Тамара Шаркова
Из века в век
“У рыбаков”
Когда мы со Стояном вынырнули из высоких жестких зарослей камышей, то оказались на берегу зловонного лимана. По краю его была проложена узкая тропа, небрежно вымощенная осколками битых кафельных плит. И тут мы сразу же увидели Светлану Ивановну – статную, не по южному белокожую, с бушменской копной светлых волос. Она энергично взбиралась на кучу строительного мусора у дома напротив. На ногах у нее были старые галоши на босу ногу, короткое яркое платье открывало полные круглые колени. Несмотря на то, что ей приходилось выбирать, куда поставить ступню – на железный обломок бетонной арматуры или погрузиться в зловонную жижу каких-то пищевых отходов, она мгновенно отреагировала на наше появление из-за камышовых кулис:
–Ой! – крикнула она и с той же скоростью, с которой взбиралась на Анапурну из мосора, стала спускаться вниз.
–Хорошо, что успела вас увидеть!
Светлана Ивановна была почти одного роста со Стояном. Она обняла его одной рукой, а другой – притянула меня к себе. Я потерял равновесие и неловко уткнулся ей в живот.
– Ну, вы просто прелесть, Стоян Борисович! Ну, все такой же молодой и красивый! А Юрочка, Юрочка… Вот уж Виталик обрадуется. А я до наших спешу. У них же бригада, а Тимофей в городе, так взяли Васю. А он после вчерашнего, ну никакой. Они с "крышей" гуляли. Так хлопцы ничего, а этот вышел злой как черт. Да машина еще неисправная, на тележку придется все нагружать и тащить. Думаю может помогу чем.
Стоян опустил сумку на землю.
– Светлана Ивановна! Вы возвращайтесь, а я пойду помогу.
– Не-е… Вы же не найдете. Они сейчас лодки в другом месте держат. А вообще, если есть желание, можем вместе пойти. А Юрочка пусть с вещами во двор идет. Там Таня. Вы же знаете, наверное, от Гены. Два месяца уже осталось.
– Так, – сразу же отреагировал Стоян. – Дуй во двор, командир, становись на постой. Без меня, чтоб и нос за ворота не высовывал! Ясно? Иначе голову оторву!
И не успел я сообразить, что ответить, как под невообразимый визг и лай кривоногих косяцких уродцев и блеяние коз Светлана Ивановна и Стоян преодолели мусорную высоту и скрылись в кукурузных джунглях.
Я вздохнул, ухватился за ремень сумки и поволок ее к калитке. Снаружи все было как раньше.
Белые жестяные чайки на голубых воротах, шиповник у ограды, длинноногие поросли разноцветных мальв у сарая.
Я отворил калитку и шагнул за порожек. И сразу же просто оглох от злобного лая посаженной на цепь беспородной собаки, слегка смахивающей на немецкую овчарку.
Это было уже не то, чтобы незнакомое, но просто-таки чужеродное явление для этого дома. Пять лет назад мне навстречу выкатился бы целый выводок звонкоголосых собачонок: Кнопа, Джеб, Муха и, конечно, отважный сэр Тобиас, размером с пакет молока.
Ну, была будка. Была даже довольно большая собака Джулька, но бегала она, где хотела, и на цепь ее не сажали.
И вдруг вместо этих веселых собачьих лилипутов и Джульки – цепной пес!
Рядом с собачьей будкой – еще одна новая будка, железная, для старенького "жигуленка" Василия Ивановича. Рядом с ней на шестах висели нейлоновые сети.
Ну, а все остальное, похоже, без особых изменений. Плоскую крышу кухни продолжал легкий настил из реек, покрытый с одной стороны старым брезентом. По углам он держался на деревянных столбах, соединенных низеньким заборчиком, на котором развешивали вымытые кастрюли и банки.
Самое главное под кухонным навесом – неглубокий колодец с ветхой крышкой, куда сквозь песок просачивались и обессоливалась морская вода. Внутри него были сделаны полочки, где, как в холодильнике, можно было хранить рыбу и даже кастрюли с борщом.
Над колодцем сетку из реек густо оплетали виноградные лозы. Брезент туда не доставал. Его хватало только, чтобы закрыть от солнца стол у входа в кухню. Ножевые порезы на клеенке, покрывающей его поверхность, обнажали прямо-таки археологические напластования из прежних клеенок, потому что они не заменялись по мере истирания и изрезания, а накрывались новыми. Значит, где-то в глубинах этих исторически-клеенчатых слоев сохранялась и та памятная, с островами и пальмами, за которой мы с Виталиком давились манной кашей на козьем молоке. Век не забуду этой гадости! А нам еще голову морочили, что мы от нее станем "такими же большими, как дядя Роман".
