Светлана Нина
Затерянный исток
26
Амина, со сдвинутыми бровями выследившая Арвиума, который, казалось, не был свободен ни минуты, неодобрительно окликнула его. Он нехотя отозвался.
– Не в правители ли ты метишь? – с издевкой спросила Амина, но в глазах ее не было улыбки.
Не было ее и на лице Арвиума.
– Откуда очередные обвинения?
Амина молчала, не желая выдавать Этану, очень доброго к ней, но, очевидно, заблуждающегося в истинной природе ее воззрений. Взыгравшие между ними братские чувства были загадкой для Амины, которая пыталась убедить себя, что родственная связь невыполнима без общих воспоминаний об отчем доме. И в то же время вопреки своим воззрениям она понимала, понимала, как люто братьям было не иметь рядом родной крови. И сердце ее сжималось от сожаления, что брат из запрещенного края прибыл не к ней. У нее общих воспоминаний не было ни с кем, кроме Иранны, которую больше интересовал пустой щебет с прислужницами.
– Ты ведь не о всеобщем благе думаешь…
– А я тебя что-то давно не видел подающей милостыню.
– Достижения, основанные на чьем-то несчастье, не стоят ничего.
– Жизнь в цивилизации, которая может себе позволить строить города, уже счастливее прозябания кочевников. Через тысячу лет никто не вспомнит, как построены великие храмы. Все будут только восхищаться их монолитностью.
– Но страдания угнетенных настигнут сейчас, а не через тысячу лет.
Арвиум, будто колеблясь между желанием оправдаться и получить наслаждение от брошенной ей в лицо правды, едко произнес:
– Ты не поняла еще, что всем на них плевать. О них спохватятся, только если они начнут вымирать.
– Я до конца надеялась, что ты обманываешь сам себя. Но ты все понимаешь…
– А ваше по твоему разумению идеальное общество рождает Галлу. Разлагающегося от удовольствий и при этом всем недовольного.
– Но разве не так должно быть? Вино из лучшего винограда и размышления на обрыве. Иначе зачем нам жизнь?
– Чтобы работать, чтобы думать о будущем человечества. Чтобы оставить после себя детей.
– Тебе только кажется, как им будет лучше. Но ты о них ничего и не хочешь узнать. Как всегда, речь о тебе, а не о других.
– Да что тебе известно обо мне? Если все будут как вы, то человечество вымрет.
– Что ж, нам теперь собой пожертвовать ради человечества, которое лишь пьет из нас сок и ничего взамен не предлагает?
– Ничего не предлагает? – усмехнулся Арвиум, вновь проваливаясь в свой нарочито-снисходительный тон. – А спишь ты на чем? Не на подушках ли, которые сплетены другими? А рыба на твоем столе выловлена и приготовлена тобой ли?
27
В голубизне нежданно раскаленного неба растворялась вновь вернувшаяся в город жара. Песочные ряды колонн, разбавленные зелеными пятнами пальм, опутывали дворец. Пленительность этой выцветшей неги разрывала окна, пока несколько человек обедало в укрытии трапезной.
– Скоро после свадьбы Галла, если будет воля богов, станет хранителем детей Иранны, – Лахама растеклась в вожделенной улыбке, не забыв эффектно тряхнуть перьями у себя на тиаре. – И обернет каждого в пеленку своего славного рода. Трогательный ритуал…
Собравшиеся одобрительно закивали, угощаясь фруктами и лепешками. Притихшая Иранна не пошевелилась.
После трагичного возвращения Сина двор жаждал праздника и, главное, следующего правителя. Оя с неудовольствием посмотрела на верховную жрицу, но сдержалась. Темные тени под ее глазами сменили припухлости. Амина смаковала виноград и поглядывала на Этану, посмеиваясь над его уморительно мальчишеской мимикой. Арвиум с неудовольствием оторвал взгляд от этой картины.
– Зачем ему собственных детей принимать? – понуро спросил Арвиум, отложивший утиный окорочок.
– Ребенок рожден одной женщиной от фаз луны и ей принадлежит, – ледяным тоном отозвалась Оя, желая пресечь то, что вот-тот готово было разорваться в его рте.
