Татьяна Константиновна Фадеева
Превратности судьбы
Три танкиста
По выходным мы ходили в Дом культуры на концерты или на танцы. Там я часто встречала компанию из трех молодых людей, все их называли «три танкиста», они работали трактористами на лесозаготовках. Все трое были передовиками производства. Эти ребята очень выделялись из общей массы местной молодежи. Они не пили, не курили, не матерились, если надо было, могли постоять за себя. Сами никого не задевали, но в обиду друг друга не давали.
Не смотря на молодость, каждый из них прошел непростой жизненный путь до ссылки в Сибирь. Одного звали Томас, ему было двадцать три года, второй Казимир двадцати четырех лет и третий Йонас, ему было двадцать шесть. Дружные ребята, они всегда были вместе.
И что интересно, если я оставалась в клубе на танцы, они всегда ждали меня, чтобы потом проводить домой, все трое. Позже мы стали ходить в клуб все вместе и к нашей компании присоединились еще три литовские девушки. Они были постарше, где-то лет под тридцать им, наверное, было.
Однажды, стою я у кассы в клубе и слышу такой разговор: «В этой команде из Времянки, которые всегда втроем приходят, «три танкиста», один только билеты на всех всегда заказывает», – рассказывает кому-то из знакомых женщин кассирша.
Я заинтересовалась, но виду не подала. Стала наблюдать и выяснилось, что билеты на концерты, а к нам тогда уже часто стали приезжать артисты, заказывает и покупает только Казимир. Звонит по телефону, узнает, какие артисты приедут, и заказывает всегда самые хорошие места.
Услышанное произвело на меня положительное впечатление, но я никому из них троих не отдавала предпочтения, не спешила показывать, какое к кому имею отношение.
Паша Желтянников
На Времянке проживал еще один интересный персонаж, звали его Паша Желтянников, он был из уголовных ссыльных, «блатной» как там говорили.
Его все немного побаивались, от него исходила негативная криминальная энергия. Красивый был парень, улыбаясь, золотыми фиксами сверкнет: все девчонки – его. Такой был щеголь, очень красиво танцевал, хорошо пел.
Помню один эпизод с ним связанный. Мы как-то купались на Ангаре, неподалеку от парохода «Товарищ». Я незаметно для себя заплыла или, может быть, меня течением унесло за пароход, на другую его сторону. Когда пароход пошел, а волны от него образовались огромные, я стала захлебываться.
Никто на берегу этого не заметил, хотя народу было очень много. Обратил внимание только Павлик Желтянников. Он бросился в воду и поплыл ко мне. Я уже из последних сил держалась на воде. Он меня спас. Паша вытащил меня на берег, а в это время туда подъехали «три танкиста».
Пашка и говорит им: «Гулять-то с ней гуляете, а не заметили, что девчонка чуть не утонула».
Парни его поблагодарили за мое спасение, но предупредили, чтобы больше он ко мне не подходил.
Бывало, иду из Времянки в Соленый в магазин, а путь неблизкий – шесть километров, а Пашка идет за мной следом в некотором отдалении. Ходил, но никогда не заговаривал со мной. Помнил, что ему строго наказано было.
Случилось так, что из Латвии в ссылку привезли отца и дочь. Во время ареста матери не оказалось дома, и их забрали вдвоем, девочку и ее отца.
Удивительно красивая девчонка. Лет, наверное, шестнадцати всего. В Риге она училась в балетной школе. Высокая, стройная. Талия такая тонкая, что казалось можно обхватить ладонями. Длинные, светлые, легкие волосы до пояса. Распахнутые ясные глаза в пол-лица. Звали ее Алина, отец называл Айли. Она очень плохо говорила по-русски.
Паша Желтянников «положил на нее глаз», начал за ней бегать, караулить повсюду. Заставил ведь Айли выйти за него замуж. Буквально заставил. Отец за девочку заступиться не мог, он с горя запил.
Помню, как она однажды от Пашки убежала. А куда там было бежать? Два ряда домов, а дальше необъятная глухая тайга. Он догнал, скрутил ей руки, Айли на колени упала.