Как же! Стали! Во мне чуть больше полутора метров будет, а Виталька, похоже, еще ниже. Так, во всяком случае, сказала Светлана Ивановна. И это в 7-то классе!
Вокруг стола были по-прежнему расставлены крепко сбитые табуретки, выкрашенные "половой" коричневой краской и коварные лавки. Забудешься, сядешь на край – и загремишь на землю.
Пока я осматривался, собака перестала лаять, потеряв всякий интерес к сумке, которую я поставил у нее под носом на курчавые заросли спорыша. Насколько я помнил, туда сливали "сладкую" воду после стирки, эту местную разновидность "бальзама – ополаскивателя" для сорняков. Итак, выполнив свой долг, собака забралась в будку. А я, по привычке многолетнего читателя "Миши" и "Трамвая", продолжил искать "10 отличий»" в знакомой картинке. Смотрел – смотрел, но увидел только четыре: новую раковину под жестяным бачком для умывания, новую детскую ванночку у кухонной стены, клеенку на столе да яркое пластиковое ведро для мусора.
– Отдыхающий! – вдруг услышал я за спиной тонкий голосок. Я оглянулся. Позади меня стояло метровое существо, похожее одновременно на японскую куклу и Арлекина с челкой пуделя Артемона. На тоненьких ножках были надеты зеленые коротковатые легинсы, с которыми уживалась красная юбочка и голубая полосатая футболка.
На круглой румяной мордочке сверкали большие чуть раскосые черные глаза. Темные прямые волосы с неровно постриженной челкой опускались до плеч.
– Так вы отдыхающий? Да? – переспросило существо, переступая с ноги на ногу и, почесывая искусанные комарами места тыльной стороной пляжных босоножек на липучках.
– А ты-то кто?
– Я… Я… Витрина.
– Ну да?! – удивился я. – Разве есть такое имя? Может ты Виктория?
– Нет! Я вспомнила – Викторина! Викторина! Таня! Скажи отдыхающему, что я Викторина!
Из открытой настежь двери дома выплыла Татьяна – младшая дочка Светланы Ивановны. В длинном темно-бордовом халате, расписанном турецкими огурцами, она бережно несла впереди себя огромный живот. Только теперь до меня дошел смысл сказанного о каких-то двух месяцах.
– Та это ж не "отдыхающий", это ж Юрочка! Здравствуй! А Стоян Борисович где?
– Здравствуйте. Стоян со Светланой Ивановной пошел.
– А ты догадался, кто это тебя встретил? Это Виталькина сестричка. Когда вы были у нас, она еще только в проекте у Натальи была. Как мой сейчас. Ее Вика зовут. Димка, тоже! Выдумал такое! Виктория Дмитриевна! А мы с мамой все забывали и у нас то Виктория выговаривается, а то Викторина.
Татьяна крупными пальцами мягкими, как у тряпичных кукол, взяла меня за плечи.
– Вот уже Виталик тебе обрадуется. Он на Оголовке сейчас, с другом, скоро явится. А ты на отца стал очень похож.
От Татьяны нежно пахло молоком, как будто она принимала молочную ванну. Из глубин моей памяти вдруг всплыло воспоминание о каком-то очень похожем запахе. И мне (о ужас!) вдруг захотелось уткнуться лицом в манящую нежный душистой испариной ложбинку на ее груди. Я понимал, что это приступ какого-то безумия, перепугался, вдруг Татьяна догадается об этом, и жутко покраснел.
И все из-за фокусов моего дурацкого носа!
То, что он у меня какой-то не такой, папа обнаружил, когда я ходил в детский сад. Однажды мне дали за обедом ложку, я ее понюхал и не стал есть сладкую кашу.
– Почему не ешь?
– Ложка рыбой пахнет.
Дали другую.
– И эта!
Оставили без второго, пожаловались папе на капризы и упрямство.
Папа пристально посмотрел на меня и не увидел на моем лице ни тени смущения.
Тут вмешалась повариха:
– Я этими ложками вчера рыбу с противня снимала. Но они мытые, вы же видели.
