Теодор Драйзер
Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе
На самом деле Каупервуд думал, как просто было бы объединить эту линию с его вожделенной линией Семнадцатой и Девятнадцатой улиц, так что после некоторой паузы он добавил:
– Скажите, Джордж, почему вы разрабатываете все свои планы через Стробика и Уайкрофта? Разве мы с вами не могли бы самостоятельно управиться, не привлекая других? Мне кажется, такой план был бы гораздо более выгодным для вас.
– Ну да, разумеется! – воскликнул Стинер. Его круглые глаза в упор, умоляюще смотрели на Каупервуда. Ему нравился этот человек, и он надеялся сблизиться с ним не только в деловых отношениях. – Я думал об этом. Но у этих парней побольше опыта в таких делах, чем у меня, Фрэнк. Они уже давно в игре. Я не разбираюсь в тонкостях так же хорошо, как они.
Каупервуд мысленно улыбнулся, хотя его лицо оставалось бесстрастным.
– Не беспокойтесь о них, Джордж, – дружеским, доверительным тоном произнес он. – Мы с вами можем узнать не меньше, чем они, если не больше. Возьмите эту трамвайную сделку на себя, Джордж; мы с вами сможем провернуть ее лучше, чем с участием Уайкрофта, Стробика и Хэрмона. Они ничего не добавляют к пониманию ситуации. Они не вкладывают никаких денег. Все это ваша заслуга. Они лишь соглашаются провести заявки через Законодательное собрание и городской совет, и, насколько касается законодательства, они могут не больше, чем любой другой, например я. Это лишь вопрос договоренности с Рилэйном и вложения определенных денег, с которыми он может работать. В нашем городе есть и другие люди, способные повлиять на совет не хуже, чем Стробик.
Тем временем он думал, что после того как получит контроль над собственной линией, то посоветуется с Батлером и заставит его воспользоваться собственным влиянием. Этого будет достаточно, чтобы заткнуть рот Стробику и его друзьям.
– Я не предлагаю вам изменять планы по сделке с компанией Северной Пенсильвании. Сейчас это будет неловко для вас, но ведь есть и другие вещи. Почему бы нам в будущем не поработать над другим проектом? От этого будет только польза для нас обоих. До сих пор мы неплохо пользовались предложением насчет городского займа, не так ли?
По правде говоря, они воспользовались этой возможностью с чрезвычайной выгодой для себя. Помимо прибыли для крупных финансистов новый дом Стинера, его земельные участки и счет в банке, его добротная одежда и комфортабельный образ жизни в основном были результатом успешных манипуляций Каупервуда с сертификатами городского займа. Состоялось уже четыре выпуска по двести тысяч долларов каждый. Объем купли-продажи этих сертификатов под руководством Каупервуда составлял около трех миллионов долларов; в одних случаях он выступал в качестве «быка», а в других – в качестве «медведя». Теперь состояние Стинера достигало ста пятидесяти тысяч долларов.
– Я знаю одну городскую линию, которую можно превратить в превосходно окупаемую собственность, – задумчиво продолжал Каупервуд. – Нужно лишь правильно подойти к делу. Как и линия Северной Пенсильвании, она довольно короткая и обслуживает недостаточно большую территорию. Ее следует продолжить, но если бы мы с вами смогли заполучить эту линию, то потом можно будет поработать с компанией Северной Пенсильвании или какой-либо другой для слияния в одну компанию. Это даст экономию на конторах, обслуживании и многом другом. Всегда можно заработать деньги на увеличении платежеспособного спроса.
Он замолчал и посмотрел в окно своего симпатичного, обшитого деревянными панелями небольшого кабинета, размышляя о будущем. Окно выходило на задний двор за другим конторским зданием, которое раньше было жилым домом. Двор зарос чахлой травой. Красная стена и старомодная кирпичная ограда, отделявшая его от соседнего участка, почему-то напомнили ему о старом доме на Нью-Маркет-стрит, куда приходил его дядя, кубинский торговец Сенека со своим чернокожим слугой, говорившим по-португальски. Сейчас, глядя во двор, он, словно наяву, представил своего дядю.
– Ну что же, – честолюбиво произнес Стинер, проглотивший наживку, – почему бы нам вдвоем не провернуть это дело? Полагаю, я бы мог устроить вопрос с деньгами. Сколько это будет стоить?
Каупервуд снова мысленно улыбнулся.