Пашка засмеялся и сказал: «Пока не согласишься за меня замуж выйти, будешь так стоять».
Что ей оставалось делать? Конечно, она согласилась.
На их свадьбе она рядом с Пашкой сидела невероятно красивая. Айли заплела косы и венком уложила их на голове. Еще детский, аристократический овал лица обрамляли «нежные локоны милых волос». Выглядела она как принцесса из сказки. Очень красивая пара получилась. Пашка достал ей где-то туфли на высоких каблуках, модное платье. Где достал? Не понятно.
В Доме культуры на танцах они всегда выходили первыми танцевать.
Потом, когда Айли была уже беременна, он начал выпивать, часто домой не приходил по несколько дней. Очень ей трудно жилось. Мы над ней шефство взяли, то с едой немножко поможем, то деньжат одолжим.
Мы учили Айли русскому языку, потому, что Пашка постоянно смеялся над тем, как она слова произносила.
Однажды приходит Айли ко мне и просит: «Дай мне пуфетку».
Я удивленно спрашиваю: «Какую пуфетку?».
Оказывается, Пашка ей сказал, что табуретка по-русски называется «пуфетка». Вместо того чтобы помочь жене научиться правильно говорить , высмеивал и обманывал ее. Такое у него своеобразное чувство юмора было.
Они, когда мирно жили, то приходили в Дом культуры на танцы, а ребенок, мальчик у Айли родился, спал на лавке или на стульях, а они танцевали. Когда мальчик проснется и заплачет, они уходили домой.
Но это счастье длилось недолго. Вскоре Айли родила второго ребенка. У Пашки к тому времени закончился срок ссылки, он получил разрешение на выезд. Айли он пообещал, что как только устроится, приедет за ней. Но не приехал.
Что с него взять? Перекати–поле. Две дороги у него по жизни – в тюрьму и из тюрьмы.
Сама еще почти ребенок, Айли осталась одна с двумя детьми, без денег, без работы. Многие семьи помогали ей, чем могли. Потом ее устроили кассиром, билеты продавать в Доме культуры, чтобы хоть какие-то средства к существованию она имела.
И на свою беду влюбился в Айли молодой литовец, мальчишка совсем еще зеленый. Он ее часами караулил. Помогал, как мог. А как мог? Стащит что-нибудь дома и ей отнесет. Естественно его мать была непримиримо против такого выбора сына. Они сами перебивались с хлеба на воду, а тут невестка с двумя детьми. Не такое она будущее видела для своего сына. Когда встречала Айли на улице, то ругала ее самыми последними словами. Из-за скандалов его матери Айли и не решилась связать с ним свою жизнь.
И вот мы, восемь молодых семей, я уже замужем тогда была, собрали Айли на билет деньги, и наши мужики помогли ей сесть с детьми на пароход.
А тот парень-литовец, который ее любил, стоял на горе, боялся спуститься вниз и махал ей. Любил очень, но она против воли его матери не могла пойти.
Перед отъездом Айли ему сказала: «Если я хорошо устроюсь, то напишу тебе».
Больше от нее никаких вестей не было, и никто не знал, куда она уехала. Сколько судеб было тогда сломано, разве сосчитаешь. Горе не по лесу, а по людям ходило. Возможно, из Айли вторая Майя Плисецкая могла бы выйти, кто знает?
Томас
Про мою учебу уже речь даже и не шла. Папа долго лечился, очень болела нога. Он с ней страшно мучился, долго хромал. Но, несмотря ни на что, отец продолжал строить дом. Очень мужественный был человек. Кто-то из соседей помог немного, но в основном он все делал сам. Папа сложил печку, дом еще не был достроен, но в нем уже можно было жить и мы из общественной бани перебрались туда.
Вокруг меня все чаще стал «круги нарезать» один из «трех танкистов» Томас. Дарил подарки.
