Татьяна Филатова
Бабки
Жуткая правда. Настасья слушала и молчала, пыталась подавить в себе разрастающийся огонек ненависти к этому человеку. Она осматривалась по сторонам, но ничего не видела кроме темных окон пустой улицы. Она знала – фрица, который вышел по нужде из дома, скоро кинутся. Надо спешить. Но Павловна не подгоняла.
– Hier (Сюда), – сказал немец и подошел к двери одного из немногочисленных домов.
– Öffne die Tür, – Ягарья сказала ему, чтобы он открыл дверь. Мужчина толкнул ее, но та не поддалась.
– Ist geschlossen (Закрыто), – ответил он.
– Откройте, мы пришли помочь, – тихим голосом сказала Павловна, прижавшись к двери. Немец не обратил ни малейшего внимания на то, что его спутница вдруг заговорила по-русски. – Не бойтесь, откройте, – повторила она.
За дверью послышалось шевеление, скрипнул засов и распахнулась дверь. Парнишка, что стоял на пороге, резко попятился назад, увидев перед собой немца.
– Komm rein (входи), – сказала Павловна фрицу и буквально втолкнула его в дом, заходя следом за ним.
– Не бойся, – ласково шепнула мальчику Настя, что зашла последняя, – он тебя не тронет. Не посмеет.
Парнишка молчал, но было видно, что он зол и напуган.
– Этого не бойся, – сказала Ягарья пацану, показывая на немца, – он не причинит тебе вреда. Правда, Ганс?
Немец влюбленными глазами посмотрел на женщину и улыбнулся ей, услышав свое имя.
– Вы – та самая? Из Ведьминой усадьбы? – наконец спросил мальчик.
– Та самая, – улыбнулась Павловна, – а это Настасья Петровна, и мы пришли помочь.
– Как вы нам поможете?
– Вам? Сколько вас здесь? – спросила Ягарья. Мальчик не ответил, с недоверием разглядывая незваных гостей. – Хорошо, слушай, – сказала женщина, заглянув парню в глаза, – некоторые ребятишки из деревни уже живут у нас. Не знаю, как долго, но какое-то время мы сможем вас кормить и защищать. Здесь же вам не протянуть и до весны. Где твои родители?
– Папка ушел, – сказал мальчик, голос его стал мягче и податливее, – маму убили в первый же день – она не хотела их впускать в дом. Но они все равно вошли, – он злобно взглянул на ничего не понимающего немца. – Он под каким-то дурманом?
– Вроде того, – сказала Ягарья. – Кто с тобой живет?
– Младшие брат и сестра, а еще девочка соседняя. Она с бабкой раньше жила, а бабка померла от сердца, когда… ну, вы поняли. Я бы пошел в партизаны или на войну, чтобы всех их убить, – снова злоба забрюзжала, на этот раз слюной, – но я понимаю, что должен заботиться о младших. Я не трус, честно! Но у них больше никого.
– Ты очень смелый! – улыбнулась женщина. – И умный, раз сообразил их сейчас спрятать. Но теперь, Ванюша…
– Откуда вы знаете, как меня зовут? – с недоверием спросил Павловну мальчик чернявый, чем-то на цыганенка смахивавший, да только больше из-за худобы и скул впалых, чем из-за волос смольных.
– Так ты ж мне сам и сказал, – уверенно, глядя в глаза парнишке, ответила та, – теперь ты должен привести к нам брата с сестрой и ту девочку. Мы вас уведем.
– В усадьбу к ведьмам?
– А ты крепкий парень, – сказала Ягарья. – Да, в усадьбу, только не к ведьмам, а к женщинам, которые будут о вас заботиться, пока папка ваш с войны не вернется.
– А как же он? – Ваня кивнул в сторону фрица.
– О нем не беспокойся, у него своя дорога. Сколько тебе лет, Ваня?
– Четырнадцать. Сестре десять, а братику всего два года. Ане, другой девочке, семь лет.
После этих слов сестричка Вани вышла из дальней комнаты, держа за руки младшего брата и соседскую Анюту.
– Дружная какая у вас семья, – улыбнулась Настя, когда дети подошли к ним.
– Вы молодцы, – сказала Ягарья, – одевайтесь потеплее. Ничего с собой не берите, только одежды побольше наденьте.
– А куда мы пойдем? – спросила Анечка.
