Светлана Нина
Затерянный исток
40
Ее пробудил грубый тычок в плечо. В дымке разлепленных глаз Амина разглядела стражников Арвиума и его самого, нетвердо застывшего над ней, решая, должно быть, как уничтожить обоих – публично снять голову или замучить голодом в подземелье.
Этана… Единственный чистосердечный мальчик. Тонкокостная вариация старшего брата. Который убьет его.
В то утро полной победы Сиппара над Уммой Арвиум всей глубиной познал, что так же интенсивно, как желать, ту же женщину можно ненавидеть и бояться. Он всегда сам ставил условия, и его бесило, что Амина занимается тем же, не спрашивая его советов и вообще обходясь без него. Так и назрело решение покарать ее. Постепенно его окрыляла собственная безнаказанность. Ведь неугодный ему город, посмевший фыркать на озвученные им нововведения, за ночь склонился перед ним же, но одетым в доспехи. Он переступил через одно, другое, а кары богов, которой его так стращали с пеленок, не последовало. Прав был Ташку. Вполне возможно и изменить веру самому, и других заставить. Чему так противились глупые жрицы? За что цеплялись?
Его охватила и подгнивающая пустота человека, которому можно все. Прежде Арвиуму неведомо было это разрушающее чувство. Резь от Этаны и Амины в обнимку сменилась глухой яростью, которую он благородно пытался обуздать. Но сладко растеклось по горлу озарение – теперь ему это было не нужно. Теперь отравляющую прежде сдержанность можно было отбросить за ненадобностью.
Амина молча смотрела на своего нового владыку. Что он делает? Почему его не убила ворвавшаяся в город армия? Она посмотрела на стражей, притаившихся на входе, и обомлела – то были сиппарцы.
Арвиум не спускал с нее былого взгляда, исполненного мукой.
– Девственница… Пустоцвет. Этим ты хотела быть. Но даже здесь не сдержалась. Была бы хотя бы верна своим дифирамбам.
Амина смотрела на него расширенными глазами.
– Но брата я понимаю, – добавил Арвиум с почти кроткой усмешкой.
«Заколет брата под предлогом измены городу», – проносилась в ее голове лихорадка мыслей.
– Желать девственниц – значит опасаться мощи раскрывшейся женщины. Что только показывает слабость твоего Сиппара, – против молчания минуты слова Амины по – былому прозвучали едко, чего сама она испугалась – теперь они не равны.
– Хватит слов, – мягко сказал Арвиум и подал ей устойчивую ладонь. – Побежденный народ желает видеть свою принцессу как осколок былой стабильности. К чему добивать их?
Амина смотрела на него с мучительным нежеланием верить и ужасом, потому что верила.
– Побежденный?.. Так это была бойня…
Улыбка Арвиума и его стражников подтвердила ее правоту.
– А огненные шары?.. Не наказание небес?.. Я сама уже поверила в это…
– Новый статус не позволяет тебе верить в небылицы. Ты должна понимать, как расплавляться с врагами. И как украшать волосы самыми дорогими раковинами. Забудь те лохмы, которые были приняты в вашем храме.
Амина встала. В голове смутным смрадом нарастала обреченность. В страхе она косилась на Этану. Ее оставят… Она все еще нужна как гарант трона.
– Мы одержали победу, – будто прочел Арвиум ее мысли. – Прежнее бытие потеряно. Возрадуйся единому богу всего сущего. Богу солнца.
– Отпусти ее, – четко проговорил Этана. Она исчезнет, не навредив тебе. Она тебе больше не нужна.
– Мне никто уже не навредит.
– Этана мне помогал бежать, я его обманула, – проронила Амина, негодуя на собственный примятый тон, хриплый от нерешительности. – Его вины в этом нет.
Арвиум грозно улыбнулся. Он добился всего, переуступил через людей и, в сущности, растерял, расколол душу где-то по пути. Мгновение назад он хотел растерзать их обоих. Нестерпимо было, что для кого-то он не самый желанный и устрашающий. Обет безбрачия Амины тревожил его куда меньше, чем полнота ее в объятиях человека, который обязан быть ниже него по всем возможным рангам. Все же забавное это нововведение – обет безбрачия… Будто специально придуманное средство от все увеличивающегося населения. Или чей-то пропитавший традиции побег от непосильной работы и гнущей ответственности.
– Я никого не трону, моя радость. Этана будет моим полководцем теперь. Будет оберегать мою жену от жестокостей внешнего мира. Чтобы никто не прикасался к ней. Будет молчаливым стражем… или кормом для птиц на главных воротах.
