Светлана Андреевна Демченко
Когда поёт соловей…
13
Память. «Эхо войны»
Её память о войне и погибших, наверное, на долгие годы нашла пристанище в этом коротком рассказе.
С.А. Демченко. Эхо войны.
Кто бы ни заходил в дом к деревенскому кузнецу деду Василию, непременно удивлялся. В углу под иконами и лампадкой на мастерски встроенной дощатой полочке лежала старая ржавая солдатская каска, в простреленное отверстие в которой были вставлены натуральный стебель с колоском ржи и два искусственных цветка – красный мак и синий василек. Этакая необычная икебана. Упреждая вопросы гостя, старик спешил объяснить: – Это не простая каска. Я нашел ее лет пять тому назад на заброшенном пустыре на окраине села. Кровавые здесь были бои… Недаром же в центре деревни такая большая братская могила находится. А я вот воевал вдали от дома… Рассказчик на минуту задумывался, затем продолжал:
– Так вот, народу здесь нашего полегло немало, но, сказывают, что немца тогда в село советские солдаты не пустили. Вот эта каска и напоминает мне об их подвиге. Тут дед Василий замолкал, закуривал самокрутку (эта привычка у него осталась еще со времен войны) и рассказывал дальше.
– А забрел я тогда на пустырь случайно, в поисках своего дворового пса Тузика, будь он неладный… Двое суток дома не появлялся. Нашелся потом разбойник.
Иду, заглядываю под каждый кустик, в любую ложбинку, а тут смотрю, – цветы перед глазами. И где им только здесь было взяться?! Яркий красный мак, синий василек и колосок ржи к ним присоседился.
Цветы колыхались, будто от чьего-то незримого тёплого дыхания, а стебелёк ржи стоял недвижимо, намекая, что он тут главный. Казалось, что это он расточал по всему пустырю запах свежеиспечённого хлеба. И как будто кто связал вместе эту троицу! Наклонился, хотел было сорвать: красота-то какая! Но отвернул траву, разгреб землю, а это она родимая, – каска эта лежит. Удивился: как это все три растения угораздило в одной этой дырочке вырасти?! Не иначе, как знак Божий, подумал… Тут старик снова прерывал разговор, подходил к каске, брал ее осторожно в руки и показывал, поворачивая зияющим отверстием к собеседнику.
– Ведь она прикрывала чью-то голову… Не иначе, как осколками от разорвавшейся бомбы пробита…Царство Небесное Солдату!
Я тогда сделал ограждение колышками вокруг находки , ежедневно приходил, молился и ждал, когда на этой символической могиле отцветут цветы. Когда опали лепестки мака и пожух василек, сорвал стебель ржи с колоском и вместе с каской принес домой. Зерно с того колоска в тот же год высыпалось, я его посеял в огороде… А перед иконами молюсь за того, кто носил ее, за тех, кто покоится в нашей братской могиле… Да что там?!
– За всех, кто отдал свою жизнь за Родину.
И уже в конце, провожая своего гостя, седовласый ветеран всегда заключал:
– Это же какое чудо! В каске сквозь простреленное отверстие вырос составленный войной букет, состоящий из хлебной Нивы, политой людской Кровью, и синего Неба. Колосок для меня символизирует Землю, мак – Кровь и василек – Небеса.
У нас под ногами – одна Земля, над головами – одно Небо, и Жизнь человеческая – одна! И никто не имеет права отбирать ее у нас! Чтобы живущие сегодня на мирной Земле под мирным небом не забывали, чтобы помнили!..
К сожалению, не все помнят, находятся горячие головы, которые хотят развязать новую войну. Но это, не приведи, Господи, уже будет другая война: на выживание всего человечества. Безумцы, стремящиеся к такому катаклизму, безответственны и бесчеловечны.
« Я уже так соскучилась за своими, скорей бы Аля заканчивала курс, и Саше пора возвращаться: строил в Иране АЭС. Только и жизни без них, что беседуешь со своими персонажами да посетителями».
Ей не хотелось насиловать себя мыслями об официозе, об этой стороне работы редакции она писать в книге не станет. Её тянула Муза в другие миры, более духовные, поддерживающие силу духа, волю и стремление жить.
