Татьяна Константиновна Фадеева
Превратности судьбы
Племянники из маленького домика
Шло время. Наша семья уже прочно обосновалась в Деревянном, когда вдруг мы получаем телеграмму из Сибири следующего содержания: «Приезжаем в Петрозаводск, встречайте» дальше стояли дата и подпись: «Племянники».
Мы озадачились, что это за таинственные сибирские племянники у нас появились?
Наконец отец догадался, что, скорее всего подпись была не племянники, а Пиеломяки. Это была фамилия Хилмы и ее детей, наших соседей и друзей по ссылке в Сибири.
Видимо сотрудница почты в Соленом, когда принимала текст телеграммы, приняла фамилию Пиеломяки за слово «племянники».
Пришлось нам ехать встречать своих новоиспеченных сибирских племянников. Приехали они не втроем, а вчетвером, потому что дочь Хилмы – Майми родила в Сибири девочку от Томаса, бывшего моего ухажера, одного из «трех танкистов». К сожалению, совместная семейная жизнь у них не сложилась, и Томас уехал к себе на родину в Литву после освобождения.
Спустя некоторое время Хилма с детьми в Деревянном построила маленький домик чуть больше того, что был у нас в Сибири. Ну а какой дом можно построить без мужика на женские деньги? Высоту потолка измеряли по росту Валентина, сына Хилмы, получилось метр семьдесят-восемьдесят, наверное. Поселились в домике вчетвером.
И вдруг мы на наш адрес получаем письмо из Эстонии от Саара. На конверте было написано: «Для Хилмы Пиеломяки».
Он, наверное, сердцем почувствовал, что Хилма с детьми отправилась из Сибири вслед за нами в Карелию. Он знал, как сильно они были привязаны к нашей семье.
Саар писал: «Пасмурная погода дома мне надоела. Можно, я приеду к тебе? Проживем вместе до старости».
Видимо эстонская семья не приняла его после ссылки, слишком долгой была разлука. Саар спрашивал разрешения у Хилмы приехать к ней в Деревянное и остаться навсегда. Хилма в смятении то плакала, то смеялась, спрашивала у отца совета, долго думала, как поступить. Ей очень хотелось, чтобы Саар приехал. Но главное, что ее смущало, это рост Саара, он не поместился бы в ее маленьком домике. И она не разрешила ему приезжать.
Пропагандист
Кроме того, что отец, как селькор публиковался в газетах, он еще умело их распространял. Он нашел всех финнов ингерманландцев и карел, которые хоть немного умели читать по-фински, и всем им газеты выписывал. Люди не хотели подписываться на периодические издания, потому что мало зарабатывали, пенсии были небольшие. Отец их подпишет на свои средства, а потом они ему деньги возвращали, бывало, конечно, что некоторые и не возвращали.
Мы уже свыклись с этим, ведь для отца в общественной деятельности был жизненно важный интерес. Он мыслил более масштабно, не замыкался на быте и считал своим долгом популяризировать газеты, распространять финскую литературу и поддерживать финский язык.
Я спрашиваю его: «Папа, когда ты пенсию-то получишь?».
Он отвечает: «Рая, так я получил ее уже и оформил подписку на все издания».
Мама только руками разведет: «Ладно, ну что делать, как-нибудь проживем».
Мы тогда трудно жили, у нас с Казимиром уже трое детей было.
Как-то к нам в гости приехала Майя Линд, она в молодости вместе с папой работала в Паданской школе.
Я ей говорю: «Майя, у меня ни копейки денег нет, продай, пожалуйста, эти футболки и водолазки, мои подарки из Финляндии, только маме не говори. Я не хочу ее по пустякам беспокоить».
Майя работала тогда в гардеробе Лесотехникума. Она продала финские подарки и через пару дней привезла мне деньги, но я об этом никому не говорила, родители не знали ничего.
Ира купила себе ткань на сарафан, сшила его и ходила нарядная, меняя кофточки каждый день.
Мама видит, что я хожу в том же в чем и раньше, приносит мне немного денег, рублей шесть, наверное, и говорит: «Рая, купи такой же материал, как у Иры и сшей себе такой же сарафанчик».
Я отвечаю: «Может быть попозже, в магазине уже нет сейчас такой ткани».
Мама с отцом после всех сложных жизненных перипетий не очень ориентировались в современной жизни и я старалась оберегать их от житейских и бытовых проблем. Так и жили.