– А вы дайте ему несколько ложек: мытых после рыбы и каких-нибудь новых что ли.
Это в папе заговорил экспериментатор.
Дали.
Я, как щенок, понюхал и определил, где какая.
Стоян долго смеялся, узнав об этом. Он принялся рассматривать мой нос через лупу, а потом сказал:
– Смотри ты! Нос та-а-кой маленький, а нюх – такой "вострый".
Это он меня пародировал.
Татьяна моего смущения, слава Богу, не заметила и продолжала:
– Ну, ладно, неси вещи в летний домик, а я чайник на газ переставлю. На плите он до вечера не нагреется.
Она улыбнулась и ласково посмотрела как бы сквозь меня. Нередко мне очень хотелось, чтобы такой взгляд был у Стояна. Потому что, как бы строго Татьяна не говорила со мной и Виталиком, глаза ее постоянно от нас отвлекались и напоминали, что долго сердится на нас она не будет: у нее есть дела и поважнее. А вот, когда Стоян тебя припечатает словом, а потом пригвоздит немигающим взглядом черных глаз, так сразу поймешь, что "приговор окончательный и обжалованию не подлежит".
В летнем домике, который мы раньше делили с множеством пауков и паучих, все было, как раньше. Только вентилятор повесили над дверью.
Я сел на самую большую кровать, которая раньше считалась "моей". Конечно, я предпочел бы отправиться на поиски Виталика, а не общаться с этой неожиданно для меня появившейся Викториной. Но ведь Стоян слов на ветер не бросает. Устроит тут шоу! Размышляя над этим, я не заметил, как рядом со мной очутилась Вика и стала подпрыгивать на скрипучей кроватной сетке.
– Отдыхающий! То есть Ю-ра! Ты будешь вещи развешивать, ну, полотенца там, одежду всякую?
– Что? – я воззрился на нее с недоумением.
– Видишь – гвоздики? Их дедушка Вася набил, чтобы одежду весить.
Я вздохнул, слез с кровати и раскрыл сумку. Девчонка присела рядом с ней и с любопытством принялась разглядывать ее содержимое.
В общем, из моего в ней было только два полотенца и ветровка. Поэтому, вынув их, я закрыл сумку и засунул ее под кровать.
– А чево ты остальное не вынимаешь?
– Потому что там не мои вещи.
– А чьи?
– Любопытной Варваре…
– Так Таня ж тебе сказала, как меня зовут? Да? А ты забыл?
Я не стал заканчивать поговорку и решил выйти на улицу.
– А в рюкзаке это твои вещи или тоже не твои?
– Ну, какая тебе разница!
– У Виталика тоже рюкзак есть, только он зеленый, и тут вот карманчик.
Он в него книжки сует и тетрадки. А у тебя есть книжки?
– Есть… есть… Давай выйдем отсюда. Я потом с вещами разберусь.
–А конфеты у тебя есть? Меня все отдыхающие угощают, а я отказываюсь.
– Не знаю. Есть, наверное. Это у Стояна нужно спросить.
Я выбрался наружу и тут же в испуге шарахнулся в сторону. Рядом со мной шмякнулась и разбилась в лепешку здоровенная груша. Ну, просто как бомба разорвалась.
– Мальчик, тебя Юра звать, да? Ты не пугайся! Они все время падают и падают, а мы убираем и убираем.
В конце дорожки у бочки с дождевой водой появилась Татьяна.
– Ну, познакомились уже? Идите чай пить, пока рыба дожаривается. А как наши придут, будем завтракать.
Неожиданно девочка, кокетливо улыбаясь, взяла меня за руку и повела к столу.
Я попытался освободить руку, но не смог вырваться из цепких липких пальчиков.
Неужели и мы с Виталиком были когда-то такими же настырным, как это существо?
Бедные взрослые!
Окончательно растерявшись, я плюхнулся на край скамейки, но вовремя спохватился и передвинулся на середину. Хорош бы я был, скатившись под стол у "Витрины" на глазах.
– А Виталик скоро придет?
– Скоро, скоро… Вика, выгляни за калитку. Может они у Макарыча кирпичи бьют с Коляном.
Вика-Виктория-Викторина выбежала на улицу, разбудив мирно дремлющего Рекса. Он вскочил на ноги и стал носиться вокруг будки, гавкая и звеня цепью, как целая колонна кандальников.
– Рэ-э-кс! – пропела Татьяна. – Ну, тихо. Успокойся.
