Эжен Сю
Жан Кавалье
БИТВА
Чтобы понять смысл сражений, о которых теперь пойдет речь, нужно точно представить себе очертания местности, где они разыгрывались.
То была обширная, безлюдная меловая равнина сероватого цвета, покрытая там и сям купами захиревшего дрока, темно-зеленого тростника и розоватых кустарников. Пехота Вилляра расположилась на ней тремя рядами. На этой белесоватой почве эти ряды казались широкими темно-синими лентами с красными крапинками и блестками от мушкетов и штыков, сиявших на солнце. По бокам пехоты на некотором расстоянии стояла конница, разделенная на два отряда: то были драгуны из Фиц-Маркона, Сен-Сернена, Фара и Сент-Эстева. Конница представляла менее однообразный вид, чем пехота, благодаря зелени мундиров, пестроте конских чепраков, блеску медных касок, колыханью багряных султанов.
Перед войском с севера вздымались неприступные вершины Ванталю. Эта громадная гранитная стена, с величавыми обнаженными расщепленными зубцами, еще окутанными синеватым туманом утра, ограждала левую сторону дороги в Женульяк, которая справа возвышалась на несколько футов над равниной. Эта дорога, почти вся в тени скал, освещалась только лучами солнца на очень крутом изгибе, где она уходила за гору, также озаренную по своим выступам. С запада, на довольно далеком расстоянии от левого крыла армии, катился быстрый и глубокий Геро. Он был замкнут обнаженными, спаленными солнцем холмами. Местами они понижались, и тут между их вершин цвета ржавчины сверкал серебряной лентой могучий горный поток. С востока, на правом крыле, виднелось начало дороги в Баржак. Это древнее римское шоссе, мощеное гранитными плитами, прорезывало горб земли, вершину которого занимала полуразрушенная мельница. Эти серые развалины загораживали восходящее солнце, бросая густую тень на горизонте, залитом его лучами. Наконец, на юге позади армии на зеленом склоне тянулись полукружием дома деревни Тревьес, частью озаряемые солнцем, частью тонущие в тени гор и каштановых рощ.
Вилляр велел двум швейцарским полкам из Куртана и двум эскадронам драгун из Фара тотчас двинуться в Баржак, отдал личные приказания офицеру, которого прислал Лаланд, а сам поместился на правом крыле, на холмике. Отсюда видна была вся равнина.
Маршал пристально следил за движением войск, отправленных в Баржак, пока они не скрылись за мельницей. Было тихо, только со стороны Баржака слышались глухие, отдаленные залпы. Вилляр вынул часы и сказал Жюльену с недовольством:
– Отряд Эгальера в Женульяке должен бы выступить на заре. Но вот уже восемь часов, а генерал не прислал еще ни одного адъютанта! Я же не могу ничего предпринять, не узнав о последствиях его движения: ведь нападение мятежников на Баржак – не более как отвод глаз.
Нужно сказать, почему маршал решился действовать так энергично. Тщетно ждал он целых десять дней известий о Кавалье или Туанон. Предположив, что Психея не могла еще ничего добиться от юного главаря, Вилляр подчинился настойчивым требованиям Бавиля: он открыл поход, решив стиснуть мятежников в их горах, напав на них разом с трех сторон, между тем как войска из Виварэ и Руэрга должны были отрезать им отступление. Оттого-то отряды, расположенные в Баржаке и Женульяке, должны были действовать одновременно.
Не успело пройти удивление и нетерпение Вилляра, как он увидел вдали через облако пыли голову колонны, спускавшейся в равнину по той дороге из Женульяка, которая извивалась у подножия хребта Ванталю. Так как эти горы, считавшиеся непроходимыми, защищали левую часть дороги, а правая, вплоть до Женульяка, была во власти маршала, то он не поставил между ними никакого посредствующего поста: оттого никто не мог уведомить его о внезапном неожиданном появлении отряда Эгальера. Чрезвычайно изумленный, маршал воскликнул, наводя свою трубу на эту колонну:
– На кой черт Эгальер избрал этот маршрут? Уж не потерпел ли он неудачи? Но нет, он идет в полном порядке. Вон моряки впереди: я различаю их синие куртки с красными воротами.
