь в таком положении, скорее всего, будет вынужден искать встречи с ним, а если и нет, то значительная часть активов, которые он контролировал, уже находилась в распоряжении Молинауэра. Если он каким-то образом умудрится сохранить остальное, то Симпсон и Батлер могут побеседовать с ним насчет этого трамвайного дела. Активы Молинауэра теперь не уступали их инвестициям, если не превышали их.
Глава 28
Вечером в понедельник Каупервуд приехал в офис Стинера, еще не вполне представляя, как изменилась ситуация. Стинер был один, озабоченный и донельзя расстроенный. Ему не терпелось встретиться с Каупервудом, и в то же время он боялся этой встречи.
– Джордж, – энергично начал Каупервуд, как только увидел его, – у меня совсем мало времени, но я приехал, чтобы сообщить вам, что мне нужно получить еще триста тысяч долларов, если вы не желаете моего банкротства. Сегодня дела обстоят хуже некуда. Меня загнали в угол из-за моих займов, но эта буря будет недолгой. Вы сами видите, что так не может продолжаться.
Он всматривался в лицо Стинера и видел страх, болезненное, но вполне определенное желание сопротивляться, запечатленное в его чертах.
– Чикаго горит, но город будет отстроен заново. Вскоре положение изменится к лучшему. Теперь я хочу, чтобы вы проявили здравый смысл и помогли мне. Не надо бояться.
Стинер неловко заерзал в кресле.
– Не позволяйте политиканам напугать вас до смерти. Через несколько дней все закончится, и нам будет еще лучше, чем раньше. Вы встречались с Молинауэром?
– Да.
– Ну и что он сказал?
– Он сказал именно то, что я и думал. Он не позволит мне сделать это. Я же сказал, Фрэнк, что я не смогу! – воскликнул он и вскочил на ноги. – Я не смогу! Они загнали меня в угол! Они открыли охоту на меня! Они знают обо всем, что мы делаем. Ох, Фрэнк! – Он панически всплеснул руками. – Вы должны вытащить меня из этой ямы. Вы должны вернуть эти пятьсот тысяч долларов и выручить меня. Если вы этого не сделаете и разоритесь, то я отправлюсь в тюрьму. У меня жена и четверо детей, Фрэнк. Как я могу пойти на такой риск? Мне с самого начала не следовало этим заниматься. Я бы и не стал, если бы вы не убедили меня, как вы это умеете. Когда я согласился, то и подумать не мог, что впутаюсь в такие дела. Я больше не могу, Фрэнк! Просто не могу! Я готов отдать вам все свои акции. Только отдайте мне эти пятьсот тысяч, и никто никому не будет должен. – Его голос нервно повысился в конце этой тирады. Он вытер потный лоб и с глуповато-умоляющим видом посмотрел на Каупервуда.
Каупервуд несколько секунд смотрел на него немигающим неподвижным взглядом. Он многое знал о человеческой натуре и был готов к любому неожиданному выверту, особенно во времена кризиса, но такая перемена в поведении Стинера превосходила любые ожидания.
– С кем еще вы говорили, Джордж, после нашей предыдущей встречи? С кем вы встречались? Что сказал Сенгстэк?
– Он говорит то же самое, что и Молинауэр: я не должен ссужать деньги кому-либо ни при каких обстоятельства. Еще он говорит, что я должен как можно быстрее вернуть в казну пятьсот тысяч долларов.
– И вы думаете, что Молинауэр поможет вам, не так ли? – осведомился Каупервуд, с трудом сдерживая презрение, сквозившее в его голосе.
– Думаю, да. Я не знаю, кто еще может это сделать, если не он. Фрэнк, он один из крупнейших политиков в городе.
– Послушайте меня, – начал Каупервуд, пристально глядя на него. – Как, по его словам, вам следует поступить с вашими акциями?
– Продать их через «Тай и Кº» и вернуть деньги в казну, если вы не успеете забрать их.
– Кому именно? – спросил Каупервуд, думая о последних словах Стинера.
– Полагаю, любому биржевику, который захочет их купить. Я не знаю.
