Светлана Геннадьевна Леонтьева
Пьета из Азии
– Танцуем все. Как я, со мной. Идите!
Я позволял им трогать меня, касаться моих губ, моих рук, моих волос, моих ягодиц и моих ляжек. Турья хохотала, глядя на происходящее:
– Так вот как ты работаешь! Ты наслаждаешься любовью к себе, а сам никого не любишь из живых! Любишь мёртвое, гниющее в земле тленное тело! А я, дура, люблю тебя. Всего полностью!
– Вижу, танцуй, Турья моя! Или сюда!
Арви касался тела её и глаз языком. Его голова была рядом на уровне головы любимой.
И лишь когда включили свет, то Арви увидел Оливу:
– Бежим! Бежим отсюда. Тут страшно. Дико. Они все – звери. Они разорвут тебя в клочья когда-нибудь, если ты им не дашь то, чего они хотят!
– Да! Я знаю. Это опасная игра!
Арви схватил Оливу за руку, выскочил в коридор, рассовывая деньги по карманам. В машине Олива немного успокоилась. Стихла.
Тебе надо увольняться отсюда…
А кто будет кормить тебя, мою маму, сестру, брата, Ною? Ты вечно с похмелья. То опившаяся, то обнюханная…
Я более не стану пить и нюхать.
Не верю…
В Финляндии все так. Не верят.
Лишь Пьета парит над небом Хельсинки.
6.
Но вдруг Арви исчез. Не появился утром. Ноя всё утро спрашивала, где дядя? Почему он не даёт мне овсяную кашу и варёное яйцо. Зачем ты, Олива, оставляешь меня с няней, а сама уходишь? Я хочу видеть дядю Арви!
– Я тоже хочу. Ещё как хочу! Но я обещала Арви, что стану ходить на работу, и я стойко выдерживаю своё обещание! Поэтому сегодня побудешь с няней.
– Только один день? – Ноя была настойчивой и упрямой, как Турья. Мёртвая Турья.
– Наверно…
Неуверенно пообещала Олива. Краски меркли без Арви, день тускнел, где ты мой Арви? Где твоё тело? Где твоё всё? Ты всё-таки бросил меня. А ведь обещал быть рядом. Мой рыцарь, мой мальчик, мой веснушчатый, пахнущий пивом не выпитым и селёдкой несъеденной, пахнущий детством, взрослостью, любовным соитием, сонным потом, вожделением. Когда Олива видела Арви, то внутри начинали летать бабочки, такие мягкие, такие цветные. Пёстрые руки Арви гладили щёки Оливы, и она становилась шёлковее шёлка, ситцевее ситца, льнянее льна, она становилась рыбой послушной и глупой. Мой широколицый жених отчего ты ушёл вдруг? Исчез? Все звонки бесполезны. И твоё молчание тяжело. Но оно даже в трубке твоё. И поэтому бесценно. И эта больница, кишащая больными людьми, страдающими людьми. Честно сказать, медицина в Финляндии так себе. А в Хельсинки и вовсе. Куча чиновничьей волокиты, неспешности, не сосредоточенности. Лишь оплата счетов перед началом лечения имела вес. Восстановиться на своё прежнее место Оливе не удалось, она значительно потеряла в зарплате, перешла на должность санитарки. Но зато спроса было меньше. И ответственности почти никакой. Олива часто брала деньги от больных. Они сами клали в карман её халата мелкие марки. Например, сегодня Олива подмывала полуживую старуху. Соседи за перегородкой попросили сделать это. Ибо воняло сильно. И лежала старуха обернутая пристанью, неделю немытая, вся в синей плесени. В молодости она была красивой, знаешь, какой она была весёлой? Она была пестро-волосой, широкоглазой, как лягушка, что из сказки, которую вот-вот возьмёт в жёны принц. Она решала трудные задачки в школе, учила маленьких таких же пестроглазых детей. Она помнила Арви мальчиком. А Турью девочкой. Она помнила, как Арви спас Турью. Не надо было, сама виновата, что так напилась и улеглась под деревом. Шла бы домой, валялась на диване, так нет, побоялась, что отец ругать будет. Дура.
