Тамара Шаркова
Сосед по парте
Это не выздоровление!
Дома у Ванды никого не оказалось. Я позвонил маме, и она сказала, чтобы я на четверть часа приложил к ноге лед через какую-нибудь тряпку и дождался старших. Я кое-как привязал к лодыжке глыбку льда, которую обнаружил в морозилке (Ванда сказала, что «мама ею умывается»?!). Потом мы с Вишневской устроились в кухне и стали пить чай с клубничным вареньем. Намазывали его на батон с маслом и получался торт. Было бы прикольно, если бы не то, о чем хотела узнать от меня Ванда. Наконец, она не выдержала:
– Ивин, ну что ты молчишь?! Давай рассказывай, пока мы одни.
– Нечего рассказывать.
– Ну да, поэтому ты выбежал от Марты, как сумасшедший!
– Я правду говорю. Маму отпустили домой на время, Это не выздоровление, а…как это… временное улучшение. Но она не хочет, чтобы я об этом знал. Марта говорит, ей нужно окрепнуть, отдохнуть, а потом её опять заберут в больницу.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – наконец сказала Ванда после долгого молчания.
– Знаешь, так молчи! – огрызнулся я.
Она не обиделась, и это было совсем скверно.
– Слушай, Ванда, – сказал я после паузы. – спроси у отца, может у него на автобазе найдется для меня какая-нибудь работа. Машины мыть, убирать…
– Зачем тебе?
– Марта сказала, что, кроме дорогих лекарств, маме понадобится особое питание: мясо… «паровое», что ли, и еще много чего. Они нам и так деньги из кассы взаимопомощи дали и профсоюзные, но этого не хватит.
– Я спрошу. Но тебе же еще тринадцати нет.
– Но никто не считает меня младше Шишкарева. Мне даже четырнадцать дают.
– Ты, пожалуйста, не обижайся, Кит, но паспорта у тебя нет, сколько бы тебе не давали на вид. А без документов на работу не устроишься.
– Жесть! И где же мне достать денег?!
Тут пришла Зинаида Петровна и стала хлопотать вокруг Ванды, а я пошел домой.
* * *
Идти было недалеко, но я постарался увеличить расстояние раза в три. Пришел и с порога стал рассказывать маме, как был парамедиком. И так разошелся, что меня хватило чуть ли не на час. За это время я как-то устаканился и, когда мы уже совсем перед сном пили чай, подумал, а может все как-нибудь обойдется без больницы. Мама была спокойная, уютная, в коралловом махровом халате и смешных тапочках с мордочками длинноухих щенков. Когда я пришел пожелать ей спокойной ночи, смотрела по «Живой планете» программу о сурикатах. Она вообще смотрит по телику только культуру и передачи о животных. Для новостей у нас «Дождь». Я быстро заснул в тот день, и мне ничего не снилось.
«Дерево держится корнями, а человек – друзьями»
На следующий день Катерина принесла маме пузатую литровую бутылку с гранатовым соком, в которой вполне мог оказаться Джин из восточной сказки. Сказала, что это от Серафимы. Мама позвонила в библиотеку, поблагодарила и узнала, что сок привезли знакомые из Армении. А вечером пришла тетя Наташа с первого этажа и принесла в специальной сумке-холодильнике мясо. Оказалось, что это та самая «парная говядина», которая нужна для «особого питания». Мама пыталась заплатить, но тетя Наташа обиделась:
– Я с тобой просто поделилась! Доброму человеку помощь не убыток. Это из дочкиного хозяйства. Ты её Сашке вон сколько книг передала! На весь второй класс хватило! Какие между нами деньги! Дерево держится корнями, а человек – друзьями. А вот тебе еще хурма с Кавказа.
* * *
Тетя Наташа, Джамиля и Оксана работали уборщицами в технологическом колледже и вместе снимали трехкомнатную квартиру на первом этаже. Тетя Наташа приехала из маленького поселка, где раньше работала на фабрике. Но фабрику закрыли, работы не стало, а внуки у неё совсем маленькие. Пришлось ей приехать к нам на заработки.
