Татьяна Константиновна Фадеева
Превратности судьбы
Пролог
Я хочу рассказать вам удивительную историю, точнее, историю жизни одной замечательной семьи. Услышала я эту историю в селе Деревянное от местной жительницы, русскоговорящей финки Раисы Андреевны Сакалаускас. Даже сейчас, когда ей уже за восемьдесят, Раиса Андреевна уважаемый в селе человек. К этой обаятельной маленькой женщине (язык не поворачивается назвать ее старушкой) по старой памяти часто заходят за советом или просто потолковать о том, о сем односельчане.
Познакомились мы случайно и продолжили знакомство, прогуливаясь белыми летними вечерами по берегу Онежского озера. Часто в разговоре она вспоминала о времени, проведенном в Сибири. Видимо возникла потребность освободиться от всплывающих картин памяти, щедро поделиться с кем-нибудь прошлым.
Сначала беспорядочные обрывки ее воспоминаний не привлекли моего внимания, но потом, постепенно поразительная история, полная превратностей и приключений, захватила меня полностью.
У меня в горле давно стоит колючий ком от преисполненных трагизмом далеких событий, о которых мне повествует моя собеседница. А ее речь течет неторопливо и спокойно. Все, что она рассказывает, уже пережито ею, не раз перемолото памятью и с течением времени утратило драматическую остроту. Деревенский говорок малообразованного, но начитанного человека слушать одно удовольствие, а теплоту и искренность интонации сохранила диктофонная запись.
Часть 1
Отец
Мой отец родился в 1898 году в Финляндии в городе Турку – это финское название города или в Або по-шведски. Турку – довольно крупный город-порт, расположенный на юго-западе Финляндии, тогда центр Або-Бьернборгской губернии, теперь административный центр провинции Варсинайс-Суоми, что в переводе с финского значит Исконная Финляндия.
В семье было четверо детей: cтарший сын Франц Ялмари, второй сын Карл Оскари, дочь Ида Мария и младший сын Юрье Николай.
Все дети появились на свет во втором браке моего деда. Отец всех этих детей и мой дед Отто Ристиканкаре был старше своей жены Марии Каролины на сорок лет и умер в 1904 году восьмидесяти лет от роду, проболев всего два дня. Младший сын Отто Ристиканкаре – Юрье Николай впоследствии и стал моим отцом. Второе, русское имя родители дали ему в честь Императора Всероссийского Николая 2-го.
В шесть лет Юрье Николай остался сиротой. Каждое лето он пас скот, батрачил, а зимой учился в Народной школе. Обучение продолжалось шесть лет, в 1911 году он окончил школу. Началась взрослая жизнь, порой очень тяжелая.
Еще подростком Юрье трудился разнорабочим на стройках, лесозаготовках, в сельском хозяйстве, на вагоностроительном заводе. Постоянной работы найти не удавалось. Молодых людей без профессии на работу не брали. Он попытал счастья в Хельсинки, пожил там, вернулся обратно в Турку. Начал заниматься спортом. Увлекся идеями социализма и коммунизма, в восемнадцать лет вступил в Социал-демократическую партию Финляндии. Формирование его личности проходило в сложное для Финляндии время. Дыхание революционных событий в России отчетливо ощущалось в стране Суоми.
В январе 1918 года в Хельсинки вспыхнула социалистическая революция, а вслед за ней началась гражданская война, продолжавшаяся до мая этого же года. В стране была провозглашена Финляндская Социалистическая Рабочая Республика. Гражданская война велась между «красными», возглавляемыми Советом народных уполномоченных Финляндии и «белыми» – буржуазно-демократическими силами финского Сената. Красных поддерживала молодая Российская Советская Республика. Белые получали военную помощь от Германской империи и неофициально от Швеции.
Двадцатилетний Юрье Ристиканкаре воевал на стороне «красных». Тогда же он вступил в недавно образованную Коммунистическую партию Финляндии.