Каждый сочинитель придерживается своего стиля, на его творческой кухне едок только один – он сам, и меню составляет также он, демонстрируя свой выбор художественных эффектов, свою ненасытимость духовной алчности, идёт ли речь о любви к слову, скупости или щедрости чувственной отдачи. Но столь эгоистичный автор рискует не попасть в струю модного литературного процесса.
Евгения знала, что находится никак не в нём. Её слово,– говорят,– слишком правильное, христианское, искреннее. В угоду моде писать не умеет. Не хочет быть обезличенной. Страшна ведь не мода, а то, о чём она свидетельствует. В моде кроются элементы рабства. А быть рабом, ой, как неохота, да и грешно сознательно терять человеческую свободу. Набирая почти автоматически свои мысли на клавиатуре, женщина то и дело останавливалась: « К чему это я о свободе, грехе мы все грешны. По-моему, грех перед собой и своей совестью – самый тяжкий?» И, словно, по чьей-то указке, всплывали вопросы. Много; ответить ей на них в книге не удастся.
С.А.Демченко. Купол Храма.
14
Простить
непрощаемое
На следующий день встала с лёгкой головной болью. Подумала, что что-то с погодой не так. «Хотя, хорош всё списывать на неё, за компом сидеть нужно меньше»,– упрекала себя.
На часах – семь утра, время, когда ещё всё дремлет затяжной утренней дремой.
Белесая утренняя просинь залегла и в небе и понизу, в саду меж стволов и обвисших ветвей. Выпив таблетку от головной боли, Евгения поспешила на работу.
– Евгения Петровна, к Вам можно?
– Да, да, Леночка, заходи. Что-то случилось?
– Не знаю, как и сказать. Места себе не нахожу. Поссорились с мужем, кажется, навсегда.
–Ну, что ты? С людьми, да ещё близкими, ссориться навсегда грешно. С мужем, говоришь, не поладили? Наверняка из-за пустяка?
–Да, нет, он должен был поехать к моей маме и купить ей нужное лекарство, болеет она, а он, говорит, просто забыл. Мне стало обидно. Когда его мама болела и случился инфаркт, я ни на минуту её не оставляла, помните, брала две недели за свой счёт? А, когда моей маме надо помочь, он, видите ли, забыл. Вот так слово за слово и уже три дня не разговариваем.
–Зная твоего Сашу, не поверю, что может в молчанку играть.
– Нет, он пытался извиняться, но я не могу его вот так сразу
простить.
–Милая моя, бывают в жизни случаи, когда прощают непрощаемое. Возьми вот это письмо, почитай. И никогда не говори слово «никогда».
– Скажете такое. А что это за письмо?
– Интересное. Автор мне совершенно не знаком, но история, по-моему, заслуживает внимания. Как раз по теме нашего разговора. Мы все грешим друг перед другом, а вот простить зачастую не умеем. Надо поддержать этого автора, хотя его текст нужно отредактировать, вычитать внимательно.
– Хорошо, Евгения Петровна. Сама так начинала, помните?
– Да куда уж тут забыть.
– Если бы тогда Вы не напечатали мое "Признание", как знать, поступала бы я на журфак или нет. Вы укрепили во мне веру в себя, в то, что мое слово может быть нужным и интересным людям. Спасибо вам. Примите и теперь мое признание в любви!
– И тебе спасибо, что не разочаровала. Возьми письмо, название надо сберечь, оно то, что нужно,– «Простить непрощаемое». А Сашу своего прости и не держи в себе зла, не будь бессердечной.
Лена знала: Евгения Петровна лишь каких-либо писем не держит у себя. Значит, это о чём-то особо важном. И это предположение оправдалось. Спустя несколько дней очерк «Простить непрощаемое» лег на стол Главреда.
«Алеша рос смышленым и бойким мальчишкой.
К своим шести годам уже знал, кем он хочет стать и что для этого нужно сделать. Первыми тремя словами, выведенными им, были: мама, небо, самолет. Среди игр преобладали конструкторы различных моделей самолетов.
А собранные детскими руками самолетики украшали не только детскую комнату, но и гостиную. В тот день Майе, матери Алешки, что-то нездоровилось.
