Лоренс Стерн
Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

Глава XV

Печальная это истина – – но повседневные наблюдения свидетельствуют, что человека можно, как свечку, зажигать с двух концов – лишь бы фитиль достаточно выходил наружу; если этого нет – ничего у нас не выйдет; если же фитиля вдоволь – но мы зажигаем его снизу, то, к несчастью, пламя в этом случае обыкновенно само себя тушит – и опять ничего не выйдет.

Про себя же скажу, что, если бы всегда было в моей власти назначать, с какого конца я хочу быть зажженным, – ибо для меня невыносима мысль загореться по-скотски, – я бы заставлял хозяйку постоянно зажигать меня сверху; ведь тогда я бы пристойно сгорел до розетки, то есть от головы до сердца, от сердца до печенки, от печенки до желудка и так далее, по венам и артериям брыжейки, через все извивы и боковые прикрепления кишок и их оболочек, до слепой кишки. – —

– – Прошу вас, доктор Слоп, – сказал дядя Тоби, прерывая доктора, когда последний упомянул слепую кишку в разговоре с моим отцом в тот вечер, как моя мать родила меня, – – прошу вас, – сказал дядя Тоби, – объясните мне, что такое слепая кишка; хоть я уже старик, а, признаться, до сего дня не знаю, где она находится.

– Слепая кишка, – отвечал доктор Слоп, – находится между подвздошной костью и ободочной кишкой. – —

– – У мужчины? – спросил отец.

– – В том же самом месте, – воскликнул доктор Слоп, – она находится и у женщины. – —

– Этого я не знал, – сказал отец.

Глава ХVI

– – И вот, чтобы действовать наверняка, миссис Водмен решила зажечь дядю Тоби не с одного какого-нибудь конца, а, по возможности, с обоих концов сразу, как жжет свою свечу расточитель.

Если бы даже миссис Водмен семь лет подряд шарила с помощью Бригитты по всем свалкам военного снаряжения, как пехотного, так и кавалерийского, от большого венецианского арсенала до лондонского Тауэра, она бы не нашла там ни одного щита или мантелета, так хорошо подходившего для ее целей, как тот, что сам дядя Тоби дал ей в руки, заботясь о своих удобствах.

Кажется, я вам не говорил, – – впрочем, не помню – – может быть, и говорил – – но все равно: есть вещи, которые лучше пересказать, чем спорить из-за них, – что всякий раз, когда капрал трудился над сооружением города или крепости во время их кампаний, первой заботой дяди Тоби было иметь на внутренней стене своей будки, по левую руку от себя, план этого города, приколотый сверху двумя или тремя булавками, снизу же ничем не прикрепленный, чтобы, в случае надобности, удобнее было подносить его к глазам и т. п. Таким образом, решившись предпринять атаку, миссис Водмен подходила к двери караулки, и там уж ей оставалось только протянуть правую руку и, незаметно переступив при этом левой ногой порог, схватить чертеж, план или профиль, что бы ни висело на стене, после чего, изогнув навстречу шею, – поднести его к себе; при этом маневре страсти дяди Тоби всегда разгорались, – – ибо он мгновенно хватал левой рукой другой угол карты и концом своей трубки, которую держал в правой руке, начинал объяснение.

Когда атака подвигалась до этой точки, – – следующий маневр миссис Водмен, целесообразность которого, я думаю, оценит всякий, – – заключался в том, чтобы как можно скорее выхватить из рук дяди Тоби трубку; под тем или иным предлогом, обыкновенно под предлогом более точного указания на карте какого-нибудь редута или бруствера, ей это удавалось прежде, чем дядя Тоби (бедный дядя!) проходил своей трубкой пять-шесть саженей.

– Это заставляло дядю Тоби пускать в ход указательный палец.