– Точно не знаю, – ответил он, выждав паузу. – Я хочу получше разобраться в материале. Единственное затруднение в том, что на меня уже записано довольно много денег из городской казны. Как вы понимаете, я получил двести тысяч долларов для операций с заемными бумагами. А эта новая схема потребует от двухсот до трехсот тысяч долларов. Если бы не это обстоятельство…
Он размышлял об одном из необъяснимых приступов биржевой паники и о странных провалах на фондовом рынке, тесно связанных с настроениями людей и почти не имевших отношения к общему состоянию экономики в стране.
– Если бы провести сделку с компанией Северной Пенсильвании и больше не думать об этом…
Он потер подбородок и огладил красивые мягкие усы.
– Больше не спрашивайте меня об этом, Джордж, – наконец сказал он, когда заметил, что последний начинает гадать, куда клонится их разговор. – Ничего не надо говорить. Я должен получить точные факты, а потом обратиться к вам. Думаю, мы сможем вернуться к этому делу позже, когда решим вопрос насчет Северной Пенсильвании. Сейчас я в такой запарке, что едва ли смогу взяться за все сразу, но вы держитесь тихо, и посмотрим, что из этого выйдет.
Он развернулся к столу, и Стинер встал.
– Фрэнк, я смогу разместить у вас любой депозит, какой пожелаете, когда вы будете готовы к действию, – с энтузиазмом произнес он и подумал, что Каупервуд беспокоится совсем не так, как следовало бы, поскольку всегда может полагаться на него, Стинера, в любом выгодном деле. Почему бы не позволить способному и любезному Каупервуду сделать обоих богатыми людьми? – Просто известите Стайерса, и он вышлет вам чек. Стробик считает, что мы должны действовать быстро.
– Я обо всем позабочусь, Джордж, – уверенно сказал Каупервуд. – И все будет в порядке. Предоставьте это мне.
Стинер подрыгал толстыми ногами, чтобы распрямить брюки, и протянул руку. Он вышел на улицу, думая о новом плане. Безусловно, если он войдет в долю с Каупервудом, то станет богатым человеком, ибо Каупервуд славился своей удачливостью и осторожностью. Его новый дом и прекрасный банковский офис, его растущая известность и хитроумные связи с Батлером и другими важными людьми вызывали у Стинера подлинное благоговение. Они смогут контролировать всю линию Северной Пенсильвании! Ну, если так будет продолжаться и дальше, то он станет магнатом – он, Джордж У. Стинер, некогда агент по страхованию и продаже дешевой недвижимости. Он шагал по улице, размышляя об этом, но соображения его гражданского долга и общественной службы, которыми он пренебрегал, волновали его не больше, если бы их вообще не существовало.
Глава 22
В течение следующих полутора лет Каупервуд оказывал многочисленные конфиденциальные услуги для Стинера, Стробика, Батлера, казначея штата Ван Ностранда, сенатора Рилэйна (так называемого «представителя интересов штата» в Гаррисберге) и различных банков. Для Стинера, Стробика, Уайкрофта, Хэрмона и самого себя он провел сделку с компанией Северной Пенсильвании, благодаря которой стал владельцем пятой части акционерного капитала. Вместе со Стинером он вынашивал планы покупки линии Семнадцатой и Девятнадцатой улиц и одновременно играл на фондовой бирже.
К лету 1871 года, когда возраст Каупервуда приближался к тридцати четырем годам, он имел банковский бизнес, оцениваемый примерно в два миллиона долларов, личные активы, достигающие полумиллиона долларов, а его перспективы в других направлениях сулили богатство, которое позволяло ему соперничать с любым американцем. Город Филадельфия – через своего казначея, которым по-прежнему оставался мистер Стинер, – был его кредитором на сумму около полумиллиона долларов. Штат Пенсильвания через своего казначея Ван Ностранда держал двести тысяч долларов на его банковском балансе. Джулиан Бод спекулировал акциями городской трамвайной сети на сумму пятьдесят тысяч долларов, и Рилэйн не отставал от него. В его бухгалтерских книгах числилась небольшая армия политиканов и их прихлебателей, вкладывавших разные суммы. Доля Эдварда Мэлии Батлера в маржинальных сделках иногда достигала ста тысяч долларов. Его собственные банковские ссуды, меняющиеся день ото дня в зависимости от качества закладных ценных бумаг, достигали семисот-восьмисот тысяч долларов. Подобно пауку в раскинутой паутине, где каждая нить была хорошо известна и испытана на прочность, он окружил себя блестящей сетью превосходных связей и следил за всеми мелочами.