На вещевой загородный рынок вместе с приехавшими из деревни сестрой Ниной и ее мужем Никитой Майя попросила съездить соседку, десятиклассницу Наташу.
– И меня возьмите,– захныкал Алеша.– Там продаются те модели, которых у меня нет. Мне Колька из пятой квартиры говорил.
– Никуда ты не поедешь. Далеко это, только мешать будешь,– запротестовала мать.
– Да ладно, Майя, пусть прогуляется.
На рынок они приехали к одиннадцати часам.
Он уже гудел, словно пчелиный улей. Поначалу в толчее нельзя было толком понять, где и что продается.
Осмотревшись, женщины поручили Никите неотступно быть с Алешей, а сами ушли за покупками, предварительно назначив встречу на пригородном вокзале.
И какое же у них было недоумение, когда к назначенному сроку Никита с Алешей не явились.
Прождав с полчаса, они бросились их искать. Спрашивали у многих, но никто ничего определенного не мог ответить.
Уже и электричка проследовала в город, а они все бегали по окрестностям.
– Боже, что же я теперь скажу Майе?– тревожилась Нина, затем успокаивала себя,– но он же с Никитой, что же произошло?
В милиции Нина увидела багрового от раздражения мужа и, как оказалось, местного кутилу, который громко бранился, угрожал, пытался наброситься на Никиту.
Женщины тут же с порога с вопросами:
– Где, где Алешка? Что с ним? Что случилось?– расплакалась Нина.
– Успокойтесь, гражданка,– урезонил ее милиционер. – Жив ваш пацан, в больнице он.
Когда все трое примчались в клинику, врач не пустил их в палату.
– Мальчику надо время, у него шок. Вы сами понимаете, что после такого бывает…
– Какого такого?
– А вам разве не сказали? Мальчика какой-то скотина изнасиловал.
Женщины потеряли дар речи.
Никита не стал оправдываться. Он отвлекся только на минуту, чтобы посмотреть рыбацкие снасти. Когда спохватился, мальчишки рядом не оказалось.
Но, как ему потом рассказали, Алешу поманили каким-то конструктором, усадили в машину и уехали, это были местные, как их называли, битюги.
Последующие суды, экспертизы, длительная болезнь любимого сына подкосили здоровье Майи.
В третьем классе он остался, по существу, сиротой, ибо отец запил так, что имени своего не помнил.
Нина забрала мальчика в деревню, и он стал жить у бабушки по материнской линии.
В селе о нем чего только не сочиняли. Рос замкнутым. Ни с кем не дружил.
Все модели были сожжены и к своей детской мечте подросток уже не возвращался.
В это время книги были едва ли не единственным его увлечением.
Закончив школу с серебряной медалью, Алеша на удивление всем поступил в духовную семинарию.
А уже к тридцати годам имел свой приход недалеко от областного центра.
И матушка к тому времени была, лет на семь старше его, степенная такая, все чем-то ему мать напоминала.
В один из воскресных дней перед вечерней службой он заметил в храме незнакомого мужчину. Тот был весь какой-то скукоженный, хотя одет весьма прилично. Седой совсем, с измученным лицом и, казалось, бесцветными глазами.
Он несмело подошел к священнику и попросил исповедовать его.
Отец Алексий согласился.
Во время исповеди священник несколько раз задавал ему какие-то уточняющие вопросы, как-то изменился в лице, но, овладев собой и осенив мужчину крестом, сказал:
– Ступайте с Богом! Молитесь! Кайтесь! Бог простит.
Отправив вечернюю службу, отец Алексий еще долго не покидал храма. Все молился.
– Господи, прости мою грешную душу.
Сегодня Твоею волею я просил отпустить грехи человеку, который искалечил всю мою жизнь. Но в душе моей продолжает жить боль и обида. Помоги мне избавиться от них. Отпусти этот мой грех!
Ему казалось, что даже воздух был пропитан этим грехом и взывал к покаянию.
Слезы ручьем катились по щекам священника. Слезы прощения непрощенного чужого греха».
*
Отдавая очерк в набор, Евгения задумалась над тем, какое воздействие на людей он произведёт? Найдут ли они в себе силы понять главного героя? Не станут ли кликушествовать в его адрес?…
– Знаешь, Лена,– многие сейчас для непрощения находят уловку: простить – прощаю, но забыть не смогу. Значит, так и не прощают?