– Никто уже не верит в это. Ты и сама знаешь, что Галла родился после того, как тебя навещал Син. Вообще неясно, для чего вы так остервенело держитесь за отжившие представления. Сиппар, который вы высмеиваете, правду хотя бы не замалчивает.
– Не говори глупости.
– Отчего тогда дети похожи на отцов?
– По воле богов.
Арвиум сжал губы.
– Пора уже прекратить безудержную власть женщин и принять условия Сиппара. Так мы оставим себе хоть какой-то суверенитет.
Оя побледнела, но Лахама опередила ее. Жилистость и активность Ои в противовес нарочитой томности Лахамы вовсе не помогали первой в этом противостоянии. В менее напряженной обстановке было бы интересно наблюдать, как эти две ни в чем не сходящиеся женщины инстинктивно объединяются, только бы не позволить Арвиуму восхождение.
– Глупец! – закричала главная жрица. – Пока у власти мы, мы не даем вам заточить на земле хаос и смерть! Мы даровали вам поля побоищ, чтобы утоляли вы свою мерзкую жажду! Так почему вам мало? Или вы хотите весь город превратить в руины?
Арвиум не ответил, но смерил Лахаму ядовитым взором, будто мстя за то, что она добилась таких высот. Амина, вскипая, удивилась, как жадность Арвиума до всех благ жизни, которой она прежде восхищалась, переросла во что-то более разрушающее.
– Отсутствие войн приводит к ожиревшим горожанам, которые от безделья вырождаются через два поколения.
– А войны приводят к голодным бунтам этих самых горожан, которые с удовольствием перерубают шеи вчерашним правителям.
– Зато это провоцирует мысль и открытия.
– Это провоцирует раннюю смерть и невозможность человека вовремя понять, для чего он существует. А еще уничтожение бесценных памятников предыдущих поколений.
Схлестнувшись с женщинами, Арвиум пытался спровоцировать Галлу, но тот, согнувшись, корпел над тарелкой, старательно рассматривая коричневый орнамент. По убеждению Арвиума это Галла должен был завидовать ему, как человеку, под влиянием которого было больше людей. Но Галла не проникался этой очевидностью.
– Женщины беременеют от фаз луны, если хотят, – отчеканила Амина, холодея от неверия в свои слова, но чувствуя себя обязанной заступиться за Лахаму.
Арвиум рассмеялся, задрав подбородок, обтянутый гладкой кожей цвета масла.
– Откуда знать тебе о беременности? Никогда не была с мужчиной из-за собственного несносного характера. У тебя нет ничего, кроме сомнительного ума. Ни красоты, ни милосердия.
Этана поднял на Амину молящий взор, будто призывая к снисхождению. Амина вспыхнула, но сдержалась. Арвиум зачем-то провоцировал их всех.
Рассвирепевшая Лахама едва удержалась, чтобы не запустить Арвиуму в голову кубок.
– Да я могу сотни сыновей иметь от таких, как вы! Моих сыновей, не лунных! А вы еще будете стонать, – продолжал Арвиум, стараясь не взирать на Иранну.
Иранна, до того ни на кого не поднимающая глаза, сверкнула на Арвиума сгущенной ненавистью.
– Как бы не пришлось Галле в скорости принимать ублюдка, – закончил Арвиум безмятежно. – Несмотря на фазы луны.
Амина содрогнулась. Слово смутное, иноземное… Означающее какую-то грязь. В возникшей тишине слышно стало лишь сбившееся дыхание Иранны. Галла беспомощно разинул выточенный рот и уставился на мать.
Иранна, поведя обезумевшими глазами, сорвалась с места и бросилась из трапезной. В переполохе подбежавшие к проему в стене наблюдали, как она неслась по длинной мощеной аллее, ведущей к вздыбленному молоку моря между стройными рядами пальм. За ее спиной раскидывались выбившиеся из прически волосы цвета пшена. Размашистым пятном принцесса упала в воду, а платье лепестками облепило ее белые ноги.