Такой красивый Арви, такой любимый Арви! Всегда твой Арви. И лишь немного мой. А знаешь, какой он в кровати? А я знаю. Я нюхаю его рубахи, его носки, его штаны, его кожу. Я трогаю его, где хочу. Арви прочитал все книги в школе. Он умный. Арви даже чужие книги прочёл, все решил задачки по математике. Турья ничего не читала, была ленивой и толстой. Турья лишь ходила по двору и вихляла задом, а Арни её любил. Ни за что любил. А я – Олива прилежно училась, отвечала на уроках, не опаздывала на контрольные работы, выполняла все задания. Поступила учиться в высшее учебное заведение. И тоже прилежно сидела в читальных залах на абонементах. Турья вышла замуж сразу после окончания школы, вышла замуж за первого попавшегося жениха, который был из другого района, он увёз Турью на север, в посёлок, в дом на отшибе к богатым родителям. Где Турья ещё больше растолстела на масле и молоке. Она кормила утром овец, гладила их спинки. Чистила клетки кроликам. И родила Ною. Мужу Турьи пришла повестка, он уехала на три года, чтобы учиться стрелять из финских пушек. Свекровь и свёкор умерли от гриппа, причём оба сразу, Турья осталась одна с Ноей, овцами и кроликами. Арви хотел сорваться и поехать к ней, чтобы помогать ей чистить клетки и пасти овец, но мать кинулась в истерику: кто будет кормить нас? Арви сказал, что вернётся скоро. Через три дня. Но три дня были, как три года. Три столетья. Мать Арви была тоже ленивой, с крючковатым носом женщиной. Она не могла найти работу, лишь умела стирать чужие портки. Сначала она наливала воду, пытаясь сэкономить на счётчике, затем ждала, когда вода сама нагреется до комнатной температуры, клала щёлок, порошок и тёрла щёткой коричневые пятна. Затем полоскала бельё в чистом тазу, выжимала и сушила. Ей платили небольшие деньги, на которые возможно было купить риса, масла, чая, немного оленьей тушёнки. Денег на учёбу не хватало. Даже инспекторша пригрозила интернатом. Но мать была хитрой и ловкой женщиной: она научилась делать разные уловки и избегать ссор с инспекторшей.
– Мой бывший муж ветеран, заслуженный финн, он ушёл от нас к другой молодой и важной женщине высокого чина. Я позвоню ей, она работает в парламенте. Вы же не хотите, чтобы вас уволили?
– Когда ваш муж бывает у вас?
– О…семь лет, как прошла война. И пять лет, как кончилась война. И три года уже, как все раны зажили. И все натовские войска прошли у побережья. И все корабли проплыли. И викинги женились на викингах…и знамена пронесли, и винтовки пронесли, и пушки отгремели. Ещё немного, и мой муж придёт. С вами также может случиться. Много молодых женщин есть. Много красивых есть! Мой старший сын скоро закончит какой-нибудь учебный класс и станет хорошие деньги приносить в дом.
Олива хорошо вымыла старушку-учительницу, протёрла её желтую кожу ароматным маслом, пазухи носа прополоскала мандариновой водой. Ногти накрасила розовым перламутровым лаком. Расчесала жидкие масляные волосы, красиво уложила пучком на затылке. Вымыла ей руки, вымыла ей ноги.
Также перемыла всех стариков.
Поставила всем грелки.
Дала судна.
Вынесла судна.
Принесла всем чай.
Дала молока.
После дежурства Олива устремилась в кафе «Holidays», она ехала на такси. На жёлтом, как ириска. В холле никого не было. За барной стойкой тоже. Олива вошла в зал, миловидная официантка показала рукой – иди дальше. Но коридору!
Арви лежал на диване. Пьяный в стельку. Его штаны были порваны, ширинка вырвана в клочья.
– Ой, ой…
Олива попыталась разбудить мужа. Бесполезно. Она трясла его за руку и плакала. Затем взяла себя в руки. Принесла тёплой воды, омыла Арви, также как старуху, руки, ноги, лицо протёрла влажной тряпкой, нектарной водой вымыла ему живот. Зашила ширинку грубой сиреневого цвета нитью, отстирала пятна крови. Расчесала волосы. Подстригла ногти на руках и ногах.
– Будешь теперь, как новенький. Что было, то было. А может ничего не было…
– Тогда откуда кровь на штанах? Чей олух это сделал? Чей злой умысел?
– Того следовало ожидать…
Олива сидела долго, до самого вечера. Она мыла и мыла. Тёрла и тёрла пол. Стол. Занавески отряхнула от пыли. Протёрла грязные окна. Даже потолок отмыла от жёлтых пятен грязи.
– Это была Турья.
Прошептал Арви. Это она меня всю ночь мучала. Она поила меня шампанским, хохотала. И я отдался ей.