Ну, какие там могли быть подарки? В ОРСовский магазин, который снабжался исключительно летом, когда начиналось судоходство, завозили товары только первой необходимости. Все мы ходили туда за покупками. То отрез ткани на халат мне купит, то тазик принесет эмалированный, то еще что-нибудь для дома по хозяйству. Я на его ухаживания не отвечала и ничего никогда не брала, он оставлял подарки у нас в коридорчике.
Томас отличался хозяйственностью, у него имелась посуда, швейная машина, разные бытовые мелочи, которых у парней не было и даже мотоцикл.
Когда Томас, узнал, что Казимир научил меня ездить на велосипеде, то поменял свой мотоцикл на велосипед и принес мне этот велосипед в подарок. Предложил взять насовсем, чтобы я у Казимира велосипед больше не брала. Но я отказалась.
А главное, Томас был обладателем патефона и множества пластинок.
Как-то он меня спросил: «Рая, можно, я приду к тебе с патефоном, будем новые пластинки слушать?».
Если честно, то я не очень-то и хотела, чтобы он к нам домой приходил, но согласилась.
Принес он патефон и пластинки, а у нас маленький домик был, крошечная кухня и небольшая комната, он сел на стул, а я – на кровать, слушаем пластинки.
Самая новая была с песней из кинофильма «Кубанские казаки» – «Каким ты был, таким ты и остался». Два раза мы ее прокрутили. Снял он ее осторожно с диска патефона и бережно на кровать положил. Потом еще какие-то пластинки слушали.
Я попить сходила на кухню, вернулась, села снова на кровать, а пластинка соскользнула, попала мне под зад и сломалась.
Как он разорался из-за этой пластинки!
Кричит: «Ту сломала, не сломай и эти!».
«Я откуплю», – отвечаю ему.
А он: «В магазине такие пластинки кончились, больше нет!».
Я выслушала его, обиделась.
Все пластинки молча сложила, закрыла патефон и спокойно сказала ему: «Пошел вон!».
В нашей семье не принято было скандалить.
Утром ни свет, ни заря встала, а я тогда еще официанткой работала в столовой, поспешила к открытию магазина.
Думаю: «Откуплю ему эту пластинку».
Подхожу к магазину и вижу Томаса. Он уже там у дверей стоял. Я повернулась и ушла, не хотела его видеть. Вернулась через полчаса.
Томас попадается мне навстречу и говорит: «Нет там такой пластинки».
Я молча прошла мимо.
Иду дальше, встречаю Казимира, он спрашивает: «Ты откуда это идешь так рано?».
Я рассказала ему вчерашнюю историю.
Он меня успокоил: «Не переживай, найдем где-нибудь эту пластинку».
Вечером раздается стук в дверь, открываю, Казимир стоит, в дом не заходит. Подает мне пластинку.
«Спокойной ночи», – пожелал и добавил, – «отдай ему, он очень мелочный».
Я собрала все подарки Томаса и вернула ему вместе с пластинкой.
Потом некоторое время, если «три танкиста» приглашали меня пойти с ними куда-нибудь, я отказывалась. Бойкот им объявила.
Прошло еще какое-то время, кто-то из них мне предложил: «Из Красноярска театр приезжает. Спектакль очень интересный привезут, пойдем с нами».
В общем, пригласили, уговорили, я пошла. Дружеские отношения возобновились.
Немного позже я узнала, что в Соленом открылись курсы механизаторов, и Казимира отправили туда работать инструктором, обучать трактористов, а Томаса перевели работать в лес за двести километров, за Богучаны.
Мышонок на блюдечке
Мне часто предлагали в администрации какую-нибудь работу, понимали, что очень трудно мы живем. Папа ногу себе искалечил, мама не работала.
Однажды предложили поработать уборщицей в мужском общежитии. Я, конечно, согласилась и принялась мыть в общежитии полы. В комнате днем находился только старичок-литовец Почкаускас, остальные в лесу работали.
Он спрашивает меня: «А где у тебя мышонок на блюдечке?».
Я ничего не поняла: «Какой мышонок, на каком блюдечке?».