– Туда, где тепло и вкусно кормят, – сказала Настя, присев рядом с детьми.
– Можно я возьму своего зайчика? – спросила снова девочка, держа в руках старую потрепанную игрушку.
– Конечно! Он же будет здесь скучать без тебя, если ты его оставишь, – улыбнулась Настасья и взяла на руки маленького мальчика. Тот сразу прижался к теплой груди девушки, а она его укрыла своим меховым платком, что был на ней под пальто.
– Я знаю, что в одном из домов живут две сестры, это так? – спросила Ягарья.
– Да, так, – сказал Ваня, – они живут со старой больной теткой.
– А еще дети остались в Гобиках?
– Нет. Кто-то уехал: немцы вывезли, кто-то сбежал куда-то, а двое умерли. То ли от холода, то ли от болезни. Не знаю. Я редко выхожу на улицу теперь.
– Надо пройти к тому дому, где живут две сестренки, и при этом остаться незамеченными. Обойдем деревню и постараемся пройти за их домом, – скомандовала Ягарья Павловна.
Немецкий солдат стоял безучастным истуканом, ничего не понимая из того, что происходит, да его это и не волновало. Все тихо вышли из дома. Настя несла маленького мальчика, Ягарья держала за руку девочку Аню, а Ваня свою сестру. Немец шел между ними.
Где-то за их спинами послышалась немецкая речь.
– Надо спешить, – сказала Ягарья, пытаясь скорее перейти улицу и оказаться за бревенчатыми домами.
– Aber unsere Leute sind da! – наивным голосом сказал фриц.
– Komm schon, Hans! (Идем, Ганс!) – одернула его фрау фон Майер.
– Что он сказал? – спросил Ваня.
– Он хочет к своим, – ответила, не сбавляя шаг, женщина. – Ничего, скоро он к ним вернется. Пойдем прям по огородам.
Они обошли один дом, похоже, что жилой. Враз повзрослевшие дети, даже самый маленький среди них, знали, что нельзя издавать ни единого звука. Ваня то и дело с недоверием поглядывал на немца. Он еще не решил для себя до конца: доверяет ли этим двум женщинам, но он прекрасно понимал, что в Гобиках они долго не протянут, особенно младший Саша. Когда мама была жива, она все еще кормила его своим молоком, хотя Сашка уже давно бегал на ногах. Враз мальчики вместе с сестрой потеряли все. «Хуже не будет», – решил для себя Ваня. И пускай его батя с мамкой раньше плевали вслед этим женщинам. Сейчас, возможно, от них зависит жизнь и его самого, и тех, о ком ему выпало по старшинству заботиться.
– Вон тот дом, – указал Ваня, проходя уже четвертый огород.
– Осталось немного, – сказала Ягарья, крепко державшая ручонку маленькой Ани.
– А у вас там есть молоко? – тихо спросила девочка. – Я очень люблю молоко.
– И молоко, и мясо, и хлеб горячий, – улыбнулась в темноте женщина, – а по праздникам даже можно получить кусочек сахара!
Девчушка заулыбалась и, если бы обе руки не были заняты (одна крепко-накрепко держалась за уже морщинистую сильную руку, вторая прижимала к себе грязного игрушечного зайчонка), то, наверное, захлопала бы в ладоши.
– Тетка у этих девчушек вредная? Отдаст их нам? – спросила Павловна у Вани.
– Вредная, но девок любит, – ответил мальчик. – Думаю, отдаст.
– Со мной пойдешь.
Ваня кивнул, согласился. Дойдя до нужного им дома, Ягарья всем приказала присесть у стенки, а сама вместе с Ваней подошла к окну, что на огород выходило. Постучали раз – нет ответа, постучали второй раз – тишина. Шуметь не хотелось, нельзя было.
– Зинаида Петровна, это Ваня, откройте, пожалуйста, – негромко сказал парень.
Кто-то подошел к окну, снял одеяло, что завешивало его. На Ягарью и мальчишку смотрела пожилая женщина с очень недовольным взглядом.
– Чего вам? – угрюмо спросила она через стекло.
– Мы хотим помочь, откройте окно, – сказала Ягарья. – Я – …
– Я знаю, кто ты. Зачем пришла? – ответила та угрюмо, так и не открывая окно.
– Я предлагаю вам отдать мне своих племянниц, чтобы мы смогли позаботиться о них, – сказала Ягарья покорным голосом.