Проистекавшее отсюда различие в атаке было таково. Двигаясь, как в первом случае, концом своего указательного пальца бок о бок с концом дядиной трубки, миссис Водмен могла бы пройти по линиям карты от Дана до Вирсавии^[414], если бы линии дяди Тоби простирались так далеко, без всякой для себя пользы: ведь на конце табачной трубки не было никакой артериальной или жизненной теплоты, она не могла бы возбудить никакого чувства – – она не могла ни зажечь огня посредством пульсации – – ни сама загореться посредством симпатии – – она не давала ничего, кроме дыма.

Тогда как, следуя вплотную своим указательным пальцем за указательным пальцем дяди Тоби по всем извивам и зигзагам его укреплений – – прижимаясь иногда к нему – – наступая ему на ноготь – – преграждая ему путь – – прикасаясь к нему то здесь – – то там – – вдова, по крайней мере, приводила кое-что в движение.

Хотя это была лишь легкая схватка, вдали от главных сил, она вскоре вовлекала в дело все прочие части; ибо тут карта обыкновенно выскальзывала у них из рук и ложилась оборотной стороной на стену караулки; дядя Тоби, в простоте душевной, клал на нее ладонь, чтобы продолжать свои объяснения, а миссис Водмен с быстротой молнии повторяла его маневр и помещала рядом свою руку. Это сразу открывало дорогу, достаточно широкую для того, чтобы по ней могло двигаться взад и вперед всякое чувство, в котором встречает надобность особа, искушенная в теоретической и практической стороне любви. – – —

Подвигая (как и раньше) свой указательный палец параллельно пальцу дяди Тоби – – она неизбежно вовлекала в дело большой палец – – а вслед за указательным и большим пальцами натурально оказывалась занятой вся рука. Твоя, милый дядя Тоби, никогда не бывала теперь там, где ей следовало быть. – – Миссис Водмен все время ее приподымала или, при помощи легчайших подталкиваний, подпихиваний и двусмысленных пожатий, какие только способна воспринять рука, которую нужно переместить, – старалась сдвинуть хоть на волосок с ее пути.

В то время как это делалось, она, понятно, не забывала дать дяде почувствовать, что это ее нога (а не чья-нибудь чужая) слегка прижимается в глубине будки к икре его ноги. – – Надо ли удивляться, что от таких атак на дядю Тоби, от такого решительного натиска на оба его фланга – – время от времени приходил в расстройство также и его центр? – —

– – Черт побери! – говорил дядя Тоби.

Глава XVII

Эти атаки миссис Водмен, легко себе представить, были разнообразны; они отличались одна от другой, подобно атакам, которых полна история, и по тем же причинам. Рядовой наблюдатель едва ли даже признал бы их атаками – а если бы признал, не делал бы между ними никакого различия – – но я пишу не для него. У меня еще будет время описать их немного точнее, когда я к ним подойду, что случится только через несколько глав; здесь же мне остается добавить лишь то, что в связке оригинальных бумаг и рисунков, которые отец мой сложил особо, содержится в отличной сохранности (и будет содержаться, пока у меня достанет силы сохранить что бы то ни было) план Бушена^[415], на правом нижнем углу которого и до сих пор заметны знаки запачканных табаком большого и указательного пальцев, – пальцев миссис Водмен, как есть все основания думать, ибо противоположный угол, находившийся, я полагаю, в распоряжении дяди Тоби, совершенно чист. Перед нами, очевидно, вещественное доказательство одной из описанных атак, потому что на верхнем краю карты остались хотя и заровнявшиеся, но еще видимые следы двух проколов, бесспорно являющихся дырами от булавок, которыми план приколот был к стене караулки. – —

Клянусь всеми поповскими святынями! Я дорожу этой драгоценной реликвией с ее стигматами и уколами больше, нежели всеми реликвиями римской церкви, – – за неизменным исключением всякий раз, как я пишу об этих материях, уколов, поразивших тело святой Радагунды в пустыне, которую вам охотно покажут клюнийские монахини по дороге из Фесса в Клюни^[416].

