Эжен Сю
Жан Кавалье
– И я отношусь к ней, как брат, – холодно ответил Жонабад.
– Она в тебе нуждается. Иди за мной!
Великан с удивлением посмотрел на Кавалье, оставил косу и последовал за ним. Когда камизар очутился подле Изабеллы и доктора, Жан сказал первой, указывая на Жонабада:
– Среди сражавшихся в стане Предвечного не было более храброго солдата.
Великан опустил глаза с видом неудовольствия и точно смущенный похвалами вождя, которого считал неблагодарным. Кавалье продолжал, указывая на Клодиуса:
– Господь воспользовался тобой, чтобы вернуть жизнь тем, которых Он предназначил еще для защиты дела. Так перед тобой, доктор Клодиус, лучший, человечнейший из людей, и перед тобой, Жонабад, храбрейший из наших солдат, и перед Господом, который меня видит и слышит, признаю Изабеллу своей женой, если она даст на это свое согласие. За отсутствием пастора и сельского нотариуса, это обязательство будет столь же свято, столь же нерушимо, как если бы оно было освящено в храме одним из наших министров... Изабелла, согласна ты признать меня своим мужем? – спросил Кавалье, глаза которого радостно сверкали.
– О, мой Бог, неужели это правда? Клянусь же сущим Богом, который всегда читал и читает в моем сердце, я – твоя! – сказала севенка, подавая руку с выражением, полным благородства и достоинства.
– Да ниспошлет вам Небо долгие и счастливые дни! – проговорил доктор, вытирая слезу.
– Да тяготеет над тобой карающая десница Господа, да поразит тебя месть людская, если ты когда-либо нарушишь данную ей клятву! – проговорил Жонабад, указывая на Изабеллу. – Из всех дщерей Сиона эта – самая храбрая, самая сострадательная, самая святая, согласно воле Господа... Так как она признает тебя достойным себя, – прибавил великан, после минутного колебания протягивая могучую руку Жану, – твой солдат сожалеет о горечи своих слов. Но тебе не следовало заставить нас сомневаться в себе. Ты должен принадлежать нам, как мы принадлежим тебе.
И Жонабад медленным шагом направился к кучке камизаров.
Не будь бедная Изабелла опьянена сознанием, что все ее надежды вдруг сбылись, ее, быть может, поразило бы то резкое, лихорадочное нетерпение, которое проявил Кавалье по отношению к этому союзу. Действительно, это неожиданное решение ему было внушено не столько любовью к Изабелле, сколько чувством злобы к Туанон и желанием воздвигнуть непреодолимую преграду между самим собой и столь жестоко изменчивой женщиной. Он хотел, как говориться, сжечь корабли за собой, поставить себя в положение, отметающее возможность поддаться каким-либо низким или пагубным мыслям. Изабелла же была наверху счастья. Она выражала свою страстную признательность Жану, который смотрел на нее с глубокой грустью.
Вдруг в ущелье послышался лошадиный топот. Появился Иоас, прибежавший пешком, запыхавшись. Его послушная, умная лошадь следовала за ним вблизи, с поразительной ловкостью карабкаясь по почти остроконечным крутизнам. Кавалье, пораженный появлением своего лейтенанта, которого он не ожидал, оставил Изабеллу и побежал навстречу Иоасу, крича:
– Что случилось?
– Один из наших прибыл с дороги, которая ведет в Монпелье. Он столкнулся с передовыми постами королевских войск: они заняли высоты Тревьеса.
Надейся-на-Бога смотрел на Кавалье, покачивая головой с выражением удивления и страха.
– Высоты Тревьеса? – повторил Кавалье со сдержанной досадой и воскликнул, топнув ногой. – Ах, если бы я выступил дней десять тому назад! Ним был бы наш без выстрела. А теперь... Горе, горе мне!
В эту минуту неясный шум голосов послышался в ущелье.
Появились дю Серр и Ефраим в сопровождении Эспри-Сегье, лейтенанта лесничего и нескольких горцев.
Бывший эгоальский сторож весь кипел бешенством. Дю Серр тщетно старался его успокоить.