Собака остановилась, как вкопанная, постояла немного, а потом как-то сразу обмякнув, залезла в будку и затихла.
Тут с улицы донесся писклявый Викин голос:
– Та-а-ня! Макарыч сам грузила делает, а Виталик с Коляном под забором у лужи просто так сидят.
Не успела Вика добежать до Виталика, как, увидев меня, тот вскочил на ноги.
– Юрка!
Мы неловко обнялись. Левая рука Виталика, с какой-то красной опухшей кистью, была прижата к груди. Он мало изменился. Худой, мосластый, с короткой темной челкой над восточными, как у сестры, глазами. И ростом он был по-прежнему на два пальца ниже меня.
– Знакомься – Колян!
Рыжий с красным облупленным носом Колян, сидевший на корточках, даже не привстал, а только головой кивнул, гоняя в лиманной лужице крохотных рыбок.
– А что у тебя с рукой? – повернулся я к Виталику.
– Та накололся, когда куклу выламывал. Ночью дергало – спать не мог. А ты чего так поздно? Или на сентябрь останешься? Говорят, у вас в некоторых школах позже занятия начинаются. В лицеях каких-то.
Мы уже возвращались к дому, а впереди нас на одной ноге в облаке пыли скакала Вика.
– Да нет, у нас обычная школа. Стоян в Ногайск поедет на неделю, а я его здесь буду ждать.
– А ты брата Коляна не помнишь? Пашу? Ну, мы ж с ним и твоим дядькой на кладбище кораблей были.
– Помню, что были, а с кем – не помню.
– Так вот пропал его братан в море. Они в тридцати километровую зону ходили зимой. Море ж так в этом году и не замерзло. Ну, пошли в декабре и все. Не вернулись. Он и Серега Чернов. Только-только из армии дембельнулся.
Я оглянулся через плечо. Колян продолжал сидеть на корточках перед лужей, в которой шарахались из стороны в сторону косяки микроскопических рыбешек. Такая крошечная модель океана.
Услыхав, что калитка открывается, из будки опять выскочил Рекс и стал со злобным лаем кидаться на нас.
– Во дурной! – раздраженно сказал Виталик и сплюнул в его сторону.
– Послушай, а где Мушка, Кроха? Сэр Тобиас?
– А-а-а! Когда баба Киля в больницу слегла, она их знакомым раздала. Ну, а после… Тобика в Донецк увезли, Мушка сбежала от хозяев и сгинула где-то. А Кроха у сторожа на Маяке осталась. Щенки у нее там.
– А Рекс откуда?
– Дед приволок. Кусается, зараза! И батю недавно за ногу ухватил, и меня куснул.
– А Таню он ни-ког-да не кусает! – объявилась Викторина. – Она его кормит.
– Ну да, Таня кормит, а батя кусок изо рта вынимает!
Вика задумалась и стала носком босоножки ковырять землю. Потом вскинулась:
– А Таня ему стишки читает…
–.. а он ей песни поет! – заржал Виталик.
Словно откликаясь на разговор о себе, из кухни выплыла Татьяна:
– Что-то задерживаются наши, идите чай пить…мОлодеж!
Виталька залпом выпил уже успевший остыть чай и потащил меня за кухню к зарытому в землю баку с питьевой водой, чтобы поболтать наедине. Уселись на крышке.
– Послушай, ты Децла видал?
– Ну, как и ты, по телеку.
– Жалко, у меня рука болит, а то рванули бы вечером в Дыру.
– В "Дыру"? Что это?
– Дискотека на Средней Косе.
– На "Бригантине"?
– Не… ближе. Километров шесть будет. Мы пешком туда ходим. А пацаны из города все двенадцать топают, если на тачку не скинутся.
Ты посмотрел бы наших рэпперов. Такие есть! Не уступят вашим, столичным. Я здорово рэппом увлекаюсь. А ты?
– Нет. Я вообще на дискотеки не хожу.
– Ладно, если задержишься – приобщу. А правда, что Децл в школу на "Ямахе" ездит.
– Правда.
– А как же телохранители?
– Не знаю. Видел по телику каких-то лбов. Может они с ним только на концертах.
В это время из-за угла, путаясь в ворохе старых сетей, выползла Вика, держа правую руку на весу. Стреноженная веревками, она не один раз плюхалась, как каскадер, на мягкую подстилку, но каждый раз ловко выпутывалась и поднималась на ноги. Очутившись рядом с нами, она разжала кулак:
– Вот, на, отдыхающий, то есть Юра. Это тебе от меня ириска. Я не жадная. Я тебе просто так ее отдаю. А у твоего дяди правда есть шоколадка?