Глава XVIII

– Я думаю, с позволения вашей милости, – сказал Трим, – что укрепления наши теперь совершенно разрушены – – и бассейн сравнялся с молом. – – Я так же думаю, – отвечал дядя Тоби с полуподавленным вздохом, – – но пойди, Трим, в гостиную и принеси мне договор – он лежит на столе.

– Он лежал там шесть недель, – сказал капрал, – но сегодня утром наша старуха употребила его на растопку. —

– – Стало быть, – сказал дядя Тоби, – наших услуг больше не требуется. – Очень жаль, с позволения вашей милости, – сказал капрал; произнеся эти слова, он бросил заступ в стоявшую подле него тачку с видом самого безутешного горя, какое только можно вообразить, и уныло озирался, ища глазами кирку, лопату, колья и прочие мелочи военного снаряжения, чтобы увезти их с поля битвы, – – как был остановлен возгласом ох-ох-ох! из караульной будки, который, благодаря ее тонким дощатым стенкам, как-то особенно жалобно отдался в его ушах.

– – Нет, – сказал себе капрал, – я этим займусь завтра утром, когда его милость будет еще почивать. – И с этими словами, взяв из тачки заступ и немного земли на нем, как бы с намерением выровнять одно место у основания гласиса, – – но на самом деле желая попросту подойти ближе к своему господину, чтобы его развлечь, – – он разрыхлил две-три дернины – подрезал их края заступом и, слегка прибив их оборотной его стороной, сел у ног дяди Тоби и начал так:

Глава XIX

– Ах, как было жалко, – – хотя солдату и глупо, с позволения вашей милости, говорить то, что я собираюсь сказать – —

– Солдату, Трим, – воскликнул дядя Тоби, перебивая его, – случается сказать глупость так же, как и человеку ученому. – – Но не так часто, с позволения вашей милости, – возразил капрал. – – Дядя Тоби кивнул головой в знак согласия.

– Ах, как было жалко, – сказал капрал, окидывая взором Дюнкерк и мол, совсем так, как Сервий Сульпиций по возвращении из Азии (когда он плыл из Эгины в Мегару) окидывал взором Коринф и Пирей – —

– Ах, как было жалко, с позволения вашей милости, срывать эти укрепления – – но было бы не менее жаль оставить их нетронутыми. – —

– – Ты прав, Трим, в обоих случаях прав, – сказал дядя Тоби. – – Оттого-то, – продолжал капрал, – с начала их разрушения и до конца – – я ни разу не свистел, не пел, не смеялся, не плакал, не говорил о прошедших наших делах и не рассказал вашей милости ни одной истории, ни хорошей, ни плохой. – —

– – У тебя много превосходных качеств, Трим, – сказал дядя Тоби, – и не на последнее место я ставлю твои способности рассказчика, потому что из многочисленных историй, которые ты мне рассказывал, желая развеселить в тяжелые минуты или развлечь, когда мне бывало скучно, – ты редко когда рассказывал плохую. – —

– – Это оттого, с позволения вашей милости, что, за исключением истории о короле богемском и семи его зáмках, – все они правдивы; ведь все они про меня. – —

– В моих глазах это ничуть их не роняет, Трим, – сказал дядя Тоби. – Но скажи, что это за история? Ты подстегнул мое любопытство.

– Извольте, я расскажу ее вашей милости, – сказал капрал. – Лишь бы только, – сказал дядя Тоби, снова задумчиво посмотрев на Дюнкерк и на мол, – – лишь бы только она не была веселая; в такие истории, Трим, слушателю надо всегда половину забавности вносить от себя, а в теперешнем моем состоянии, Трим, я бы не мог воздать должное ни тебе, ни твоей истории. – – Она совсем не веселая, – возразил капрал. – И в то же время я не хотел бы, – продолжал дядя Тоби, – чтобы она была мрачная. – – Она не веселая и не мрачная, – возразил капрал, – а как раз подойдет вашей милости. – – Тогда я от всего сердца поблагодарю тебя за нее, – воскликнул дядя Тоби, – сделай милость, Трим, начинай.