Джамиля в Дагестане была учительницей в небольшом селе. Теперь там школы не полагается. Здесь она почти не тратит на себя заработанные деньги, но два раза в год ездит на родину с огромными сумками, в которых подарки для внуков и племянников. Джамиля аварка, как поэт Расул Гамзатов, и живет на «Горе языков». Так слово «Дагестан» переводится. Его десятки народностей населяют, и у каждой свой язык. Если бы не русский – трудно было бы договориться.
А Оксана из тех мест, где теперь идет война. Брат ее успел оттуда уехать, но Оксана долго не знала куда. Тёти Наташины друзья по «одноклассникам» его нашли. А недавно Оксане от него мэйл пришел. Брат писал: «Ты мечтала горы и «трембиту» увидеть. Приезжай – и увидишь, здесь все будут тебе рады».
* * *
В тот же день Шишкарев позвал меня к себе.
– Послушай, Кит, батя мне приставку купил, только на что она мне. Ты же знаешь мой комп, на нем можно пользоваться любой программой. Но для отца главное – лавэ на меня потратить, для очистки своей совести. Он понятия не имеет, как можно комп из рабочего в игровой превратить. Так что считай, я приставку однозначно могу в школе толкнуть.
– Ну, а если отец узнает?
– Я же говорю – ему без разницы. Я вместо приставки набор «сумасшедшего профессора Николя» куплю и остальное – твое! Мама в эти дела не вмешивается.
– Твоя – может быть, а моя?! Как я ей скажу, откуда деньги!
– Не тормози! Можно же не сразу деньги отдавать, а по мере надобности использовать. И не лично ей, а кому нужно будет.
* * *
Я свой первый класс в другой школе совсем не помню: ни учительницу, ни учеников. Мне было шесть лет, и последний год я провел, как узник, в библиотечном архиве. Бабушки Мани уже не было, мест в детском саду не оказалось, и меня, с согласия Марты, прятали от посторонних глаз то в хранилище, то в архиве. Я рисовал, читал и даже самостоятельно учился писать по прописям. В школе меня заставили неправильно произносить слова по частям и что-то там обводить и раскрашивать в длинных тетрадях. Из-за маленького роста, который не соответствовал моему имени «Кит», я был постоянным объектом для унижения. Все смеялись, когда я становился на цыпочки, пытаясь написать что-то на доске. Самая маленькая девочка была выше меня на пол головы и не желала идти со мной в паре. Кончилось тем, что в конце года маме предложили перевести меня в коррекционный класс. Мама перепугалась и перевела меня в другую школу.
В первый же день нас выстроили по росту. Я ожидал очередного унижения, но вдруг мальчик, который был явно выше меня, хотя и стоял последним, уступил мне место и стал замыкающим. По доброй воле. Это был Шишкарев. А как мы подружились с Вандой? Она пришла к нам в третьем классе. Мэри Поппинс в натуре! Худая дылда с двумя тугими торчащими косицами, сплетенными из курчавых волос. На перемене стояла, подпирая стенку, окруженная хихикающими девицами, как волчонок в стае домашних щенков. И тут к ней подошел Шишкарев, а там уже и я подтянулся. Теперь так и держимся втроем: длинноногая, как цапля, Вишневская, «крепкий орешек» Шишкарев, едва достающий ей до плеча, и между ним я как среднее арифметическое.
«Без правды не жизнь, а маята»
Вторая неделя после выписки мамы из больницы подходила к концу, и мне начало казаться, что все обойдется. Мама уже не была такой бледной, затеяла в квартире генеральную уборку и даже испекла мой любимый «тертый пирог». Приходя из школы или после плавания, я заставал у нас то тётю Галю-французскую, то Марту, то Дору или тетю Наташу. Мне кажется, что мама даже немного уставала от этого внимания. Что же касается меня, то я просто не представляю, что бы без них делал. Марта пыталась объяснить мне, почему мама все от меня скрывает: ей хочется, чтобы моя «детская жизнь» продлилась как можно дольше. Она не догадывалась, что эта жизнь закончилась в тот день, когда ее увезли в больницу, и я осознал, что могу остаться без неё, один на всем свете! Теперь мы старательно делаем вид, что у нас все по-прежнему. И я, кажется, первым не выдержу. Правду тетя Наташа говорит: «Без правды не жизнь, а маята».