– Так я и думал, – понимающе сказал Каупервуд. – Мне следовало бы догадаться. Они обрабатывают вас, Джордж. Они просто хотят заполучить ваши акции. Молинауэр держит вас на крючке. Ему известно, что я не могу исполнить ваше желание и вернуть пятьсот тысяч долларов. Теперь он хочет, чтобы вы сбросили свои акции на рынке, где он подберет их. Капкан уже выставлен. Когда вы это сделаете, он зажмет меня в тиски, или так ему кажется – ему, а также Батлеру и Симпсону. Они хотят получить конт-роль над городскими трамвайными линиями; я знал об этом и чувствовал это. Я с самого начала подозревал, что так и будет. Молинауэр хочет помочь вам не больше, чем спрыгнуть с крыши. Помяните мое слово: как только вы продадите свои акции, он покончит с вами. Думаете, он протянет руку и спасет вас от тюрьмы после того, как вы лишитесь своих активов? Он этого не сделает. И если вы так думаете, Джордж, то вы еще больший глупец, чем я полагал. Не сходите с ума и не теряйте голову. Будьте разумным человеком. Посмотрим на ситуацию; позвольте объяснить, в чем она заключается. Если вы сейчас не поможете мне – если не ссудите мне триста тысяч долларов самое позднее до завтрашнего полудня, – то со мной будет покончено и с вами тоже. Наше положение на самом деле вполне прочное. Наши акции сегодня так же высоки, как и вчера. Боже милостивый, за ними стоят настоящие трамвайные линии! Рано или поздно они окупятся. Линия Семнадцатой и Девятнадцатой улиц уже приносит нам по тысяче долларов в день. Какие еще доказательства вам нужны? Линия «Грин энд Коутс» ежедневно приносит пятьсот долларов. Вы боитесь, Джордж. Эти чертовы махинаторы совсем запугали вас. Но вы имеете такое же право давать деньги взаймы, как Боуд и Мэртаг, которые были здесь раньше. Они это делали. Вы тоже это делали для Молинауэра и других людей, потому что считали это правильным. Что такое целевой депозит из городской казны, как не обычная ссуда?
Каупервуд имел в виду систему, при которой определенные суммы из городской казны – такие, как амортизационные займы, – размещались в доверенных банках Батлера, Молинауэра и Симпсона под низкий процент или без процентов. Это был их резервный капитал для тайных взяток.
– Не отказывайтесь от своих шансов, Джордж. Не останавливайтесь на полпути. Через несколько лет у вас будет миллионное состояние, а вы ради этого и пальцем не пошевелите. Все, что вам нужно сделать – это сохранить то, что вы имеете. Помяните мое слово, они избавятся от вас, как только я отойду от дел, и позволят упрятать вас за решетку. Кто готов вложить за вас пятьсот тысяч долларов, Джордж? Где Молинауэр, или Батлер, или кто угодно достанет подобные деньги в такие-то времена? Они этого не сделают. Они не собираются это делать. Если со мной будет покончено, то вы отправитесь следом, а разоблачить вас легче, чем кого-то еще. Они не могут посадить меня, Джордж. Я всего лишь посредник. Я не просил вас обращаться ко мне. Это вы с самого начала обратились ко мне по собственной инициативе. Повторяю, если вы мне не поможете, то от вас избавятся и упрячут за решетку; это неизбежно, как смена дня и ночи. Почему бы вам не занять твердую позицию, Джордж? Почему бы вам не отстоять свое мнение? Вам нужно позаботиться о жене и детях. Вам не станет хуже, чем теперь, если вы ссудите мне еще триста тысяч долларов. Пятьсот тысяч или восемьсот тысяч – какая теперь разница? Все одно и то же, если вас будут судить за это. Но если вы подпишете для меня эту ссуду, то никакого суда не будет. Я не собираюсь разоряться. Эта буря уляжется через неделю или через десять дней, и мы снова будем богатыми людьми. Ради всего святого, Джордж, соберитесь с силами! Где ваш здравый смысл? Будьте разумны!
Он помедлил, ибо на Стинере лица не было, а была сплошная скорбь.
– Я не могу, Фрэнк, – заныл он. – Говорю вам, не могу! Если я это сделаю, они сживут меня со света. Они не отступятся. Вы не знаете этих людей!
В слабости и беспомощности Стинера Каупервуд увидел собственную горькую участь. Что можно сделать с таким человеком? Как укрепить его дух? Невозможно! Он всплеснул руками в бесконечном понимании, презрении и благородном равнодушии и направился к выходу. У двери он обернулся.
– Джордж! – сказал он. – Мне очень жаль. Я жалею вас, а не себя. В конце концов, я найду выход из положения. Но вы, Джордж, вы совершаете величайшую ошибку в своей жизни. Вы обнищаете, вас осудят как преступника, и во всем этом вам придется винить только себя. В нашем финансовом положении не было ни единого изъяна, если бы не случился пожар. Мои дела находятся в полном порядке, не считая падения котировок из-за биржевой паники. Вы сидите здесь, держите в руках целое состояние и позволяете кучке махинаторов и шантажистов, которые знают о моих или ваших делах не больше полевой мыши и не имеют к вам никакого интереса, кроме отъема ваших акций, запугивать вас и отвращать от единственного поступка, который может спасти вашу жизнь. Несчастные триста тысяч долларов, которые я верну через три-четыре недели в четырехкратном или пятикратном размере. Но вы предпочитаете видеть меня банкротом и отправиться в тюрьму. Я не могу этого понять, Джордж. Вы сошли с ума. Вам предстоит сожалеть об этом до конца ваших дней.