Амина воспаленным взглядом наблюдала, как Этана, раздумывая бесконечную минуту под насмешкой Арвиума, тенью промелькнул ему за спину. Он не поднял на нее взгляд, хоть она и вперилась в него глазами, будто желая растерзать.
Мысли Амины рвала изрытая реальность, которую она никак не могла выстроить в четкую структуру.
– Ты захватил власть, так отпусти меня! – повторила она изречение Этаны, ощущая, как теряет силы даже ее язык. – Я тебе больше не нужна.
Арвиум припомнил безотчетный страх своей армии, что захваченные женщины и особенно женщины свободные могут предпочесть врагов, которые в любой момент способны наводнить город. Вот и Амина уже предпочла.
– Не нужна как наследница трона. Но еще нужна как жена.
Арвиум принудил ее посмотреть на себя, возведя ее подбородок вверх. И поцеловал Амину в уста, которые смаковал его брат несколько часов назад, удивляясь их неповторимому вкусу. Арвиум был спокоен. Он победил ее насмехательства и призрак своей далекой семьи, завернувшей его в пеленку и положившей в корзину небытия.
Амине хотелось отгородиться от устойчивых губ за усталостью, потрясенностью и страхом следующей минуты. О рослом женихе Амина мечтала много лет с самого отрочества. Теперь же ей вовсе не было отрадно.
41
Чтобы стать царем, Арвиуму уже не пришлось заручаться поддержкой богов в обрамлении восхитительных ритуалов. Да и некого уже было просить о содействии.
Звенели кубки, склабилась знать, не поспевшая на корабль к Ое, зубоскало суля новобрачным выводок ребятишек. Невесть откуда взявшаяся толпа женщин с телом, закрытым от бровей до лодыжек, голосила чужеродные песни, оплакивающие девичество. Разве так было прежде? Раньше они приносили дань уважения принцессе крови и с почетом относились к ее сакральной способности воспроизводства, а не низвергали ее в ранг прислуги, которой следует корчиться и молчать за запахнутым навесом. Раньше свадьбы блистали полнотой жизни и перспектив, а не внушали что-то липкое и опасное, из чего не было выхода. Не тупик они прежде праздновали, а обуянность предстоящего.
Амина с содроганием воображала задыхающийся мир этих женщин. Ведь они могли щебетать в храмах и распивать пиво на площадях. Ее детство прошло за вдыханием вдохновенных историй и молитв, набитых на молчаливых глиняных поверенных. И то, что для смены формации потребовались не десятки лет, а один вечер, парализовывало волю неправдоподобностью происходящего.
Теперь и от нее ждали двуличной игры в разгадывание настроения мужа, поскольку ныне всем имуществом невест, им не накопленным, распоряжался он, единственный, с которым уже не разорвать брачного договора, что бы ни случилось. Это казалось диким, ведь прежде именно женихи платили дань родителям невесты за ее домашнюю работу и детей, которых она родит.
Амина исподлобья взирала на закутанных в цветастые платки с обилием украшений даже в носу женщин из знати Сиппара и, натыкаясь на их пренебрежительные взгляды, пронзалась тошнотворной мыслью, что рабы осмелились жалеть свободных. Не те рабы, которые не смогли расплатиться с долгами и не те, кого насильно пригнали в Умму служить богачам. А те, кто ценил свое место в сложившейся иерархии.
Амина не ведала, что незначительная группа последователей Ташку существовала в Умме давно. Не ведала она и то, что к группе этой сразу после загадочной смерти Сина примкнул Арвиум, пообещав им за военную поддержку неплохие должности. После турнира царь окончательно понял, что земляки не примут его реформ. Наводящие беседы с приближенными к трону не дали ему желаемый результат. И он испугался. Испугался Амины, которая в их глазах имела куда большие полномочия последнего слова, испугался толпы под балконом. Испугался, что не выдержит бремени свалившегося положения, но не желал обнажать этого перед другими и просить обучить его. А столь словоохотливый доселе Этана почему-то хранил тяготящее молчание и вообще чаще пропадал в городе. И Арвиум оттолкнулся от народа, который никогда, оказывается, и не был ему родным. А Сиппар, к культуре которого он прикоснулся совсем недавно, нежданно поспособствовал ему.