В результате поражения финских красных Финляндская Республика самораспустилась, а её правительство бежало в Советскую Россию. Для участников революции и сочувствующих ей настали тяжелые времена. Партия ушла в подполье. Начались массовые аресты.
Руководство партии предложило Юрье Ристиканкаре покинуть страну, оставаться в Финляндии стало небезопасно. Для него разработали маршрут бегства. План был храбрым до безумия. Юрье предложили сначала встать на лыжи и перейти через северную замерзающую часть Балтийского моря – Ботнический залив в Швецию, а затем из Стокгольма на пароходе отправиться в Эстонию.
«Швеция страна нейтральная», – говорили ему, – «поживешь там недельки две, а когда все успокоится, отправишься дальше в Эстонию, затем переберешься в Петроград».
Зимой Ботнический залив замерзает, образуя самое большое в Европе ледовое пространство, которое расстилается от западного берега – Швеции до восточного – Финляндии. Это настоящая Арктика! Юрье предстояло пройти на лыжах почти сто верст по замерзшему морю, среди ледяных торосов, не встретив ни одной живой души. Еду, питье и запасную одежду всю дорогу нести в рюкзаке за плечами. Он был неплохим лыжником и понимал, что вряд ли это приключение будет приятной лыжной прогулкой. В лучшем случае он сможет километров сорок-пятьдесят в день пробежать. А надо учитывать и такие неприятные обстоятельства, как сырые ноги, мокрая одежда, которая при остановке на ночь начинает замерзать, кровавые мозоли на ладонях от палок. Смазка на лыжах быстро стирается и забраться даже на маленький подъем становится большой проблемой…
В это трудно поверить, но весь путь по ледяной пустыне Юрье мужественно преодолел за два дня. Казалось бы самое трудное осталось позади, и он в отличном расположении духа отправился на пароме из Стокгольма в Эстонию.
Но едва Юрье Ристиканкаре сошел на пирс в Таллине, как его встретила полиция. Беглеца под конвоем доставили в Хельсинки, где в это время шло предварительное следствие над арестованными революционерами. Суд вынес решение – шесть лет лишения свободы. Отбывать наказание Юрье отправили в Турку.
На подъезде к Турку, в гору поезд пошел медленнее. Еще когда отъезжали от Хельсинки, Юрье начал симулировать боли в животе, прижимал к нему руки, морщился, негромко постанывал. Так повторялось несколько раз.
Наконец конвоир небрежно поинтересовался: «Что с тобой?».
Юрье ответил: «Сильно болит живот».
Конвоир сказал: «Иди в туалет, я сейчас приду».
Юрье быстро прошел в туалет, закрыл за собой дверь и попытался открыть окно. Неожиданно рама поехала вверх удивительно легко, но в дверь уже начали стучать.
Он протиснулся в проем и, держась за раму, повис снаружи вагона, намереваясь прыгнуть. Где-то слышал, что спрыгивать с поезда надо боком, обязательно вперед по ходу движения вагона.
Прыгнуть сразу не решился, поезд проезжал мост.
В дверь уже вовсю ломились конвоиры. Медлить больше было нельзя.
Как только поезд миновал мост, Юрье прыгнул, упал на бок, крепко ударившись о щебень, скатился под откос. Быстро вскочил на ноги и понял, что ушиб ногу, к счастью не сильно, особенно резкой боли не почувствовал.
«Значит, обошлось», – решил он.
После душного вагона жадно вдохнул полной грудью свежий воздух, огляделся и понял, где находится: «Станция совсем близко. Надо быстрее уходить».
Еще в поезде он продумал все до мелочей. Если удастся побег, он знал куда пойти. Неподалеку находятся его родные места, здесь все ему знакомо. Он направился к дому женщины по имени Майя, она раньше часто скрывала в своем доме беглых политических. Майя жила вдвоем с сыном. Таких как Майя, сочувствующих революции, было немало и преследуемые полицией российские революционеры подолгу проживали на территории Финляндии, причем чтобы скрыться, им достаточно было пригородным поездом проехать километров тридцать к северу от Петербурга, где начиналась почти другая страна. Почему почти? Потому, что до 1917 года Финляндия входила в состав Российской империи, но пользовалась относительной самостоятельностью. Великое княжество финляндское имело свои границы, самоуправление – сейм, собственную валюту – марки, финны не призывались в российскую армию, государственным языком являлся финский.