Он смеется и говорит: «Иди, садись, расскажу. Тут до тебя баба Шура полы мыла, она без трусов ходила, вот мышонок-то и был виден, когда она наклонялась».
Я тоже засмеялась.
Там, где мы жили, почему-то принято было ходить без штанов. Однажды, еще, когда я в школе училась в Иркинеево, смотрю в окно, а по улице идут два парня, один постарше, другой помладше, лет по двенадцать-четырнадцать. Головы вроде мальчишечьи, волосы в кружок обстрижены. А одеты на них длинные белые рубашки как платья, веревками подпоясанные и никаких признаков штанов.
Я гляжу на этих пареньков из окна и у бабушки Агафьи спрашиваю: «Это кто же такие?».
«Пацаны соседские», – отвечает.
Я спрашиваю: «А что это на них надето?».
«Дак, рубашки!», – удивляясь моей непонятливости, отвечает она.
Идут босиком, ноги тощие мужские, ступни большого размера, все в цыпках, холщовые рубашки чуть ниже колена, на поясе подвязаны простой веревкой. Так в деревне Иркинеево многие ребята из семей старообрядцев одевались. Это уже в начале 50-х годов происходило, но никому и в голову не приходило критиковать или смеяться.
Конечно, время было послевоенное трудное, одежду сами шили и старую перешивали без конца. В магазинах ничего не было. Обувь ремонтировали по много раз, пока совсем не развалится. Там сапожники и портные были в большой чести, к ним всегда стояли очереди. Некоторые научились этим ремеслам в Сибири. Людям там многому по необходимости приходилось учиться.
Я даже на танцы в Дом культуры ходила босиком. Шесть километров надо было пройти от Времянки до клуба в Соленом. Дойдем с Казимиром до речки, она недалеко от Дома культуры пробегала, я помою ноги, полотенце у Казимира лежало в одном кармане, а чулки мои у него в другом кармане были спрятаны. Надеваю чулки и туфли и дальше иду «при полном параде». Беречь надо было и туфли, и чулки, потому что пять раз на танцы сходишь и «привет» чулкам.
Соперница
Казимир иногда приходил к нам в столовую обедать. По выходным мы ходили с ним в кино, на танцы и на концерты. Вел он себя со мной деликатно, не приставал. Отношения были скорее дружеские, чем любовные.
Однажды ночью, когда мы уже спали с родителями, раздался вдруг страшный грохот во дворе. Отец выглянул в окно, но в темноте ничего не разглядел. Утром мы увидели, что у нашего крыльца выгружен целый воз дров, причем, напиленных уже. В Сибири очень ценились дрова из лиственницы, она хорошо горит и дает много тепла. Дрова были очень хорошие, из лиственничной сушины.
У старичка Почкаускаса, который невдалеке прогуливался, важно трубочкой попыхивая, спрашиваю: «У нашего дома появилась большая куча хороших дров, ты случайно не в курсе, кто мог их привезти?».
Он отвечает: «Ну конечно один из «танкистов». Томас далеко работать уехал, Йонас недавно на литовке женился, значит, это Казимир привез дрова, больше некому».
А Казимир не зашел, не сказал мне ничего. И не один раз он такие сюрпризы молча устраивал.
Как-то днем ко мне на работу в столовую приходит одна из знакомых девушек-литовок и спрашивает: «Рая, мне надо с тобой поговорить, когда мы сможем это сделать?».
«Да хоть сейчас»,– отвечаю.
«Нет»,– говорит она, – «разговор у нас серьезный, я лучше подойду к тебе в конце рабочего дня».
Приходит она вечером и говорит: «У меня большая просьба к тебе, Рая. Сделай, пожалуйста, то, что я прошу. Ты еще молодая, найдешь себе другого, уступи мне Казимира, я его давно люблю, но он на меня внимания не обращает».
Я отвечаю: «Боже ты мой, забери. Я с ним не встречаюсь, просто мы за компанию вместе в клуб ходим. Я ни с кем не дружу, я собираюсь в Красноярск ехать учиться».