Капрал поклонился; и хотя снять пристойным образом мягкую высокую шапку монтеро вовсе не так легко, как вы воображаете, а отвесить исполненный почтительности поклон, как это было в правилах капрала, вещь, на мой взгляд, довольно трудная, когда вы сидите на земле, поджав под себя ноги, – тем не менее, предоставив ладони своей правой руки, обращенной к дяде Тоби, скользнуть назад по траве на некотором расстоянии от туловища с целью сообщить ей больший размах – – и в то же время непринужденно зажав тулью своей шапки большим, указательным и средним пальцами левой руки, отчего диаметр ее укоротился и она, можно сказать, скорее незаметно была выжата – чем неуклюже сдернута, – – – капрал справился с обеими задачами ловчее, нежели можно было ожидать от человека в его позе; прокашлявшись раза два, чтобы найти тон, наиболее подходивший для его истории и наиболее согласный с чувствами его господина, – он обменялся с ним ласковым взглядом и приступил к своему рассказу так:

История о короле богемском и семи его замках

– Жил-был король бо – – ге – – —

Когда капрал вступал таким образом в пределы Богемии, дядя Тоби заставил его на минутку остановиться; капрал отправился в путь с обнаженной головой, оставив свою шапку монтеро на земле возле себя, после того как снял ее в конце последней главы.

– – Глаза доброты все подмечают – – – поэтому не успел капрал вымолвить пять слов своей истории, как дядя Тоби дважды вопросительно дотронулся до его шапки монтеро концом своей трости – – словно говоря: «Почему ты ее не наденешь, Трим?» Трим взял ее с самой почтительной неторопливостью и, бросив при этом сокрушенный взгляд на украшавшее ее переднюю часть шитье, которое плачевным образом выцвело да еще вдобавок обтрепалось на некоторых главных листьях и самых бойких частях узора, снова положил на землю между ног своих, чтобы поразмыслить о ее судьбе.

– – Все до последнего слова совершенная правда, – воскликнул дядя Тоби, – все, что ты собираешься сказать. – —

«Ничто не вечно на этом свете, Трим».

– – Но когда этот залог твоей любви и памяти, дорогой Том, износится, – проговорил Трим, – что нам тогда сказать?

– Сказать больше нечего, Трим, – отвечал дядя Тоби. – Хотя бы мы ломали голову до Страшного суда, все равно, Трим, мы ничего бы не придумали.

Признав, что дядя Тоби прав и что напрасны были бы все усилия человеческого ума извлечь более высокую мораль из этой шапки, капрал не стал больше утруждать себя и надел ее на голову, после чего провел рукой по лбу, чтобы разгладить морщину глубокомыслия, порожденную текстом и наставлением вместе, и, придав лицу своему прежнее выражение, вернулся в прежнем тоне к истории о короле богемском и семи его замках.

Продолжение истории о короле богемском и семи его замках

– Жил-был король в Богемии, но в какое царствование, кроме как в его собственное, не могу сказать вашей милости. – —

– Я этого вовсе и не требую от тебя, Трим, – воскликнул дядя Тоби.

– Это было, с позволения вашей милости, незадолго до того, как перевелись на земле великаны; – но в каком году от рождества Христова?..

– – Я бы и полпенса не дал за то, чтобы это узнать, – сказал дядя Тоби.