Внутреннее чутье подсказывало Юрье, что здесь опасно, но он все же постучал. Дверь ему никто не открыл. Неподалеку жил его брат Ялмари, но он не разделял политических убеждений Юрье, поэтому беглец не особенно рассчитывал на его помощь. Другого выхода все же не было, поэтому Юрье направился к дому брата.
Ялмари оказался во дворе и на его удивленный возглас: «Откуда ты?».
Юрье ответил: «Не спрашивай, лучше принеси что-нибудь поесть и подскажи, где скрыться на время. Я стучал к Майе, но у нее никого нет».
«К Майе? Да у нее теперь сын в полиции служит!», – воскликнул брат, – «Тебе повезло, что его не оказалось дома!».
Ялмари вынес ему мешочек с едой, посоветовал переправиться на остров, где его никто не найдет, объяснил, как отыскать место на берегу залива, где была спрятана старая лодка. Осторожно пробираясь перелеском к берегу, Юрье слышал вдалеке топот лошадей, это от станции в погоню за ним уже спешила конная полиция. К счастью беглецу повезло, он благополучно добрался до острова. Через пару недель поиски сбежавшего арестанта прекратились.
Но в финской газете «Turun sanomat» на первой полосе была опубликована статья о побеге Юрье Ристиканкаре из-под стражи, а в следующем номере этой же газеты через всю газетную полосу с его фотографией крупным шрифтом по диагонали, сообщалось, что за информацию о месте нахождения государственного преступника Юрье Ристиканкаре назначено значительное денежное вознаграждение.
Некоторое время беглецу пришлось тщательно скрываться от полиции, пока руководство партии не подготовило для него новые документы на имя Андрея Андреевича Пало и разработало новый маршрут его бегства. Теперь уже не Юрье Ристиканкаре, а Андрей Пало, наконец, благополучно добрался до Петрограда.
В Петрограде в 1918 году для обеспечения Красной армии командными кадрами были созданы командирские пехотные курсы, а с июня 1921 года они стали называться Интернациональной военной школой. Она располагалась на Васильевском острове в бывшем дворце Александра Меншикова, сподвижника государя Петра 1 за высоким, глухим, дощатым забором, на котором черной краской кто-то крупно намалевал: «Венерическая больница». По-видимому, это было сделано из конспиративных соображений, чтобы отпугнуть любопытствующих.
Питерское партийное руководство направило Андрея Пало на учебу в Интервоеншколу, где он познакомился с Тойво Антикайненом. Несмотря на свои двадцать четыре года, Тойво уже имел к тому времени славу опытного командира Красной Армии и стойкого большевика.
В один из ноябрьских дней 1921 года в коридоре Интервоеншколы Андрей Пало увидел пятерых быстро идущих ему навстречу людей. Одним из них был председатель Совета Народных Комиссаров РСФСР Владимир Ильич Ленин. Его Андрей узнал сразу, плотный и коренастый Ленин был одет в черное расстегнутое пальто с каракулевым воротником. От стремительного движения вождя длинные полы пальто развевались. Он что-то оживленно говорил идущему от него справа высокому, худому человеку в длинной шинели и буденновке, то и дело поворачивая к нему голову и энергично жестикулируя. В гулком коридоре школы царила тишина, но расслышать, что говорил Ленин, Андрею не удалось, слышны были лишь четкие шаги пятерых быстро идущих людей.
5 января 1922 года курсантам Интернациональной военной школы зачитали приказ о том, что теоретические занятия в школе временно прекращаются, курсантам предстоит отправиться на практические учения в полевой обстановке.