Любимой идеей Каупервуда, в которую он вкладывал больше веры и сил, чем во что-либо иное, были манипуляции с городской трамвайной сетью и особенно фактический контроль над линией Семнадцатой и Девятнадцатой улиц. Благодаря депозитному авансу, внесенному Стинером в его банк, когда акции Семнадцатой и Девятнадцатой улиц находились у минимальных котировок, ему удалось приобрести пятьдесят один процент акций для себя и Стинера, и теперь он мог поступать по своему усмотрению. Однако ради этого он прибегнул к некоторым «своеобразным» методам, впоследствии получившим известность в финансовых кругах, доведя стоимость этих акций до собственной их оценки. Через своих агентов он организовал судебные иски о материальном ущербе, выдвинутые против компании за невыплату процентов в оговоренные сроки. Небольшой пакет акций в руках наемного агента, судебный запрос с требованием изучить учетные книги компании для определения ее финансового состояния с одновременной атакой на фондовом рынке и продажей по три, пять, семь и десять пунктов ниже текущего уровня – все это выводило на рынок испуганных акционеров вместе с их ценными бумагами. Банки расценивали линию как высоко рискованный актив и требовали погашения выданных займов. Банк его отца выдал заем одному из главных акционеров; разумеется, эти деньги были быстро потребованы обратно. Потом – опять-таки через посредника – Каупервуд выходил на связь с несколькими крупнейшими акционерами и предлагал выручить их. Акции могли быть выкуплены по цене сорок процентов от номинала. Акционеры не могли выяснить источник всех своих бед и считали, что линия находится в плачевном состоянии, что на самом деле было неправдой. Но они не возражали. Деньги поступали мгновенно, и вскоре Каупервуд со Стинером уже контролировали пятьдесят один процент акций. Но как и в случае с линией Северной Пенсильвании, Каупервуд тайно скупил акции у миноритарных владельцев, так что он имел пятьдесят один процент, а Стинер – всего лишь двадцать пять процентов.
Успех опьянил его, и он немедленно увидел возможность осуществить еще одну долгожданную мечту: реорганизовать компанию в совместное предприятие с линией Северной Пенсильвании, выпустить по три акции на каждую старую и, продав все ценные бумаги, кроме контрольного пакета, использовать полученные средства для покупки других линий, акционерный капитал которых раздувался и затем распродавался по такой же схеме. Иными словами, Каупервуд был одним из первых дерзких махинаторов, которые впоследствии захватывали другие, более крупные сегменты индустриального развития Америки ради собственного обогащения.
Его план в связи с первым объединением заключался в распространении слухов о предстоящем слиянии двух линий. Далее следовал запрос в Законодательное собрание о продолжении линий и закреплении концессии с последующими ежегодными отчетами, а потом раскрутка стоимости акций на фондовой бирже, насколько это смогут позволить растущие ресурсы. Трудность в том, что когда вы пытаетесь создать благоприятную рыночную ситуацию для продажи акций – в данном случае разместить крупный выпуск более чем на полмиллиона долларов – и одновременно придержать еще на полмиллиона акций для себя, вам нужен крупный оборотный капитал для такой сделки. В таких случаях владелец вынужден был выходить на рынок и производить фиктивные покупки, чтобы создать фиктивный спрос. После обмана публики и распродажи значительного количества своих бумаг он, если только не хотел избавиться от всех акций, должен был поддерживать спрос. К примеру, если он продавал пять тысяч акций и сохранял для себя такое же количество, ему нужно было гарантировать, чтобы рыночный спрос на размещенные акции не падал ниже определенной отметки, что грозило падением стоимости его личных акций. А если, как это почти всегда происходило, его личные акции были заложены в банках и трастовых компаниях для денежного обеспечения других предприятий, то падение их стоимости на рынке означало, что банки требовали большую маржу для защиты своих займов либо вообще требовали погашения ссуды. Это означало неудачу всего предприятия, и риск был высок. Каупервуд уже провел одну сложную кампанию с размещением сертификатов городского займа, цена которых ежедневно менялась, и он только старался способствовать этому, так как получал основной доход на разнице котировок.