При виде Кавалье, ярость фанатика удвоилась. Прежде чем стекольщик успел помешать, он приложился к ружью, направив его в Кавалье.
– Грех Иуды начертан на твоем челе железным клеймом и острием алмаза.
– Остановись, брат! – воскликнул стекольщик, отводя ружье в то мгновение, как Изабелла бросилась в объятья Кавалье, чтобы прикрыть его своим телом.
Молодой камизар осторожно отстранил Изабеллу и спросил решительным и высокомерным голосом Ефраима, которого дю Серр с трудом удерживал:
– Чего ты хочешь, брат?
– Я хочу тебя убить, потому что Господь снабдил меня силой, справедливостью и храбростью, чтобы возвестить Иакову его преступление, а Израилю его беззаконие, – ответил лесничий, все еще угрожая Жану рукой.
Раненые камизары, бывшие в состоянии двигаться, приблизились к ним.
– В чем ты меня упрекаешь? – гордо спросил Кавалье Ефраима.
– Я ставлю тебе в упрек твою измену, Иуда! Двенадцать дней тому назад солдаты Предвечного должны были спуститься с гор. Ты говорил ежедневно: «Завтра!» И вот наступил день, когда филистимляне во всеоружии выступают против святой горы...
– Что он такое говорит? – почти с ужасом спросил Кавалье дю Серра.
– Нимские войска, соединению которых ты хотел помешать, примкнули к войскам маршала. Они заняли Букуаран. Опираясь на Гардон-д'Андюзу, они прикрывают епархию. Что делать теперь, раз мы окружены с этой стороны? – резко спросил дю Серр.
Первая новость, принесенная Иоасом, была неутешительна, но весть, сообщенная дю Серром, могла привести в отчаяние. Теперь не только Кавалье не мог ничего предпринять против Нимской епархии, но два отряда маршала Вилляра, заняв долину, двигались таким образом, что загнали горцев в их горы. Отдавая себе отчет в страшных последствиях своей ошибки, Кавалье уныло опустил голову, полный смущения.
– Вот видите! – воскликнул Ефраим. – Упреки совести его подавляют. Сказал же Иеремия: «Господь – Бог мести! Он не скоро карает, но в конце концов, точно огонь, вспыхивает Его негодование». Пусть же умрет этот человек смертью изменника! Мое видение должно осуществиться.
Камизары встретили слова Ефраима с суровым одобрением. Изабелла побледнела от страха. Кавалье, безмолвный, с упорным, прикованным к земле взглядом, походил на преступника перед судом. Сам дю Серр, постоянно восстававший против свирепости Ефраима, находил поведение Жана столь пагубным для общего дела, что хранил угрюмое молчание и как будто предоставил юного вождя мести камизаров. Новое событие увеличило ярость мятежников. Прибыл Ролан. Черты его лица выражали мучительное беспокойство.
– Братья! – воскликнул он. – Я направлялся к стану Кавалье. Один из горцев Ефраима, который стережет его лошадь у подножия ущелья, сказал мне, что вы собрались здесь. Королевские войска занимают Сент-Амбруаз, Баржак и начало Аркского моста.
Затем, увидев Кавалье, Ролан направился к нему и воскликнул грозным голосом:
– Каин, что сделал ты со своим братом? Мы доверили тебе нашу защиту. Мы полагались на тебя. Каждый день ты выжидал. Конечно, надо было ждать, пока не окружат нас вавилоняне, которым ты без сомнения нас продал. Сколько заплатили они тебе за кровь нашу? Изменник, изменник! Будь трижды проклят!
Отвечая только молчанием, Кавалье, все еще с опущенной головой, со скрещенными на груди руками, мрачный, неподвижный, казался совершенно уничтоженным. Можно было подумать, что признавая себя виновником верной гибели протестантского войска, он решился, не прося ни пощады, ни прощения, с отчаянным спокойствием перенести все наказания.
Вскоре новые разведчики появились подтвердить страшные вести, сообщая самые точные подробности о численности и движении врага, под личным начальством самого Вилляра. Другие камизары объявили, что большие передвижения войск происходят в Руэрге и в Виварэ, с целью подавить восстание, которое могло бы вспыхнуть при первом успехе севенских мятежников. Ефраим, дю Серр и Ролан, не обладая большими стратегическими сведениями, но достаточно знакомые с очертаниями страны, поняли, что мятежники поставлены в оборонительное положение, что они окружены со всех сторон и отрезаны от тех провинций, на помощь которых рассчитывали.