– Я и сама могу позаботиться о них.
– Я в этом не сомневаюсь, – продолжала настаивать та, – но вы же знаете, что у нас им будет безопаснее. К тому же сытнее и теплее.
– Иди к черту, ведьма, – буркнула женщина и принялась завешивать окно.
– Зинаида Петровна! – на свой страх повысила голос Ягарья. Зинаида приостановилась и снова выглянула в окно, где увидела карие глаза той, которую презирала, сколько жила в этой деревне. – С нами вам и вашим племянницам будет безопаснее, – строгим, но отнюдь не злобным голосом, повторила Ягарья. – Одевайтесь теплее и сейчас же вылезайте вместе с девочками через это окно.
Женщина бросила на пол одеяло и, развернувшись, ушла вглубь дома.
– Они не идут? – удивленно спросил Ваня.
– Как раз наоборот, – ответила Павловна, – только придется взять и Зинаиду Петровну.
– А если немцы заметят ее отсутствие? – спросила Настя, что пряталась с детьми за кустами малины, давно сбросившими свои листья. Фриц все еще стоял рядом с ними.
– Они будут заняты в ближайшее время, – сказала Ягарья.
Через десять-пятнадцать минут Зинаида Петровна, одетая в теплое зимнее пальто, замотав голову шалью, открыла окно.
– Девки, вперед, – шепнула она.
Первая в окно вылезла девушка лет шестнадцати, затем ей в руки Зинаида подала другую, лет семи, как и Анечке, затем и сама женщина подняла ногу, чтобы перекинуть ее через карниз.
– Одеяло, – шепнула Ягарья, – подай, пожалуйста, одеяло, которым было завешано окно.
Зинаида подняла одеяло, покорно передала его той, которую еще пятнадцать минут назад называла ведьмой, и перелезла на улицу, закрыв за собой створки и ставни. Ягарья отдала одеяло Насте, чтобы та теплее укутала младшего ребенка.
– Кажется, у него жар, – сказала девушка.
– Нам надо продержаться какое-то время, к утру будем дома, – ответила Павловна. Она отвела фрица в сторонку и что-то долго говорила ему. Тот лишь кивал в ответ, а затем положил руку на свой правый бок, проверив, там ли то, о чем говорила ему фрау. После беседы Ганс широко улыбнулся, последний раз влюбленно посмотрел на женщину, стоявшую перед ним, и пошел в сторону улицы.
– Вы отпускаете его? – удивился Ваня.
– Конечно же нет, – печально ответила женщина, ничего не пояснив.
Продолжая бесшумно передвигаться за домами деревни, дойдя почти до ее конца, они услышали звуки стрельбы из пистолета.
– Что это? – испуганно спросила одна из сестер.
– Это – Ганс, – улыбнулась Ягарья. – А вот теперь я его отпускаю, теперь он свободен. Идем дальше. У нас есть возможность незаметно выйти из деревни.
Стрельба утихла, а Ягарья Павловна фон Майер вместе с Першаковой Анастасией Петровной вывели из Гобиков последних детей, прихватив с собой одну старую вредную тетку, потому что проще было ее взять с собой, чем объяснять горделивому сердцу, что так будет лучше для ее девочек.
– Что ты сказала немцу? – тихо, чтобы дети не услышали, спросила Настя, поравнявшись с Ягарьей.
– Я спросила, сколько патронов в его пистолете, а потом сказала, что он должен выпустить их все, кроме одного, в тех, с кем пил в том доме. Последнюю пулю он должен был пустить себе в голову. И, видимо, Ганс так и сделал.
– Я понимаю, что так надо, но это ведь тяжело, правда? – спросила Настя.
– Очень. Не говори только бабе Фене, что на моем счету фрицев теперь больше, чем на ее. Чай, обидится старушка.
Настя улыбнулась, но улыбка ее была натянутой. Спина устала нести двухгодовалого ребенка, руки затекли, но она не подавала и виду, что ей тяжело. Остаток пути шли молча. А с первыми лучами рассвета показалась и Ведьмина усадьба.
В себя Зинаида Петровна пришла только тогда, когда перед ее носом поставили тарелку с горячей перловой кашей, от которой обжигающим ароматом парил сливочный запах.