Не успел я придумать, как бы вежливей отказаться от липкого грязноватого комочка на Викиной ладошке, как Рекс пулей выскочил из будки и опять зашелся астматическим лаем.
– Наши! Во артист… лает… своих не узнает! – с досадой сказал Виталик.
Мы выбрались из своего закутка. Во двор въезжала целая процессия. Светлана Ивановна с пакетом в руке открывала ворота, через которые Стоян с дядей Димой волокли металлическую тележку на двух автомобильных колесах. Сзади ее толкали Василий Иванович и худой незнакомый парень в тельняшке.
– У нашей четверки аккумулятор сел, – объяснил он Татьяне. – Взяли тележку у Тимофея.
– Этот парень кто? – спросил я Витальку.
– Илья. Татьянин муж. Он с Донецка. Там работы нет, так он с батей в бригаде рыбу ловит.
Откровенно говоря, я испугался, что окажусь в центре внимания, и сразу же начнутся всякие дурацкие вопросы и замечания типа:
"как ты вырос", "как учишься", "кем собираешься быть"…
Но время шло, и я стал испытывать совершенно другие чувства. Как будто внезапно стал "Невидимкой". Все энергично занимались своими делами, не обращая на меня никакого внимания. Стоян с дядей Димой уволокли в гараж сети и какие-то ящики. Виталька пристраивал на спину Илье мокрый мешок. Светлана Ивановна и Татьяна быстро накрывали на стол.
Один только раз, когда Василий Иванович пришел под навес сполоснуть руки, Светлана Ивановна сказала ему:
– Смотри, как Юра стал похож на Романа Ильича.
А он глянул на меня и хмыкнул рассеянно.
Единственным человеком, для которого я оставался источником неиссякаемого интереса, была Вика.
– Отдыхающий! – она мило, но делано засмеялась. – Ну, я никак не запомню, что ты просто Юра, да? Юра, ты с Виталиком будешь сидеть? Таня, я сдвинусь, чтобы Юра сел. Ты ему тарелку на мое место поставь.
Вскоре все собрались за столом вокруг огромной сковороды с жареной картошкой и рыбой. Рядом в миске вкусно пахли подсолнечным маслом из жареных семечек крупно нарезанные помидоры вперемешку с луком и зеленью.
Ели быстро, обмениваясь короткими, не совсем понятными мне фразами.
– Вася! – это Светлана Ивановна – Василию Ивановичу.– "Крыша" придет – дашь ему из холодильника.
– "Крыша" у мэра гуляет, – это дядя Дима – Светлане Ивановне.
– Они "Аризону" обмывают, – дополнение Ильи.
Я тихонько толкнул Виталю в плечо и спросил шепотом:
– Это что еще за "крыша" такая?
– Та "Грыжа", ну Гриша Жариков. У него бар на Косе, так мы ему рыбу даром даем. Зато рэкет на нас не наезжает. У Грыжи все схвачено и на Косе, и в городе. Он нас крышует.
Светлана Ивановна в это время объяснялась со Стояном.
– Шо вам сказать, Стоян Борисович! Такой год невезучий. Теперь же в городе работы нет, так организовали бригаду и купили лицензию, а по ней тонну сулы сдавай задарма, да и "крышу" кормить надо. Тут еще погода… Штормит и штормит. Одних сетей сколько потеряли.
– Одиннадцать, – буркнул Василий Иванович.
– И за каждую отдай одиннадцать зеленых, – добавил дядя Дима, уже успевший поесть и теперь сгребающий косточки в кошачью мисочку.
– И отдыхающих почти нет, – вздохнула Татьяна. – Раньше из Москвы приезжали, из Ленинграда, а теперь…
Стоян сидел напротив меня, ел и без комментариев слушал все, о чем говорилось за столом.
Несколько раз он внимательно посмотрел в нашу с Виталькой сторону. Слишком внимательно. Я подумал, что нарушаю какие-то правила "обеденного протокола". Но он вдруг отставил тарелку, перешагнул через скамейку и сказал тем тоном, которым говорил с больными и который требовал беспрекословного подчинения:
– Иди сюда, Виталик.