– Это были твои галлюцинации! Пошли домой, Арви! – Олива потрогала карман его куртки. И отскочила. Десять пачек крупных купюр тяжело оттопырили складки ткани. «Надо Арви купить новую одежду! И уехать отсюда куда-нибудь подальше. Например, туда, где сиротливо стоит дом Турьи…»
– Слушай, Арви, пошли домой. Ноя тебя ждёт. Всё утро спрашивала, где ты? – Олива нежно погладила Арви по щеке. – Вставай. Уже все встали и разошлись по домам. Уже все солдаты отвоевали. Школьники выучились. Выросли и поженились. И нарожали новых детей. А ты всё спишь!
– Не могу. Я обещал Турье, что буду её здесь ждать…
– Турья умерла.
– Не ври.
Арви сел резко на диване.
– Она была здесь.
– Ты просто выпил лишнего.
– И что?
– Она была, была…
– Хорошо. Пусть так. Но сейчас её нет тут.
Арви провёл рукой по штанам. Кровь сочилась крупными каплями.
– Тебе надо в больницу.
– Нет. Всё, что сделала Турья священно.
– Что она сделала? Расковыряла твои кишки? – Олива в отчаянии склонила голову. – Ты истечёшь анальной кровью.
– Пусть…
– А я снова сопьюсь, унюхаюсь и потеряю Ною…
– Да. Ты это можешь сделать! – трезвея, воскликнул Арви. – Вызови медицинскую помощь. Буду лечиться.
Дома Олива застала Ною одну, без няни. Девочка сидела у окна. И повторяла, что якобы видела маму. «Да вы что с ума посходили? Я сама схоронила её останки. Я видела обугленные кости, я обозревала нутро гроба…»
– Ладно, Давай ужинать!
– Что мы будем есть? Ты не умеешь готовить. Лишь дядя Арви может варить кашу и яйцо. – Ноя резко отвернулась.
– Дядя Арви заболел. Его положили на лечение. А яйцо я тебе сварю очень вкусное.
– Всмятку?
– Нет. Но это будет нормальное крутое яйцо с белой шкурой! Поняла!
– Нет. Не поняла…
– Ты его просто очистишь. Снимешь шелуху и съешь.
Олива подала яйца с горчицей и салатом.
– Ты научилась готовить!
– Вы кого хочешь выдрессируете со своим дядей Арви.
Когда Олива, сморившись от усталости уложила Ною в кровать, прочитав сказку на ночь, то вдруг сама вздрогнула от того, что какая-то лёгкая тень проскользнула за окном. Фу! Прочь! Прочь, нечисть! Олива зажгла свечку и обошла дом вокруг, утопая в снегу. Она повторяла – прочь. прочь, нечисть! Только тебя мне не хватало!
Вырученных Арви денег хватило на хорошее вложение в кассу, там пообещали высокие проценты по вкладу. И это было правдой. В Финляндии с деньгами не шутят.
Тем более скоро сочельник. Новый год. Рождество. Надо будет идти в католический храм. В костёл Святого Петра.
Ночью Олива резко проснулась. Затем она долго лежала и думала о своих русских, ставших талисманом для неё. А утром решила: позвоню. Спрошу, как у них дела. Олива запаслась разговорником. Подчеркнула нужные выражения и стала звонить по указанному номеру телефона. Ей ответила Илона.
– Знае-ешь, – залпом выпалила Олива, – я тебе наврала. Микула твой был жив, когда вы спрашивали. Я обманула потому, что мне нужен Арви. И вы мне принесли немного удачи.
– Олива. Я всё поняла! Я тоже подумала: ты не скажешь правду. Это рискованно для тебя. Я умная женщина! – Илона произносила слова медленно, справляясь с переводчиком с русского на финский с трудом.
– Что будешь делать?
– Ничего. Это Угольников Алексей искал нациста и убийцу своего деда Николая.
– Скажи тогда Угольникову, что я вруша.
– Не смогу…
– Отчего. Он тебя бросил?
– Тут иная ситуация. Сразу после возвращения в Россию, Алексей уехал к заболевшей жене. И мы более не виделись. Да мы и не любовники, так просто…познакомились в дороге. А тут звонок жены – больна, умираю, лежу в больнице, дети одни, бегом домой в семью. Более Угольникова я не видела…а вот Микула – он и вправду преступник.
– Если увидишь Угольникова, то скажешь ему?
– Вряд ли я его увижу…
– А позвонить?
– Я потеряла записочку с номером.
– Что значит «записочку». Плохо понимаю слово…
– Олива. Это такая салфетка, сложенная втрое. Которую Алёша мне передал в автобусе. Но когда я приехала домой, то постирала куртку, салфетка просто развалилась на части.
