Лоренс Стерн
Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

Таким образом, сильнее ли боль от раны в паху (caeteris paribus^[426]), нежели боль от раны в колене – или, наоборот, боль от раны в колене сильнее, нежели боль от раны в паху – вопросы эти и по сей день остаются нерешенными.

Глава XX

– Боль в колене, – продолжал капрал, – была и сама по себе крайне мучительна, а тряская телега и неровные, страшно изрытые дороги – ухудшая то, что и без того было скверно, – на каждом шагу грозили мне смертью; вместе с потерей крови, отсутствием всяких забот обо мне и начинающейся лихорадкой – – (Бедный парень! – сказал дядя Тоби) – все это, с позволения вашей милости, было больше, чем я мог выдержать.

– Я рассказал о своих страданиях молодой женщине в крестьянском доме, возле которого остановилась наша телега, последняя из всей вереницы; мне помогли войти, и молодая женщина накапала на кусочек сахару лекарство, которое нашлось у нее в кармане; увидев, что оно меня приободрило, она дала мне его второй и третий раз. – – Итак, я ей рассказал, с позволения вашей милости, о своих мучениях, которые настолько нестерпимы, – сказал я, – что я предпочел бы лечь вон на ту кровать, – тут я указал глазами на кровать, стоявшую в углу комнаты, – и умереть, только бы не двигаться дальше, – – как вдруг, при ее попытке подвести меня к кровати, я лишился чувств в ее объятиях. Доброе у нее было сердце, – сказал капрал, вытирая слезы, – как ваша милость сейчас услышит.

– Я думал, любовь вещь радостная, – заметил дядя Тоби.

– Это (иногда), с позволения вашей милости, самая серьезная вещь на свете,

– По просьбе молодой женщины, – продолжал капрал, – телега с ранеными уехала без меня; она их убедила, что я немедленно скончаюсь, если меня слова в нее положат. Итак, когда я пришел в себя – – я обнаружил, что нахожусь в тихом, спокойном сельском домике, где, кроме молодой женщины, крестьянина и его жены, никого не было. Я лежал поперек кровати в углу комнаты, с раненой ногой на стуле, а молодая женщина стояла возле меня, одной рукой держа у моего носа кончик смоченного в уксусе носового платка, а другой растирая мне виски.

– Сначала я ее принял за дочь крестьянина (потому что то не была гостиница) – и предложил ей кошелек с восемнадцатью флоринами; его прислал мне на память мой бедный брат Том (тут Трим вытер слезы), через одного рекрута, перед самым своим отъездом в Лиссабон. – —

– Я никогда еще не рассказывал вашей милости этой жалостной истории, – – тут Трим в третий раз вытер слезы. – Молодая женщина позвала в комнату старика с женой и показала им деньги для того, чтобы мне была предоставлена кровать и разные мелочи, которые мне понадобятся, пока я не поправлюсь настолько, что меня можно будет перевезти в госпиталь. – – Вот и отлично, – сказала она, завязывая кошелек, – я буду вашим банкиром, – но так как должность эта не возьмет у меня много времени, я буду также вашей сиделкой.

– По тому, как она это сказала, а также по ее платью, которое я начал тогда разглядывать внимательнее, я убедился, что молодая женщина не может быть дочерью крестьянина.

– Она была вся в черном до самых пят, а волосы ее закрывала батистовая повязка, плотно стянутая на лбу; это была, с позволения вашей милости, одна из тех монахинь, которых, как известно вашей милости, много есть во Фландрии, где им позволяют жить не в монастыре. – – Из твоего описания, Трим, – сказал дядя Тоби, – я заключаю, что то была молодая бегинка; их можно встретить только в испанских Нидерландах – да еще, пожалуй, в Амстердаме – – они отличаются от других монахинь тем, что могут оставлять свой монастырь, если пожелают вступить в брак; они посещают больных и ухаживают за ними по обету – – я бы предпочел, чтобы они это делали по доброте сердца.