Виталик, вяло ковыряющий вилкой в своей по-прежнему полной тарелке, поднял голову, но с места не сдвинулся.
– Быстро!
Светлана Ивановна с недоумением переводила взгляд с одного на другого. Потом отодвинула табуретку, стоящую на пути Витальки, и он, оберегая левую руку, неловко вылез из-за стола. Стоян плюхнулся на отставленную табуретку, притянул Витальку к себе и стал осматривать его кисть, а потом осторожно ощупывать всю руку, даже футболку заставил снять.
– Давно нарывает?
– Та дня три, Стоян Борисович, – ответила за Виталика Светлана Ивановна. -А что?
Илья до того сосредоточенно обсасывающий хвост калканчика – мелкой местной камбалы – вдруг встрепенулся, вскочил и, упершись руками в столешницу, неожиданно громко сказал:
– Мать! Ты чё? Он же неделю назад, когда я тебя на рынок возил, этой рукой ничего взять не мог!! Во дает?!! Три дня!!!
Все замерли. Все – это я, Виталик и Стоян.
Василий Иванович рассеянно потыкав вилкой в тарелку, уже давно встал из-за стола и ушел в гараж. Дядя Дима подхватил и понес куда-то ведро с помоями. Вика кормила под столом котенка. Таня продолжала спокойно есть индивидуальную кашу, собирая ее круговыми движениями ложки по краю тарелки.
А Светлана Ивановна, неожиданно для меня, поднялась с табуретки, повернулась к столу боком и, поджав губы, стала снимать с веревки над головой какую-то ветошь.
Илья продолжал стоять – худой, кадыкастый, с испариной на носу. Я не понимал, ни отчего он сорвался на такой крик, ни почему Светлана Ивановна явно боится ему ответить. Ища объяснения, я уставился на Стояна. Он крепко держал Виталика за плечи, и, наморщив лоб, переводил взгляд с Ильи на Светлану Ивановну, а потом на Татьяну.
Тут вдруг Таня совершенно спокойным и даже каким-то сонным голосом сказала, подняв голову:
– Ильюша! Мама не может в ее возрасте все помнить (Светлана Ивановна поджала губы и подняла глаза кверху).
А ты молодой, и у тебя хорошая память. Вот Виталик и то так точно не вспомнит, как ты. Сядь и успокойся.
Илья коротко вдохнул и, как ни в чем не бывало, сел и принялся за рыбу. Все ожило. Таня принялась окучивать свою кашу. Светлана Ивановна опустила ведро в колодец, Стоян принялся помогать Виталику, который натягивал на себя футболку. И только у меня кусок рыбы в горле застрял, и я зашелся кашлем, как престарелый астматик. Стоян, не глядя, пропихнул ко мне через стол чашку с водой, и я выхлебал ее на одном вдохе.
Тут вернулся дядя Дима.
– Та у Витали просто кровь меняется, – заявил он Стояну. – У меня в его возрасте еще не такие нарывы были! А один так возле носа – как раз в треугольнике жизни.
– Где?! В каком еще треугольнике?! – круто повернувшись к Виталькиному отцу, сказал Стоян.
– Ну – вот этот! – уже несколько растерянно стал объяснять тот, обозначая движениями руки треугольник на лице, в центре которого был нос, а вершина – на переносице.
Стоян осуждающе покачал головой:
– Дима! Виталика нужно срочно везти в больницу. У него гнойный абсцесс и, сам посмотри, уже лимфоузлы вспухли.
– Ой, Стоян Борисович! У нас же все платное, и так трудно устроиться!
– Это я на себя беру. Собирайте мальчика!
Расстроенная Светлана Ивановна увела Виталика в дом, туда же отправилась и Татьяна. Мне ничего не оставалось, как пойти в нашу хижину, улечься на кровати и ожидать Стояна. От жары меня разморило, и я даже вздремнул.
Разбудил меня голос Светланы Ивановны, отчетливо слышный за фанерной стенкой. Судя по звукам, она собирала в ведро груши с трех самых ценных деревьев, которые росли на маленьком помидорном плацдарме за кухней.
– Стоян Борисович, шо я вам могу сказать. Сами же знаете, как я переживала за Таню. А он и ласковый такой, и преданный, и работящий. Вася ж очень изменился. Работы нет, он нервничает. Ну, выпьет лишнего. Димка тоже. Из-за Надежды. Представьте, оставила детей, живет в городе, как кукушка. Говорит, ждет вызова на биржу. А там, кто его знает. Так вот, что я хочу сказать. Мужики сети поставят, выломают и все. А огород? А курей же сколько, виноградник. Бычка ж держали. Если бы не Илья, я б уже ноги протянула. А Илья как? Все спят, а он сорняки дергает. И детей любит. Если что – за Викой приглядит лучше Надежды: и покормит, и спать уложит.