В глазах всех ответственность за все эти страшные события, которые так внезапно изменили ход дел, падала единственно на Кавалье. Бесстрастный и угрюмый вид юного вождя увеличивал раздражение против него.
– Но, наконец, отвечай, объяснись! – воскликнул дю Серр, сильно тряхнув его. – Можешь ты поправить зло, которое нам причинил? Или Господь, справедливо возмущенный твоим преступлением, отвернулся от тебя?
Кавалье ничего не ответил. Он посмотрел неопределенно на дю Серра и, казалось, был непричастен к тому, что происходило вокруг. Камизары, возмущенные этим трусливым унынием или презрительным равнодушием, испускали угрожающие крики. В их глазах Кавалье, пораженный рукой Господа, почти лишился рассудка. Это проявление Божественного гнева обрекало его на справедливую месть со стороны братьев.
– Святой дух покинул его. Требую его смерти, – проговорил Ефраим.
– Смерть ему! – сказал, после минутного колебания Ролан.
– А ведь это был наш лучший полководец! – воскликнул дю Серр, который понимал всю ценность военных дарований Жана.
– Чувствовали ли мы когда-либо отсутствие Божьей помощи? – воскликнул с негодованием Ефраим. – Солдаты Предвечного – бабы что ли? Их кровавые мечи – тростинки что ли? Если Господь отвернулся от этого изменника, он озарит кого-нибудь другого из наших братьев. Но прежде всего должна пролиться кровь козла отпущения Израиля!
– Да, да, смерть ему! Он отрекся от нас, он нас предал!– кричали камизары.
Изабелла, которая не могла понять причины упорного молчания Кавалье, бросилась к ногам дю Серра, умоляя пощады.
В это мгновение в лице молодого севенца произошла большая перемена: он гордо приподнял голову, глаза его засверкали, он принял повелительную осанку.
– Он наконец пробуждается! – воскликнул Ефраим. – Этот подлец, по крайней мере, почувствует ужас пыток, которые заслуживает его измена.
– Кто говорит тут про подлеца? Кто говорит про измену? – проговорил вождь громким, грозным голосом.
Подойдя к Ефраиму и дю Серру, он окинул их презрительным взглядом. Одно мгновение все трое были невольно поражены внушительным, почти вдохновенным видом Жана, но вскоре они устыдились своей слабости. Ефраим и Ролан закричали в один голос:
– Да, ты – подлец, изменник! Ты достоин казни, так как по твоей милости королевские войска загоняют нас в горы.
Кавалье вовсе не поддавался тупому отчаянию, как предполагали его товарищи. Напротив: с быстротой соображения, свойственной великим полководцам, он составлял отважный план похода, который должен был вывести камизаров из их ужасного положения. Оттого-то, когда, очнувшись от глубокой задумчивости, Жан услыхал Ефраима, кричавшего об измене, он скрестил руки, полный отваги и презрения. Не удостаивая ответа на обвинения, он проговорил спокойным голосом, словно председательствовал на военном совете в своем стане:
– Мне необходимы более точные сведения о положении королевских войск. Пусть тот из наших братьев, который наткнулся на них, ответит мне.
Трое главарей, изумленные уверенностью Кавалье, посмотрели друг на друга, не будучи в состоянии проронить слово.
– Брат Кавалье! – сказал один камизар. – Я видел на высотах Тревьеса передовые посты королевских войск. По левую руку у них ручей Женеву, по правую Асжеский лес.
– Сколько их?
– Тысяч шесть.
– Хорошо, – проговорил Кавалье с величайшим хладнокровием. – А как расположены войска, занимающие Баржак?
– Брат, они простираются от Аркского моста вплоть до Баржака.
– Много там конницы?
– Три полка, брат, и четыре тысячи пехоты на высотах.
– Направляясь в Баржак, ты должен был пройти по нижней дороге Ванталю. Заметил ты какие-нибудь посты?