Хатаниш ни разу не пошевелилась за празднество, погребенная под обилием цветастой ткани. Амина пораженно наблюдала за покладистостью ее ресниц, устремленных на собственные туфли, заменившие сандалии. Она сомневалась даже в том, что Арвиум вообще сообщил первой жене о появлении второй. Амина с тоской думала, что, должно быть, Хатаниш, как и многих женщины, вовремя не учуявшие подвоха, были заражены разлагающим желанием лишить себя чего-то. Неожиданно Хатаниш подняла голову и одарила Амину ненавидящим взором.
Амина понимала, что сама идентично восседает во главе стола, упорно стараясь не поднимать взгляд ни на кого из громогласных гостей, то и дело восхваляющих красу невесты и умиляющихся новоиспеченной парой в коротких промежутках между покусыванием жареной утятины на золотых тарелках. Амина едва удерживалась, чтобы не скривить рот, ибо только вчера большинство этих людей разглагольствовали об ужасах, творящихся в Сиппаре.
С пожиманием плеч совершился переход от к донельзя прямолинейному, однословно все объясняющему течению. Флер потустороннего и недоговоренного, до того позволяющий интерпретировать происходящее с разных углов и развивать искусство, скоро останется только воспоминанием бывалых.
Амина в силу своей судьбы, не богатой травмирующими событиями, воспринимала цивилизацию как процесс созидания, когда окружающие заражались идеями друг друга и раскрашивали их каждый на свой лад в рамках дозволенного временем и собственного потолка. Сидя на своей нежеланной свадьбе, она горько усмехнулась, вспомнив эти свои воззрения. В этот момент она припомнила полузабытое предание – древние воспринимали время как божественную змею, по которой можно перемещаться, двигая кольца по ее чешуе. Вот и они сейчас за этим столом обратили время вспять, отодвинув кольца змеи к ее голове.
Покорно она позволила новоявленному царю взять себя за руку выше локтя и встать из-за стола под сальные взгляды присутствующих мужчин. Узкобедрость Арвиума больше не внушала исконного желания приблизиться к нему. В захваченном городе бежать уже было некуда, да и держал муж ее крепко. На выходе из зала стоял Этана и не смотрел на нее. Из-за наклона головы волосы закрывали ему глаза. Он весь будто затаился, как преуспевшее в пережидании насекомое. Амина скользнула по нему отсутствующим взглядом, как по искусно вырезанному столу, за которым они только что сидели. Этана, не в силах больше сдерживаться, нервически приподнял голову, но тут же опустил ее вновь.
42
И вот Амина осталась наедине с Арвиумом в богато убранной спальне. С мужчиной, который столько времени был предметом саднящих грез и подавляемых брожений. Только вот теперь его прикосновения разливались по ее коже неподдельным отвращением. Одновременно хотелось оттолкнуть его и позволить продолжить, чтобы он не убил ее. Она заклинала себя окаменеть и просто пережить происходящее, переместившись куда-то за пределы осязаемого.
– Вот мы и вместе, – прошептал Арвиум с очаровательной улыбкой.
Изменница… Сознание этого позволило ему перевести странную смесь чувств к ней в поруганную справедливость, ярость и желание подчинить ускользающую жрицу, оставить себе, чтобы больше она никуда не делась. Подчинить себе так же, как разношерстный, своенравный и искрометный пантеон их божеств, который был ему, любителю четких линий, неподвластен. Впереди его ждала долгая и, возможно, кровавая борьба с отжившими себя верованиями, за которые кто-то непременно станет цепляться и стенать над низвергающимися статуями.
Амину не получалось поражать. Даже теперь она не спешила демонстрировать ему, как кинулась оставшаяся знать Уммы, хитросплетения раболепия и зависти. Амина больше верила идиотке – Лахаме и ее задымлениям. Арвиум припомнил ненависть к Амине за собственную уязвимость – она и сейчас не стерлась до конца. И что же, так легко эту прозорливую женщину поразил его непутевый братец?.. Братец, которому нравилось подстрекать его к невероятным идеям, но который был слишком труслив, чтобы взяться за них самому. Неужто он всерьез ждал, что Арвиум будет точно следовать его подзуживаниям?
Амина, старательно силясь не отключиться от осоловелого страха и отвращения, с горечью думала, как бессмысленно оказалось поддерживать земляков, готовых отдать ее на заклание без особенных мук совести. Враг оказался не за воротами, стенами и рвами. Враг оказался мальчишкой, с которым они оформлялись в прохладе длинных трапезных, душных спален с продуваемыми балконами и ванных комнат, где ледяными порой бывали потоки воды, бьющие из стен.