– Зачем стирала?
– По дороге произошла небольшая авария с автобусом. С этой старой клячей. Я упала на пол, вымазалась, как чёрт. Затем очень переживала, сама себя ругала… ну всякое такое…
– Ясно.
– Олива, может, чуть позже, когда смогу немного подкопить денег, то поеду в Хельсинки снова. Хочу зайти к твоей подруге Вето, чтобы узнать судьбу этюдов.
– Зачем тебе это надо?
– Художник просил. Как-то неудобно…словно я причастна к этим событиям. Хотя…не я виновата. А стечение странных обстоятельств…
Прошло три дня.
Четыре.
Пять.
Неделя.
Арви всё ещё находился в больнице.
Что с ним случилось так и осталось загадкой.
Странное, загадочное, совсем непонятное и ненужное событие.
Ох, уж эта холодная, злачная Финляндия! С её модой на всё западное, ибо сама – запад и север одновременно. Если помните, то раньше была мода на юбки, но она сменилась брюками. Была мода на тёмные одежды, но она сменилась на светлые костюмы. Была мода на длинные брюки-клёш, она сменилась на короткие бриджи и шорты. Была мода на болонь, которая сменилась на ситец в клетку, была мода на куртки и пальто из кожи, но она сменилась на фильдеперсовые куртки, была мода на шапки смушки, ушанки, но она сменилась на шляпы, картузы, будёновки, была мода на мужчин и женщин, но она сменилась на трансов, была мода на людей с руками и ногами, но скоро она сменился на безруких и безногих, а также слепых глухих и немых.
Мода – штука переменчивая.
Сейчас в Финляндии мода на худых, и многие делают себе пластику, резекцию, экзекуцию. Восток принёс моду на харакири.
Юг принёс моду на многожёнство и многомужество.
А немцы всегда были бисексуальны.
Карл любил молодых юношей.
Генрих любил старых дев.
Олива любит Арви.
Но ей стало трудно справляться с Ноей. Няня могла неожиданно свинтить и оставить ребёнка одну дома. Арви не желал поправляться. И Олива направилась домой к его матери, она знала, что каждый викент тот ездил навестить их. Ты смотри, мать-матерей, мы пришли, мы приходим в твои комнаты, как рассвет и луна одновременно. Я и Ноя. Мы раздеваемся в прихожей, мы раздеты от всех одежд, от всех платьишек, штанов, от всех Вавилонов, от всех Азий, Марий, Пьет, вот сюда мы повесили в платяной шкаф крохотную Грецию, Болгарию, Азию, Финикию. Ты тоже сними с себя представления о нас – обо мне и моей племяннице Ное. Сними и положи на полку мать-матерей, мать моего возлюбленного! И сядь-таки сюда на стул. А мы расположимся в кресле, рядом с братом по имени Йоуко Аапо Аарне Аймо Алпо Антеро Антти Армас Арви Арво Аско Аулис Ахти Вейкко Веса Вилхо Вильё Виса Вихтори Вяйнё Илкка Илмари Инто Йорма Калерво Калеви Калле Кари Кауко Куста Лаури Лео Маркку Мартти. Матти Мауно Микко Нийло Ойва Олави Олли Онни Осмо Отто Паасо Пааво Паули Пекка Пентти Пертти Пиетари Пиркка Раймо Рейо Рейма Рейно Ристо Ройне Сакари Сантери Сеппо Симо Суло Тайсто Тармо Тауно Терхо Теуво. И с сестрой по имени Хилья – тишина, спокойствие, София – мудрость, Айно – единственная, Эмилия – сильная, старательная, Ясмин – жасминовый цветок, Элина – сияющая, Тула – ветер. Ритва – веточка. Каарина – чистая, Киело – ландыш, Лайна – волна, Анелли – благодать, быть милостивым, Лииса – клятва – мой Бог, Хелена – факел, Мария – всеми любимая, желанная, Анейма – просить, Ауликки – благодать, миловать, Илма – воздух, Илта – вечер. Рядом с картиной Лазаря, книгой про волка и распятьем Христа.