Он сложил трубу и сказал недовольным голосом одному из своих адъютантов, Турнону:
– Скачите, спросите Эгальера, почему он стягивается к нам? Прикажите ему остановиться и ждать моих приказаний.
Офицер поскакал, не избегая рвов, к Эгальеру, который все приближался.
– Мне кажется, господин маршал, что залпы со стороны Баржака становятся все слышней, – заметил Жюльен, указывая на восток.
– Тише, господа! – крикнул Вилляр своему штабу, офицеры которого переговаривались между собой.
Все затаили дыхание. Маршал бросил поводья, снял левой рукой шляпу, а правую приложил к уху, прислушиваясь к востоку и склоняясь на седле. Потом он выпрямился и сказал:
– Да, перестрелка приближается. Пожалуй, это нападение на Баржак – дело серьезное, а не один отряд, – прибавил он, слегка насупливая брови. – Уж не сосредоточили ли фанатики там все свои силы? В таком случае Лаланд ловко отступает: он наведет на нас мятежников и, черт возьми, мы сцапаем их тут, как в мышеловке!
– А, вот часовой скачет с холма! – воскликнул Жюльен. – Наверное, он заметил в долине какое-то движение, скрытое от нас холмом мельницы.
– Теперь, ваше превосходительство, пальба слышится явственно и она все приближается, – сказал Гастон, который соскочил с коня и приложил ухо к земле.
– Сэнвиль! – крикнул Вилляр. – Подите, скажите майору полка Фиц-Маркона, чтобы он шагом отправлялся с двумя эскадронами драгун на мельницу. Слышите, шагом! А там он пусть приготовится к бою и ждет моих приказаний.
Не успели драгуны исполнить это повеление, как часовой, скакавший во всю мочь с противоположной стороны, наткнулся на них. И драгуны, вопреки приказу маршала, поскакали вперед, взобрались на холм и исчезли по другую его сторону. А залпы все приближались. Уже столбы белого дыма поднимались из глубины долины и на минуту закрыли мельницу. Наконец донесся тот глухой шум, который свидетельствует, что идет крупная схватка. Вилляр закусил губу. Было ясно, что, несмотря на подкрепление, отряд Лаланда отступал перед камизарами и поспешно уходил к центру армии. Это было удостоверено всадником, повстречавшим драгун, который был не кто иной, как Ляроз. Его конь был покрыт пеной.
– Сударь! – доложил он маршалу. – Долина покрыта беглецами: это – какая-то невольная оторопь! Псалмопевцы преследуют наших с яростью. Капитан драгун Фиц-Маркона прислал меня сказать вам, что он на свой страх решился попытаться собрать рассеянные войска.
– Он хорошо сделал, – заметил Вилляр с величайшим хладнокровием и обратился к Гастону:
– Живо прикажите капитану Пулю занять мельницу своими микелетами. А вы, – обратился он к другому адъютанту, – скажите Эгальеру, чтобы не останавливался, как я ему приказывал, а обогнул холм и понесся бы по дороге в Баржак: пусть он там остановит натиск мятежников и прикрывает наших беглецов, пока они опять не построятся.
Занятый происходившим на правом крыле, Вилляр не заметил непостижимых движений Эгальера. Вместо того чтоб остановиться, как было приказано, эта колонна продолжала надвигаться на центр армии.
– Но, черт возьми, Эгальер очумел! О чем он думает? – вскричал маршал.
Вдруг эта колонна чрезвычайно быстрым и ловким движением образовала длинное каре и открыла убийственный огонь по королевским войскам, которые, сложив свои ружья в козлы, преспокойно смотрели на движение вновь прибывших.
– Измена, измена! – вскричал Вилляр.