Нашей с Казимиром дочери исполнилось три года. Тогда неподалеку, за нашим домом начали строить детский сад. Построили его очень быстро. Мне удалось дочку туда устроить. Я несколько лет не работала, потому, что детей не с кем было оставить. У мамы постоянно было высокое давление, но, несмотря на это, она вела хозяйство. Мы завели коз, кур, посадили сад, в огороде было много работы.
В общем, мне надо было найти какую-то работу. Однажды я зашла на почту, а девчонки на телефонной станции попросили меня временно сотрудницу подменить, она в отпуск хотела выйти.
«Мы быстро научим тебя работать на телефонном коммутаторе, это не сложно», – уверили они меня.
Ну, я согласилась конечно, хоть и временная, но работа. Очень деньжат не хватало тогда в семье. Работа посменная, но выбирать не приходится.
Помню частенько вечерами, иногда даже и ночью переговоры с Москвой заказывал Шай Вениаминович Коган, он работал в Промкомбинате инженером. У него сестра жила в Москве, преподавала в каком-то институте. Он всегда переговоры заказывал очень поздно, когда телефонные линии были свободны. Пока ожидали соединения с Москвой, мы часто с ним на разные житейские темы беседовали.
Однажды он мне сообщил: «У нас освободилось место нормировщицы в Промкомбинате, человек ушел работать в Сельский совет, иди к нам. На курсы пошлем. Зарплата неплохая. Работа не сложная. У комбината большое будущее».
Я согласилась. Приняли меня на Промкомбинате очень дружелюбно. Отправили на курсы. Я поработала, вроде понравилось. Нормирование само по себе дело не простое, надо в контакте быть и с начальством, и с рабочими. На Промкомбинате зарплата была неплохая по тем временам, и муж зарабатывал в леспромхозе. Наконец, появился финансовый просвет в жизни.
Отец теперь мог подписываться на все газеты и журналы сколько угодно.
«Один день Ивана Денисовича»
Как-то ко мне в руки попала книга А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», прочитав, я бросилась к отцу, мне хотелось поделиться впечатлениями, хотелось, чтобы и он поскорее прочел ее.
Каким чудом эта книга просочилась через советскую цензуру и была издана, не знаю, но впечатление произвела разорвавшейся в сознании бомбы.
Отец прочитал ее и сказал: «Ну, это только цветочки, по сравнению с тем, что мы там видели».
И добавил: «Не люблю я возвращаться к тому времени, но один эпизод расскажу. Когда нас везли из Карелии в Свердловскую область, стоял уже приличный мороз. Зима наступила. Сначала ехали в поезде, а потом надо было пешком идти. Шли долго, стало темнеть, замерзли все. Конвоиры тоже устали, стали искать место для ночлега. Нашли пустой сенной сарай, куда сено завозят на лошадях, а двери большие как ворота закрывались на крепкую подпорку. Загнали партию арестантов в сарай. А надо заметить, что среди этапа были люди, арестованные еще до начала зимы. Они были в легкой одежде в пиджаках, платьях, легкой обуви. Меня забрали поздней осенью, поэтому я был в зимней обуви и одежде. Люди поместились в сарай стоя, плотно прижатые друг к другу. Так простояли всю ночь. Когда на рассвете двери открыли, заключенные, стоявшие первыми, упали. Они замерзли. Все, кто попал в середину толпы, и я в их числе, выжили. Первой работой в качестве заключенных у нас был приказ собрать и сложить трупы в одну кучу. Я их сосчитал, там было примерно шестьдесят мертвецов. Страшно было представить, что людей не ценили даже как рабочую силу, убивали, походя, просто так», – сказал отец.
Отцу часто задавали вопрос, как ему с его далеко не богатырским здоровьем удалось выжить в жестоких условиях лагеря.
Он рассказывал, что основной работой заключенных была валка и заготовка леса, очень тяжелый физический труд.
Его спасло то, что еще в юности в Финляндии он стал очень хорошим пилоставом, научился превосходно точить инструменты. Кого бы ни назначали на эту работу, никто не умел так хорошо как отец подготовить инструменты к работе.
Работать инструментальщиком в лагере приходилось по ночам. Работы хватало на всю ночь. К семи часам утра наточенные инструменты должны были отдавать в работу.
В лагере люди, которые целый день тяжело физически работали, никогда не наедались, они постоянно были голодными. Да бывало еще, уголовники отбирали половину пайки. Тех, кто сопротивлялся зверски избивали, ломали руки, ноги, ребра. Отвратительной лагерной еды не хватало, и люди шли на помойку за отбросами.