28
Незадолго до того ничем не стесненный Арвиум повелел оскопить своего раба за то, что он зачарованно наблюдал за Хатаниш и особенно усердно кланялся ей. Арвиум усмотрел в этом не только вероломство, но и легкомысленность Хатаниш, раз она позволила подобное и даже улыбалась в ответ. Оя не обратила внимание на проступок своего военачальника. Воистину, разброс прав и требований жителей Уммы был слишком обширен, а решать каждый отдельный случай злодеяния ей теперь в одиночку и с оглядкой на статус преступника было утомительно. Умме явно требовался четкий свод законов.
Арвиума, исподлобья наблюдающего, как его помощнику вырывают то, что делало его мужчиной, распирала потребность все контролировать. Он захотел проучить всех заморавшихся, внезапно узрев в древних традициях придворного этикета крамолу и призыв к разгулу. Поодаль притаилась Хатаниш, не властная молвить ни слова в жажде заслужить любовь любыми способами.
Иранна принимала как должное необязывающие удовольствия, за которые не надо ничем жертвовать, и потому сильно смутилась от произошедшего. Она не преминула указать Арвиуму на это громогласной тирадой, вызванной глубокой неуверенностью в том, что ее слушают.
Ее вздорность и болтливость провоцировали Арвиума какой-то частью сознания считать ее попросту глупой. Болезненно чувствительная девочка с нервной и неуемной энергией с детства раздражала его желанием казаться незаменимой. Амина же сверлила Арвиума слишком четко, и от нее он отшатывался тоже, будто не желая сковыривать едва затянувшийся рубец и вновь выслушивать авторитетнейшие тирады. И при этом в обеих была свежесть и оригинальность в противовес извечно хмурой Хатаниш. Ему не хотелось возвращаться в ее покои и чувствовать неясные, невысказанные, но распластанные по каждому предмету упреки.
– Я не придаток своей жены, как Син. Все отчего-то ждут, что я во всем буду советоваться с Хатаниш, – внятно ответил он.
Иранна опешила – Галла во всем соглашался с ней. И при этом, много лет зная, что он ее нареченный, не утруждал себя откровенностью и уделял больше внимания катанию на колесницах, чем ей.
– Син нашел гармонию с одной женщиной.
– С женщиной, которая холоднее горных вершин.
– А теплые плавятся и себя теряют, – блеснула Иранна и сама оторопела от этого.
Арвиум довольно усмехнулся. С того дня он не упускал случая, чтобы не сказать Иранне остроумного слова и не смерить ее завороженным взором.
Галлу по мере приближения турнира хотелось растерзать за положение его родителей, за его самодовольство и полнейшее бездействие там, где Арвиум прогрызал себе путь ободранными ногтями. О том, как сильно ему помогала Оя и как долго убеждала Сина поставить Арвиума на высокую позицию, он искренне не думал. Он будто перенял зависть Ташку к младшему брату, которого отец не считал чудаком. Галла не заслуживал преподнесенное ему с младенческими пеленками, как и не заслуживал эту девушку.
Все чаще он выслеживал Иранну во время прогулок по импровизированному саду за дворцовыми стенами.
– Происходит что-то тревожное с тех пор, как погиб Син… – захлебывалась Иранна во время одного из таких свиданий. – Жертвы приносятся, но почва перестала плодоносить. Канализация забилась, начинаются болезни. Оя даже не показывается на рынке. Галла бездействует так же… Скорее бы совершилась игра!
– Ты не нужна Галле, – четко произнес Арвиум.
Иранна молча воззрилась на него. Ей слишком важна была любая крупица внимания… к ней, а не к ее роли в этом грандиозном надстроении.
Арвиум неуверенно потянулся к Иранне, готовясь принять ее негодование. Не найдя его, он жестко схватил ее за талию. И она, громогласная, на словах непобедимая, не знала, что делать дальше и делать ли вообще.
– Он – мотылек. Никогда не сможет стать жрецом. Знает, что свита над ним смеется. Страсть чужда таким, – проговаривал Арвиум, вникающе целуя ее в шею, обагренную выпавшими из прически волосами.
Теплая твердость его тела пригвоздила Иранну к шаткому месту между кустом и углом стены. Она отвернулась, но не отстранилась.