Эта вторая обременительная сделка, несмотря на перспективы, требовала удвоенной бдительности. Когда акции продавались по высокой цене, деньги по беспроцентному кредиту из городской казны можно было вернуть; его собственные доли, предусмотрительно созданные для капитализации в будущем, с помощью проспектов и отчетов можно было довести до номинальной стоимости или чуть меньше. Это давало возможность для инвестиций в другие линии. В конце концов Каупервуд мог дойти до финансового руководства всей трамвайной системой; тогда он станет настоящим миллионером. Одним из его хитроумных приемов, демонстрировавших проницательность и дальновидность этого человека, было создание отдельной компании или организации для любого продолжения или дополнения своей линии. Таким образом, если он имел две-три мили трамвайных путей и хотел продолжить линию еще на две-три мили по той же улице, то вместо включения новой ветки в первоначальную компанию он создавал вторую корпорацию, управлявшую дополнительным участком путей. Затем он капитализировал эту корпорацию, выпуская акции и облигации для финансирования строительства, оборудования и технического обслуживания. Следующим этапом было поглощение новой корпорации компанией-учредителем, выпуск новых ценных бумаг этой компании, и, разумеется, продажа их на рынке. Даже родные братья, работавшие на него, не догадывались о последствиях его многочисленных сделок и беспрекословно выполняли его указания. Иногда Джозеф озадаченно говорил Эдварду: «Надеюсь, Фрэнк представляет, что он делает».
С другой стороны, он тщательно следил, чтобы любые текущие обязательства немедленно исполнялись и даже предвосхищались, так как хотел выглядеть образцом деловой порядочности. Ничто не имело такой ценности, как репутация и положение в обществе. Его предусмотрительность, оперативность и осторожность радовали банкиров. Они считали его одним из самых здравомыслящих и проницательных людей, которых им приходилось видеть.
Однако весной и летом 1871 года Каупервуд, не ощущавший реальной опасности откуда бы то ни было, сильно распылил свои активы. Большой успех сделал его более щедрым и непринужденным в финансовых предприятиях. Постепенно, благодаря несокрушимой уверенности в себе, он убедил отца присоединиться к спекуляциям с трамвайными линиями и пользовался ресурсами Третьего Национального банка для частичного обеспечения своих займов или для выделения капитала в тех случаях, когда нужно было быстро изыскать средства. Сначала пожилой джентльмен был немного нервозным и скептичным, но со временем, когда стало ясно, что эти сделки не имеют иных последствий, кроме прибыли, стал действовать смелее и увереннее.
– Фрэнк, – говорил он, глядя на сына из-под очков. – Тебе не кажется, что ты продвигаешься слишком быстро? В последнее время у тебя масса долгов.
– Не больше, чем обычно, принимая во внимание мои ресурсы. Нельзя проводить крупные сделки без крупных займов; ты не хуже меня знаешь об этом.
– Да, это так, но возьмем линию Грин и Коутс; разве ты не перегибаешь палку?
– Вовсе нет. Я знаком с внутренними обстоятельствами. В конце концов курс акций пойдет вверх либо я подтолкну его. При необходимости я объединю эту линию с другими, которые уже принадлежат мне.
Каупервуд смотрел на сына и думал, что еще никогда не видел такого отважного и дерзкого махинатора.
– Не стоит беспокоиться обо мне, отец. Если тебе неудобно продолжать, пусть банк потребует погасить мои ссуды. Другие банки выдадут мне займы под залог моих акций. Но мне хотелось бы, чтобы именно твой банк получал проценты.
Эти слова убедили Каупервуда-старшего; трудно было возражать против таких аргументов. Его банк активно кредитовал Фрэнка, но не больше, чем другие банки. Что касается крупных пакетов акций, которые он держал в компаниях своего сына, то при необходимости выйти из капитала его известят заблаговременно. Братья Фрэнка точно так же делали деньги, работая на него, и их интересы нерасторжимо переплелись с его собственными интересами.