Союзники Арвиума просто решили разорить и дотла разграбить город, а сам он никак им не помешал… Быть может, он и придумал это. Амина соображала, где он был во время зверства, когда пострадали старухи и юные девочки. Быть может, вопреки своему героическому оттиску, заперся во дворце. И молча слушал стоны сограждан, лишь бы закрепиться на желанном троне. Чем все это завершится, Амина опасалась думать. В любом случае будущее пойдет вовсе не так, как планируется. Лахама должна собрать и возглавить несогласных… Не могла же она уплыть с Оей!
Властелин Уммы целовал свою жену в обнажившиеся плечи, контрастирующие с льном цвета индиго, крепко держал ее за плавные бедра и путался в складках длинной юбки. Лен ее платья вырос на пастбищах их храма, а младшие послушницы пряли его, покорно склонив над работой головы с заплетенными волосами.
Какая-то невыносимо желанная отрава захватила его израненное огнем и кровью существо.
– Ты всегда этого хотела, – властно сказал Арвиум.
– Теперь нет, – в смятении прошептала она пересохшим ртом, скованная его силой.
Арвиум рассмеялся, не найдя в ее ответе былой дерзости. И начал стягивать с нее тончайшее плетение волокон свадебного одеяния.
Покрывшись оболочкой, Амина ждала, когда он закончит гладить ее волосы и шептать в ухо нежности, крепко сжатые в обездвиженность времени и чужих насмешек. Вечер не принес ни прохлады, ни успокоения. Вместо невесты, взбудораженной новой ипостасью и открывающейся будущностью, на свадебном ложе лежало нечто неживое и надломленное, в которое насильно вторглись, даже не поняв принесенной ему невзгоды. Цветущее прошлое и до недавних пор блестящее будущее разом стерлись, принеся лишь сожаление о быстротечности времени. Амина не испытывала отчаяния от произошедшего, чувствуя, что оно разрастется и поглотит ее после. А пока было лишь докучливое изменение ее доселе такой спокойной, сытой жизни.
– Ты родишь мне настоящих детей, – шипел он, погружаясь в ее разгорающееся огнем и болью лоно.
А ночь билась в распахнутые на террасу резные двери, покрывая пол спальни благоуханными испарениями.
43
Утром Амина, убранная к продолжению свадебного пира в венок и расшитую мастерицами тунику с рукавами-клювами, бездействовала у окна, прикрытого жемчужной сеткой. Волосы ей скрутили в тугой жгут, от которого тянуло виски. Никогда Амина не пыталась украшать себя с такой направленной тщательностью, как это сделали безмолвные прислужницы во дворце.
Вся она сама себе казалась неестественной, раздраженной, грязной, тщательно обходя исступление и преступление вчерашней ночи. Их стоило воскресить после, чтобы попытаться залечить этот сочащийся рубец. А сейчас надо напрячь каждый мускул, обострить обоняние до абсурда.
Второй день свадьбы требовал показаться народу во всем великолепии и беззастенчиво сулить ему благополучие. Амина косо глядела на Арвиума, вальяжно расхаживающего по покоям выступкой хозяина. В запашной юбке в пол, подпоясанной длинным шнуром с кисточкой, он выглядел внушительно. В честь праздника его волосы зачесали сзади и убрали в недлинный хвост, перехваченный пополам. Под одеянием играли его мускулы и золотистый живот.
Он обнял жену сзади и прижал к надежности своего тела. Его скрытый запах на миг возродил пьянящие и удушливые воспоминания их спутанного пути порознь. Что ему нужно кроме рабыни? Арвиум в расслабленности человека, который получил давно желаемое, смазанным голосом шептал милости в ее витиевато заплетенные волосы. А Амина не отвечала. Он нахмурился. Не слишком словоохотлива, да еще и остервенела на вид. Несмотря на ее полное ему подчинение, закрепленное всеми сферами нового уклада, в нем вновь зашевелился безотчетный страх перед этой насмешливо-невозмутимой девицей и шаткостью собственного вознесения.
Арвиум давно привык, что за ним ежечасно наблюдают, обзавелся масками и постоянным подозрительным напряжением. Сначала приспешники его раздражали, но потом он стал чувствителен к их отравляющему влиянию. Он уже и позабыл, откуда в нем взялась эта остервенелая жажда власти. И какую цену – в собственное умиротворение – пришлось отдать за эту величественную иллюзию. Шрам раздернутых глаз обратился к Амине, словно отыскивая в ней убежище, разрешение вопроса, хоть обычно ее двойственность запутывала его до такой степени, что заставляла принять решение или идею наотмашь.