Арвиуму так сладко было вгрызаться в то, что принадлежало Галле… Представляя его негодующее бессилие от происходящего.
В Иранне взыграла непокорная кровь ее матери. Оя держала ее в строгости и осыпала наставлениями, а простолюдинкам можно было делать, что заблагорассудится. Вопреки потугам Арвиума припрятать хищный оскал, она осознавала, с кем имеет дело, но ее опьянила мысль показать всем здесь, кто настоящая принцесса. Сладко было и отомстить Галле, который не оценил и не возжелал ее. Ей вдруг взбрело в голову обуздать Арвиума, стрясти с него спесь и впервые в жизни насладиться скоротечным мигом.
Ее захватил вихрь их взаимной красоты и процветания, их тайны и его былых и грядущих прегрешений. Балансирование на грани надежды, перерождающейся в разочарование, будоражили ее настолько, что прежде скучные вечера в собственном крыле дворца окрасились уникальным привкусом неизведанного. И жажду свершений, откупоренную этим чувством, уже было не обуздать. Вечера были конечны и остры этой обрубленной прелестью, словно вся жизнь сосредоточилась в миге перед надвигающимся холодом.
29
– Не бывать этому! – визг Амины отбился по коридорам вплоть до нижнего этажа, где в духоте и смраде ютились распухшие в паре кипящих котлов стряпухи.
Она выскочила в двери и, расцарапав ладони о стену, скрючилась, не двинувшись с места. Бежать было некуда… От Ои не уйти. От ее негромкой констатации, от неопределенной улыбки, в которой не прослеживалось теплоты и понимания.
Не быть ей жрицей, дарующей подневольным свет… Быть может, так и лучше. Слишком много надо недоговаривать на этом поприще. Но ведь придется рожать… Возможно, умереть, даря кому-то жизнь. И до старости содрогаться каждую фазу луны, что эту пытку придется проходить вновь. А потом годами не спать, выкармливая дочь, чтобы та повторила ее судьбу. Нет, лучше умереть прямо сейчас, вслед за Иранной. Она была не так уж неправа.
В покоях Ои было тихо и светло. Никто из прислужниц не решался подать голос. Вошедшая Амина будто провалилась в сонное царство неярких красок.
– Вместо моего сына будешь править ты, – сообщила Оя сонно, демонстрируя удивительное сочетание негромкости и непререкаемой властности.
Амина непонимающе моргнула и застопорила взгляд на лазуритовых бусах Ои. Потребность отвечать доводила ее до исступления.
– Все случилось как нельзя лучше. Иранна не смогла бы помогать мне управлять Галлой. Девчонка только и знала, что возиться с щенками и покупать бусы.
Амина подавила спазм в горле, будто засыпанном солью. Рваными клоками проносились сцены, как бездыханную Иранну вылавливают из моря, несут во дворец, Арвиум хватает себя за волосы и закрывает лицо изгибающимися крупными пальцами.
Колкая и отзывчивая принцесса делала Амину лучше своим многословным бескорыстием. Живая и непостоянная, она была последней кандидатурой, которая могла пострадать таким образом. Так должны были изгрызаться жизни девушек по ту сторону цивилизации, в замкнутом Сиппаре. В Умме же люди были вторичны по отношению к универсуму и потому относились к своим слабостям терпимее, а эго Арвиума с трудом мирилось с таким положением.
– Почему я должна править вместо Галлы?
– Потому что ты сестра Мельяны.
– Единоутробная сестра, – с трудом отозвалась Амина. – Отец мой был звездочетом… Не избранным правителем.
– Да… твоя мать упросила разрешения вновь выйти замуж по сердцу. Но лишь выполнив свой долг и подарив Умме Мельяну. Вот и ты свой выполни.
– Не лучше ли созвать собрание?..
– Я устала от необходимости все выпрашивать. Так или иначе, других претенденток нет.
– А если получше исследовать родословную…
Оя поморщилась.
– Довольно. Никого я искать не буду. Просто мы обе сделаем так, как удобно нам.
Амина услышала, как за ее спиной захлопнулись двери от потягивающего сквозняка.