Вонзив шпоры в коня, он поскакал с своим штабом построить свой первый ряд, который был спутан этим внезапным нападением и подался под неожиданным натиском камизаров. В этом месте все исчезло в густом дыме. Да, то был не отряд Эгальера, а соединенные войска Кавалье и Ролана. Мятежники совершили страшный переход через Ванталю и на заре заняли дорогу в Женульяк, отрезав сообщение между Вилляром и Эгальером. Посланный последним офицер, конечно, был перехвачен ими. Лаланд, прекрасный офицер, давно работавший в Севенах, а также местные жители уверили маршала, что враг не мог перейти горы, чтобы встать между ним и Женульяком. А тут еще эти мундиры, в которые нарядились камизары, отнявшие их у королевских солдат во время страшной бойни у Вержеса! Немудрено, что Вилляр принял мятежников за отряд Эгальера и подпустил их к себе.
Между тем как центр войска бесстрашно сопротивлялся внезапному нападению, правое крыло под начальством Жюльена бросилось на холм на помощь Пулю и его микелетам. Вождь партизан делал нечеловеческие усилия, чтобы собрать беглецов, и готовился твердо отстаивать свой пост против другого отряда мятежников, предводимого лейтенантом Ролана, Ильей Марионом. Теперь этот отряд, который разбил Лаланда наголову у Женульяка и преследовал его так горячо, остановился, чтобы восстановить порядок в своих рядах. Марион решил захватить холм – место первой важности: оно прикрывало правое крыло маршала, которому Геро преграждал отступление слева. По примеру Жюльена, микелеты засели в развалинах. Пехота выстроилась на хребте холма, а два эскадрона драгун Фара помчались в галоп на оба крыла камизаров.
Построенные в каре камизары двинулись, распевая свой обычный военный псалом. Драгуны, сделав легкий оборот, смело устремились на их крылья. Камизары остановились. Жонабад и его косари спокойно выжидали горячий натиск конницы. Упирая в землю длинные ручки своего страшного оружия, они направляли его широкое, острое, наточенное лезвие на грудь коней, а второй и третий ряды каре приготовились стрелять в драгун в упор. Драгуны наскочили, но их лошади вдруг стали перед косами: они то пятились, то ускользали, несмотря на все усилия всадников. Пользуясь этой минутой беспорядка и смущения, косари пороли брюха коней, подсекали им ноги, а их товарищи открыли такой меткий огонь, что драгуны сделали полуоборот и ускакали, оставляя на месте схватки кучу мертвых и раненых. Последние были безжалостно перерезаны косарями. Мятежники запели победный гимн. Драгуны еще два раза смыкались и бросались на каре, но тщетно.
Пехота смотрела с верхушки холма на эти неудачи конницы и на расправу косарей с ранеными. Эти фанатики свирепого вида в овчинах с длинными бородами, казалось, оправдывали суеверные россказни, ходившие в армии насчет сверхъестественной силы камизаров. И между тем как их неуязвимая колонна быстро взбиралась на холм, с громким пением, отряд Жюльена услышал за собой дикие крики тех камизаров, которые дрались с войсками Вилляра. Солдаты поняли, что в случае отступления их тыл не защищен: ими овладела нерешительность.
Пораженный этими зловещими признаками, Жюльен строго-настрого приказал стрелять только почти в упор. Но охваченная ужасом команда начала стрельбу, когда камизары только начали подвигаться с ружьями наперевес таким твердым, правильным шагом, словно они были на смотру. Пользуясь неуместной поспешностью огня, Марион тотчас приказал своим бежать во всю мочь, чтобы не дать врагу зарядить свои ружья и схватиться врукопашную, на которую камизары всегда надеялись.
Как на грех, в средине отряда Жюльена находилась рота мещанской гвардии. Эти достойные граждане, милостиво поставленные Вилляром позади, еще не смели дать тягу, но предавались несказанной тревоге. Их капитан, мэтр Жанэ и его зять и лейтенант Биньоль, казалось, уже действовали, как куклы. Когда первый ряд выстрелил, Жанэ, ошалелый от страха, увлекаемый смутным чувством самозащиты, вопреки приказу Жюльена, выстрелил прямо перед собой, забывая, что этак угодит в спину солдат, стоявших впереди. Зять и лейтенант последовали его примеру, а за ним и большая часть микелетов. Порядочное число пехотинцев, раненных таким неожиданным залпом, пало с криками: – Мы окружены! Камизары позади нас!