Благодаря возросшим материальным возможностям Фрэнк также стал очень щедрым в том, что принято называть «жизненными стандартами». Молодые торговцы произведениями искусства из Филадельфии, прознавшие о его художественных наклонностях и растущем богатстве, осаждали его предложениями о покупке мебели, гобеленов, ковров, статуй и картин, сначала американских, а потом и европейских мастеров. Его собственный дом и дом его отца не были полностью обставлены в этом отношении; кроме того, имелся другой дом на Десятой Северной улице, который он хотел сделать роскошным. Эйлин всегда сокрушалась насчет состояния своего дома. Любовь к пышной обстановке была одной из ее основных потребностей, хотя она так и не научилась ясно формулировать свои желания. Но место их тайных встреч должно было выглядеть превосходно. Она доверяла его выбору, поэтому дом превратился в настоящую сокровищницу, обставленную с еще большим вкусом и изяществом, чем комнаты его собственного дома. Он начал собирать там редкие образцы алтарных покровов, ковров и средневековых гобеленов. Он покупал мебель георгианской эпохи, сочетание стилей чиппендейл, шератон и хэпплуайт, предметы итальянского Возрождения и эпохи Людовика XV. Он узнал замечательные образцы фарфора и скульптуры, греческие вазы, прекрасные коллекции японских статуэток из слоновой кости. Флетчер Грэй, торговый партнер фирмы «Кэбл энд Грэй», занимавшейся импортом предметов искусства, нанес ему визит в связи с гобеленом работы XIV века. Грэй был энтузиастом и почти немедленно передал Каупервуду частицу своей сдержанной, но пылкой любви к прекрасному.
– Существует пятьдесят периодов одного оттенка голубого фарфора, мистер Каупервуд, – сообщил ему Грэй. – Есть также как минимум семь разных школ плетения ковров: персидский, армянский, арабский, фламандский, современный польский, венгерский и так далее. Если вы когда-нибудь займетесь этим, будет более чем достойно собрать полную, то есть представительную, коллекцию одного или всех направлений. Они прекрасны. Я видел некоторые из них, а о других лишь читал.
– Вы еще сделаете из меня преданного адепта, Флетчер, – ответил Каупервуд. – Либо вы, либо искусство станет причиной моего банкротства. Я по своему характеру склонен к подобным вещам и думаю, что между вами, Элсуортом и Гордоном Стрэйком, – он имел в виду другого молодого человека, ревностного ценителя живописи, – именно вы довершите мое падение. У Стрэйка есть превосходная идея. Он хочет, чтобы я немедленно приступил к делу, а под «немедленно» имеется в виду «надлежащим образом», – вставил он, – и приобрел доступные образцы немногих редких вещей каждой школы или художественного направления, которые будут достойно иллюстрировать каждый из них. Он утверждает, что великие полотна будут расти в цене и что те вещи, которые я сейчас могу приобрести за несколько сотен долларов, впоследствии будут стоить миллионы. Но он не хочет, чтобы я утруждал себя американской живописью.
– Он прав! – воскликнул Грэй. – Хотя для моего дела нехорошо хвалить других дельцов от искусства. Но это обойдется очень дорого.
– Не так уж дорого. По крайней мере, не все сразу. Разумеется, на это дело уйдут годы. Стрэйк считает, что некоторые превосходные образцы разных направлений можно приобрести уже сейчас, а потом заменить, если на рынке появится что-нибудь получше.
Несмотря на внешнюю безмятежность, его ум был проникнут духом грандиозного искания. С самого начала богатство казалось единственной целью, к которой впоследствии добавилась женская красота. А теперь искусство ради искусства – первые розовые проблески рассвета – начало озарять его душу, и он стал понимать, что женскую красоту необходимо дополнять красотой жизни, красотой материального фона, и что единственным фоном для великой красоты было великое искусство. Эта девушка, Эйлин Батлер, несмотря на свою необузданную молодость и энергию, создавала у него ощущение достоинства и потребность в прекрасном, которую он до такой степени еще не испытывал раньше. Невозможно описать тонкие реакции одного характера на другой, ибо никто не знает, насколько мы зависим от вещей, которые привлекают нас. Такая любовная связь, как у них, лишь немногим отличалась от капли краски, распущенной в стакане чистой воды, или от химического реагента, взаимодействующего со сложным соединением.
Иными словами, несмотря на свою грубоватость, Эйлин Батлер была самостоятельной действующей силой. Ее натура, протестовавшая против стесненных условий, в которых она оказалась, была почти иррационально честолюбивой. Стоит лишь подумать, как долго, будучи рожденной в семье Батлеров, она была жертвой банальных условностей и обстоятельств, в то время как теперь, благодаря связи с Каупервудом и подчинению его превосходному интеллекту и финансовому положению, она узнавала многие удивительные вещи о светском обществе и рафинированном образе жизни, о которых раньше не подозревала. Можно представить ее восторг при мысли о будущей карьере в качестве жены такого человека, как Фрэнк Каупервуд. Изощренная красота его ума, которую он с радостью раскрывал перед ней после долгих интимных ласк, точность его замечаний и наставлений не ускользала от ее внимания. Она дивилась его финансовому мастерству, художественному чутью и мечтам о прекрасном будущем. И это было слаще всего – он принадлежал ей, а она ему. Иногда она на самом деле была вне себя от радости.