– Удобно тебе. А мне было удобно удалиться в храм, чтобы никто не мешал мне постигать!
– Ты просто ленивая девчонка.
Амина зверела.
– Если лень заключена в восхищении жизнью – пусть так. Мне не нужна трясина.
– Как же я устала… Как только все приходит в подобие равновесия, происходят такие вещи! Син мог бы и не бросать меня наедине с этим… В полнейшей неопределенности!
– Он погиб. И Иранна погибла, – жестко отчеканила Амина, забыв о почтении.
– Она могла бы подумать, прежде чем связываться с… с найденышем.
– А что будет, если этот змееныш заполучит власть? Впервые за столько лет мне по-настоящему страшно засыпать ночью… должно быть, он надеялся жениться на Иранне в обход меня… когда не исправить было бы уже ее положения.
В отсвете зрачков Ои обернувшаяся к ней Амина приметила шаткость высоты. Амина с ужасом думала, испытала ли царица облегчение от того, что все разрешилось водой.
Амина сделала глубокий вдох. После пьянящих брожений по стыку берега и волн, распадающихся на пену об утесы. После островов, восстающих посреди моря, соединенных с землей узкой веревочной тропкой. После таинственных посвящений в древние сговоры небольших групп. После отвращения к историям об изнеженных принцессах, настолько непорочных, что даже обращаться к смертным для них считалось зазорным. Так они и сидели взаперти на своих балконах, сверкая лишь неправдоподобно чистой тканью на локтях… Полубожественные. А несчастные без остатка. Растворенные в боли и вечном страхе за детей. Сословие рожениц не могло помочь им в преемственности власти. Путь не для Амины. И плевать ей на мнимый долг. Долг для нее, но выгода для Ои?..
– Перебесись и возвращайся. Мне о многом надо поведать, – послышался из покоев Ои ее негромкий хрипловатый голос. – Ты же ничего в этом не смыслишь…
Амина сплеча решила, что ненавидит эту женщину, делающую вид, что она царственна и заботится о подданных. Оя являла своим примером надежду на взлет из низов, а на деле думала лишь о собственных мужчинах! Лахама, несмотря на свою эксцентричность, действительно пыталась улучшить жизнь хотя бы кого-то. В отличие от застопоренной на месте Ои, мумифицированной в собственном прошлом и свято уверенной, что его достаточно! Оя ее заставляла отречься от себя ради… ради пустоты. Ради пресловутого спокойствия кого угодно, но не самой Амины. Пустота должна была быть иной заполненностью, но Амина не желала знать, чем чревато это страшащее наполнение нежеланными эссенциями.
Ое даже не жаль Иранну… Она не сказала о ней ни слова.
Непонятно было, что вообще послужило истинной причиной такого поступка Иранны. Амина не верила, что это лишь разбитые чаяния из-за Арвиума. Она вообще не верила, что принцесса способна была окунуться в связь с ним, прекрасно понимая последствия и осознавая, кто такой Арвиум. Хотя наверняка она думала, что ее бы простили, потому что семья Галлы нуждалась в ней куда больше, чем она в ней. Амина охотнее готова была поверить, что Иранна не выдержала крушения своего огромного самомнения, масштабность которого не признавала, не вынося обращать на себя собственное внимание. Первая же трудность, с которой она столкнулась, выбила Иранну из колеи. За ее бахвальством и внешней непримиримостью скрывалась натура болезненно самолюбивая и неуверенная в собственной притягательности для других. Правда, как ослепительный солнечный свет, разрезала ей глаза и пошатнула чистенький кирписный мир выстроенного ей дворца.
Амина осторожно выдохнула еще раз и уверенным шагом покинула дворец. Пересекла помпезную лестницу, восходящую к небу в несколько этапов. Отыскала Этану, уморительно сморщившего лоб при виде нее. И нежно, но настойчиво потянула его за руку с удлиненными пальцами. В сумерках, наброшенных на пальмы и белый песок под ногами, она бежала впереди. А он лицезрел ее перехваченную материей талию и раздробленные жемчужины в развившихся волосах, хлещущих Амину по спине.