* * *
На днях Марта, когда мы были одни в комнате, сказала:
– Кит, Михаил Маркович ящик в своем столе для тебя освободил, и полку для книг. Ты же знаешь, как он тебе будет рад. Монеты свои пересматривает каждый день, ждет, когда вы вместе ими займетесь.
Наверное, я должен был ее поблагодарить, но я здорово обозлился. Они, значит, всё за меня решили и собираются, как щенка или котенка в переноске перевезти в чужую квартиру. Даже коврик для меня приготовили и лакомую косточку! Но я сдержался. Марта и Михаил Маркович раньше жили недалеко от нас, и я часто бывал у них в гостях. Он мне очень нравился. Большой, лохматый и очень добрый. Меня поражала не только черно-серая грива волос на его голове, но и бурная их поросль на руках и груди. По младенческой наивности я был уверен, что имя Михаил ему дали именно из-за этого. Дядя Миша с удовольствием играл со мной на ковре в машинки и там же устраивал «борьбу без правил». И еще у него была коллекция старинных монет, которую он обещал мне подарить в год окончания школы.
* * *
Но если дома при виде мамы в обычных хлопотах надежда во мне укреплялась, то за его порогом, наоборот, – слабела. Не масло, а просто-таки бензин в огонь моих переживаний плеснула наша соседка со второго этажа, которая вместе с дочкой жила напротив тети Гали-французской. Она въехала к нам, когда я был в третьем классе и представилась так: «Куркина, вдова». Познакомившись со всеми, она четко определила для себя круг тех, с кем поддерживала знакомство хотя бы на уровне обычных приветствий, и тех, кого она просто не замечала. А ее дочка, которая работала в салоне спа-услуг, не здоровалась ни с кем. С Варварой-Грозой и тетей Галей-французской «вдова Куркина» была, можно сказать, даже любезна. С мамой и мадам Свижской – здоровалась. Дору и «тетю Галю-черненькую» – обе работали укладчицами на кондитерской фабрике – «не видела в упор». А, встретившись с Джамилей, Оксаной и тетей Наташей, делала такой вид, будто встретилась с чем-то беспредельно возмутительным. Так вот, как-то на этой неделе я спешил и не придержал за собой входную дверь, которая захлопнулась перед ее носом. Варвара в это время стояла на площадке третьего этажа. И вот, когда я поднимался к себе, «вдова Куркина», обращаясь к ней, громко сказала: «Малолетка наглый! Ну ничего, останется без матери, и жизнь его поучит!» У меня после этих слов перехватило дыхание. Последнее, что я услышал, вваливаясь в переднюю, был бас Варвары: «Да заткнитесь, мать вашу!». С этой поры я стал прислушиваться к тому, что, как мне казалось, говорили обо мне и маме не только соседи, но и учителя в школе. Вообще, мне теперь казалось, что все об этом только и говорят. Проходил я как-то мимо нашей классной, Марии Планетовны… то есть Платоновны, которая с химичкой разговаривала и слышу: «Ну, это так обычно и бывает: хорошо-хорошо и вдруг…» Тут химичка видит меня, обрывает фразу на полуслове, а классная так сочувственно мне:
– Здравствуй, Никита, как там мама?
У меня во рту пересохло, и я едва выдавил из себя: «Спасибо, хорошо».
Она опять фальшиво так:
– Вот и прекрасно, а ты старайся, твои хорошие отметки для нее лучшее лекарство.
Историк записывал желающих участвовать в пешеходном квесте в Коломенском, я поднял руку, а он спрашивает:
– Ивлев, а у тебя же с мамой что-то серьезное, ты уверен, что тебя отпустят?
Зашел в класс, а там Ленка Савельева с Вощаковой секретничают. Слышу Ленка Ане говорит: «А ты не знаешь, он заразный? Я ужасно боюсь! Вчера он рюкзак мой таскал… И говорят, что мать его…» Увидела меня и потащила Вощакову в другой угол. Тут я не выдержал и сказал Ванде:
– Слушай, у девчонок что, нет других тем для разговора, кроме как обо мне?