Отец туда не ходил. После ночной смены у него оставалось свободное время днем, и он с самой ранней весны до поздней осени ходил в лес на территории лагеря и находил там что-нибудь съедобное. Ел еще мягкие молодые побеги елей или сосен, выковыривал затвердевший сок, белую сладкую прослойку под корой хвойных деревьев, жевал смолу, ел ягоды до самой поздней осени, даже горькие ягоды красной рябины. Но никогда не ходил за едой по помойкам.
Он понимал, что это верная смерть. Голодные люди в лагере каждый день большой толпой стояли у пищевого блока и ждали, когда на помойку выбросят остатки еды, они собирали пищевые отходы, ели и поэтому часто болели и умирали от дизентерии.
При входе в Ивдельский лагерь висел плакат «Добро пожаловать», а заключенные, заходя строем на территорию лагеря, должны были громко петь хором: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».
Даже мама не верила, что с таким здоровьем отец вернется из лагеря, не верила, но ждала его и замуж не выходила.
Маме тоже часто задавали один и тот же вопрос: «Почему ты молодая, привлекательная женщина, хорошая хозяйка не устроила свою судьбу с другим мужчиной? Ты же знала, что мужа посадили на десять лет, что он вообще может не вернуться оттуда. Если бы ты вышла замуж, то, наверное, тебе легче бы жилось?».
Мама отвечала: «Я всегда считала, что это было бы страшным предательством по отношению к Андрею. Если бы он заслужил то, что ему довелось испытать, то тогда другое дело. Но когда человек с чистой душой посажен в тюрьму без вины, его нельзя предавать. Поэтому я даже мысли о другом мужчине никогда не допускала».
Хотя такая возможность ей судьбой предоставлялась. Помню, в 1939 году в Подужемье, где мама работала в школе, один учитель, ее коллега делал ей предложение выйти за него замуж. Но мама отказала ему.
Мама всегда очень строго вела себя, скромно одевалась и сильно отличалась внешне от других деревенских женщин. Она прожила долгую жизнь. Умерла в девяносто два года в здравом уме и полной памяти, пережив отца на двадцать два года, по врачам и по больницам не ходила, знала, что больница вторую жизнь не даст.
Я не раз предлагала отцу отдохнуть в санатории.
Он отвечал: «Меня устроило бы единственное место отдыха – лес, где бы я шалаш построил и пожил там недельки две один, собрался с мыслями. Мне надо до ста лет прожить, у меня дел много и очень большие планы на будущее».
К сожалению, воплотить все свои планы в жизнь отцу не удалось. Умер он в семьдесят лет.
Первый раз отец отбыл десять лет заключения в лагере, второй раз за это же «преступление» ему вменили другой вид наказания – бессрочную ссылку в Сибирь.
Таким образом, получалось два витка репрессий, и когда пошел процесс реабилитации, то за первый срок его реабилитировали в Москве, а за второй срок реабилитация состоялась 8 сентября 1956 года Верховным Судом КАССР.
Феликс
Мы с мужем получили письмо из Прибалтики от друга мужа по сибирской ссылке Феликса. Он писал, что вышел в отпуск и приглашал нас к себе в гости в Литву.
Казимир сказал мне: «Надо бы к Феликсу съездить, давно мы с ним не виделись».
Я предложила ему одному ехать, но ему хотелось поехать со мной. Мы взяли с собой Алика, старшего сына и отправились на родину мужа в Литву.
Феликс и Станислава с двумя сыновьями Кестутисом и Римутисом жили на хуторе, недалеко от Каунаса в большом новом доме. В Литве деревенские дома выглядят по-другому, не так как наши.
Нас очень тепло встретили, как родных. Одну половину дома Феликс уже полностью отделал и жил там с семьей, а работа во второй половине была еще не закончена и она пустовала.
«Если ты переедешь сюда жить, я отдам тебе эту половину дома и к твоему приезду отделаю ее в лучшем виде», – сказал Феликс Казимиру.
Феликс отвез Казимира в МТС совхоза, показал технику, гараж, сельскохозяйственные машины. Вижу, Казимиру все понравилось, и он настраивается переезжать в Литву насовсем.
Родители Феликса жили тоже на хуторе, но в другом месте. Они тоже пригласили нас к себе в гости.
Когда мы приехали, мать принесла миску, налила в нее меду, нарезала свежих огурцов и говорит: «Закусите с дороги перед обедом».