30
Выгнав всех прислужниц, Оя долго сидела, ссутулившись и обхватив ладонями собственные плечи. Со стороны она видела себя тщедушной женщиной, которая в переломный момент вместо того, чтобы подпитываться яростью и идти вперед по накатанной, вот-вот готова вспороть самой себе брюхо. Ее не страшила старость, потому что она знала, что преуспела в жизни не благодаря своей наружности. Удивительно, что и Амина с ее отточенным церемониалом черт пошла тем же путем. Видно, много было и с ее стороны проходных фраз, накрепко отпечатавшихся в формирующейся душе девочки. Оя не хотела причинять боль никому из своих детей, но как же быть им всем, если каждый пойдет, куда хочет сам? Удивительное их содружество напоролось на какие-то социальные договоренности, которые дробили его, не позволяя оставить все как прежде – в счастье и гармонии. И личная выгода оказалась важнее благоденствия.
Оя вспомнила ту девочку, дочь единственной наложницы Сина. Само появление и матери и ребенка Оя переживала болезненно, не зная, что возобладало тогда в ее душе – ужас, ревность, зависть или ярость. С истекающим обидой сердцем она поставила свой знак на прошении Сина взять себе наложницу. Испугавшись за и без того шаткое положение Галлы, она приказала опоить девочку отваром. Когда Син вернулся из похода, ребенок был мертв, а его мать выдали замуж за вельможу. Неизвестно, что тогда говорила Оя мужу в закрытых покоях, но Син больше не взглянул на свою бывшую наложницу и не завел ни одной новой.
Оя похолодела – вдруг именно теперь пришла расплата? Видят боги, то решение далось ей тяжело и было отравлено той незаживающей обидой за Ташку.
Скребущая обида на мужа не ушла, ровно как и страх, что ее выгонят или сошлют обратно в Сиппар. В отличие от царских советников, рожденных в аристократических семьях и убежденных в своей тотальной неприкосновенности и потому безнаказанности, она каждый день была готова к удару со спины. Скорбь и отмщение сплелись в ее душе с искренней кручиной по Сину, многолетнему другу, отпершему перед ней столько дверей. Переполнившись им за этот отрезок жизни, она парадоксально скучала по нему, даже когда он еще был в одних с ней покоях и утопал в своих раздумьях.
Зловонное подозрение о причастности Лахамы к убийству мужа делало спектр эмоций Ои в тот вечер еще безудержнее.
Оя с содроганием отперла события, спровоцировавшие ее побег в Умму. Семья насильно выталкивала ее замуж за влиятельного сановника, который уже забил насмерть свою первую жену и не понес за это наказания. И ведь Арвиум, пришедший оттуда, вновь тащит те ужасающие порядки сюда, на землю не безоговорочной, но куда большей свободы. Лучше бы она не брала его с собой! Арвиум, который первый бы пострадал как дитя ненамеренной блудницы, не вывези Оя его на своей спине. Оя не сказала ему о его происхождении будто из страха, что случится именно то, что происходит теперь. Каким-то образом он проникся идеями родины, на которой не воспитывался.
Син многое делал за нее, оставляя ей терпкое заблуждение, что она сильна… А теперь придется все делать самой, да еще и вразумлять Галлу, которому постыл трон и копошения вокруг него. Не перенося изнеженность богатых жен, Оя и сама отчасти поддалась на безмятежность этой обманчивой легкости.
Знать бы еще, как теперь быть с Ташку…
Ум мальчика молниеносно впитывал сказания и мифы, но интерпретировал их по-своему. Он предпочитал не игры с няньками и ребятней, а чтение клинописи. Син все твердил, что мальчик одержим видениями, захвачен темными духами. Но не было ли это лишь хорошей фантазией? И у матери рвалось сердце. Странный, но ее… Когда Оя навещала Ташку, он выражал обожание к отцу, будто вымаливая его расположение, чем ранил мать. К отцу, который и оторвал его от причитающегося ему круга. Ее нежданный, яркий мальчик… Не заслуживающий такой участи, а теперь угрожающе вырвавшийся на свободу. Мальчик, не знающий, не понимающий законы реального мира… Заражающий своими измышлениями людей куда более темных, чем он сам.