– – Она мне часто повторяла, – сказал Трим, – что ухаживает за мной ради Христа, – мне это не нравилось. – – Я думаю, Трим, мы оба не правы, – сказал дядя Тоби, – надо будет спросить мистера Йорика сегодня вечером у брата Шенди – – ты мне напомни, – прибавил дядя Тоби.

– Не успела молодая бегинка, – продолжал капрал, – сказать, что она будет моей сиделкой, как уже приступила к исполнению своих обязанностей, удалившись приготовить что-то для меня. – – Через короткое время – которое мне показалось, однако, долгим – она вернулась с бинтами и т. д. и т. д. и в течение двух часов усердно согревала мне колено припарками и т. д., потом приготовила мне на ужин мисочку жидкой каши – и, пожелав покойной ночи, обещала снова быть у меня рано утром. – – Она пожелала, с позволения вашей милости, то, чего мне не было дано. Всю ночь я метался в жестокой горячке – образ бегинки все во мне перевернул – каждую минуту я делил мир пополам – чтобы отдать ей половину – и каждую минуту сокрушался, что мне нечего разделить с ней, кроме солдатского ранца и восемнадцати флоринов. – – Всю ночь прекрасная бегинка стояла, как ангел, у моей постели, приподнимая полог и предлагая мне лекарство, – меня пробудила от этого сна только сама она, явившись в назначенный час и протянув мне лекарство наяву. Признаться, она почти не отлучалась от меня, и я до того привык получать жизнь из ее рук, что сердце мое замирало и кровь отливала от лица, когда она выходила из комнаты; и все-таки, – продолжал капрал (делая чрезвычайно странное заключение) – – —

– – то не была любовь – – так как в течение трех недель, что она почти безотлучно находилась со мной, собственными руками ставя ночью и днем припарки на мое колено. – я по совести могу сказать вашей милости – что * * * * * * * * * * * * * * * * * ни разу.

– Это очень странно, Трим, – проговорил дядя Тоби. – —

– «Я так же думаю», – сказала миссис Водмен.

– Ни одного разу, – сказал капрал.

Глава XXI

– – Но в этом нет ничего удивительного, – продолжал капрал – увидя, что дядя Тоби задумался, – ведь Любовь, с позволения вашей милости, точь-в-точь как война – в том отношении, что солдат, хотя бы ему удалось уцелеть три недели сряду до вечера субботы, – может тем не менее быть поражен в сердце в воскресенье утром. – – Как раз это и случилось со мной, с позволения вашей милости, с той только разницей – что я вдруг без памяти влюбился в воскресенье после полудня – – любовь, с позволения вашей милости, разорвалась надо мной, как бомба, – – едва дав мне время выговорить: «Господи помилуй».

– Я никогда не думал Трим, – сказал дядя Тоби, – чтобы можно было влюбиться так вдруг.

– Можно, с позволения вашей милости, когда вы на пути к тому, – возразил Трим.

– Сделай милость, – сказал дядя Тоби, – расскажи мне, как это случилось.

– – С превеликим удовольствием, – сказал капрал, низко поклонившись.

Глава XXII

– Все это время, – продолжал капрал, – мне удавалось избежать любви, и удалось бы миновать ее вовсе, если бы судьба не постановила иначе, – – а от судьбы не уйдешь.

– Случилось это в воскресенье, после полудня, как я уже сказал вашей милости. – —

– Старик и жена его куда-то ушли. – —

– Все в доме было тихо и спокойно, как в полночь. – —

– Не была даже утки или утенка на дворе.

– – Когда прекрасная бегинка вошла проведать меня.

– Моя рана начала уже заживать – – воспаление прошло, но сменилось таким нестерпимым зудом выше и ниже колена, что я из-за него всю ночь не смыкал глаз.

– Дайте-ка я погляжу, – сказала она, опустившись на колени у моей кровати и положив руку на больное место. – – Надо только чуточку растереть, – сказала бегинка, и с этими словами, покрыв мою ногу простыней, принялась растирать ниже колена, водя указательным пальцем правой руки взад и вперед у самого края бинта, которым были стянуты повязки.