– – Все-таки, с позволения вашей милости, история от этого как-то выигрывает. – —

– – Ведь это твоя история, Трим, так и украшай ее по твоему вкусу; а год возьми любой, – продолжал дядя Тоби, с улыбкой посмотрев на капрала, – год возьми какой тебе угодно и приставь его к ней – я тебе предоставляю полную свободу. – —

Капрал поклонился; ведь все столетия и каждый год каждого столетия от сотворения мира до Ноева потопа, и от Ноева потопа до рождения Авраама, через все странствования патриархов до исхода израильтян из Египта – – и через все династии, олимпиады, урбекондита^[417] и другие памятные эпохи разных народов мира до пришествия Христа, и от пришествия Христа до той минуты, когда капрал начал свою историю, – – весь этот необъятный простор времени со всеми его пучинами повергал к его ногам дядя Тоби; но, подобно тому как Скромность едва дотрагивается пальцем до того, что обеими руками подает ей Щедрость^[418], – капрал удовольствовался самым худшим годом из всего этого вороха; опасаясь, как бы ваши милости из большинства и меньшинства не повыцарапали друг другу глаза в пылу спора о том, не является ли этот год всегда последним годом прошлогоднего календаря, – – скажу вам напрямик: да; но совсем не по той причине, как вы думаете. – —

– – То был ближайший к нему год – – от рождества Христова тысяча семьсот двенадцатый, когда герцог Ормондский вел такую скверную игру во Фландрии. – Вооружившись им, капрал снова предпринял поход в Богемию.

Продолжение истории о короле богемском и семи его замках

– В тысяча семьсот двенадцатом году после рождества Христова жил-был, с позволения вашей милости – —

– – Сказать тебе правду, Трим, – остановил его дядя Тоби, – я бы предпочел любой другой год, не только по причине позорного пятна, замаравшего в этом году нашу историю отступлением английских войск и отказом прикрыть осаду Кенуа^[419], несмотря на невероятное напряжение, с которым Фагель^[420] продолжал фортификационные работы, – но и в интересах твоей собственной истории; ведь если в ней есть, – а некоторые твои слова внушают мне это подозрение, – если в ней есть великаны – —

– Только один, с позволения вашей милости. – —

– – Это все равно что двадцать, – возразил дядя Тоби, – – ты бы лучше лет на семьсот или восемьсот отодвинул ее в прошлое, чтобы обезопасить ее от критиков и других людей, и я бы тебе посоветовал, если ты будешь еще когда-нибудь ее рассказывать – —

– – Коли я проживу, с позволения вашей милости, столько, чтоб хоть один раз досказать ее до конца, я больше никогда и никому не стану ее рассказывать, ни мужчине, ни женщине, ни ребенку. – – Фу-фу! – сказал дядя Тоби, – но таким ласковым, поощрительным тоном, что капрал продолжал свою историю с большим жаром, чем когда бы то ни было.

Продолжение истории о короле богемском и семи его замках

– Жил-был, с позволения вашей милости, – сказал капрал, возвысив голос и радостно потирая руки, – один король богемский…

– – Пропусти год совсем, Трим, – сказал дядя Тоби, наклоняясь к капралу и кладя ему руку на плечо, как бы в знак извинения за то, что он его остановил, – – пропусти его совсем, Трим; история может отлично обойтись без этих тонкостей, если рассказчик не вполне в них уверен. – – Уверен в них! – проговорил капрал, качая головой. – —

– Ты прав, – отвечал дядя Тоби; – не легко, Трим, человеку, воспитанному, как ты да я, для военного дела, который редко заглядывает вперед дальше конца своего мушкета, а назад дальше своего ранца, не легко такому человеку все это знать. – – Где же ему это знать, ваша милость! – сказал капрал, покоренный манерой рассуждения дяди Тоби столько же, как и самим его рассуждением, – у него довольно других забот; когда он не в деле, не в походе и не несет гарнизонной службы – ему надо, с позволения вашей милости, чистить свой мундир – самому бриться и мыться, чтобы всегда иметь такой вид, как на параде. Какая надобность солдату, с позволения вашей милости, – торжествующе прибавил капрал, – смыслить что-нибудь в географии?