– У каких девчонок? – изумилась она.
– Ну, хотя бы у Ленки с Аней. Стоят, обсуждают, я заразный или нет.
– Ты с дуба рухнул! Нужен ты им!
– Но я же своими ушами слыхал, как Савельева спросила: «А он заразный?». И ее прямо передернуло, когда она меня увидела. Мы же с ней лабораторку по химии делали, и я рюкзак ее переносил.
– Пуп мира! Ты что же думаешь, проблемы только у тебя? А у других нет? Если хочешь знать, у Савельевой щенок стригущим лишаем заболел, а Ленка боится, что и у нее волосы вылезут! Вот, блин, проговорилась! Из-за тебя, шизика!
– Сама ты…! – огрызнулся я, но дышать стало легче.
Я все время пытался набраться смелости и попросить маму рассказать, что за лечение у нее будет в больнице, от чего. И каждый раз не решался. Хотел определенности и одновременно боялся ее. А пока я пугался сам и пугал других своими подозрениями, Шишкарев пытался толкнуть приставку парням из одиннадцатого. За два дня торгов он снизил цену, а пацаны набавили, и приставка ушла к Витьке Мозговому. Мы собирались провести обмен на следующий день, но тут произошло странное событие.
Посылка из Новосибирска
Мы слушали с мамой передачу Юрия Лотмана о том, как люди обращаются друг к другу. Шел разговор о том, что один знатный вельможа разработал свою сложную систему обращений, в зависимости от того, насколько богат был его собеседник. Я хотел сказать маме, что у «вловы Куркиной» такая система тоже существует. Но увидев, что мама задремала, накрыл ее пледом и сделал звук потише. И в эту самую минуту раздался звонок в дверь. На пороге стоял мужик и держал перед собой картонный ящик. На улице лил дождь, но на нем не было ни куртки, ни плаща, туфли блестели и было понятно, что он приехал на машине.
– Добрый вечер, – сказал незнакомец. – Тут живет Ирина Ивановна Ивина?
Я подтвердил. Он вошел в переднюю и вопросительно посмотрел на меня:
– Позовешь?
– Она спит, – ответил я растерянно.
– Ладно, не будем ее тревожить. Я друг Алексея… Алексея Николаевича Градова. А ты Никита?
Я кивнул.
– Можно пройти на кухню?
Он осторожно поставил ящик на стол и сказал:
– Там внутри объяснение, что к чему. А это (он вынул пакет из внутреннего кармана) отдашь маме. Да, и вот моя визитка.
Он протянул мне карточку и шагнул за порог.
Человек этот, на мой взгляд, был больше похож на друга Родькиного отца-адвоката: костюм-тройка, рубашка с двойным воротником, оксфорды. Когда дверь за ним закрылась, я прочитал:
«Геннадий Ильич Бортников, супервайзер Транструбмаш… – и дальше весь алфавит. Не успел я дочитать, что написано на визитке, как из комнаты, кутаясь в платок, вышла мама,
– Кто-то приходил? Дора?
– Мужик какой-то. Вот посылку принес от твоего «соседа по парте».
Мама стала разглядывать коробку, на которой не оказалось никаких надписей.
– Да, – вспомнил я. – Он еще вот это передал.
И отдал маме пакет.
Мама открыла большой конверт, и брови ее высоко взлетели. Я заглянул из-за маминого плеча и увидел в пакете деньги и какую-то записку, написанную от руки. Мама вынула письмо, а пакет положила на стол. Она быстро пробежала глазами написанное и спросила меня удивленным голосом:
– Кит, ты что, писал Алексею?
– Я-а?! Нет, конечно! А что?
– Ну-ка, посмотрим, что в посылке.
* * *
Когда я на следующий день рассказывал Шишкареву об этом событии, он, как и мама, по-моему, не совсем поверил в то, что никакому Алексею Градову я не писал. Я даже разозлился. Хорошо еще, что Ванда была на моей стороне. Надо сказать, что из-за ее любопытства мне пришлось подробно описывать все, что было в посылке.