– Где я? – недовольно и испуганно спросила тетка, словно проснувшись после долгого и крепкого сна.
– Ты что, не помнишь? – спросила ее девушка, что сидела рядом.
– Олька, мы же дома были. Печка прогорала. Холодно становилось.
– А потом пришла Ягарья Павловна, – тихо сказала девушка.
– Ведьма что ли? – недовольно буркнула Зинаида.
– Тетя, – толкнула ее в бок Оля, – она не ведьма. Она забрала нас к себе.
– Как забрала?! – закричала Зинаида и встала со своего места. – Околдовала, значит?
– Сядь и успокойся, Зинаида Петровна, сядь, – спокойным, но властным голосом хозяйки сказала ей Ягарья, подходя к ним из другого конца дома. – Коли тебе каша наша не по вкусу, да тепло наше не греет костей твоих старческих, так вон она, дверь-то. Тебя никто не держит. Возвращайся домой и продолжай в окошко свое наблюдать, как фрицы деревню твою топчут. А ежели о племянницах своих думаешь, так сиди, жуй молча да не выступай тут. Ведьма, ни ведьма, околдовала или ты сама пришла – какая разница, когда дети твои в тепле и в безопасности?
Женщина сделала недовольный вид, но ничего в ответ не сказала, села на место свое.
– Ешь, тетя, – сказала Оля – молодая девчушка, некрасивая, неухоженная, но по глазам видно, что добрая.
– Где Женька? – спросила Зинаида племянницу.
– С другими детьми играет, – ответила та. – Ей здесь понравилось. Ешь, тетя, ешь.
– Не надо нас стесняться и уж тем более бояться, – сказала Ягарья, садясь напротив Петровны. – Меня зовут Ягарья Павловна, и я привела тебя, Зинаида, сюда только ради детей. Твоих детей. Если бы ты сразу отдала их нам, а не принялась бы чинить спор в то время, когда нас могли заметить, я бы тебя не забирала. Но мне пришлось. А, раз уж так вышло, то, Павловна, будь добра смириться и жить по моим законам, пока не окончится война.
– Немцы или ведьмы? – сказала Зинаида, обернувшись по сторонам, где вокруг нее тут и там были и совсем молоденькие, и вполне взрослые жительницы Ведьминой усадьбы.
– Немцы или ведьмы, – подтвердила Ягарья.
– Зачем мы вам?
– По себе судишь, по своему сердцу холодному, – ответила Павловна. – Вчера мы с Анастасией Петровной, рискнув своими жизнями, отправились в Гобики, чтобы забрать оттуда всех оставшихся детей. Некоторые здесь живут уже давно.
– Люська? – спросила женщина.
– Да, Люся пришла со своими тремя детьми и матерью. Еще двое мальчишек оказались тут раньше, один – с мамкой, второй – Володя, сирота, немцев привел к нам. Не по своей воле. Вот только немцев мы спровадили, а Володю оставили. Да не бойся ты, Зинаида Петровна. Зла мы вам не желаем. Стали бы мы тащиться с вами всю ночь, чтобы навредить вам? Много чести… Однако немало вас теперь здесь… Тесниться будем. Но ничего. Скамеек у нас предостаточно. Будем постели делать из них. Девок твоих вместе спать положим.
В дом вошла Настя. Вид у нее был уставший, ноги подкашивались. Сбросив с себя пальто, она села за стол.
– Доброе утро, – сказала ей Оля, шестнадцатилетняя деревенская девушка.
– Доброе, – улыбнулась Настя. Маруся засуетилась, принялась кормить уставшую Анастасию Петровну.
– Как они? – спросила ее Ягарья.
– Спят оба, – ответила Анастасия. – Таня устала очень, а Сашка наплакался вволю. Но теперь, я думаю, все позади. Пот у него на лбу уже холодный проступил. А то яйца можно было жарить на нем. Кашлял сильно, охрип, но Татьяна молодец, постаралась.
– Он еще откашливаться будет какое-то время, – сказала Ягарья, – но тут мы его уже травяными чаями поить будем. Главное, что хворь отступила.
– Это вы о ком? – спросила Зина.
– Мы забрали вчера не только твоих девиц. Кроме них еще четверых детей к утру привели, из них самый маленький Саша был очень больным. Вот мы его и лечим…
– Как так получается, что немцы не заявляются к вам? – снова спросила Зинаида.