Еще в начале осени 1921 года в Карелии началась новая белофинская интервенция, и командование Красной Армии наметило забросить в глубокий тыл противника отряд лыжников, сформированный из курсантов Интервоеншколы, верных, выносливых людей, способных внезапным ударом разгромить штаб и продовольственные базы белофиннов.
В Интервоеншколе объявили набор добровольцев. Желающих было очень много, но командование школы отобрало двести человек. Отряд состоял из курсантов и командиров, по национальности карел и финнов, имевших за плечами опыт борьбы в рядах финской Красной гвардии во время революции и гражданской войны 1918 года.
Командиром отряда курсантов-лыжников назначили Тойво Антикайнена.
Среди отобранных добровольцев был и Андрей Пало. Но за день до отъезда отряда из Петрограда он заболел крупозным воспалением легких и его госпитализировали.
Сегодня даже в Карелии немногие помнят про героический поход Тойво Антикайнена. А в те годы о подвигах курсантов-лыжников была написана очень популярная тогда повесть «Падение Кимасозера» и даже снят фильм под названием «За нашу Советскую Родину», где роль Антикайнена сыграл известный в 1930-х годах актер Олег Жаков. Сам Антикайнен был награжден высшей советской наградой – орденом Боевого Красного Знамени. А одна из центральных улиц Петрозаводска до сих пор носит его имя.
После окончания Интернациональной военной школы Андрей Пало поступил на учебу в Ленинградский Коммунистический университет национальных меньшинств Запада, где по замыслу советского правительства готовились новые руководящие кадры. К 1924 году Андрей Андреевич Пало стал видным политическим деятелем в Коммунистической партии.
Мама
Мама родилась в 1905 году в Финляндии в небольшом городке Савитайпале в семье Йонаса и Аманды Лавикка, в которой было четверо детей, две девочки Ида и Гертруда и два мальчика Гуннар и Вяйне.
Мама была младшей в семье, поэтому родители ее баловали по мере возможности. Гертруда, дома ее называли Кертту, очень любила лошадей, и отец купил ей жеребенка. Кертту так хорошо ухаживала за ним, что получила первую премию в местном конкурсе по уходу за лошадьми. Жеребенок вырос, превратившись в резвого скакуна с добрыми выразительными глазами. Бабушка рассказывала, что Кертту чистила его каждый день щеткой, конь был очень красивым, шерсть на нем блестела, как атлас. Кертту стала превосходной верховой наездницей и научилась управлять лошадьми, запряженными в повозку.
Семья жила скромно. Бабушка Аманда вела хозяйство, воспитывала детей. Дедушка Йонас был «торпари», это слово, переводится с финского языка как арендатор небольшого участка земли, сдававшегося в долгосрочную или пожизненную аренду на условиях отработки. Один день в неделю торпари работает на хозяина, а остальные на себя.
Работать на земле приходилось в основном бабушке и старшей маминой сестре Иде. Доходов земля приносила немного. Чтобы заработать средства на содержание семьи, дедушка часто ездил в портовые города. Он занимался ремонтом двигателей на судах и слыл хорошим механиком.
Трудиться он научился очень рано, начинал столяром, изготавливал мебель. Стал хорошим краснодеревщиком, но прокормить семью этим ремеслом было невозможно, потому что времена были непростые, дорогая мебель не пользовалась спросом. А работу по ремонту пароходных двигателей он быстро освоил, и его в этом качестве хорошо знали. Он получал приглашения на работу в портовые города в письмах или через посыльных.
Судя по маминым рассказам, они часто бывали в Лаппеенранта и Куопио. Много поездок деда было связано с Петербургом. Тогда чтобы поехать из Финляндии в Петербург не надо было ни виз, ни приглашений. Дед уже тогда состоял в российской коммунистической партии, что, по-видимому, оказало сильнейшее влияние на формирование политических взглядов мамы.
Узнала я об этом много лет спустя от давнего друга нашей семьи финского профессора Хейкки Сяркя, преподавателя иностранных языков, журналиста, переводчика, он написал мне в письме, что «рылся» в архивах, составляя генеалогическое древо собственной семьи, и наткнулся на документы о моем деде, которые свидетельствовали, что Йонас Лавикка был коммунистом и из-за своих убеждений подвергался преследованиям в Суоми.