Поблизости не было ни вузов, ни техникумов, ни средней школы, отец очень долго болел, мне надо было помогать семье, поэтому учеба стала для меня недосягаемой мечтой, но я еще на что-то смутно надеялась.
Она предложила: «Я тебе отдам все, что у меня есть и украшения и наряды».
Она ростом такая же, как я была.
«Да не надо мне ничего, прилагай усилия, я мешать не буду», – ответила я.
Еще раньше Томас рассказал мне, что Казимира любит его соотечественница, и добавил, что женится Казимир только на женщине своей национальности, на литовке.
Все же я решила серьезно поговорить с Казимиром. Как-то иду вечером с работы, было уже довольно темно, смотрю, а Казимир стоит возле нашего дома.
«Давай поговорим», – предложила я – «ты ведь знаешь, что одна из ваших девушек-литовок любит тебя?».
Он отвечает: «Да, знаю давно уже. Она с первого дня ко мне так относится. Только я воспитан так, что когда девушка вертится вокруг меня, мне это не нравится, это не хорошо. Мне неудобно перед людьми, когда она первая бежит здороваться или что-то приготовит и несет меня угощать. Меня от этого коробит, поэтому у нас отношения не складываются. У меня на родине другие правила. Мужчина выбирает девушку и первым проявляет инициативу. Я не могу ничего ей обещать и обижать не хочу».
Я ей, конечно, наш разговор с Казимиром передала, но, чтобы не обидеть, не весь, сказала лишь, что Казимир сказал ей «нет».
Не прошло и трех недель после нашего разговора, как я узнала, что она на работе случайно выпала из кузова грузовой машины и разбилась насмерть.
По роковому стечению обстоятельств Казимир в этот день сильно заболел, его привезли в больницу и там он увидел ее мертвое тело на носилках, накрытое простыней.
Это происшествие произвело на него сильное впечатление, стало настоящим ударом судьбы.
Виктор
К нам на Времянку часто приезжали торговать мясом, овощами, молочными продуктами два брата Вадим и Виктор из деревни Мантулино, находившейся за десять километров от Времянки. Их продукция пользовалась большим спросом и на Времянке, и в Соленом.
Вадим, старший брат был председателем мантулинского колхоза, а Виктор, младший только что вернулся из армии. По национальности они были татары и тоже сосланы в Сибирь всей семьей, только гораздо раньше нас.
Мы все в столовой знали, что Вадим «похаживает» к помощнице повара Клаве, молодой женщине лет тридцати, и она частенько ездит к нему в Мантулино.
Однажды Клава предложила мне: «Давай съездим в Мантулино, мама Вадима пригласила меня в гости и сказала, что я могу приехать с подружкой. Там у них два дома, ночевать есть где, а парни спокойные».
Мы договорились поехать в Мантулино в ближайший выходной.
Уже наступила поздняя осень, шел легкий снежок, очень красивый день был и не очень морозно. Приехали.
Отец парней во дворе дрова складывал, приветливо поздоровался с нами. Заходим в дом. Мать Вадима и Виктора у русской печи хлопочет. В воздухе чудесные ароматы витают. Она приготовила вкусный праздничный обед. Встретила нас очень гостеприимно, обняла как родных, пригласила за стол.
Обедать сели мать, отец, Вадим с Виктором, я и Клава, кто-то из соседок еще зашел. Пообедали, посидели, поговорили душевно.
Мама парней говорит: «Виктор, иди-ка пойло унеси скотине».
Она приготовила четыре ведра: два больших и два маленьких.
Виктор ко мне обратился: «Пойдем со мной, Рая, поможешь мне ведра унести, чтобы мне второй раз не ходить».
«Пойдем», – отвечаю.
Хлев находился через дорогу в старом доме. Помещение внутри разделили перегородками на стойла, и получилась хлевушка. Там обитали корова, теленок, свинья с поросятами и может еще кто-то, кого я не рассмотрела в полутьме. Помню, что пол там был очень скользкий.