Через пять-шесть минут я почувствовал легкое прикосновение кончика ее второго пальца – – скоро он лег плашмя рядом с первым, и она продолжала тереть таким образом довольно долго; вот тогда-то я и подумал, что не миновать мне любви, – кровь бросилась мне в лицо, когда я увидел, какая белая у нее рука, – никогда в жизни, с позволения вашей милости, не увижу я больше такой белой руки. – —

– – На таком месте, – сказал дядя Тоби. – – Хотя дело это было для капрала совсем не шуточное – он не мог удержаться от улыбки.

– Увидя, какую мне это приносит пользу, молодая бегинка, – продолжал капрал, – от растирания двумя пальцами – перешла через некоторое время к растиранию тремя – потом мало-помалу пустила в ход четвертый палец – и наконец стала тереть всей рукой. Больше я ни слова не скажу о руках, с позволения вашей милости, – а только рука ее была мягче атласа. – —

– – Сделай одолжение, Трим, расхваливай ее сколько угодно, – сказал дядя Тоби, – я с еще большим удовольствием буду слушать твою историю. – – Капрал самым искренним образом поблагодарил своего господина, но так как больше ему нечего было сказать о руке бегинки – – он, чтобы не повторяться, перешел к описанию действия, которое она на него произвела.

– Прекрасная бегинка, – сказал капрал, – продолжала усердно растирать всей рукой мою ногу ниже колена – так что я стал даже опасаться, как бы такое рвение не утомило ее. – – – Я готова сделать ради Христа, – сказала она, – в тысячу раз больше, – – и с этими словами переместила свою руку выше колена, где я тоже жаловался на зуд, и стала растирать это место.

Я заметил тогда, что начинаю влюбляться. – —

– Пока она таким образом тер-тер-терла – я чувствовал, как любовь, с позволения вашей милости, распространяется из-под ее руки по всем частям моего тела. – —

– Чем усерднее она растирала и чем дальше забирала ее рука – тем сильнее разгорался огонь у меня в жилах – – пока наконец два-три особенно широких ее движения – – не довели моей страсти до высшей точки – – я схватил ее руку…

– – Прижал к своим губам, Трим, – сказал дядя Тоби, – – – а потом объяснился ей.

Завершилась ли любовь капрала именно так, как описал дядя Тоби, это не важно; довольно того, что она содержала в себе сущность всех любовных романов, когда-либо написанных с начала мира.

Глава XXIII

Как только капрал – или, вернее, дядя Тоби за него – окончил историю своей любви – миссис Водмен молча вышла из беседки, заколола булавкой чепчик, прошла через ивовую калитку во владения дяди Тоби и медленно направилась к его караульной будке: душевное расположение дяди Тоби после рассказа Трима было таково, что ей нельзя было упускать столь благоприятный случай. – —

– – Атака была решена немедленно, и дядя Тоби еще более облегчил ее, отдав приказание капралу увезти саперную лопату, заступ, кирку, колья и прочие предметы военного снаряжения, разбросанные на том месте, где стоял Дюнкерк. – Капрал двинулся в путь – поле было чисто.

А теперь посудите, сэр, как нелепо, в сражении ли, в сочинении или в других делах (рифмуются ли они или нет), которые нам предстоят, – действовать по плану; ведь если какой-нибудь план, независимо от всяких обстоятельств, заслуживал быть записанным золотыми буквами (я разумею, в архивы Готама^[427]) – так, уж конечно, план атаки миссис Водмен на дядю Тоби в его караулке посредством Плана. – – Однако План, висевший там в настоящем случае, был планом Дюнкерка – история осады которого была историей расслабляющей, и это разрушало всякое впечатление, которое вдова могла произвести; кроме того, если бы даже ей удалось справиться с этим препятствием, – маневр пальцев и рук в атаке на будку был настолько превзойден маневром прекрасной бегинки в Тримовой истории – что, несмотря на все прежние успехи этой достопримечательной атаки, – она в настоящем случае оказывалась самой безнадежной, какую только можно было предпринять. – —

О, в таких случаях вы можете положиться на женщин! Не успела миссис Водмен открыть новую калитку, как ее гений уже овладел переменившейся обстановкой.