– Нет, брат! Твои последние передовые посты находятся в долине.
– Прекрасно, – сказал Кавалье и обратился к Ефраиму голосом, не допускавшим возражения:
– Брат! Вернись в свой стан, вооружай своих горцев. Половина их двинется ко входу двух ущелий – Мас-Насбиналя и Бейоля; пусть они скорей полягут там до последнего человека, чем пропустят неприятеля. Другая половина пусть будет готова к выступлению. Если этой ночью, в два часа, заметишь здесь, на вершине плоскогорья, мерцание огонька, живо поспешай берегом Геро в Рокдюрский лес, туда, где самое быстрое течение реки. Твои дровосеки возьмут с собой топоры, а горцы – веревки. В один час они должны срубить сосны и построить плот, на котором ты с твоими людьми переправишься через реку и спрячешься в засаду в соседних скалах. Там обождешь новых приказаний, которые точно так же в точности исполнишь.
Ефраим не верил своим ушам. Он посмотрел на прочих вождей, точно желая их взять в свидетели нахальства Кавалье, этого изменника, который позволял себе приказывать, и воскликнул с негодованием:
– С каких это пор презренный шакал осмеливается сказать льву: «слушай»?
Но Кавалье прервал его с непреодолимой силой в голосе, движении и во взгляде:
– Если же в два часа никакого огонька не увидишь на этой горе, то в четыре часа утра два огня замерцают на вершине горы Эсперона. Тогда вместо того чтобы двинуться по берегу Геро, ты поспешишь к Ганжу и завладеешь этим пригородом. Правда, его защищает королевский отряд из Контуа, но твои горцы отважны. В Ганже ты получишь новые приказания.
– Ты осмеливаешься повелевать? – воскликнул лесничий, с силой топнув ногой. – А разве не знаешь...
– Я знаю, – сказал Кавалье могучим голосом и с вдохновенным видом, подняв глаза к небу. – Я знаю, что в данную минуту дух Божий меня озаряет и наставляет: я слышу его, он со мной, как непобедимый воитель. И те, которые меня преследуют, будут побеждены и покрыты вечным позором... Да, я – молот, которым Господь воспользуется, чтобы сокрушить стрелы и мечи, царства и народы, коней и воинов, боевые колесницы и их возниц!.. Ну а ты, брат Ролан, немедленно отправляйся в твой стан на Лозерских горах. Ты соберешь свое войско и настигнешь меня у ущелья Дэз.
– Но, – заметил Ролан, – королевские войска, расставленные от Баржака до Тревьеса, охраняют нижнюю дорогу ущелья Дэз. Полагаю, что даже собрав все наши силы, едва ли было бы благоразумно пытаться проложить себе путь силой. А что я сделаю с моими камизарами? Впрочем, если моя и их кровь могут послужить делу Господа, и если брат Ефраим и брат дю Серр согласны с тобой, я повинуюсь.
– Только, брат, – возразил Кавалье, – тебе следует идти вовсе не по нижней дороге, чтобы настичь меня у Дэза.
– Другой дороги нет, – ответил удивленный Ролан.
– Ловкая серна взбирается на вершины, которые недоступны тяжеловесному быку. Ты пройдешь по гребню Ванталю. Твои солдаты совершат полпути на коленях, ползая среди пропастей, и взберутся на каемку остроконечных скал, что возвышаются над потоком Бедоэз. Преодолев этот опасный переход, они в два часа нагонят меня в ущелье Дэз.
– Брат, я никогда не отступал перед опасностью, но то, что ты приказываешь, неисполнимо. Всем знакома пословица: «когда нога человека коснется Ванталю, мертвые заговорят».
– Брат, эта пословица лжива. Я с Жоасом, пробрались по нему, – заметил просто Кавалье, указывая на прибывшего камизара.
– Это правда, – сказал камизар. – И брат Кавалье начертал: «Хвала Богу!» кончиком своего ножа на верхушке Пюэшле-Фо.
– Вот видишь! – сказал Кавалье Ролану. – Что может сделать один человек, то сделают и три тысячи. Ты, значит, присоединишься ко мне в Дэзе?
– Я там буду с восходом солнца, – сказал Ролан.