Я никогда не пробовала такого необычного лакомства. Свежие огурцы с медом оказались невероятно вкусными. Очень похоже на арбуз, только еще вкуснее.
На обед она приготовила цеппелины, это картофельные клецки огромного размера с мясной начинкой, которые подала со шкварками. За время пребывания там мы много разных блюд литовской национальной кухни попробовали.
В чудесном яблоневом саду ветки деревьев гнулись под тяжестью яблок, они прямо под ногами на земле валялись. Однажды я одна съела почти ведро «белого налива», так было вкусно!
У них на скамейке в саду стояла большая стеклянная бутыль с прозрачной желтоватой жидкостью. Отец Феликса, проходя мимо нее, доставал из кармана тонкий резиновый шланг, один его конец опускал в бутыль, другой – в рот и сосал жидкость.
Я раньше никогда ничего подобного не видела и спросила у матери Феликса: «Что это он делает?».
Она ответила, махнув рукой: «Да ладно, пусть сосет, это вино из яблок, оно полезное».
Стася повела нас на экскурсию в амбар, а там под потолком, подвешенные к крепким деревянным балкам на металлических крюках, висели огромные копченые свиные туши. Их специально подвешивали высоко, чтобы крысы не могли достать.
Перед отъездом я попыталась поднять наш чемодан, и не смогла его сдвинуть с места.
Казимир, увидев это, сказал: «Стася нам с собой положила окорок».
У нас в Карелии это был очень дорогой редкий деликатес.
Стася позвала меня в хлевушку, а там из-за загородки торчала чудовищно огромная свиная морда.
«Свинка весит уже килограммов двести, и стоять не может, только лежит. Мы ждем, когда первые морозы ударят, чтобы ее забить», – сказала Стася.
Свинье в пищу добавляли по полведра конского навоза, потому что он не дает нарастать жиру, а желудок значительно растягивает.
Еще они держали очень много кур, гусей, индюков, уток. Стася хотела нам яиц свежих с собой положить, но их же невозможно целыми довезти в такую даль.
Отпуск у Феликса был недолгий, началась уборочная, он вставал в четыре часа утра, а возвращался домой в одиннадцать вечера. От переутомления перед сном ему надо было обязательно выпить, иначе он спать не мог. Зимой, конечно, такого аврала не было, работы было гораздо меньше. Но Казимиру такой режим труда не понравился, вижу, его энтузиазм по поводу переезда в Литву пошел понемногу на убыль.
Мы стали кумовьями, мы – крестными родителями Кестутиса, а Феликс и Стася – крестными нашего сына Алика.
Я уговаривала Казимира съездить к его родным: «Давай поселимся в гостинице, не будем никого обременять своим присутствием. Просто посмотрим, как они там живут. Сходишь в церковь, там должны вестись регистрационные книги записей дат рождений и смертей местных жителей, узнаешь, кто из родных еще жив. Навестим их. Сходим на могилу твоей мамы».
Он упрямо твердил: «Нет, я туда не поеду, потому что, когда мама умерла, меня никто из них не искал, я никому не был нужен».
Вдруг на адрес Феликса приходит телеграмма из Деревянного, Ира писала в ней: «Рая, тебя приглашают на работу в книжный магазин. Надо поскорее вернуться, потому что к 1 сентября нужен продавец на открытие магазина».
В магазине продавались кроме книг канцелярские принадлежности, учебники и тетради.
Я в ответ дала телеграмму: «Я согласна, на днях выезжаем».
Муж, конечно, возмутился, потому что ему хотелось побыть на родине подольше. Но работа есть работа, не каждый день поступают такие предложения.
Феликс отвез нас на своей машине на вокзал. Всю дорогу он что-то убедительно доказывал Казимиру на литовском языке. Я литовского не знаю, могла только догадываться, что Феликс настойчиво уговаривал Казимира переехать жить в Литву.
Когда мы приехали домой, Казимир «туча тучей» ходит, молчит день, второй, третий.
Я не выдержала, спросила: «Что ты решил по поводу переезда?».
Он ответил: «Нет, не поедем. Здесь я каждый гвоздь сам прибил. А там Феликс отдаст нам полдома, я буду чувствовать себя обязанным ему всю жизнь. Это одна сторона дела, а другая – моих родных там нет, а тут твои родители. Они стали мне близкими людьми, ближе родных. Здесь и мое родное гнездо».