– – В одно мгновение она составила новый план атаки.

Глава XXIV

– – Я совсем обезумела, капитан Шенди, – сказала миссис Водмен, поднеся свой батистовый платок к левому глазу, когда подходила к двери дядиной будки, – – соринка – – или песчинка – – я не знаю что – попала мне в глаз – – посмотрите, пожалуйста, – – только она не на белке…

Говоря это, миссис Водмен подошла вплотную к дяде Тоби и присела рядом с ним на краю скамейки, чтобы он мог исполнить ее просьбу, не вставая с места. – – Пожалуйста, посмотрите, что там такое, – сказала она.

Честная душа! ты заглянул ей в глаз так же чистосердечно, как ребенок заглядывает в стеклышко панорамы, и было так же грешно злоупотребить твоей простотой.

– – О тех, кто заглядывает в подобного рода предметы по собственному почину, – – я ни слова не говорю. – —

Дядя Тоби никогда этого не делал; и я ручаюсь, что он мог бы спокойно просидеть на диване с июня по январь (то есть период времени, охватывающий самые жаркие и самые холодные месяцы) рядом с такими же прекрасными глазами, какие были у фракиянки Родопы^[428], не будучи в состоянии сказать, черные они или голубые.

Трудность заключалась в том, чтобы побудить дядю Тоби заглянуть туда.

Она была преодолена. И вот…

Я вижу, как он сидит в своей будке с повисшей в руке трубкой, из которой сыплется пепел, – и смотрит – смотрит – потом протирает себе глаза – – и снова смотрит вдвое добросовестнее, нежели Галилей смотрел на солнце, отыскивая на нем пятна.

– – Напрасно! Ибо, клянусь Силами, одушевляющими этот орган, – – левый глаз вдовы Водмен сияет в эту минуту так же ясно, как и ее правый глаз, – – в нем нет ни соринки, ни песчинки, ни пылинки, ни соломинки, ни самой малой частицы непрозрачной материи. – – В нем нет ничего, мой милый, добрый дядя, кроме горящего негой огня, который украдкой перебегает из каждой его части по всем направлениям в твои глаза. – —

– – Еще мгновение, дядя Тоби, – если ты еще одно мгновение будешь искать эту соринку – – ты погиб.

Глава XXV

Глаз в точности похож на пушку в том отношении, что не столько глаз или пушка сами по себе, сколько установка глаза – – и установка пушки есть то, в силу чего первый и вторая способны производить такие опустошения. По-моему, сравнение не плохое; во всяком случае, раз уж я его сделал и поместил в начале главы как для пользования, так и для украшения, все, чего я прошу взамен, это – чтобы вы держали его в уме всякий раз, как я буду говорить о глазах миссис Водмен (за исключением только следующей фразы).

– Уверяю вас, мадам, – сказал дядя Тоби, – я ровно ничего не могу обнаружить в вашем глазу.

– Это не на белке, – сказала миссис Водмен. Дядя Тоби изо всей силы стал вглядываться в зрачок. – —

Но из всех глаз, когда-либо созданных, – – начиная от ваших, мадам, и кончая глазами самой Венеры, которые, конечно, были самыми сладострастными глазами, какие когда-либо помещались на лице, – – ни один так не подходил для того, чтобы лишить дядю Тоби спокойствия, как тот самый, в который он смотрел, – – то не был, мадам, кокетливый глаз – – развязный или игривый – то не был также глаз сверкающий – нетерпеливый или повелительный – с большими претензиями и устрашающими требованиями, от коих сразу же свернулось бы молоко, на котором замешано было вещество дяди Тоби, – – нет, то был глаз, полный приветливости – – уступчивый – – разговаривающий – – не так, как трубы плохого органа, грубым тоном, свойственным многим глазам, к которым я обращаюсь, – – но мягким шепотом – – похожим на последние тихие речи умирающего святого. – «Как можете вы жить так неуютно, капитан Шенди, в одиночестве, без подруги, на грудь которой вы бы склоняли голову – – или которой бы доверяли свои заботы?»