– Но ведь ему исковеркали всю жизнь, как такое простить можно? Как наступить себе на горло?
– Осудить человека легко. Но, кроме суда человеческого, есть ещё и суд Божий. Прощение исходит из его постулатов. Это благодетельный и разумный подход. Человеку нельзя жить внутри наглухо запечатанной в душе злобы и мщения. Себе дороже.
– Интересно, как и чем Бог прощает людям их грехи? Бездонностью своей любви к нам, грешникам?
– Да, любовью. Тем, что ты любишь, тем самым и прощается. И чем больше любишь, тем больше где-то в тайниках души и прощается, и омывается слезами этой любви. В оксюмороне «Простить непрощаемое» как раз и заключен этот подход.
Рабочий день близился к концу. Отдав последние распоряжения, Евгения отправилась домой. Её там ждало уединение, воспоминания и дальнейшая работа над книгой.
Пока муж был в командировке, а единственная дочь училась в Москве, она могла себе позволить вечерами, порой ночами всецело уходить в неё, рыться в прошлом и настоящем Её мысли уносились к излюбленным историям, участником которых она была сама, и к которым она часто возвращалась. И как бросают в землю зерна, так она сеяла воспоминания в книге, те воспоминания, корни которых сохраняются всю жизнь. Ей казалось, что и сегодня в каждый изгиб лощинок своей памяти она бросает частицу своего сердца.
15
«Душа моя чиста…»
Посетитель посетителю – рознь. Евгении доложили, что вот уже который день просит о приёме местный поэт Измайловский, о характере которого в городе ходили разные небылицы: вспыльчивый, задира, придирчивый, даже дебошир. И, наконец, она согласилась встретиться с ним.
Он сидел перед Евгенией, как-то смущённо сутулясь. До безобразия худой, неказистый с виду. На лице стояла печать непередаваемой выморочности и бессилия. Скорей всего относился к типу тех людей, которых необходимо постоянно вызволять из внутренней кельи отрешённости, в которой они добровольно ютятся. До тех пор, пока они не начнут разговаривать, внешне в них никак не разглядеть ни интеллигентности, ни хранящегося где-то глубоко нравственного изящества, если они, конечно, есть. Да и на дебошира он никак не похож.
– Я поэт,– представился гость. – Семён Измайловский, слыхали?
Евгения хотела было сказать, что нет, но посмотрев в глаза Семёна, запнулась.
– Будем знакомы.
А он продолжил:
– Во всех редакциях лежат мои стихи, а вас я как-то обошёл, вот принёс, опубликуете?
– Их надо зарегистрировать. Почитаем. Спасибо. А кто из русских поэтов Вам близок?
– Николай Рубцов.
– Это и мой любимый поэт. Мало кто из нашего пишущего брата мог бы так сказать, помните? –
"Перед всем
Старинным белым светом
Я клянусь:
Душа моя чиста!"
– Да-да. Его понятие Родины – это мир крестьянского дома, старины, церкви и русской природы. Вы читали вологодского поэта Александра Романова о том, как публично выступал Николай Рубцов?
– Знакома с его рассказом. Он даже прослезился, когда однажды его слушал.
– Не то слово. Ведь что читал? "Взбегу на холм и упаду в траву…" , "Видения на холме", "Меж болотных стволов красовался восток огнеликий", "Я уеду из этой деревни".
На бледных щеках Семёна появился едва видимый след румянца.
Евгения позвонила в приёмную:
– Виктория, принеси нам с гостем кофейку. Мы тут о Николае Рубцове беседуем, хочешь послушать?
– Евгения Петровна, я Вас забыла предупредить: если станете уделять внимание Измайловскому, он станет к нам ходить, как на работу. Странноватый он, приставучий.
– Ничего. Как-нибудь сработаемся. Заодно возьмёшь у него материалы и зарегистрируешь.
Посмотрев на Семёна, Евгения подумала, что он уснул. Но как только редактор закончила разговор, он встрепенулся.
– Хотите, я вам почитаю Рубцова?
– У меня есть полчаса. Давайте. Я тоже многие строки знаю наизусть. Хотя бы эти:
"В деревне празднуют дожинки,
И на гармонь летят снежинки.