Ну, вот эти срывы у него, я и хочу спросить, чи скажется ли это на ребёнке?
– Сколько ему?
– Та двадцать три.
– Родителей знаете?
– Да нет их у него. Мать умерла , когда он был как Вика. Отец на шахте работал, каждый год новую мачеху приводил. А потом что-то там случилось, покалечился он на работе, и не спасли в больнице. Илья со старшей сестрой жил. Очень хорошая женщина, и ребенок у нее – девочка.
Илья в армии был, механиком при аэродроме, но списали его досрочно. Язву у него нашли.
Говорили из-за нервов. Так что вы скажите, Стоян Борисович, как врач.
– Да ничего. С возрастом пройдет.
– А новорожденное?
– А "новорожденное" будет здоровое и счастливое. В предложенной ему ситуации разумное дитя выбрало себе самую лучшую маму и самую надежную бабушку.
– Ой, ну вы и скажете, Стоян Борисович.
– Когда автобус, Светлана Ивановна?
– Через два часа. Мы ж как раз собирались с Татьяной в женскую консультацию. А теперь вот и Виталик…
А вы, может, еще искупаться в море успеете? Так неприятно получилось…
– Да не переживайте, Светлана Ивановна! Получилось так, как надо!
Спустя несколько минут взлохмаченная голова Стояна показалась в дверном проеме.
– А… ты здесь… Сумку мою не разбирал?
– Не успел. А у тебя там не найдется шоколадки какой-нибудь для этой девочки – "Викторины"?
– Найдется, найдется.
Стоян раскрыл сумку и достал пакет.
– Держи! Коробки – для Светланы Ивановны и Тани, а шоколадки – детям.
– Да, вот еще рубашка отца ко мне затесалась – сунь в свой рюкзак.
– Может, сходим на море?
– Нет. Не будем суетиться.
А ты вот что, сынок, я останусь с Виталиком, сколько надо будет, а потом смотаюсь в Приморск. Если захочешь – возвращайся в город.
– Нет!!!
– Тогда… так. Дядя Дима по пустякам доставать тебя не будет, но если что-нибудь попросит или запретит – выполняй немедленно. И в море – только до второго меляка и если рядом будут взрослые. Обещай!
– Ладно, Стойко, ты не волнуйся за меня.
– Да, и еще… парень этот… Илья. Если не будешь падать в обморок при каждом удобном случае и вспоминать о своей голубой профессорской крови – все будет в порядке.
Виталик обедать не стал. Вика – Викторина привела меня в дом, где он, уже одетый в новые джинсы и футболку, лежал на кровати перед одним из трех телевизоров. Вообще в трех смежных комнатах стояло семь кроватей и так хитро, чтобы телевизор можно было смотреть с любой из них.
– Щас ваши про "Курск" расскажут. У нас здесь, что хочешь и что не хочешь поймать можно – сигнал через море идет. А в городе – "Киев" и то с помехами. На Косе все за ребят переживают. Тут же все рыбаки да моряки. Батя во Владивостоке четыре года служил, дед – в Севастополе.
Пришел дядя Дима, присел рядом:
– Что нового?
– Та ничего. Аппарат спасательный течением сносит. Про стук уже не говорят.
– А про помощь от норвегов?
– Вроде согласились.
– Не прошло и года… Адмиралам по пластиковому мешку на башку, так сразу б зашевелились. Людям же дышать уже нечем.
Ну, ладно, Виталя! Так ты ж смотри – все делай так, как врачи скажут. А я послезавтра подскочу. Болит рука?
– Та не очень.
– Ну, точно, это кровь меняется. Один к одному, как у меня.
Подхватился с раздраженно скрипнувшей кровати и вышел, шлепая босыми ногами.
– Юр! Ты если захочешь, попроси Илью, он для тебя мои сети на таранку и селяву поставит. Там за кухней корзина – возле велосипеда. Все уже "разобрано": и клячики, и якорь, и коловые веревки с сеткой, и грузики с поплавками.