– Здоровая банка меда, компот какой-то из сушеных ягод и пакетики. На некоторых охотник с собакой нарисован. И конверт с баксами. Часть таких, как мы с Родькой меняли, когда ему отец сотню зеленых на Новый год подарил, и еще с какими-то другими портретами.
– Ну, и что сказала мама?
– Назвала его этим… как его… американским миллиардером…
– Биллом Гейтсом?
– Да нет. Другим… типа Ротвеллер
– Просто так назвала и все?
– Да.
– А с какой интонацией?
– Это тебе зачем?
– А если она рассердилась и деньги ему назад отошлет?
– Она не сердито сказала.
– А как? Давай, ты же чемпион класса по синонимам!
– Озадаченно… и немного одобрительно…
– Значит сразу не отошлет, побоится обидеть. Начнутся теперь переговоры. А ты должен сказать, что вы можете отдавать деньги по частям. В четырнадцать уже можно иметь свои лавэ, заработанные.
И мы стали решать, продавать теперь Мозговому приставку или нет. Родька сказал, что уговор дороже денег, и полученные лавэ будут наши общие. То есть он их трогать не будет, и они будут у него лежать до особого случая.
«…представь, как нам будет хорошо, когда ты вернешься!»
Когда я пришел домой, то сразу почувствовал, что, наконец, мама «вернулась» и живет в настоящем времени. А то она как будто делала одно, а думала совсем о другом.
– Леша, звонил, – сказала она, когда мы сели за стол. – Передавал тебе привет.
Я думал она еще что-нибудь скажет, но она молчала.
Вечером после ужина, когда я уже собирался вырубить комп, мама зашла ко мне в комнату со стеклянной чашкой в руке.
– Кит, попробуй!
В чашке была жидкость красно-бурого цвета. Я отхлебнул немного.
Вкус был незнакомый, но приятный.
– Что это?
– Это из тех ягод, которые Леша передал, и немного меда. Он сказал, что сам все собирал, а мед – с таежной пасеки его друга.
– Круто, – сказал я, а про себя ехидно подумал: «Ученик профессора Снегга, не иначе. Рябиновый отвар готовили на втором курсе вместе с дыбоволосным зельем. Он ничего там не перепутал? А деньги он, наверное, у сибирских колдунов получил и обменял на магловские…» И не успел я подумать о деньгах, как мама сказала:
– А деньги он передал не свои, а Павлушины…
Мама взяла у меня пустую чашку и присела на диван.
– Мы в одном доме жили. Лешка и я в соседних подъездах, а Павлик в подвале. У него отец был дворником. Учился Пашка просто ужасно, а руки были золотые, и очень добрый. Со школы на автобазе крутился, а потом там же механиком работал. И образования, кроме восьми классов, не получил, и не женился. Потом, когда нас с Лешей уже рядом не было, Паша с родителями переехал в однокомнатную квартиру, которую оформили на него. Сестра уже замужем была и жила отдельно. Так вот она вдруг решила, что Павел должен немедленно официально завещать квартиру ее детям. Паша согласился и еще оформил дарственную Алексею на свой мотоцикл с условием, что половина его стоимости будет моей. Все смеялись и говорили, что к тому времени, как завещание вступит в силу, от его Харлея и колес не останется. А Паша в тот же год погиб… Ехал пассажиром…
Мама встала.
– Мы в детстве все делили поровну: конфеты, деньги, которые на школьные обеды получали… А знаешь, сколько стоил Павлушин Харлей? Лешка говорит больше полумиллиона.
Губы у мамы задрожали, и она быстро вышла из комнаты.
Я подождал немного и пошел за ней. Мама лежала на диване лицом к стене. Я подумал, что она плачет, испугался, подбежал к дивану, сел на край, наклонился и прижался к ней:
– Ма-а-м!
Мама повернулась и приподнялась. Она не плакала, но лицо у нее было таким, как при простуде: нос распух, глаза покраснели:
– Ты что, Кит?