То был глаз – —

– Но если я скажу еще хоть слово, я сам в него влюблюсь.

Он погубил дядю Тоби.

Глава XXVI

Ничто не показывает характеров моего отца и дяди Тоби в таком любопытном свете, как их различное поведение в одном и том же случае, – – я не называю любви несчастьем, будучи убежден, что она всегда служит ко благу человеческого сердца. – – Великий боже! что же она должна была сделать с сердцем дяди Тоби, когда он и без нее был олицетворением доброты!

Мой отец, как это видно из многих оставшихся после него бумаг, был до женитьбы очень подвержен любовной страсти – – но вследствие присущего его натуре комического нетерпения, несколько кисловатого свойства, он никогда ей не подчинялся по-христиански, а плевался, фыркал, шумел, брыкался, делался сущим чертом и писал против победительных глаз самые едкие филиппики, какие когда-либо были писаны. – – Одна из них, написанная в стихах, направлена против чьего-то глаза, который в течение двух или трех ночей сряду не давал ему покоя. В первом порыве негодования против него он начинает так:

 
Вот чертов глаз – – наделал ты вреда
Похуже турка, нехристя, жида^[429].
 

Словом, пока длился припадок, отец только и делал, что ругался, сквернословил, сыпал проклятиями – – – однако не с такой методичностью, как Эрнульф, – – он был слишком горяч; и без Эрнульфовой политичности – – ибо отец хотя и проклинал направо и налево с самой нетерпимой страстностью все на свете, что так или иначе содействовало и благоприятствовало его любви, – – однако никогда не заключал главы своих проклятий иначе, как ругнув и себя в придачу, как одного из самых отъявленных дураков и хлыщей, – говорил он, – каких только свет производил.

Дядя Тоби, напротив, принял случившееся, как ягненок, – – сидел смирно и давал яду разлиться в своих жилах без всякого сопротивления – – при самых сильных обострениях боли в своей ране (как и в то время, когда его мучила рана в паху) он ни разу не обронил ни одного раздражительного или недовольного слова – – он не хулил ни себя, ни земли – – не думал и не говорил дурно ни о ком и ни в каком отношении; одиноко и задумчиво сидел он со своей трубкой – – смотрел на свою хромую ногу – – да испуская по временам горестное охохо! звуки которого, мешаясь с табачным дымом, не беспокоили никого на свете.

Повторяю – – он принял случившееся, как ягненок.

Сначала он, правда, допустил на этот счет ошибку; ибо в то самое утро он ездил с моим отцом спасать красивую рощу, которую декан и капитул распорядились срубить в пользу нищих^[430], между тем как названная роща, будучи хорошо видна из дома дяди Тоби, оказывала ему неоценимые услуги при описании битвы под Виннендалем^[431], – – и от слишком крупной рыси (дядя торопился спасти рощу) – на неудобном седле – – никуда негодной лошади и т. д. и т. д. – случилось то, что под кожу нижней части туловища дяди Тоби стала проникать серозная часть крови – – первые скопления которой дядя Тоби (не имевший еще никакого опыта в любви) принял за составную часть своей страсти. – Но когда волдырь, натертый седлом, лопнул – а внутренний остался, – – дядя Тоби сразу понял, что рана его не накожная – – а прошла в самое сердце.

Глава XXVII

Свет стыдится быть добродетельным. – – Дядя Тоби мало знал свет; поэтому, почувствовав себя влюбленным в миссис Водмен, он совсем не думал, что из этого надо делать больше тайны, чем, например, в том случае, если бы миссис Водмен порезала ему палец зазубренным ножом. Но хотя бы даже дядя Тоби думал иначе – – все равно, он настолько привык видеть в Триме преданного друга и находил каждый день столько новых доказательств его преданности – – что не мог бы переменить, своего отношения к нему и не оповестить его о случившемся.