В начале двадцатых годов дедушка с семьей переехал жить в Петроград, а в 1924-м году Петроград переименовали в Ленинград.
Мама познакомилась с отцом в Ленинграде во время учебы в Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада. Отец дружил с братьями мамы Гуннаром и Вяйне, они учились на одном факультете. Отец часто приходил к ним домой. Он всегда восхищался братьями мамы, очень их уважал.
Паданская школа
В 1929 году после окончания учебы в Коммунистическом университете, отец и мама получили направления на работу в Карелию, в село Реболы в опорную школу, где отработали два года. Затем отца назначили директором школы в селе Паданы тогда Сегозерского района. Это была школа–интернат для детей из окрестных деревень. В школе требовался серьезный ремонт. Школьные помещения были грязными, а мебель в классах обветшавшая, в окнах не хватало стекол, из-за недостатка керосиновых ламп и керосина учились в две смены лишь по три-четыре часа в день, ученики, проживавшие в интернате голодали.
Средств на строительные материалы, оплату ремонтных работ не было, многое приходилось делать своими руками. Отец сам стеклил окна, выполнял плотницкие и столярные работы, красил. Он никакой работы не гнушался, и делать умел все.
Но учителя стали замечать, что в только что отремонтированных классах, вновь разбиты окна. Отец стекла вставит, а их снова разобьют. Это продолжалось некоторое время.
Отец стал наблюдать, часто прогуливаясь возле школы, кто же из ребят верховодит среди хулиганистых подростков. Наконец, «вычислил» лидера, подозвал его. Подросток неохотно подошел, на лице его была написана скука. Он приготовился выслушать очередную нотацию.
Андрей Андреевич не стал парня отчитывать, а назвал по имени и спросил: «Ты ведь всех в школе знаешь?». Подросток утвердительно кивнул.
«Тогда мне твоя помощь нужна», – сказал отец.
Парень удивился, изменился в лице.
«Моя помощь?», – спрашивает недоверчиво.
Отец отвечает: «Да, именно твоя».
«А что надо делать?», – заинтересовался подросток.
Отец и говорит: «У нас в школе кто-то окна бьет, помоги найти того, кто это делает. Не для того я сюда приехал, чтобы стекла каждый день вставлять, а для того, чтобы детей учить. Чтобы вам образование дать, чтобы из вас культурные, полезные обществу люди получились. Я работаю изо всех сил, трачу много времени на дела, которые в мои обязанности не входят, чтобы вам учиться было комфортно. Коллектив учителей у нас замечательный и дети хорошие, но вот беда, кто-то пакостит в классах, окна бьет. Поможешь мне найти, того кто это делает?».
«Помогу!», – отвечает паренек.
Никого искать не пришлось. После этого разговора в школе не было разбито ни одно стекло. Отец стал привлекать к общественным и хозяйственным делам самую отъявленную шпану, самых хулиганистых, тех, кто влиял на всю школьную ребятню. Очень большое значение в педагогике имеет твердый характер и знание психологии людей.
Андрей Андреевич был строг, любил дисциплину. Он ввел в школьную программу дополнительные уроки военного дела. Они стали любимыми занятиями мальчишек. Позже многие из них служили в Красной армии. Несмотря на строгость директора, дети его любили. Андрей Андреевич был для них авторитетным наставником, а для многих, как отец родной. Он воспитывал детей не нравоучениями, а поступками, собственным примером, своей добротой и бескорыстием. Добросовестный труд почитался им, как самое большое достояние.
Однажды Андрей Андреевич собрал подростков и обратился к ним: «У меня к вам предложение. Но вы не торопитесь отвечать, сначала подумайте, а потом мне скажете, согласны или нет. Дело вот в чем. Скоро нам привезут дрова, их надо будет распилить и расколоть. Если нанимать кого-то для этой работы, то придется платить деньги. Если распилим и расколем своими силами, то деньги сэкономим, и сможем на них съездить на экскурсию в Ленинград. Всю школу, конечно, я на экскурсию взять не смогу, но лучшие, те, кто отличится в работе, поедут».