Он подождал несколько секунд, втайне надеясь, что эта тирада возымеет хоть какое-то действие. Но увидев, что Стинер по-прежнему остается вялой и беспомощной, ни на что не реагирующей массой, уныло покачал головой и вышел из комнаты.
Впервые в жизни Каупервуд проявил едва заметные признаки слабости или отчаяния. Он всегда считал забавной выдумкой греческий миф о человеке, которого преследовали фурии[29], но теперь казалось, что злой рок идет за ним по пятам. Однако, невзирая на прихоти судьбы, он не был намерен сдаваться. Даже в тот момент, когда им овладело тягостное уныние, он вскинул голову, расправил плечи и зашагал так же энергично, как всегда.
В просторной приемной городского казначея он встретил Альберта Стайерса, главного клерка и секретаря Стинера. Они всегда обменивались со Стайерсом дружескими приветствиями и обсуждали разные незначительные сделки, связанные с городским займом, поскольку Стайерс лучше разбирался в финансовых тонкостях и бухгалтерии, чем его патрон.
При виде Стайерса у него внезапно мелькнула мысль о сертификатах городского займа на шестьдесят тысяч долларов, которую он держал в уме перед визитом к Стинеру. Он не поместил их в амортизационный фонд и сейчас не собирался этого делать – вернее, не мог, если только в ближайшее время не удастся собрать значительную сумму, – так как уже использовал сертификаты для погашения других срочных требований и не имел свободных денег, чтобы выкупить их из залога. В данный момент у него не было такого желания. По закону о сделках такого рода с городским казначейством он должен был сразу же депонировать их на городской кредитный счет и лишь после этого получить оплату по распоряжению казначея. Строго говоря, городской казначей по закону не должен был оплачивать такую сделку до тех пор, пока Каупервуд или его агенты не предоставят расписку из банка либо другой организации, где хранились средства амортизационного фонда, подтверждающую, что купленные на бирже сертификаты действительно размещены на депозите. На самом деле Стинер и Каупервуд по сговору давно игнорировали это положение закона. Каупервуд мог покупать сертификаты городского займа для амортизационного фонда, закладывать их где угодно по своему усмотрению и получать оплату из казны без всякой расписки. В конце каждого месяца необходимое количество сертификатов выкупалось из разных источников для восполнения недостачи. Но и эта схема периодически нарушалась, и дефицит не восполнялся, пока он пользовался заемными деньгами в спекулятивных целях. Это было вовсе незаконно, но ни Стинер, ни Каупервуд не волновались по этому поводу.
Препятствием, мешавшим проведению такой сделки, было предписание Стинера воздерживаться сейчас от покупки или продажи сертификатов городского займа, что переводило его отношения с городской казной на строго формальную основу. Он купил эти сертификаты до того, как получил уведомление, но не депонировал их. Сейчас он собирался забрать свой чек. Однако, возможно, старая и удобная система подведения баланса в конце месяца уже не имеет силы. Стайерс может попросить у него расписку в получении депозита. В таком случае он не сможет получить чек на шестьдесят тысяч долларов, поскольку у него не было сертификатов на депозит. Если же Стайерс закроет глаза на нарушение правил, он получит деньги, но вместе с тем появятся основания для его преследования по закону. Если он не успеет разместить сертификаты в нужном месте до банкротства, его могут обвинить в хищении городских средств. Однако он полагал, что даже теперь может избежать банкротства. Если какой-нибудь банк, где размещены его залоговые обязательства, решит смягчить свои условия или даст отсрочку, он не разорится. Будет ли Стинер поднимать шум, если он получит чек таким образом? Обратят ли на это внимание городские чиновники? Может ли окружной прокурор дать ход судебному расследованию по сделке, если Стинер направит жалобу? Едва ли, да и в любом случае из этого ничего не выйдет. Никакой суд присяжных не накажет его, принимая во внимание существующие отношения между ним и Стинером – отношения между поручителем и посредником, который осуществляет поручения. Кроме того, когда он получит деньги, то можно будет поставить сто к одному, что Стинер даже не подумает о них. Сделка будет причислена к разным невыполненным обязательствам, и никто не обратит на нее особого внимания. Вся эта ситуация промелькнула перед его внутренним взором, как вспышка молнии. Нужно рискнуть. Каупервуд остановился перед конторкой главного клерка.