У меня камень свалился с души, конечно, я не хотела никуда переезжать.
Казимир написал Феликсу в письме, что мы решили не переезжать жить в Литву.
Спустя некоторое время их младший сын Римутис приезжал к нам в Деревянное, картошку привозил, я помогла ему картошку продать. Очень хорошая литовская картошка у них была. А в подарок Стасе я послала керамику ириной работы.
Книжный магазин
Мы вернулись из Литвы, я приняла книжный магазин. Меня не хотели с Промкомбината отпускать, к этому времени я года три уже там отработала, профессию освоила, но книжный магазин перетянул. Я всегда любила читать, часто заглядывала в этот магазин, чтобы книги полистать, посмотреть новинки, хотя средств лишних на покупку книг тогда не было.
Книжный магазин в Деревянном был очень маленький всего три с половиной на три с половиной метра примерно. Там стояла круглая печка-голландка, выкрашенная серебрянкой, по всем стенкам размещались стеллажи, имелся и небольшой прилавочек. Помещалось туда одновременно всего несколько покупателей. Работа с книгами была мне очень по душе, но в первый месяц я не выполнила план.
«Если я и второй месяц план не сделаю, то меня с работы попросят уйти», – тревожно думала я.
Мне совсем этого не хотелось, я не спала всю ночь и нашла выход.
Я решила организовать киоски по продаже книг в ближайших от Деревянного населенных пунктах. Съездила в Орзегу, там была небольшая библиотечка, оставила немного художественной литературы в основном карельского издания. Съездила в Педасельгу, там тоже организовала продажу книг. В Педасельге был магазин, детский садик и даже школа. Люди с удовольствием покупали книги. Тогда народ вообще много читал. В Деревянном односельчане меня хорошо знали и по работе в Промкомбинате и лично, часто заходили в книжный магазин книжные новинки полистать, пообщаться. Мои дела пошли в гору.
Через несколько лет мою работу отметили, я получила почетный значок «Пропагандист книги», через пять лет второй значок «Книга-народу». Потом наградили, как «Ударника девятой пятилетки», потом как победитель в соцсоревнованиях значок получила, потом стала «Ударником одиннадцатой пятилетки». Всего не меньше двадцати грамот получила за время своей работы. Почетные грамоты и значки тогда были признанием добросовестного труда, ими гордились, их бережно хранили.
Когда наша председатель Сельского потребительского общества уходила на пенсию, меня стали агитировать занять ее место. С 1970 по 1984 годы во главе потребительской кооперации в Карелии стоял Михаил Алексеевич Хилков.
Меня так настойчиво уговаривали, что прислали машину за мной, чтобы доставить в Карелпотребсоюз для беседы с самим Хилковым.
Председателем сельпо работать не просто, я это хорошо понимала. Не было транспорта, в магазинах требовался ремонт, ремонтных рабочих тоже не было, средств не хватало, ревизии проводили ночью, чтобы магазин днем мог работать.
Я отказывалась, как только могла, наконец, заявила: «Соглашусь в том случае, если мой муж даст согласие, потому что у меня трое детей».
Хилков говорит: «Хорошо, тогда я завтра приеду к вам домой и поговорю с твоим мужем».
Я думала, шутит, а он и на самом деле приехал к нам домой.
В разговоре с ним Казимир вынес твердое решение: «На должность председателя сельпо Раиса не пойдет, а если вас не устраивает ее работа в книжном магазине, то она вернется на Промкомбинат. Там ее место опять свободно».
Хилков подошел ко мне, по-отцовски обнял и сказал: «Раиса Андреевна, не уходи, я тебе построю новый магазин. Такие кадры, как ты нам нужны, мы ни за что тебя не отпустим, работай с Богом».
Прошло всего два-три месяца и мне рассказали, что в Деревянное в сельский совет приезжал Хилков и просил выделить в селе место для книжного магазина, он сказал: «Мы для Раисы Андреевны персонально построим здесь магазин».
Когда строительство было начато, Хилков обратился ко мне с такими словами: «Большая просьба к тебе, Раиса Андреевна, возьми на контроль строительство. Тебя здесь все знают, к твоему мнению прислушиваются. Присмотри, чтобы строители не халтурили, не воровали, а работали честно и делали все качественно».
Я частенько заглядывала на строительство. Строили наши ребята, местные жители.
Они мне говорят: «Не волнуйся, Раиса Андреевна, в своей деревне и для своих сельчан разве мы плохо работать будем».