– Вот тебе деньги. На обед. На ужин. На полдник и завтрак. В Финляндии едят три раза в день. Ты ешь четыре раза. И собирайся, я отвезу всех вас в дом моей сестры Турьи и её мужа. Но не бойтесь, их там нет. Они здесь в суровой Хельсинской земле, в могилах, которые продолбили могильщики. И теперь точно всё откинуто, озарено, освежёвано, закопано, поставлен памятник, где написано – «сестра Турья и Матти буду помнит вас всегда». И теперь оба прекрасны и безгрешны, они мои девочка и мальчик, чистый, снежный, финский мальчик: они оба для меня. Как ламбада. Когда я им звоню по телефону, то чёрный ангел сторожит на входе звонка и блокирует мой разговор. Но всё равно я говорю. Я рассказываю им про Ною. Смотрите, как выросла. А я бросила пить, курить травку, есть чёрный хлеб тоски, пить зелёное вино грусти. Мне комфортно с моим Арви. В Финляндии в это Ывляндии любят две вещи: тепло и комфорт, то есть вкусную еду, пиво и катание с горки. Собирайтесь.
– Я не хочу никуда ехать. Мне привольно тут. Дети ходят в школу. Йоуко и Хилья помогают мне стирать подштанники соседям. – Мать-матерей потёрла свой крючковатый нос. И положила руки на колени, только костяшки торчали.
– Деревня называется Оулу.
Ноя повернула голову, когда Олива произнесла это загадочное название. Там жили когда-то известные Семья Ромпайнен и Антилла. Деревня абсолютно заброшенная, но люди трудолюбивые. Они облюбовали заправку заброшенную и никому не нужную. Ибо люди уехали, бензин закончился. Совсем! Рядом деревня Юнтусранта. Люди постарели и умерли. И Чёрный ангел не даёт с ними иметь связь.
– А как же моя мама? – спросила Ноя.
– Какое милое дитя…
– Мама всегда есть. У неё тёплый голос, она всегда есть, всегда здесь… Она танцует с Машей русской невиданный по красоте танец. Она смеётся и спрашивает: как там Ноя? Что она рисует?
– И что ты, Олива, отвечаешь?
– Как я могу ответить, если ты сейчас не рисуешь? На, возьми, вот тебе карандаши твои и тетрадь. Или альбом. Хочешь альбом?
– Да! – кивнула Ноя.
Мама-мать принесла небольшую дощечку вместо стола:
– Располагайся.
– Итак, мы едем? – снова спросила Олива. – Там будет у вас всё. Большой тёплый дом. Домашнее хозяйство. Еда. Одежда. Природа. Лес. Река.
– Но там нет школы, – возразила мама-мать. – Нет соседей. Нет подштанников…
– Знаешь, мама-мать, скоро выйдет мода носить их. И у вас не станет работы. Но в своём доме в Юнтусранте вам не нужна работа: вас будет кормить стадо домашних животных и стая птиц. Вам надо лишь за ними ухаживать. А школа недалеко, можно будет туда ездить учиться всем троим – Ное, Йоуко и Хилье. Вы же помните сказку про Щия, Хорива и Лыбедь? И про их корабль.
– То-то, милая Олива, что это сказка. Наяву всё иначе. Протянешь руки – пустота. А кажется, что человек рядом. И у него есть нежная кожа. Такая нежная…
– Хорошо. Я понимаю. У вас будет автомобиль свой, семейный, – мягко возразила Олива.
– Зачем он нам? Я не умею водить.
– Сейчас не трудно этому научиться.
– Я! Я! – Воскликнул Йоуко. – Я умею!
– Откуда такие навыки, Йоуко? Кто тебя учил? – спросила мама-мать.
– Единожды я ехал сто километров в час. Несколько миль по дороге. Я знаю, где находится Юнтусранта.
Мама-мать поцеловала сына в плечо. Она его прижала к себе. И она всё время его целовала. Как божество. Как ангела. От мамы исходила теплота, как от большой шерстяной собаки.
– Там нет богини смерти. Там есть – очарование! Даже самые старые и толстые там становятся красивыми.
– А ты, Олива?
– Я похлопочу. Но, обещаю, что позже я уговорю Арви, чтобы он тоже переехал к вам. Ему тут нет смысла оставаться. Просто сначала ему надо выздороветь…
– Что с ним? – мама-мать обеспокоенно повела плечами. Ноя нарисовала большой корабль, а Хилья заварила чай с душистыми травами. И она подошла к столу, такая милая, худая, синеглазая Хилья, она шла и, казалось, что с ней вместе идут её наряды: юбка в клетку и кофта из шотландки.