– Отчего ж не заявляются? Заявляются! – ответила, ухмыльнувшись, хозяйка. – Да только не задерживаются надолго. И слава Богу.
– «Слава Богу…» Бог покинул нас, – все еще недобро буркнула Зина.
– Не гневи Его, – строго приказала Ягарья, наклонившись к гостье. – Если Он тебя покинул, отчего ж перед твоим тощим лицом стоит тарелка с горячей едой, а кровиночки твои могут спокойно играть и спать у печки? Бог не покинул нас. И не покидал. И пускай ты называешь меня ведьмой, но во мне Бога больше, чем в тебе. – Ягарья встала из-за стола. – Никитична, – сказала она, – надо нам переселить некоторых. Будем тесниться. Настасья Петровна, переходи жить в наш дом. А еще надо проследить, чтобы все наши мальчишки жили в одном доме, и девчонок в нем быть не должно. Мамка, разве что… Да старушек наших, чтобы уму-разуму учили.
– Ваня сказал, будет помогать, чем может, – сказала Настя, – парень он крепкий, рослый, к труду, видать, приучен.
– Это хорошо, вот только работы зимой не много. По воду ходить да дрова приносить – вот его обязанности будут, – сказала Павловна.
– А за Сашей я буду ухаживать, хорошо? – спросила Настя.
Павловна в ответ ей кивнула да вышла из дома. Осмотревшись вокруг, она глубоко и печально вздохнула. Место, ставшее ей вторым домом, рано или поздно неизбежно придет в упадок. Это было вопросом времени. И это было не самым печальным, что томило ее. Она знала, что в это время где-то гибли русские солдаты, умирали дети, издевались над женщинами. Война снова шагала по русской земле. Ягарья, женщина, которая и сама наполовину была немкой, знала, что душа у нее русская. Оттого и было так больно той душе. Вдохнув в себя глубоко-глубоко морозной утренней прохлады, она закрыла глаза.
Глава 5
Родилась она в Санкт-Петербурге, когда тот не был еще ни Ленинградом, ни Петроградом – в 1895 году. Пауль фон Майер был богатым, зажиточным человеком, к тому же еще и инженером. Еще в возрасте тридцати лет он переехал в Россию по настоянию университетских друзей, чтобы научиться новому в таком прославленном городе, как Санкт-Петербург. А уже в тридцать пять Пауль женился на двадцатилетней Елизавете Александровне, матери Ягарьи. Мать его тогда уже была против этого брака, но поделать ничего не смогла. Потом родилась Ягарья. К слову сказать, после нее Елизавета еще дважды рожала, все были девочки, и обе умирали незадолго после рождения. Оттого Пауль и хотел отдать всю любовь свою единственной дочери и настрадавшейся жене.
Когда Елизавета в 1905 году умерла, из Дрездена приехала мать Пауля, Ирма фон Майер. Несмотря на то, что Ягарья была очень похожей на отца (исключением были глаза), властная немка так и не полюбила девочку. Пауль это видел, но ничего поделать не мог. Выгнать мать он не посмел бы, а отправить единственную дочь в лицей или отвезти ее в Дрезден – не позволила бы совесть перед памятью о жене.
У девочки было все, о чем в то время можно было только пожелать. Кроме самого главного – любви матери. Ирма была строга с внучкой, часами заставляла ту играть на фортепиано, сама учила ее французскому языку (немецкий девочка знала с детства, как и русский, а французский при живой матери ей преподавал учитель), требовала ежедневно читать не менее трех часов после завтрака. Когда отца не было дома, наказывала за непослушание и била по рукам. Ягарья ни разу не жаловалась отцу, только по вечерам тихо плакала в подушку.
Однажды, гуляя с отцом на ярмарке, молодая девушка в дорогом платье и широкой шляпе, увидела немолодую женщину, которая сидела за пустым столом и хитро ей улыбалась. Глаза ее притягивали Ягарью к себе, и та сказала отцу, что отойдет ненадолго, чтобы кое-что посмотреть в лавке. Отец не возражал, он давал своей дочери всю необходимую, как он считал, свободу. Девушка подошла к женщине за пустым столом.
– Что ты ищешь, милая? – спросила ее улыбающаяся немолодая тетка в ярком платке.
– Ваши глаза… – сказала Ягарья. – Я давно не видела таких глаз.