В эту минуту колонна Мариона достигла верхушки холма. Сделав свой залп, от которого они воздерживались до сих пор, камизары схватились с королевскими солдатами, испуская страшные рычания. Мэтр Жанэ и его команда, устрашенные и последствиями своего залпа, и яростным натиском врага, совсем потеряли голову. Они побросали оружие и побежали, крича: «Спасайся, кто может!» Роковой крик нашел отзвук среди войск, и без того уже павших духом. Напрасно Жюльен во главе немногих храбрецов и примкнувший к нему Пуль старались остановить бегство солдат: невольная оторопь, это знамение рокового дня, овладела всеми рядами – и они рассыпались. Разбитый, преследуемый отряд Жюльена покатился с холма назад и дико свалился в центр армии Вилляра.
Маршал во главе роты своей гвардии и нескольких офицеров верхом на прекрасном черноглавом коне в окровавленной попоне, дрался простым солдатом. Он потерял в свалке свою шляпу. Его платье было в беспорядке и покрыто пылью, глаза блестели лихорадочно. В левой руке он держал узду, в правой – пистолет, сабля висела на одной кисти, на золотом шнурке. Он отдавал приказание Гастону, как вдруг почувствовал, что его схватили за левый сапог и хотят стащить с коня. Маршал быстро обернулся и узнал одного из проводников, который уцепился за него, не будучи в силах, ни снять своих уз, ни схватить оружие.
– А, это наш проводник, пастух! – воскликнул Вилляр, нагибаясь и, приложив дуло пистолета к черепу, положил его на месте.
В эту минуту другой камизар с кинжалом в зубах вскочил, как тигр, на спину коня маршала и сжал его, пытаясь повалить назад. Завидев отчаянное положение начальника, над которым уже был занесен кинжал врага, Гастон так хватил камизара саблей, что тот раскрыл объятия, покачнулся и скользнул под брюхо лошади.
– Спасибо, дитя мое, что освободил меня от этого гадкого плащеносца! – весело сказал маршал пажу и крикнул, чтоб воодушевить солдат: – Мужайтесь, молодцы мои! Еще одно усилие – и конец! Эти канальи бегут со всех сторон: они держатся только в этом углу. Неужто ж, черт возьми, вы отстанете от ваших товарищей? Если погнулись ваши штыки, валяйте этих бешеных собак прикладами!
Не успел кончить Вилляр, как раздался страшный залп и засвистали пули. Ветер нанес облако дыму на кучку бойцов, окружавших маршала. Вилляр почувствовал, что конь оседает под ним. Напрасно старался он поднять его, пуская в ход шпоры и мундштук: благородное животное пало на колена, испустило глухой вздох, приподнялось еще на минуту, словно чтоб дать своему хозяину соскочить, и свалилось на бок.
– Прощай, бедный Геркулес, конец тебе! – проговорил Вилляр. – Стоило тебе уцелеть в кровавом бою у Гехштетта, чтоб погибнуть от этих диких горцев!
Тихо сойдя на землю, он бросил печальный, последний взгляд на своего коня.
– Ваше превосходительство, возьмите моего коня! Скажите моему отцу, что я умер, как солдат. Да здравствует король!
Таковы были последние слова Гастона. Раненный пулей в сердце, он вдруг свалился с лошади и пал у ног маршала.
– Бедный мальчик! – воскликнул печально Вилляр, склоняясь над пажом посмотреть, нет ли какой надежды на спасение его жизни.
– На коня, сударь, на коня! – закричал адъютант, с трудом пробравшийся сквозь схватку. – Отряд Эгальера разбит наголову. Дрогнул и полк Фрулэ, который так мужественно держался до сих пор.
– Да это какой-то рок тяготеет над этим проклятым днем! – проворчал маршал, садясь на коня своего пажа.