В этот момент, смотря на прекрасную молодую женщину, освещенную с балкона отсветом солнечного диска, он испытал уставшую тошноту своих действий. Быть может… быть может, власть и вовсе не нужна была ему и тянула в дебри, куда он не стремился попадать. Прежде он отвечал лишь за ратные подвиги и разграбление окрестных селений, по которым проходился, не устанавливая там свой порядок. Он устал, бесконечно устал, как в полдень лета без спасительной сени навесов. Путь Сина, растерявшего благо государства и близких, внезапно испугал и его преемника.
Амина молчала, не ведая о его внутренних терзаниях. Смутно он понимал укор и оборотную ненависть этого взгляда. Но тысячи причин и доводов захлопывали его совесть. Он же победил, значит, его и правда избрали высшие силы.
Арвиум вполне освоился с телом Амины и собственной властью над ней. Могущество его не должно было вызывать нареканий ни у кого, поэтому можно было проявить благородство.
– Я буду заботиться о тебе, – произнес он, будто усмиряя собственный страх ее бунта.
Забота… Монументальное, душащее злоупотребление. Она стала кошкой, которую можно ласкать и кормить, пока она не оцарапает. А можно и выкинуть за порог без последствий для себя. Иначе откуда берутся доступные девицы в общественных банях, изрытые побоями и болезнями?
– Как заботился о Хатаниш?
Арвиум помедлил, все еще обуздывая готовые выплеснуться слова.
– Я брал, кого хотел. А тебя не мог. И это сводило с ума.
Она слегка отстранилась.
– Я никогда тебя не любила. Это была похоть. А с ней я справилась. Я всегда знала, что это нечто скользящее, не основное.
Арвиум не отвечал.
– Хищник любит свою добычу, – добавила Амина с сожалением. – Но всегда уходит своей тропой, без оглядки.
Вот что бывает, если дать женщинам слишком много власти. Тут уж либо девы, либо матери, но никак не нечто среднее. Но теперь молчать ему не нужно. Сила и действие… Хотя прежде манили их приглушенные разговоры на открытых террасах дворца.
– Ты оставишь эту манеру теперь, – проговорил он вкрадчиво, но по коже ее пошел холодок вперемешку с волнами жара.
Увидев ее сведенные над переносицей брови, он раздраженно добавил:
– Я по-другому любить не умею, принцесса.
– Что угодно это кроме любви.
Арвиум чувственно поцеловал Амину сзади, схватив за шею и повернув голову к себе. Затем с благодатной улыбкой человека, наслаждающегося негой перед следующей схваткой, отошел к кровати.
Его смакование триумфа собственной молодости привело Амину в бешенство. Прорвалась ее оторванность от текущего мига, приоткрылась первородная сила бунта женщины, знающей неоценимый вкус свободы.
Амина неотрывно смотрела на Арвиума, на его царственную поступь, не признавая в нем повелителя даже под угрозой голодной смерти. В ее взгляде он прочел бы многое, если бы не стоял спиной. Его внушительные плечи и сужающийся обхват талии больше не притягивали ее взгляда. Опасение, решимость и истовое желание отбросить происходящее отражались в залитой платине неровных зеркал.
Амина так и не дождалась от него философствующих самооправданий после кощунств. А ведь так частенько делала Лахама, изворотливо оправдывая свое желание поработить мужчин и часть женщин, чтобы оставшимся обеспечить рай земной. И тем не менее Лахама единственная продемонстрировала ей женский глубинный сговор и подлинную поддержку друг друга в духовной сфере. Арвиум не лукавил – его цельность даже в сложившихся обстоятельствах импонировала. Если он и понимал, что где-то переступил черту, то держался стойко. И он заслуживал пасть как воин. От удара в лицо, а не в спину.
Арвиум повернулся и, влекомый молчащим взглядом в упор, вновь приблизился, как будто вопрошая, в чем дело. Его расслабленная улыбка чуть потускнела. Амина продолжала смотреть ему внутрь. А вчера ее глаза были на чем угодно, но не на новоявленном царе. Резким движением она вырвала из складок платья кинжал и вонзила ему в шею. Так же как он накануне – против воли.
Арвиум с приглушенным ревом опустился на колени, пытаясь сжать ей запястья или вцепиться в юбку. Амина с эклектичным злорадством смотрела на налитые напряжением глаза и бессильно раскрывающийся рот в такт набухшим жилам на шее. Ее туника напитывалась алым. Наконец, он с грохотом упал, задев столик с яствами.
В тот же момент Амина увидела в дверях Этану.
– Воины утверждают, что в городе пахнет дымом… – успел сообщить он и застыл.