Деревенские подростки, для которых заготовка дров была привычным делом, хором закричали, что согласны. Они очень хорошо поработали и съездили на экскурсию в Ленинград.
Мама рассказала нам с сестрой Ирой такой случай. В интернате обучалось много детей из очень бедных семей. Отец «выкроил» какие-то деньги, поехал в Ленинград и там купил детскую обувь, чулки, носки для самых малообеспеченных. Когда привез покупки домой, мама хотела взять одни чулки для Иры, но отец не разрешил.
У школы имелся свой приусадебный участок, на котором ученики под руководством учителей начали выращивать картофель и овощи. Урожай шел на питание детей в интернате. Старшие ребята зарабатывали деньги на распиловке и колке дров. Эти средства направлялись на экскурсии в Ленинград, которые стали традицией и устраивались после экзаменов в выпускных классах.
Когда я стала постарше, мне рассказали один забавный случай, произошедший с отцом и очень точно его характеризующий. Однажды в школу приехал проверяющий чиновник из Петрозаводска, и не застав отца в кабинете, пошел искать его по территории школы. Отец в это время чистил школьный туалет, видимо тогда некому было это сделать.
Чиновник подходит и спрашивает: «Не подскажете, товарищ, как мне найти директора школы Андрея Андреевича Пало?».
Отец отвечает: «Это я».
Проверяющий не поверил, сначала решил, что он шутит.
Потом рассердился, прикрикнул даже с металлом в голосе: «Я командирован из Петрозаводска самим Густавом Семеновичем Ровио, первым секретарем областного комитета партии Карелии, а вы тут глупые розыгрыши устраиваете!».
Когда все же ситуация разъяснилась, он долго удивлялся поступку отца. Не понимал, что это были действия человека, твердо убежденного: убирать грязь не стыдно, стыдно жить в грязи.
Андрей Андреевич отдавал работе все силы. За короткое время школа с его приходом стала одной из самых передовых в Карельской АССР. Летом 1931 года его, как директора Паданской школы направили на Конференцию ударников народного образования в Москву. Он был единственным делегатом от Карелии.
В 1933 году отец заболел туберкулезом. Диспансеризации тогда не проводились, противотуберкулезные прививки деревенским детям не делали, питание оставляло желать лучшего, физические и моральные нагрузки были огромные, да и тревожная молодость дала видимо о себе знать. Отец плохо себя чувствовал, быстро уставал и его направили на консультацию в Петрозаводск к известному профессору, врачу-фтизиатру, который сразу поставил диагноз: туберкулез – открытая форма.
Из-за болезни отца отстранили от работы в школе. Он прошел курс лечения дома, после чего его направили на месяц в Дом отдыха «Жемчужина» в Крыму, где в это же время на отдыхе и лечении находился двоюродный брат Генерального секретаря ЦК КПСС Иосифа Виссарионовича Сталина, от него Андрей Андреевич услышал много нелицеприятных высказываний об «отце народов и выдающемся гении своего времени». Тогда разговоры родственника Сталина показались ему кощунственными. Но услышанным, он не делился ни с кем многие годы, доносить было не в его характере.
На приеме после санатория профессор посоветовал отцу усиленное питание и добавил: «Если хочешь жить, то начинай закаляться. Начнешь постепенно, с коротких процедур, потом увеличишь их по времени. Каждый день открываешь окно утром и вечером в любое время года и сначала несколько раз обтираешься холодной водой, потом жестким полотенцем растираешь тело до красноты».
Отец педантично выполнял эти водные процедуры каждый день, даже зимой в самые сильные морозы. Ледышки позвякивали в тазу, когда он обтирал тело студеной водой.
Мама тихонько ворчала: «Это же наказание какое-то, на кухню зайти нельзя ни утром, ни вечером».