– Я влюблен, капрал! – сказал дядя Тоби,

Глава XXVIII

– Влюблены! – воскликнул Трим, – ваша милость были еще совсем здоровы позавчера, когда я рассказывал вашей милости историю о короле богемском. – Богемском! – проговорил дядя Тоби – и задумался. – Что сталось с этой историей, Трим?

– Она у нас как-то затерялась, с позволения вашей милости, – но ваша милость были тогда так же далеки от любви. как вот я. – – Это случилось сейчас же после того, как ты ушел с тачкой, – – – с миссис Водмен, – проговорил дядя Тоби. – – Она мне всадила пулю вот сюда, – прибавил дядя Тоби – показывая пальцем на грудь. – —

– – Она так же не может выдержать осаду, с позволения вашей милости, как не может летать, – воскликнул капрал. – —

– – Но поскольку мы соседи, Трим, – лучше всего, по-моему, сначала учтивым образом ее предуведомить, – сказал дядя Тоби.

– Если б у меня достало смелости, – сказал капрал, – не согласиться с вашей милостью…

– – Зачем же тогда я разговариваю с тобой, Трим? – мягко заметил дядя Тоби. – —

– Так я бы первым делом, с позволения вашей милости, сам повел на нее сокрушительную атаку – и уж потом заговорил учтиво – ведь если она наперед что-нибудь знает о том, что ваша милость влюблены… – Спаси бог! – воскликнул дядя Тоби, – она сейчас знает об этом не больше, Трим, – чем неродившееся дитя. – —

Золотые сердца! – – —

Миссис Водмен уже двадцать четыре часа назад самым обстоятельным образом рассказала о случившемся миссис Бригитте – и в эту самую минуту держала с ней совет по случаю легких опасений относительно исхода дела, которые Диавол, никогда не дрыхнущий где-нибудь в канаве, заронил ей в голову – не дав ей допеть и до половины благодарственное славословие. – —

– Я ужасно боюсь, – сказала вдова Водмен, – что если я выйду за него замуж, Бригитта, – бедный капитан не будет наслаждаться здоровьем из-за своей страшной раны в паху. – —

– Может быть, мадам, она не такая уж большая, – возразила Бригитта, – как вы опасаетесь, – – и кроме того, я думаю, – прибавила Бригитта, – что она засохла. – —

– – Я бы хотела знать наверно – просто ради него же, – сказала миссис Водмен. – —

– Мы все узнаем досконально не позже как через десять дней, – ответила миссис Бригитта: – ведь покамест капитан будет ухаживать за вами – я уверена, мистер Трим приволокнется за мной – и я позволю ему все, чего он пожелает, – прибавила Бригитта, – лишь бы все у него выведать. – —

Меры были приняты немедленно – – дядя Тоби и капрал, со своей стороны, продолжали приготовления.

– Итак, – проговорил капрал, подбоченясь левой рукой, а правой сделав размах, обещавший успех – никак не меньше, – – если ваша милость дозволит мне изложить план нашей атаки…

– – Ты мне доставишь огромное удовольствие, Трим, – сказал дядя Тоби, – и так как я предвижу, что ты будешь в этой атаке моим адъютантом, вот тебе для начала крона, капрал, чтобы спрыснуть свой офицерский патент.

– Итак, с позволения вашей милости, – сказал капрал (сперва поблагодарив поклоном за офицерский патент), – мы перво-наперво достанем из большого походного сундука шитые мундиры вашей милости, чтобы хорошенько их проветрить и переставить рукава на голубом с золотом – кроме того, я наново завью ваш белый парик рамильи – и пошлю за портным, чтобы он вывернул тонкие пунцовые штаны вашей милости. – —

– Я бы предпочел надеть красные плисовые, – заметил дядя Тоби. – – Они худо сидят на вас, – сказал капрал.