И я отважился:
– Мам, ты помнишь, как я первый раз был у зубного? Я все спрашивал, что там в кабинете со мной будет, а ты сказала: «Не думай об этом. Ты думай о том, как оттуда выйдешь, и мы пойдем есть мороженое в кафе». А теперь я тебе прошу: «Не думай о том, что будет в больнице: представь, как нам будет хорошо, когда ты вернешься!»
– Знаешь о больнице?.. – высоким от волнения голосом спросила она и покачала головой. – От кого?
– Неважно. Знаю. И ничего в этом особенного. Симон Александрович у себя в госпитале каждый год обследуется. И никакую тайну из этого не делает.
– А как же ты тут один будешь, Ки-ит?
– Очень даже прекрасно, если, конечно, один! Но тут же вся твоя библиотека будет проводить мониторинг моего поведения!
– Обещай, что поедешь к Марте и Михаилу Марковичу! Меня ведь долго, наверное, не будет.
– Об этом потом. Ты сейчас думай о себе. Тетя Наташа говорит, что это хорошая примета, когда все, что нужно, легко приходит. Нужны были деньги – и вот они, пожалуйста. А Марта все голову ломала, как их достать.
– Да, но когда все так быстро приходит, то боишься, что так же и уйдет. И как-то уж очень во-время подоспела Лешина посылка.
– Ну, это не ко мне! Я ни при чем! Дора говорит, что это «провидение».
Мама грустно улыбнулась.
Репетиция переезда к Марте
Вроде бы после этого разговора ничего не изменилось, но мама явно повеселела, и мне стало спокойней. Единственное, что мне хотелось бы решить поскорее, – это то, где я буду жить в мамино отсутствие. Мама, по-прежнему, считала, что я должен переехать к Марте и дяде Мише. А я такое бегство из собственного дома считал совершенно невозможным. В обычное время я бы с радостью пожил у Марты. Но теперь мне суеверно казалось, что покинутая квартира уже сама по себе накликает на нас разлуку и беду. И вот с таким настроением я по приглашению Марты поехал к ним на воскресенье.
В субботу вечером она прочитала мне по дороге целую лекцию о том, какой у них в районе чистый воздух, какие замечательные парки, озера и старинные усадьбы. А дядя Миша встретил меня, как бедный дворянин наследного принца, которому в доме во временное пользование выделялось особое помещение. У них теперь была небольшая двухкомнатная квартира, и одна из комнат, судя по всему дяди Миши, готовилась для меня. Со старинного письменного стола грандиозных размеров исчезли горы картонных папок и книг с закладками, а остался только комп, принтер и, что особенно меня тронуло, – модель фрегата «Паллады». Я в детстве считал ее главным сокровищем их семьи, но мне разрешалось глядеть на неё только очень издали.
/ Дядя Миша сразу же предложил мне обсудить план «культурных мероприятий» на воскресенье. Конечно же, на первом месте была усадьба князей Вяземских с музеем и парком. Но, по желанию, можно было посетить и Ботанический сад лекарственных растений. Теплицы, разумеется. Но эти планы были перенесены на неопределенное будущее, поскольку ночью начался дождь, который с короткими перерывами длился весь следующий день. Марта утром уехала на работу, а дядя Миша устроил показательный завтрак «двух самостоятельных мужчин». На старинной чугунной сковородке были подрумянены тонкие ломтики «настоящего английского бекона», и мне была поручена ответственная миссия: разбить для глазуньи четыре яйца так, чтобы желток не растекся. Марта регулярно названивала нам, потому что предполагала, что теперь неожиданных бытовых травм в ее доме могло случиться в два раза больше.
Когда она возвратилась домой, я рассматривал испанский талер 1665 года, который был отчеканен в Нидерландах, и думал о том, что может быть именно его держал в руках Антон Левенгук, или принц Оранский, или наш Петр Первый, который тогда учился у голландцев корабельному делу. А взъерошенный и покрасневший от возбуждения дядя Миша, сидя за компом, подбадривал себя возгласами «А я вот так прыгну! Или даже так!» и пытался перейти на третий уровень «бродилки» «Рыцарь и сокровища Агры». Учеником он оказался неспособным, но о-о-очень увлеченным.