– Позволь мне угадать, – сказала та, – такие глаза были у твоей… матери?
Девушка закивала.
– Ты же знаешь, что ты не такая, как вся эта толпа на ярмарке, верно? – продолжала улыбаться женщина. Ягарья заметила, что издалека та выглядела куда более моложе, а сейчас видно, что перед ней – бабушка, которой явно было под семьдесят лет.
– Откуда вы знаете?
– Меня зовут Фекла Филипповна, – сказала женщина, – и я много чего знаю. Имя у тебя особое, правда? Ну да ничего, нрав тоже особый. И умеешь ты немало, не так ли?
– Кто вы? – спросила заинтересованная девушка.
– Я такая же, как и ты. Да не совсем такая. В гости к сестре своей приехала из Брянска. Коли захочешь еще узнать про таких же, как и ты сама, приезжай в Брянск, да на станции спроси про бабу Феню. Там меня знают. Я туда частенько захаживаю, людишек лечу.
– Вы – лекарь?
Фекла Филипповна рассмеялась.
– Иногда, – ответила она. – Иди, а то папенька тебя искать будет. Напоследок еще скажу тебе… Бабка твоя… та еще ведьма, верно?
– Откуда…
– Не перебивай. Не даст она тебе жизни. Высосет она ее из тебя. Но властный характер в тебе от нее, на том и спасибо. Просто пока ты его не проявила, боишься отца своего опечалить. А теперь ступай…
Фекла Филипповна махнула девушке рукой. Ягарья послушно пошла в сторону, где был ее отец, то и дело оглядываясь на эту улыбающуюся пожилую женщину. Странная она, да только и сама Ягарья была не менее странной. А еще то, что она про Ирму сказала. Знала ведь! Откуда? Неужто Ягарья не одна такая в этом мире, кто может больше остальных? Найдя папеньку – статного, высокого, красивого мужчину с черными густыми усами, и взяв его под руку, девушка на время забыла о встрече с необычной бабой Феней. Вспомнила она о ней, когда, переступив порог родного дома, встретилась с глазами, полными ненависти и ревности. Да, у Феклы Филипповны взгляд был совсем иной. Родной, что ли.
Долго думала девушка о том, как ей жить дальше. Время приближалось неспокойное. Отец часто говорил о том, что, если будет туго, придется переехать жить в Германию. Ягарья никогда не поддерживала эту его идею. По материнской линии у нее в Санкт-Петербурге был дядя, старший сводный мамин брат по линии отца, то бишь деда Ягарьиного сын, и семья его. В Дрездене же у отца жило очень много родственников. Не хотела она туда, молилась девушка, в церковь ходила, никак решиться не могла.
Но одним осенним днем каблучок ее сапога ступил на большую железнодорожную станцию города Брянска. Безусловно, город этот был большим и красивым, но девице, прожившей всю жизнь в столице, казалось, что она попала в деревню. Однако Ягарью это не смутило. Назад дороги она не видела, а шла вперед, в неизвестность, по настоянию незнакомой ей женщины с такими знакомыми глазами.
Все с удивлением рассматривали красивую молодую девушку в дорогом пальто и красивой шляпе, однако два тяжелых чемодана изрядно ее утомили, и она искала место, где можно было передохнуть. А что дальше? Куда идти потом? «Коли захочешь еще узнать про таких же, как и ты сама, приезжай в Брянск, да на станции спроси про бабу Феню. Там меня знают…»
Вокзал представлял из себя деревянное одноэтажное здание. Выйдя из него, девушка увидела небольшую булочную и направилась туда. За прилавком стоял полный немолодой мужчина с добрыми, сытыми глазами.
– Чего изволите, барышня? – улыбнулся он уставшей Ягарье.
– Скажите, а вы знаете… Феклу Филипповну? – нерешительно спросила она.
– Бабу Феню? – улыбнулся мужчина. – Да кто же ее не знает? Ясное дело, знаем! Никак приворожить кого хотите?
Ягарья скромно отвела глаза.
– Извиняюсь, дурак я старый, ляпнул, не подумав. Приезжает ваша Филипповна один раз в неделю: по пятницам. Люди уж поджидают ее. Она их уводит куда-то и там делает свои дела. Уж какие именно, не знаю, но известна баба Феня всем в округе, как добрая и способная тетка. Там, где лекарь уже ничего поделать не может, баба Феня помогает, кому надо снадобье или отвар какой целебный – и тут она подсобит. Я, если честно, в это все не сильно верю, в отличии от бабы своей… Но вот только люди к ней идут!