В то же время репутация ее отца как бывшего сборщика мусора («помойщика», как нелестно отзывались о нем старые знакомые), ее безуспешные попытки как-то исправить вульгарность и художественную безвкусицу в своем доме и прощание с надеждой когда-либо оказаться допущенной в благородные круги, которые представлялись ей прибежищем настоящей респектабельности и достойного положения в обществе, уже в ранней юности вызывали в ней бурный протест против домашнего окружения. Ей хотелось роскоши, величия и высокого статуса. Ну что же; если она получит этого мужчину, все придет к ней. Казалось бы, на этом пути стояли непреодолимые преграды, но у нее был отнюдь не слабый характер, впрочем, как и у него. С самого начала по темпераменту они напоминали двух леопардов, обхаживающих друг друга. Ее собственные мысли, примитивные, полуосознанные и почти невысказанные, отчасти совпадали с его мыслями по прямолинейности и силе воздействия.
– Думаю, папа не знает, как это сделать, – однажды сказала она ему. – Он не виноват; он просто не может и понимает это. Сколько лет я хотела, чтобы он переехал из нашего старого дома! Он знает, что это необходимо, но все бесполезно.
Она помедлила, устремив на него ясный, прямой и энергичный взгляд. Ему нравилась медальная лепка ее лица, округлая, почти греческая форма.
– Не переживай, любимая, – отозвался он. – Скоро мы все устроим. Прямо сейчас я не вижу выхода, но думаю, лучше всего будет однажды признаться Лилиан в наших чувствах и посмотреть, можно ли устроить другой план действий. Я хочу сделать так, чтобы дети не пострадали. Я вполне могу обеспечить их, но совсем не удивлюсь, если Лилиан будет готова отпустить меня. Она определенно не захочет никакой огласки.
Он практично и вполне по-мужски рассчитывал на любовь жены к детям.
Взгляд Эйлин стал неуверенным и вопрошающим, но по-прежнему ясным. Она была не чужда жалости к ближнему, но эта ситуация как будто не требовала сочувствия с ее стороны. Миссис Каупервуд была недружелюбно настроена к ней. Эта неприязнь не обосновывалась ничем, кроме мировоззрения. Миссис Каупервуд не могла понять, почему девушка выступает с таким апломбом и «воображает себя важной особой», а Эйлин не понимала, как женщина может быть такой вялой и жеманной. Видеть Лилиан Каупервуд женой такого молодого и энергичного человека, как Фрэнк, и сознавать, что эта женщина, хотя она на пять лет старше мужа и родила двух детей, ведет себя так, как будто с романтикой и удовольствиями давно покончено, было почти невыносимо для нее. Разумеется, Лилиан была неподходящей парой для Фрэнка, и, конечно же, ему была нужна молодая женщина вроде нее самой, и судьба привела его к ней. Как чудесно они заживут вдвоем!
– О, Фрэнк! – снова и снова восклицала она. – Если бы мы только смогли это сделать! Как ты думаешь, у нас получится?
– А ты сомневаешься? Конечно, мы сможем; это лишь вопрос времени. Думаю, если я объяснюсь с ней начистоту, она не станет удерживать меня. А тебе нужно внимательно следить за собой. Если твой отец или брат когда-нибудь заподозрят меня, то этот город взорвется, если не хуже. Они будут оспаривать все мои сделки или даже постараются убить меня. Ты тщательно следишь за всем, что ты делаешь?
– Постоянно. Если что-то случится, я буду все отрицать. Они ничего не докажут без моего участия. В конце концов мы все равно будем вместе.
В то время они находились в доме на Десятой улице. Она нежно гладила его щеки и влюбленно смотрела на него.
– Я все сделаю для тебя, дорогой, – пообещала она. – Если понадобится, я умру за тебя. Я так тебя люблю!
– Нам ничего не грозит, милая. Тебе не придется делать ничего подобного. Но будь осторожна.