Виктор вылил одно ведро, берет другое, несет свинье. Я стою у стенки.
На обратном пути он внезапно хватает меня, прижимает к стенке и рвет кофту на груди! Такой он был разгоряченный, что я не на шутку перепугалась. Я его ногой пнула и со всей силы руками от себя оттолкнула. Откуда и сила-то взялась у меня такая?
Может, я бы и не справилась с ним, но от толчка он покатился от меня по скользкому полу, как по катку. Я в это время выскочила из хлева на улицу с ревом.
Стою на улице плачу. Потом взяла себя в руки, успокоилась, обтерла лицо чистым снегом, застегнула кофточку вязаную на все пуговицы, чтобы не было видно разорванной под ней, и зашла в дом.
Мать Виктора посмотрела на меня испытующе-внимательно, но ничего не сказала. Сели пить чай, я молчу. Пришел Виктор, весь обляпанный навозом, упал, наверное, когда я его оттолкнула. Переоделся, умылся, тоже сел к столу. Разговора не получалось.
Мама его и говорит: «Устали, наверное, все, пора спать ложиться».
Она подозвала меня и отвела в маленькую комнату.
«Вот здесь ляжешь», – говорит, – «а вот крючок, закроешь им дверь с той стороны, чтобы спокойнее спалось. Наш петух–то приставал, наверное, к тебе?».
«Да, нет», – отвечаю.
Утром я встала пораньше, умылась. Смотрю, чай уже готов, на столе самовар и пироги горячие стоят.
Мать приглашает ласково: «Иди, доченька, чай пить и кушать. Пока никого нет, давай поговорим».
Наливает чай, пирожки для меня сверху мажет и маслом, и сметаной, и еще не знаю чем.
Вкрадчиво спрашивает: «Доченька, а ты не хотела бы к нам жить переехать?».
«Да я как-то не думала об этом», – удивленно отвечаю.
Она говорит: «А ты подумай».
Я молча попила чаю.
«Я, пожалуй, домой пойду», – говорю ей, а про себя думаю: «Пока Виктор не проснулся, надо поскорее уходить отсюда».
Она всполошилась: «Да куда же ты пойдешь, до вашего поселка от нас не меньше десяти километров!».
«Я привыкла, мне в школу приходилось ходить за двадцать два километра в Иркинеево», – отвечаю.
А она: «Не пущу я тебя!».
«Напрасно вы меня удерживаете, не беспокойтесь за меня, я доберусь до дома сама», – спокойно, но твердо ответила я.
Вежливо попрощалась с ней, вышла на улицу и отправилась пешком в обратный путь.
Сначала держалась, а когда дошла до леса, дала волю слезам, реву и думаю возмущенно: «Разве так можно, пригласили в гости, а сами такую мерзкую цель преследовали?».
Мне непонятно было, как можно так с людьми поступать.
Наверное, я всего километр прошла, слышу лошадиный топот вдалеке. Я быстро вытерла слезы и постаралась не показать вида, что плакала.
Слышу крик: «Но! Но!».
Это Виктор лошадь понукал, чтобы быстрее бежала. Догнал.
Лошадь остановил рядом со мной и говорит: «Садись в сани».
Я отвечаю: «Не сяду, уезжай обратно».
И пошла дальше. Километра два, наверное, он ехал рядом, а я молча шла пешком, не поворачиваясь к нему.
Он остановился и говорит: «Извини, Рая, ради Бога меня, хочешь, на колени встану? Ну, сорвался я, теперь, что на всю жизнь врагами будем? Садись, Рая, пожалуйста, в сани».
Ну, села я, привез он меня во Времянку к нашему дому.
Спрашивает с улыбкой: «Чай пить не пригласишь?».
«Не приглашу», – строго отвечаю.
Потом, когда он приезжал торговать продуктами к нам на Времянку, я туда, где торговля шла, не ходила, а он обо мне многих спрашивал. Заходил к нам в столовую чай пить. Чаем я его, конечно, напоила, но разговоры вести не стала.