– Арви временно приболел. На работе. Поранился… – уклончиво ответила Олива. краснея всем лицом от своего вранья. Она уже во второй раз солгала. Сначала Угольникову и Илоне. А теперь матери-маме. Но у неё не было выхода. Она и сама не знала: что с ним? Кто с ним? Как с ним? Отчего с ним? Хотя знала – зачем! Ибо он такой красивый. И музыкальный. И он сказал Оливе: «Пойдем теперь навсегда…» А Олива ответила: «Зачем пойдём. Давай останемся тут. Ведь куда ты меня зовёшь, там – смерть. Он ответил – «Смерти нет. Не думай ни о чем теперь и всегда, и завтра. Нас всех зовёт Турья…», Олива сказала: «Хорошо. Если любишь, идём!» Арви ответил – люблю только Турью, тогда все останутся в Финляндии. «Тулуки, тулуки» – так мы будем звать телят, чтобы покормить. У нас будут вёдра с фуражом, и телята будут выглядывают из-за перекрытий загона в ожидании еды. Если честно, то это ОУЛУ…Там Арви ещё больше проникнется любовью к Родине после того, как познакомится с размеренной сельской жизнью…
Мама-мать преклонила голову.
– А дом-то хороший?
– Да! – ответила Олива. – Это дом моей сестры и её мужа. Он жили зажиточно. И это была их давняя мечта о жизни в бревенчатом доме на берегу озера. Я могу подрабатывать медсестрой
в Суомуссалми. Мы будем проезжать более 100 000 километров в год… Однако в финансовом плане будем более обеспечены, чем в городе. Детям можно будет кататься вдоль леса на велосипедах, ловить рыбу и разводить костры, когда захочется.
– А как топливо? – острожно спросила мама-мать
– У нас будут запасы соломы и дров, а в больших морозильных камерах значительные съестные припасы. Несмотря на затраты на электроэнергию и большие расстояния, мы не станем скучать по городу.
– А как магазины? Где купить хлеб?
– Мы сами его будем печь в больших удобных кирпичных мангалах. Там есть всё для жизни. Смотрите фото!
И Олива открыла галерею в телефоне:
Смотри, смотри!
Арви сидит, как будто правитель, генерал чухонский! И от него исходит во все стороны тепло. Жар! Он дарование свыше. Там в Оулу возле Юнтусранте ему будет спокойно. И хорошо. Иначе тут его может настигнуть дева с белой косой. Вот она – на фото толстая и старая, идёт по улице в сером пальто, но под ним белое смертное бельё. Она эта дева-смерть меня лишает света, отнимает последний луч. И я не люблю эту деву-смерть. эту Машу-смерть. Эту Турью-жизнь, потому что она тоже смерть-его жизнь. Вот такая загадка души его. Арви. Арви. А он отвечает: я сам решаю всё. Сам. И врачи говорят: он сам выберется из этих обстоятельств. Надо время. А нас нет его – нет времени. Нам надо спешить. Ибо дева-смерть его любовь. И я пишу ему. И говорю с ним. И я не лгу, как лгала Угольникову, ибо видела там под рубахой волоски, под ними кожа, под кожей рёбра, под рёбрами мёртвое сердце, колотящееся и стыдящееся самого себя.
Ведь мы – ижора, водь, весь, корела, – издревле населяли территории по берегам Финского залива, реки Невы и Ладожского озера. Ведь мы земледельцы, рыболовы, охотники скотоводы. Ведь мы "Из варяг в греки", "Повесть временных лет" и мы летопись и Великая Скифь в нас. О нас пишет упсальский епископ Стефан, как о языческом народе ижора, который в тексте встречается, мы – "ингры". Мы слабые, ибо с 1155 года находимся под властью шведов, после того, как шведский король Эрик IX совершил крестовый поход. Но мы всегда были и есмь с 1228 года союзниками Новгорода. Мы устали от шведов, когда в 1237 году Тевтонский орден осуществил экспансию в Прибалтику, захватив Ливонию, и укрепился на русских рубежах, основал крепость Копорье. И копья вздымались. И кровь дымилась! А в 13 веке большая часть ижорцев, вожан (водь) и карел принимает православие. И есть такая Водская пятина, получившая название по народу водь. Несколько западнее была построена крепость Ям (ныне город Кингисепп) О, о! Яаски, – ныне посёлок Лесогорский Выборгского района, Огребу – Корельские погосты. Кто в Карелии самый талантливый? Кто? И помните деревянных рубленых истуканов? Ну, что едем?
Да…
Мама-мать собиралась недолго. Надо было к вечеру приехать в Оулу.
6.
Вставай, моя Турья, моя любимая, ты погибла поэтому, вставай! И музыка вся в тонких рубашках, в тёмных, коричневого цвета брюках, и архаические бубны в ней, как мёд из лепестков роз, как халва и лукум. Это было похоже на свадьбу. Арви высился, что в Османии минарет, что купол, что византийский корабль. Таким он был красивым в этом танце.