– Вы говорите, по пятницам… а сегодня четверг… – печально сказала Ягарья.
– Не расстраивайтесь, сударыня, – улыбнулся булочник, – у меня здесь наверху есть комната, сдаю тем, кто ждет своего поезда. Если хотите, я жене скажу, она приготовит ее вам, постель чистую постелет. Вы не бойтесь, у нас тут все, как положено. Не столица, конечно, – он засмеялся, – но теплый угол найдем. К тому же, готовим вкусно!
– А завтра она точно придет? – спросила девушка.
– Филипповна? Придет! Куда ж она денется-то.
Осталась Ягарья, расположили ее в маленькой комнатке, которая находилась ровно над булочной. Женщина, что помогла девушке устроиться, очень была похожа на своего мужа: такая же добродушная и немного полноватая. Ягарья расплатилась с ней, комнату изнутри на засов закрыла и села на твердую постель. Правильно ли она поступает? Примет ли ее назад отец, когда она, разочарованная и обманутая, вернется в дом, подавая своей бабке-немке повод для издевательств и упреков? У нее хранилась небольшая фотокарточка, на которой была изображена она вместе с отцом своим год назад. Ей так его не хватало. Как же больно она ему, наверное, сделала. Да, Ягарья оставила папеньке письмо, в котором просила прощения и попыталась объяснить, почему она так поступает. Но простит ли он ей побег…
Утром девушка с чемоданами в руках спустилась вниз.
– А если по какой-то причине не встретитесь с Феклой Филипповной? – удивился булочник. – Что ж вы, барышня, сразу-то все вещи забираете?
– Коли не встретимся с ней, поеду туда, откуда приехала, – ответила Ягарья. Она купила себе рогалик, поблагодарила за все булочника и его жену и вышла из булочной.
У входа на станцию стояла та самая уже знакомая ей женщина в ярком платке.
– А я ждала тебя, – сказала она девушке с чемоданами.
– Вы знали, что я приеду? – удивилась Ягарья.
– Тяжело, поди? – спросила баба Феня, игнорируя вопрос девушки. – Ну, тут ничем помочь не могу. Каждый свою ношу сам несет. Мы вечером с тобой поедем. Путь не близкий, всю ночь в телеге придется провести.
– А куда ехать-то? – спросила девушка.
– Не боишься? – улыбнулась баба Феня.
– Не боюсь, – ответила Ягарья.
– Правильно делаешь. С твоими очами тебя все бояться должны, а вовсе не ты. А поедем мы к лесу… Хата там у меня старая, зато не мешает никто. Там еще есть такие, как мы с тобой.
– А кто мы?..
– Удивляешь, девка, – улыбнулась Филипповна. – Кто-то говорит, что мы ведьмы, кто-то, что фурии лесные, еще бесовками или чертовками называют, детям говорят, что я – баба Яга. Думаю, что тебе это имя больше приживется, ежели уже не прижилось, – баба Феня рассмеялась. – На самом же деле, запомни, деточка, мы те, кем нас создал Господь Бог. Ведунья ли, врачевательница ли – все одно. Можешь людям помогать – помогай, можешь им не навредить – не навреди, но, коли себя защитить надо или кого слабого, то можешь и убить. А теперь, молодая барышня, ожидай меня на станции. Мне надобно одного ребеночка подлечить, а то задыхается дитя. А вечером с почтовой телегой и поедем.
– Вы знаете, как меня зовут? – скромно спросила девушка.
– Мне ли не знать. Имя у тебя редкое, колдовское. Ягарья. Вот только как по батюшке тебя величают, не знаю.
– Я… Павловна. Ягарья Павловна.
– Павловна, говоришь? – хитро улыбнулась женщина. – Видала я твоего батьку. На Пашку русского не схож он…
Ягарья глаза опустила.
– Его зовут Пауль. Фамилия наша – фон Майер, – сказала она.
– То-то, негоже знакомство с неправды начинать. Ладно, сударыня фон Майер, отдыхай до вечера. Дороги у нас не столичные, трясти будет сильно. Особо не выспишься. И холодно будет.
– Я справлюсь, – ответила Ягарья.