Наконец болезнь отступила, отец поправился.
В 1934 году Андрей Андреевич получил партийное задание: организовать типографию и наладить регулярный выпуск районной газеты. Называлась она «Ударный труд». Село Паданы тогда было районным центром. Отец стал первым редактором этой газеты. Писал передовицы, сам закупал оборудование и набирал сотрудников, пропадал в типографии днями и ночами. В газете он трудился недолго, до 1937 года. Затем попросил вернуть его на работу в школу. Своим призванием отец считал работу с детьми.
Приговор
В октябре 1937 года отца и маму неожиданно уволили с работы в школе. Мама тяжело заболела, у нее началось воспаление легких.
В семье к этому времени было уже трое детей. Моей старшей сестре Ире исполнилось пять лет, мне три года, а младшему брату Арне всего восемь месяцев, он родился 18 марта 1937 года.
Однажды ночью громко постучали в дверь. Стук был грубый, бесцеремонный.
Отец подошел к двери, спросил: «Кто там?».
Ему ответили: «Вы арестованы, Андрей Андреевич, мы пришли за вами».
Отец оделся, подошел к маме и сказал: «Не волнуйся, Кертту, не переживай, я ненадолго, наверное, какая-то ошибка произошла».
Если бы он только знал, сколько раз произносились эти слова во время арестов невиновных людей в те годы! Он вышел. На следующий день мы узнали, что в селе за ночь исчезло еще несколько человек.
Моего отца арестовали 29 октября 1937 года. Он был осужден Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР от 04.01.38 года по статье 58-10 (контрреволюционная деятельность) УК РСФСР на срок десять лет. Отбывать наказание его отправили в Свердловскую область в Ивдельский район в Ивдельлаг. Этот лагерь расположен в шестистах километрах к северу от Свердловска в непроходимой тайге. Ивдельский лагерь был одним их самых страшных лагерей. Именно в таком качестве упоминает его Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛАГ». Но мы об этом конечно узнали гораздо позже.
Остались мы без отца. Мама тяжело болела, мы ничем не могли ей помочь, скорее, были обузой. Спасибо соседке, она приносила маме лечебный травяной отвар. Узнав, что отца арестовали, к нам вернулась няня Тоня. Когда отца и маму уволили с работы, отец отпустил няню, объяснив ей, что платить за работу больше не сможет. Тоня, совсем еще молоденькая девчонка, недавно закончившая паданскую школу, относилась к моим родителям с большим уважением, она не могла поверить, что отец совершил какое-то преступление, за которое его арестовали. Они обнялись с мамой и долго плакали.
«За мной, наверное, тоже скоро придут», – сказала мама няне Тоне.
Тоня пришла, чтобы помочь маме управиться с детьми и по хозяйству бесплатно. Она приготовила еду, накормила нас и маму, поменяла ей постель, прибралась в доме и ушла, пообещав вернуться завтра утром.
Поздно вечером этого же дня снова раздался стук в дверь, но не такой страшный, по-деликатнее.
Мама поднялась с постели, испуганно спросила: «Кто там?».
Мужской голос тихо ответил по-фински: «Кертту, открой».
Мама открыла, мужчина шепотом сказал: «Быстро одевайтесь. Собери все самое необходимое. Забери детей. Подвода ждет тебя за углом дома. К родителям пока ехать не надо. Езжай к тем женщинам, у которых тоже мужей забрали».
Мама совершенно больная, еле держась на ногах, что-то собрала из еды, кое-какие тряпки. Вся мебель, посуда, одежда, книги, все что было в доме, осталось в Паданах. Мы отправились в Великую Губу. Там жила с семьей Сайми Хирсивара, мамина давняя подруга, тоже учительница, у нее было двое детей – две девочки-погодки и муж Юкка – инвалид, у него не было ноги.