– Братья! – воскликнул торжественным голосом Кавалье. – Раньше чем двинемся на неприятеля, восхвалим Господа!
Севенец запел могучим голосом 68-й псалом, содержание которого удивительно соответствовало только что происшедшим событиям. Увлеченные его примером, камизары хором повторили последний стих псалма: «Враги мои все пред Тобою! Излей на них ярость Твою, и пламень гнева Твоего да обымет их!» Тут Кавалье, не давая главарям времени на размышление, крикнул звонким голосом:
– Брат Ефраим, думай об огоньках на горе! Брат Ролан, думай об ущелье Дэз! Завтра гора Сион будет освобождена, а филистимляне рассеяны.
Юный вождь вдруг вскочил на коня Иоаса и исчез в глубине ущелья.
КНИГА ТРЕТЬЯ
ВОЙНА
ГЛАВНАЯ КВАРТИРА
Главная квартира королевских войск находилась на высотах Тревьеса, среди разрушенного протестантского селения, на расстоянии десяти миль от Монпелье. Центр армии Вилляра, состоявший приблизительно из 12000 солдат (два отряда занимали Женульяк и Букуаран), расположился лагерем еще накануне по склону холма, под деревней. Храбрые, вышколенные солдаты вели эту войну неохотно. Когда они попадались в плен, их беспощадно избивали, когда они терпели поражения, их покрывал позор, а побеждали они лишь едва вооруженных крестьян. Некоторые из них верили, что камизары одарены сверхъестественной силой, иные видели в фанатиках все-таки французов, что ослабляло их мужество. Война эта вовсе не походила на обыкновенную войну.
Вилляр занимал дом, наименее разоренный и расположенный в центре деревушки. Солнце только что взошло. Пробили утреннюю зорю и сменяли часовых. На этих улицах, недавно еще безмолвных, как гробницы, царствовала суетливая деятельность. Боевые кони, оседланные и взнузданные, были подведены к дверям дома: с минуты на минуту Вилляр мог пожелать поехать верхом. Вблизи торчали приближенные и пажи, готовые служить ему конвоем или вестовыми. Среди них сидел на каменной скамье человек, одетый крестьянином. У него была простая, беззаботная наружность. Веревка стягивала ему локти и обвивала ноги, давая ему возможность двигаться, но не бегать. Драгун с заряженным ружьем не спускал с него глаз.
Этот человек, которого так охраняли, был проводник. Все меры были приняты, чтобы помешать его бегству или чтобы тут же наказать его, в случае если он поведет войско ложной дорогой.
По двору дома Вилляра ежеминутно шныряли адъютанты. Они передавали ему сведения разведчиков, рассеянных по всем направлениям, чтобы обезопасить поход войска. Тут же офицеры, начальствовавшие ночью над некоторыми отрядами, спешили к пехотному генералу Лаланду, делившему помещение с Вилляром. У дверей дома два ополченца-буржуа стояли на часах. Они составляли часть почетной стражи, принадлежавшей к отряду города Монпелье, Фома Биньоль.
К своему великому неудовольствию, эти почетные горожане были посланы сопровождать Вилляра: городские власти предполагали, что следует предложить будущему освободителю провинции конвой из мещан в знак своего почтения.
Горожане под начальством продавца духов провели эту летнюю ночь под навесом на превосходной подстилке из свежего сена, укутавшись в свои плащи. Многие из них еще спали, несмотря на то, что уже пробили утреннюю зорю.
Мэтр Жанэ не мог всю ночь сомкнуть глаз. Он проклинал свое безумное тщеславие, лишившее его теплой постели. Тем не менее, он был вооружен с ног до головы. На нем был шишак, кираса и набедренник, уже давно вышедший из употребления, сверх того он был облачен в стеганую буйволовую кожу и сапоги, подбитые пластинками листового железа. В этом виде мастер Жанэ двигался, как автомат, с растопыренными ногами. Ворчала и команда мэтра Жанэ. Вспоминая о завтраке, горожане выразили свое огорчение по поводу того, что лишены возможности по обычаю начать день супом с чесноком и залить его несколькими рюмочками кормонтрельского вина, поданного их хозяйками.