Так было в эту ночь. Оглушительную, звёздную, просторную. Вдруг он увидел лицо Турьи. Перед ним. Явственно и невозвратно. Он протянул руки, лицо чуть отклонилось. И взмыло, как листок клёна от ветра. Клён – это флаг Швеции, чёрный цвет – это траур. Но Турья сбросила, как платок смерть. Её голые плечи сияли белизной. Иди, ко мне! Иди! Казалось, что она живая. Хотя и нарисованная. Кто тебя запечатлел? Спрашивать было не у кого. Простой, летящий на бумаге штрих. Целое племя ижорцев и вожан восседали возле стола. А где же финны? Турья стояла, опираясь на перила. Она стояла, но словно возлежала на кровати: Иди ко мне! Арви сделал шаг. Ещё один. Толпа визжала. Финны смотрели на Арви, который влез на стол и стал двигаться в такт фламенко. Его ягодицы блестели, торс извивался ужом, голова пламенела кудрями.
– Ещё, Арви! Ещё!
Руки сами тянулись к танцору, каждый имел возможность прикоснуться к тёплой коже, каждый мог погладить натёртый маслом и кремом стан. Красная ткань порхала над Арви, вокруг был свет, сияние, молнии. Исчезли все войны, боли, страдания. Лишь Арви с его цыганскими кудрями, беззащитный перед всеми.
Управитель немец воскликнул: Арви, вернись на сцену. Тебя истерзает толпа. Они сделают с тобой всё, что захотят. Пожилые дамы с седыми волосами визжали: Арви! Молодые финны пьяные, как все корабли Арго, трубили в рог. Вино текло рекой. Текли деньги в казну кафе.
Иди ко мне Арви.
Я встала.
Ты просил.
Я пришла.
Даже мёртвая я могу идти! Твоя Джой-Турья! Смотри какая я! У меня грива кобылицы, зубы овсом вымазанные, язык, блуждающий в твоём рту, впадина между ключиц. Иди уже. Не бойся. Но вначале выпей этот кубок до дна! Арви послушно сделал несколько глотков. Вино пролилось на рубаху, Турья погладила его по щеке. Затем ниже. И ещё ниже. Идём. Иначе видение закончился. Турья может распасться на части. Джой, Турья. Не джой-Турья.
– Вернись! – вопил немец, видя, как Арви следует за мужчиной, одетым в женское платье, -
Это не Турья.
– Нет. Турья! Джой-Турья. Или почти Турья…
Официантка подошла сзади, вцепилась в шею Арви: я тоже улетаю, распадаюсь всем телом, Джой, ты обещал деньги!
Да!
И Джой засунул в карман Арви несколько пачек финских марок.
Всего ночь. Одна ночь. И ты – богат. А потом исчезнет Джой-Турья. Всё исчезнет. Останутся мама-мать, Олива, Ноя, Суомуссалми, Оулу, твои брат и сестра. У вас будет машина.
Какая машина? Зачем машина?
Молчи. Припади ко мне, И просто молчи. Я твой Джой-Турья. Официанта попыталась плеснуть ведро с водой, чтобы отрезвить Арви, вернуть в действительность. В реальность. Но лишь намочила его цыганские смоляные кудри. Кудри ижора и нави.
– Арви! Зачем тебе танцы? Займись политикой!
– Политика – грязное дело. Политика – это война Я хочу мира.
– Мир тоже грязь. Всё грязь. Твоя похоть – грязь. Ты изнываешь от желания. Займись делом, Арви…
Джой-Турья взял Арви за руку, потянул к выходу на улицу, пригласил в автомобиль. И они уехали…
– Он сумасшедший! – воскликнул немец. – Какой позор! Теперь станут говорить, что моё кафе – это пристанище!
Официантка села на выступ возле кафе и горько заплакала.
Он пьян…просто пьян…
Утром привезли Арви обратно. Его вынесли на носилках из автомобиля и уложили на диван в нише. Накрыли одеялом.
– Кто это сделал? – спросил немец.
– Какая разница? – послышалось в ответ.
– Про какую Турью твердил Арви?
– Смешно…Турья умерла… как о ней можно говорить? О ней надо петь! О ней надо танцевать. О ней надо плакать!
– А кто такой Джой-Турья?
– Никто. Его не существует. Это галлюцинации, вызванные сильнейшим напитком.
Более никто не видел посетителя по имени Джой.
Более никто не видел танцев Арви.
Более никто не слышал волшебных звуков барабанов. И зурны.