Он направился к правому крылу, крича солдатам, заряжавшим ружья:
– Эй, молодцы! Не тревожьтесь, коли услышите: «Спасайся, кто может!» Это – военная хитрость. Большинство фанатиков обратилось в бегство: этой хитростью мы хотим завлечь к нам остальных.
Но маршал не мог двигаться дальше. Неустрашимый полк Фрулэ вдруг подался назад: генерала окружили рассеявшиеся солдаты.
– Что ж это такое? Куда ты? Ты ошибаешься, паренек. Тебя покидает храбрость: враг не там! – кричал Вилляр, наклонясь, чтобы схватить за шиворот раненого гренадера, который бросил свой мушкет.
– Это не враг, а дьявол: вот от кого я бегу, сударь! – отвечал солдат, стараясь ускользнуть. – За нами по пятам Кавалье со своими пророками. Дерутся с людьми, а не с демонами!
В эту минуту волна беглецов чуть не сбила Вилляра с коня. В двадцати шагах он увидал передовых из отряда Кавалье. Камизары, в мундирах королевских моряков, шли в натиск сомкнутой колонной, с ружьями наперевес. Справа молодой человек, в сером кафтане с золотой оторочкой, в красных штанах, в запыленных сапогах, в шляпе с белым пером, держал меч в правой руке и командовал левой: то был Кавалье. За ним мерным шагом, обнявшись, подвигались Селеста и Габриэль. Они были в белых длинных одеяниях, их волосы развевались по ветру. Густой дым битвы окутывал их: они шли словно в облаке.
Вилляр невольно окаменел при таком странном мимолетном видении. Но приближались крики: «Спасайся, кто может!» Маршала окружил и увлек смятенный поток солдат всех родов оружия. Не в силах сопротивляться ему, он смешался с беглецами, но вскоре опередил всех, благодаря быстроте своего коня. Тут он встал во главе всех и закричал:
– Отлично, отлично, детки! Будем притворяться бегущими. Изо всех сил кричите: «Спасайся, кто может!» Фанатики попадутся на эту удочку. Мы, черт возьми, затягиваем их прямо в отличную засаду, откуда не ускользнет ни один из них! Только когда мы будем в ста шагах от реки, остановитесь, чтобы они настигли вас: тогда они попадут между двух огней, и ни один не уйдет!
Вилляр казался убежденным в своих словах. Солдаты, молодецки сражавшиеся до тех пор, были вовлечены в бегство лишь заразительной оторопью отряда Жюльена. Они поверили, что таков был приказ, что их бегство было хитростью.
– Но отчего же, сударь, офицеры не сказали нам, что это – притворство? Мы бежали бы веселее. А то вот мне стыдно, что я бежал перед псалмопевцами, – сказал старый алебардщик, немного задерживая шаг.
– А я не жалуюсь на это, молодчины мои! Черт возьми, да вы отлично бежали! – сказал Вилляр, не в силах сдержать улыбку. – Но это лишь половина нашего дела, детки. Теперь нужно кончить день, как мы его начали, искромсав этих псалмопевцев. За мной! Мы живо расправимся, а затем вы отправитесь в Монпелье плясать с вашими душками и пить за здоровье короля. А пока рубите этих каналий: еще лучше захотите выпить, вино покажется еще слаще! Нынче ночью – мое угощенье!
Солдат так восприимчив, что самоуверенность и веселость маршала охватила тех из беглецов, которые могли слышать его. Слова: «это хитрость!» пробегали по рядам. Бегство принимало более правильный вид отступления. В войсках понемногу возрождалась уверенность.
– Пора остановиться, ваше превосходительство? – спросили некоторые из офицеров.
– Нет еще, детки! Вон там видите это большое каштановое дерево?
Маршал выбрал место, где подымался небольшой холм. Оно казалось ему более удобным для построения своего войска. Вдруг долина огласилась резкими и близкими звуками рожков.
– А, микелеты капитана Пуля! – радостно закричали солдаты.
То был вправду Пуль с остатками своих сорвиголов, которых Жюльен отрядил охранять маршала. Они должны были сменить роту его гвардейцев, почти совсем разбежавшуюся. Партизан подскакал к Вилляру.