И весь в светящемся снегу,
Лось замирает на бегу
На отдаленном берегу".
Незабываема также его «Расплата».
– Я поднимусь. Читать стихи, сидя, не в моём обычае.
Семён встал, вытянулся и как-то совсем по-школьному начал:
– Когда заря, светясь по сосняку,
Горит, горит, и лес уже не дремлет,
И тени сосен падают в реку,
И свет бежит на улицы деревни,
Когда, смеясь, на дворике глухом
Встречают солнце взрослые и дети,-
Воспрянув духом, выбегу на холм
И все увижу в самом лучшем свете.
Деревья, избы, лошадь на мосту,
Цветущий луг – везде о них тоскую.
И, разлюбив вот эту красоту,
Я не создам, наверное, другую.
Евгения не удивилась тембру, напевности чтения, поймала себя на мысли, что декламаторы из поэтов не ахти какие.
– Семён, а вы знаете историю известного стихотворения «В горнице моей светло»?
– Стыдно признаться, но не очень.
В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды…
Это вы имеете ввиду?
– Да, конечно. Работая над этим стихотворением, Рубцов написал две новые строфы, после чего текст получил особую художественную цельность и завершенность.
В кабинет постучала и вошла Виктория. На подносе дымились две чашки с кофе.
– Угощайтесь, Семён. Чем богаты, тем и рады,– улыбчиво пригласила гостя.
– Так я же кофеман, спасибо, выпью с удовольствием,– обрадовался поэт.
– Давайте ваши стихи, Виктория, зарегистрируйте, пожалуйста. Мне сейчас нужно уйти, оставьте их потом у меня на столе.
*
Как только проводила Семёна, тут же открыла архив-сайт публикаций и нашла свою статью о Н.Рубцове. Написана она была ещё лет десять тому. Да…вот и о «горнице» разговор:
«В своеобразном, складывающемся как бы на наших глазах жанре "видения" совершенно реальные детали и явления ("ночная звезда", "красные цветы", "лодка на речной мели", "ивы кружевная тень") приобретают обобщенно-символическое значение. Они становятся емкими художественными образами. В них – давний, изначальный, народно-поэтический смысл и содержание.
Вместе с тем эти образы – глубоко личностные, несущие отпечаток души поэта, индивидуальное кредо его самобытного художественного мира.
Какой-то тончайшей непередаваемой непостижимостью, предчувствуя трагическую кончину (поэта убила женщина, с которой он намеревался связать свою судьбу, некая Людмила Дербина (Грановская), Н.Рубцов поэтическим воображением переносил себя в Вечность, на Небеса, неотступно смотрящие на Землю.
Пространство и время его художественного мира не ограничилось сиюминутностью.
Оно протянулось от "горницы" до "ночной звезды", включая память и судьбу, прошлое и будущее.
Не случайно в финале возникает мотив хлопотливого завтрашнего дня, который придет на смену ночи с ее тревожными, бередящими душу воспоминаниями:
"Буду поливать цветы,
Думать о своей судьбе,
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе…"
Вообще за последние семь лет своей короткой жизни, с 1964 по 1970 год,
Рубцов написал десятки прекрасных, поистине классических стихотворений: "В горнице", "Тихая моя родина", "Русский огонек", "Звезда полей", "Памяти
матери", "Журавли", "Старая дорога", "Душа хранит", "Шумит Катунь", "Ночь на родине", "Сосен шум", "До конца", "Привет, Россия…", "Ферапонтово" и др.
На тексты более, чем полсотни стихов Н.Рубцова, написаны песни,
которые мы и сегодня слышим в исполнении Н.Гнатюка, А.Градского,
Г.Бесединой, Т.и С. Никитиных и многих других исполнителей.
Это музыка Души великого русского Поэта. Она зовет и пробуждает в нас все лучшее, что должно быть в человеке,– Веру, Надежду, Любовь».
«Вот благодаря «странному» Семёну я и воскресила в памяти такую прекрасную поэтическую лирику» – поймала себя на мысли Евгения. Головная боль утихла. А погода опять не радовала. Пустился дождь. В который раз на протяжении всего дня,– то утихнет, то взбесится с новой силой.