Всё появляется из ниоткуда и исчезает в никуда.
И Никуда вечно. Ниоткуда в нас.
Дороги в Финляндии гладкие, как морские свинки. Семейство Ромпайнен и Олива Антилла ехали себе на семейном автомобиле Tunturi Super Sport. Оулу уединённое место. Дом был бревенчатый, круглый чистые лакированные русские кругляши, не иначе. На первом этаже камин, полы с прогревом, кухня, печь, что ещё надо людям, убегающим от неприятностей? Тем более в кармане у Оливы Антилла была хорошая сумма денег, а ещё пара тысяч на выгодном счёте, по которому можно получать каждый месяц хорошие проценты. Их вполне хватало на еду, одежду, дрова, бензин, а также на еду телятам, которые планировалось прикупить на рынке.
По дороге, когда петляли уже перед самим Оулу, решили остановиться возле небольшой закусочной, дети устали, Ноя хныкала, как маленькая мышка, которую тянут за хвост. Олива вспоминала, как прихлопнула мышонка в своём кабинете. Остановились и заметили, что рядом припарковался туристский автобус на небольшой площадке, мощённой серыми, тёмными плитками, как в самом сером и неярком Хельсинки. Олива подумала, «а что это я не стремлюсь стать просто одинокой, спокойной в своём отшельничестве. Отчего мечтаю полностью завладеть Арви? Вот уже взяла себе его семью. Дочь его возлюбленной. И покушаюсь на него самого, но он всегда ускользает. А не лучше ли стать совсем ничья? Видеть башни летящие сверху? Видеть тихие детские дворики? И вдруг стать старой. И подружиться с такой же старухой, которая старше горбоносой мамы-матери? Идти и говорить – ты и я. Я и ты? Она тоже хорошая старуха. И я любуюсь ею. Как мужчины любуются Арви. Арви-танцующим. Арви-извязывающимся. Ведь Джой-Турья влюбился в него смертной, порочной и безутешной любовью. И воспользовался его немощностью, наверняка подсыпал ему в чашку с кофе какой-нибудь порошок. И я вдруг влюбилась в её запах. В её мелкий старушечий смешок? В её шляпку с пером, в её пупырчатые руки. И мыть её по вечерам в пене, помещая старуху в ванну. В крошечный тазик. А пена будет долго-долго намыливаться на слабенькие белые волосья, как на стебли папоротника, который никогда не цветёт. Мы две старухи. Мы бежим, взявшись за руки. Мы любим друг друга бескорыстно. И немного по-женски. По-бабски. Мы спим, обнявшись, как тебя будут звать – Милена, Алёна, Олечка? Или просто Мао? Сизая чайка будет бежать по улице в Хельсинки, и мы будем смеяться и пить кофе, которое по цвету тоже как сизая чайка. И я буду слушать Мао твои слова тихие и бессвязные. А ты будешь шептать – Олива, Олива и трогать мой скрюченный завиток, располагая его за ухом. Олива, Олива…ты станешь хвалить меня, я тебя. Свяжешь мне свитер нелепый и немодный. Но я, Олива, стану его носить даже в жару. И под комбинашкой будут кружева. На голове – пакли. Или букли голубые, как чайка. И как кофе. И стану танцевать не хуже Арви. Тоже мне танцор, которого хотят. И, которого поимели мужики. Но это в Финляндии не позор, мы же не восток и не арабы. Не египтяне, не прочие как говорят, отсталые люди. Я буду бежать, подпрыгивая, чуть приподнимаясь над почвой, изрытой снегами, когда-то я была безудержно старая. И невероятно молодая. И вот я сижу, прижимая Ною к груди. За рулём Йоуко, который тайком от мамы-матери получил права и сносно вёл автомобиль, Хилье рядом. На заднем сиденье мы с Ноей и мамой-матерью горбоносой, как скала. Её волновало – когда же Арни к нам присоединится? Я отвечала, что надо сначала навести порядок в доме, устроить детей в школу, а Ною в детское учреждение при школьном классе, что мне, Оливе, надо устроиться в местную деревенскую больницу. И что мне надо каждое утро теперь бегать, убирать морщинки с лица, питаться только козьим сыром и мясом цыплят. А ей, маме-матери горбоносой, как скала, надо вымыть загон и приготовиться к выращиванию телят, которые уже заказаны у продавца и тот со дня на день привезёт двух полугодовалых самца и самку. И что я хочу дружить со старушкой, которую буду жалеть, как сестру и любить, как парня, что её рука будет трогать мою руку. И все будут счастливы.