Жалобы доблестных горожан вдруг были прерваны лошадиным топотом. Это капитан Пуль возвращался с частью своего отряда с разведки, совершенной по приказу маршала. Перед ним выступал связанный Иоас, лейтенант Кавалье. Он был одет крестьянином. Два микелета вели его. Пуль соскочил с коня, оставив его на попечение сопровождавшего его Бонляра, и отправился к Вилляру.
Читатель, конечно, не забыл, что Бонляр стянул у продавца духов его снаряжение во время спора буржуазной стражи с сен-серненскими драгунами. Мэтру Жанэ нетрудно было узнать свои вещи, которыми грабитель безнаказанно украшал себя. По мере того, как мэтр Жанэ делал новые открытия в одежде Бонляра, его черты более и более выражали удивление и негодование. Он приблизился к сержанту, который сделал вид, что не замечает его, и начал напевать сквозь зубы, покрепче стягивая подпруги коня капитана Пуля, чтобы придать себе побольше храбрости.
– Друг мой! – важно проговорил продавец духов, положив руку на свою пороховницу. – В заповедях Божьих, которые служат основой приличий всего человечества, сказано: «Не укради».
Бонляр посмотрел на него с самым благосклонным видом и ответил только немым и весьма вежливым поклоном.
– Вы узнаете меня? – спросил нетерпеливо Жанэ.
Сержант продолжал смотреть на него с тем же хладнокровием. Он не ответил ему ни слова и удовольствовался тем, что любезно улыбался, обнажив два ряда страшных зубов.
– Какие челюсти! – с ужасом воскликнул продавец духов. – Несчастны те, которым поручено его кормить... Но что вы оглохли, что ли? Этот шишак, меч, пороховница – все это мое!
– А, да, да, понимаю! Вы со мной говорите, – промолвил наконец Бонляр. – Простите, любезнейший, но я глух, как горшок: пуля, видите ли, попала мне в правое ухо и выскочила через левое. Это случилось во время стычки наших с красными янычарами Солимана-бея. Ух, эти янычары, с их котлами на знамени[43], – самые отчаянные мамелюки, каких я только знавал на свете.
– Тут речь идет вовсе не о котлах и не о знамени! – воскликнул гневно Жанэ, коснувшись оружия сержанта. – Все это принадлежит мне: слышите?
– Я вас прекрасно слышу. Вы спрашиваете имя и возраст того достойного коня? Извольте. Его имя не так-то легко произнести: оно составлено из трех слов, – венгерского, черкесского и турецкого. Ну-ка, скажите за мной: Зааранифитофисвюфейк. И значит оно – Жгучая Молния Войны. Что же касается возраста коняги, то ему минет семь лет в половине мая, – ответил сержант, собираясь показать зубы лошади Пуля.
Затем Бонляр преспокойно направился к сараю, где он открыл присутствие продовольственных припасов горожан, приговаривая:
– Что ж, хоть рюмочку водки! От души принимаю ваше угощение, мой достойнейший господин: мы ведь всю ночь были в разъездах.
Оставим горожан защищать свое добро от челюстей сержанта и поведем читателя в помещение маршала.
В этой комнатке собрались восемь человек – Вилляр, его адъютанты Совиль, Гранвиль и Турнон, бригадир Жюльен, паж Гастон Меркёр, капитан Пуль и связанный Иоас-Надейся-на-Бога.
Вилляр был одет в синий патентованный сюртук[44], расшитый золотом и серебром, в малиновый кафтан и такие же штаны, в высокие сапоги раструбом. На голове красовалась роскошная испанская шляпа с белыми перьями, а на груди – синяя лента. Этот изящный и величественный наряд нередко служил тогда военным мундиром, хотя вообще в то время генералы и даже часть полковников не носили мундиров. Маршал допрашивал Иоаса, сидя за столиком. Пуль, в своем обычном кровавом наряде, опирался на свою широкую саблю. Остальные скучились у полуразбитого окна и с любопытством разглядывали переодетого камизара.
– Что ты делал этой ночью в окрестностях этой деревни? – сурово спросил его Вилляр.