Нам, детям поставили табурет посередине кухни, отрезали четыре ломтя черного хлеба, сделали сладкий чай и мы вчетвером я, Ира и две их дочки, сидя на коленях на полу, пили чай с хлебом. Это было невероятно вкусно. Мама и родители девочек ушли в комнату, плотно закрыв за собой дверь. Они тихо что-то обсуждали, видимо решали, как быть дальше.
Вот такой компанией мы и стали жить. На следующий день мама увезла к бабушке в Кондопогу младшего брата Арне. Ей с нами тремя невозможно было справиться в таком состоянии. Денег нет, есть нечего. Мама искала работу, но естественно ее никуда не брали. Помыкались мы тогда изрядно.
Мост
Однажды в выходной день, утром, мы только встали, мама сказала: «Пойдем, Рая, проведаем тетю Ильми».
Ильми Луодо тоже была учительницей. Семьи у нее не было.
Мама одела меня очень красиво. Нарядное платье с кружевами, сверху белый фартучек, вышитый васильками, белые носочки. Все эти вещи нам прислала мамина старшая сестра Ида, которая жила в Америке. Это была одежда ее дочери Ирэн, ставшая ей мала. В общем, все лучшее, что захватила с собой в Паданах мама одела на меня. И мы отправились в гости.
Мама идет впереди, глубоко погруженная в свои невеселые думы, заложив руки за спину, меня не замечая, а я плетусь сзади метрах в двух-трех от нее. Так мы дошли до железнодорожного моста – виадука. Тогда и машин, и поездов ходило немного. Никаких пешеходных тротуаров на мосту предусмотрено не было, шли по шпалам. Мама идет, не оглядываясь, механически перешагивая с одной шпалы на другую.
Я окликнула ее, она не повернулась, не услышала наверное. А мне всего три года, мои детские ноги не позволяют широко шагать по шпалам, как это может делать взрослый человек. Я попробовала перешагнуть, как мама и чуть не свалилась вниз в пропасть. Там очень высоко над землей мост проходил, от высоты дух захватывало.
К счастью шпалы были выложены в два ряда: один ряд – верхние и на них лежали рельсы, а другой ряд – нижние, они проходили под верхним рядом шпал.
Ну, нечего делать, я наступила двумя ногами на нижнюю шпалу, ухватившись руками за верхнюю, легла на живот и переползла через нее. Я вся вымазалась в мазуте сразу. Опять наступила на следующую нижнюю шпалу и опять на животе перелезла через верхнюю. И вот так я перебиралась через весь мост.
Я была испугана, дрожала как пойманная мышь, меня не покидала вполне взрослая мысль, что если пойдет поезд, то я погибну. Я даже решила, что как только увижу паровоз, присяду как можно ниже на нижней шпале. Вожмусь в нее просто. Кричать я уже не смела, боялась, что если крикну, то камнем упаду вниз. Ползла в ужасе от одной шпалы к другой, перелезая одну за другой, одну за другой. Вся была черная от мазута и лицо, и руки, и ноги, не говоря о нарядном платье. На одной из шпал присела отдохнуть. Невыносимо устала. Не могла больше ползти. Мама не оглянулась ни разу.
Немного отдохнув, я полезла дальше. Перелезла через последнюю шпалу. Мост закончился. Сил уже не было совсем. Если бы была еще хоть одна шпала, я, наверное, не смогла бы ее преодолеть.
Я перекатилась на песок сбоку от рельсов и громко, как только смогла, закричала жутким, охрипшим от страха голосом: «Маааааама!».
Смотрю, мама повернулась, схватилась руками за голову и побежала ко мне.
Подбежала, взяла на руки, прижала меня изо всех сил всю грязную к себе и говорит: «Как же мы теперь в гости-то пойдем в таком виде?».
Она пронесла меня некоторое время на руках, опустила на землю, сил у нее не было совсем. Она еще не оправилась от болезни, была измучена неизвестностью, тяжелыми переживаниями, недоеданием. Мы сели с ней на землю, отдохнули немного и отправились дальше. Пришли к тете Ильми, а она не знает, что делать, смеяться или плакать, глядя на нас.