Мне Илья все лето помогал. Я вечером ставил, а ночью выламывал. Заработал на брюки, кроссовки и еще ботинки купил за 80 гривень.
Сегодня Грэга задул, может, пойдет рыба. Эх, и неудачно же ты приехал.
Я засмеялся:
– Эх, и неудачно же ты заболел.
До остановки автобуса шли гуськом. Впереди выступала Татьяна в чем-то воздушном развивающемся на ветру, как парус у яхты.
За ней с обожанием в сияющих глазах, как бы даже над землей "плыл" Илья, ну и остальные шагали в затылок друг другу.
Даже "Викторина", которую, к моему ужасу, решено было оставить на Косе. Пока ждали автобус, Светлана Ивановна давала последние наставления Василию Ивановичу.
– Вася, ты ж смотри за детЯми. За Вику я особо не беспокоюсь, но Юра ж стеснительный. А вы глаза зальете…
– Ну, мать, ну, ты чего? Мы их с Виталей женить скоро будем, а ты заквохтала.
– «Заквохтала»! Вот одного жениха уже везем в больницу!
Тут показался автобус, и инструктаж прервался.
Вечером все занимались своими делами. И даже Вика-Викторина убежала через дорогу играть в песочные куличи с подружкой.
Я и рад и не рад был своей свободе. Да еще вспомнил, как Стоян смотрел, припав к стеклу, будто уходил в далекое плавание, и это отнюдь не прибавляло мне бодрости.
Обошел огород, сад, вспомнил, где что было раньше. Нашел в зарослях крапивы старые качели. Столбы и железные палки были целы, а доска пропала.
Виноградник зарос сорняками. Кусты были низкие с какими-то ржавыми листьями и виноградными кистями, похожими на инвалидные культи. В той части дома, где жила бабушка Киля, разобрали печь, и комната превратилась в хранилище старых изорванных сетей.
Бабушка Киля…
Вика ее не знает… Когда она родилась, прабабушки ее уже не было в живых.
Бабушка Киля была высокая, костистая с суровым старообрядческим лицом. Огромные черные глаза, обведенные темными кругами. На голове в любую погоду темный платок шалашиком. Я ее боялся. Она казалась мне не человеком, а ожившим сухим деревом: коричневые до черноты руки-ветки, босые ноги с ногтями, похожими на морские ракушки.
Раньше она была здесь главной хозяйкой. Все остальные жили и работали в городе, а на Косу переезжали летом.
Дачников с детьми она не пускала. Для меня было сделано исключение из уважения к дяде Вадиму, на заводе которого работали когда-то ее муж, а потом сын Вася и Светлана Ивановна. Я думал, что ей было сто лет, но папа сказал – "девяносто два". Впрочем, для меня это было одно и то же. Целый век!
Зашелестели листья, небо стало обносить серыми облаками. Быстро наступили сумерки.
Замигал маяк.
Тетя Эля, брат Коляна, ребята с Курска, баба Киля… мама…
Я чувствовал себя как солдат под обстрелом, взятый неприятельской артиллерией "в вилку" из рассказов дяди Васи. Вот-вот саданет по мне. Но прислониться было не к кому.
И я обрадовался, когда объявился дядя Дима, зажег свет в кухне и стал звать Вику от соседей. Потом дошла очередь до меня, Ильи и Василия Ивановича.
Дядя Дима ловко расставил тарелки с жареными калканчиками. Чай, как всегда здесь, я пил с трудом, хотя для него брали из бака специальную "сладкую воду», которую привозили на Косу в цистернах откуда-то издалека. Она, конечно, не была такой соленой, как в местных колодцах, но все равно до нормальной речной ей было очень далеко. Видя мои мучения, Илья приволок из дому трехлитровую бутыль с компотом из груш, сделал "коктейль" с водой, и получился приятный напиток, которым я поделился с Викой. Василий Иванович и за ужином почти не ел, ворчал на всех вместе и по очереди и сразу же вернулся в гараж к машине, которую никак не мог починить. Потому что таскать туда-сюда сети, канистры, рыбу и еще кучу всяких вещей на тачке по песку было тяжело, а "четверка" никак не заводилась. И не верилось, что недавно купленный аккумулятор сел! А значит, свой же «косяцкий» рыбак так нагло его кинул. Потом все отправились к телевизору и принялись крутить ручки в поисках новостей о "Курске". На экранах плыла какая-то рябь. Если появлялось сносное изображение, то исчезал звук и наоборот.