– Я из Корконаса, ваше превосходительство, шел в Эган продавать овощи. Так мне с моим ослом не миновать было Тревьеса, – отвечал простовато Иоас.
Вилляр взглянул на Жюльена.
– Да, сударь, это его дорога, – сказал тот.
– Однако, что доказывает, что это не шпион? – грубо воскликнул Пуль. – Позвольте мне взять его на десять минут: у меня есть верное средство заставить немых говорить, а лжецов сказывать правду.
– Но клянусь всеми святыми, я не лгу! – закричал Иоас.
– Ты еретик?
– Нет, добрый мой барин, Боже сохрани!
– А знаешь местность?
– О, да! Я был пастухом в горах.
– Ну сколько дорог отсюда в Женульяк?
– Да только одна – по Нижней Земле.
– Видите, господин маршал! – заметил Жюльен. – Можете быть спокойны насчет него.
Но Вилляр еще не убедился. Он опять спросил Иоаса:
– А разве нельзя спуститься на дорогу в Женульяк через горы Ванталю?
– Через Ванталю? Вы шутите над беднягой, сударь. Разве вы не знаете пословицы насчет Ванталю?
– Вот это он говорит правду, словно у него зажженный фитиль между пальцами! – подхватил Пуль. – Одним только орлам доступны эти вершины.
Вилляр подумал с минуту, поглядел пристально на карту и сказал про себя:
– Ну как же не довериться таким единодушным свидетельствам?
Потом маршал прибавил, обращаясь к Иоасу:
– Последние два дня ты не видал камизаров?
– Как же, видал, сударь. Третьего дня восьмеро этих разбойников приходили на хутор стянуть у нас припасы: ведь они, говорят, голодные.
– А что они говорили вам про своих товарищей?
– Черт возьми, сударь! Если им верить, они на ладан дышат: собираются отступать в Руэрг. И когда покажутся огни на горах, это их знак к походу. О, если б только Господь освободил нас от них!
– Так ты думаешь, что огни, что виднелись этой ночью, возвещают об их уходе? – спросил маршал, пронизывая Иоаса пристальным взором.
– А разве были огни? – спросил, в свою очередь, камизар самым простодушным голосом.
– Да.
– Да услышит вас, сударь, св. Жюльен арпаонский! Ну так мы избавились от этих негодяев. Дороги станут безопасны: мы будем, по крайней мере, продавать наши плоды и пасти наши стада спокойно.
– Какая самая короткая и лучшая дорога отсюда в Серанские горы, к стану Кавалье?
– Ах, черт возьми, сударь! Да идите через Ганж, всего пять лье, а через Симпану – семь, и все по долине, но через Ганж придется проходить лес Комб, и дорога не так хороша, много рытвин.
Жюльен ответил утвердительным знаком на взгляд Вилляра, который продолжал:
– А ты хорошо знаешь дорогу в Серанские горы?
– Еще бы! Ведь там были хорошие пастбища для коз. Перед войной я сколько раз водил туда мое стадо!
– Капитан, – сказал маршал Пулю. – Уведите этого человека, пусть не упускают его из виду. Когда отряд выступит, он и тот, другой проводник, пойдут впереди между двух драгун с мушкетами наготове и при малейшей измене...
– Слушаю-с, сударь! Дуло в ухо и – пли! В дороге некогда возиться с перевязками. Марш! – крикнул Пуль Иоасу, подгоняя его ножнами своей сабли.
В эту минуту выступил офицер из отряда Контуа и, сделав под козырек маршалу, сказал:
– Ваше превосходительство, мятежники яростно напали на Лаланда в Баржаке. Посылая меня к вам, он еще держался, но потерял много людей, батальоны из Руэрга и Гено почти уничтожены. Он требует подкрепления.
– На коней, господа, на коней! – закричал Вилляр, вскакивая. – Еретики поняли, что их окружили: они хотят проложить себе путь силой! Г. Жюльен, в боевом ли порядке войска?
– Точно так, ваше превосходительство!
– Гастон, возьмите мою подзорную трубу и карту. А вы следуйте за мной! – обратился маршал к офицеру, присланному Лаландом.
И Вилляр в сопровождении многочисленного штаба понесся галопом к войскам, стоявшим в боевом порядке.