– Ну, что с Жюльеном? – тихо спросил маршал.
– Разбит наголову, сударь! – отвечал Пуль. – Эти воплощенные дьяволы не спешат и не расстраивают своих рядов, чтоб преследовать нас. Это – словно старые войска: так они выдерживаются в победе! Они следуют за нами в порядке, наступательным маршем. Из Баржака сейчас прибыли три сотни всадников на хороших конях: это – конечно их задний отряд. Они истребляют наших отсталых. Но Жюльен приказал мне отправиться к вам, сударь. Я протрубил сбор: и вот я здесь с остатками моих людей, но их немного.
– Хорошо, мы постараемся вновь построиться. Ваши микелеты послужат нам обручами: их неустрашимое спокойствие ободрит этих бедняг, вообразивших, что за ними гонятся черти.
Заметив адъютанта, который пробирался с трудом, маршал сказал ему:
– Скачите, сударь, прикажите всем войскам, которые еще держатся в долине, податься туда (он указал на каштановое дерево). И пусть постараются соединиться там со мной в добром порядке.
Колонна Вилляра, пожалуй в лучшем порядке, чем остальные быстро двигалась к назначенному месту. Справа, на расстоянии сотни сажен, простирались холмы, смыкавшие течение Геро. Два из них, обрывавшиеся круче других, оставляли узкий проход, через который виднелась река.
– Отступая вдоль реки, – сказал Вилляр Пулю, – мы не будем опасаться за наше правое крыло: хоть с этой стороны мы будем прикрыты.
Вилляр еще не кончил, как в этом проходе показалась масса воинов, которые бежали в долину, распевая псалмы. То были горцы Ефраима. Как наказывал Кавалье, они перешли реку в двух лье оттуда на плотах, сооруженных в два часа из сосен соседнего леса. С начала битвы, главарь сидел в засаде за холмами, скрывавшими течение Геро. По знаку Кавалье он бросился теперь отрезать отступление Вилляру.
– Засада! – вскричал маршал с яростью. – Но эти дьяволы – орлы! Они перескакивают непроходимые горы и реки. Что за война! Всюду ловушки, засады, нечаянности, нигде невозможно развернуться! О, это – жестокий урок! Мне следовало видеть все самому. Но разве можно? На кого положиться?
А горцы, приостановившись на минуту, чтоб собраться всем, снова затянули свои псалмы и бросились вперед. Солдаты Вилляра, завидев новых страшных врагов, окаменели от ужаса.
– Пуль, возьмите своих микелетов и постарайтесь остановить их на минутку! – крикнул маршал и прибавил, обращаясь к штабным: – Это, господа, становится делом нешуточным. Но при решимости – а она есть у вас – не бывает отчаянного положения. Ну, составьте каре! Дело идет о судьбе нас всех.
Напрасно офицеры пытались исполнить его приказ: было уже поздно. Сначала далеко, потом все ближе и ближе раздавались крики: «Кавалье, Кавалье, камизары!» Это означало, что колонна мятежников подошла к королевским войскам – и их положение стало ужасным. Ефраим и его три тысячи горцев, еще не бывшие в бою, напали на них в лоб. Кавалье отбивал их сзади. Ролан теснил левое крыло к непроходимому Геро.
Несмотря на мужественное сопротивление микелетов, павших почти поголовно, горцы Ефраима мгновенно ударили на передовые ряды. Началась ужасная свалка. Припертые к реке, не ожидающие пощады от фанатиков, королевские войска дрались с отчаянной храбростью. У них чувство самосохранения преодолело невольную оторопь, которая перед тем лишала их духа таким роковым образом.
Нескольким отрядам, видевшим теперь свое спасение единственно в повиновении начальникам, удалось кое-как выстроиться и отступить в сравнительном порядке по направлению к Монпелье.
Между тем во время этой резни, залившей кровью всю маленькую равнину, под шум криков умирающих, религиозных песен, барабанного боя и мушкетной пальбы, разыгрался эпизод, ознаменовавший своим диким величием этот роковой день.