– Да куда ж ты теперь денешься!
Баба Феня улыбнулась и ушла в сторону города. Долго ждала ее девушка на станции, уже переживать стала, но до темноты все же Фекла Филипповна вернулась, как и обещала. Котомка за плечом была немалая, да вся, видать, припасами заполненная.
– Ну что, ваше сиятельство, извольте в деревенскую телегу? – улыбнулась старушка.
– Я боялась, что вы не вернетесь за мной, – тихо сказала девушка.
– Так, милая моя, – строго сказала баба Феня, – не принуждай меня думать, что я ошиблась на твой счет. Тебя Боженька таким сильным даром наделил, а ты им пользоваться не умеешь. Ну, ничего, обучу я тебя, не боись. Идем. Семенович уже поди ждет нас. Кобыла у него старая, несет не быстро. А на дворе не лето. Простудиться немудрено. Как приедем, отвара тебе заварю надобного.
– А куда мы приедем? Название есть у того места?
– Увидишь. Сказки русские знаешь? Те, в которых про лесных кикимор и бабу Ягу говорится? В лесу вся эта нечисть водится. Вот около такого леса и жить будем, – Филипповна хихикнула. – Есть там у меня местечко одно, когда-то там жила одна настоящая колдунья. Пока не сгубили ее. Но место осталось ненайденным, лес, знаешь ли, вокруг дремучий. И говорю же тебе, что живу я там не одна, не думай. Таких, Ягарья, как мы с тобой, не мало, вот только скрываются многие. А чего ж им не скрываться? Опасно порой свои умения показывать перед людом. Но ты, барышня милая, не бойся. Коль научишься правильно управлять тем, что умеешь, все тебе подвластно будет. К тому же ты, я думаю, девка не глупая, грамоте обучена, поди. Вот ежели сможешь объединить дар, мамкой в тебя заложенный с тем, чему батька твой тебя обучил, то равных тебе не будет, так и знай. А вот и Семенович.
Подошли они к телеге небольшой. Мужичек, лет сорока, помог им взобраться туда, с интересом разглядывая молодую барыню.
– Чего это ты, Филипповна, такую особу в дебри свои везешь? – спросил он. – Заколдовала девицу?
– Держи, что тебе причитается, да помалкивай, – ответила баба Феня, сунув плату в руку извозчика. – Кого тебе возить-то еще, как не меня? А будешь много спрашивать да нос свой длинный совать, куда не следует, останешься без лишней копейки.
– Да мне все равно, кого ты к себе тащишь, – ответил Семенович, – лишь бы не против своей воли девка ехала.
– Она тебе не девка, – строго сказала Филипповна, – барыня перед тобой, из столицы пожаловала. Вот только, ты меня знаешь, Семенович, я ж сегодня добрая, а завтра могу и навредить. Повторяю тебе: не суй нос не в свое дело!
Махнул мужик рукой на бабку, сплюнул себе под ноги да поехал. Долго они ехали, останавливались редко. Филипповна девушку укрыла одеялом теплым, сама в шаль укуталась.
– Не захвораете? – спросила Ягарья.
– Как захвораю, так и излечусь, – ответила бабка. – Меня матушка моя в свое время крепким здоровьем наградила. Ты скажи лучше вот что. Чего ж тебе, барышне знатных кровей, не прижилось в столице-то? Не спеши мне отвечать. Я ответ знаю. Отвечай сама себе. Знаю, что бабка у тебя злая, знаю, что матушка твоя душу Богу отдала. Вот только подумай, всякая ли девица твоих годов бросилась бы в тьму такую ехать из града столичного, из роскоши да из удобств? Сосватать тебя не с кем тут будет, книжек мы не имеем, потому что и читать не все-то могут. В глухом лесу грамота не сильно службу сослужит, а со зверями лесными мы и без языков чужеродных поговорить сумеем, коль придется. Подумай, барыня, подумай хорошенько…
– Какая я уж теперь барыня… – ответила Ягарья. – Я и фамилией отца называться стыжусь теперь.
– А как у мамки фамилия была? – спросила Фекла.
– Шумская она была, Елизавета Шумская.
– Ох, красивая фамилия… Но и фон Майер не хуже. Пущай не наша, не русская, но отрекаться от нее не смей. Матушки в живых уж давно нет, а вот отец твой живой, и уважать ты его должна.