– – Ты, верно, хотел сказать в хронологии, Трим, – отвечал дядя Тоби; – ибо знание географии и для солдата совершенно необходимо; он должен быть основательно знаком со всеми странами, в которые приведет его долг службы, а также с их границами; он должен знать каждый город, местечко, деревню и поселок со всеми ведущими к ним каналами, дорогами и окольными путями; с первого же взгляда, Трим, он должен назвать тебе каждую большую или малую реку, через которую он переходит, – в каких горах берет она начало – по каким местам протекает – до каких пор судоходна – где ее можно перейти вброд – и где нельзя; он должен знать урожай каждой долины не хуже, чем крестьянин, который ее обрабатывает, и уметь сделать описание или, если потребуется, начертить точную карту всех равнин и ущелий, укреплений, подъемов, лесов и болот, через которые или по которым предстоит пройти его армии; он должен знать, что каждая страна производит, ее растения, минералы, воды, животных, погоду, климат, температуру, ее жителей, обычаи, язык, политику и даже. религию.

– Иначе разве мыслимо было бы понять, капрал, – продолжал дядя Тоби, разгорячась и поднимаясь на ноги в своей будке, – как мог Мальборо совершить со своей армией поход от берегов Мааса до Бельбурга; от Бельбурга до Керпенорда – (тут уж и капрал не мог дольше усидеть на месте); от Керпенорда, Трим, до Кальсакена; от Кальсакена до Нейдорфа; от Нейдорфа до Ланденбурга; от Ланденбурга до Мильденгейма; от Мильденгейма до Эльхингена; от Эльхингена до Гингена; от Гингена до Бальмерсгофена; от Бальмерсгофена до Шелленберга, где он прорвал неприятельские укрепления, форсировал переход через Дунай, переправился через Лех, – проник со своими войсками в самое сердце империи, пройдя во главе их через Фрейбург, Гокенверт и Шенефельд до равнин Бленгейма и Гохштета?^[421] – – Какой он ни великий полководец, капрал, а шагу ступить бы не мог, не мог бы сделать даже дневного перехода без помощи географии. – – Что же касается хронологии, Трим, – продолжал дядя Тоби, снова спокойно усаживаясь в караулке, – то я, признаться, думаю, что солдат легче всего мог бы обойтись без этой науки, если бы не надежда, что она когда-нибудь определит ему время изобретения пороха, ибо страшное его действие, подобно грому все перед собой низвергающее, ознаменовало для нас новую эру в области военного дела, изменив самым коренным образом характер нападения и обороны, как на суше, так и на море, и потребовав от военных такого искусства и ловкости, что не жаль никаких усилий для точного определения времени его открытия – и установления, какой великий человек и при каких обстоятельствах совершил это открытие.

– Я не собираюсь, – продолжал дядя Тоби, – вступить в спор с историками, которые все согласны, что в тысяча триста восьмидесятом году после рождения Христа, в царствование Венцеслава^[422], сына Карла Четвертого,

– некий священник, по имени Шварц^[423], научил употреблению пороха венецианцев в их войнах с генуэзцами, но, несомненно, он не был первым, ибо, если верить дон Педро, епископу Леонскому… – Как это вышло, с позволения вашей милости, что священники и епископы столько утруждали свои головы порохом? – Бог его знает, – отвечал дядя Тоби, – – провидение отовсюду извлекает добро. – Итак, дон Педро утверждает в своей хронике о короле Альфонсе, завоевателе Толедо, что в тысяча триста сорок третьем году, то есть за целых тридцать семь лет до вышеупомянутой даты, секрет изготовления пороха был хорошо известен, и его уже в то время с успехом применяли как мавры, так и христиане, не только в морских сражениях, но и при многих достопамятных осадах в Испании и Берберии. – Всем известно также, что монах Бекон^[423] обстоятельно писал о порохе и великодушно оставил миру рецепт его изготовления еще за сто пятьдесят лет до рождения Шварца – и что китайцы, – прибавил дядя Тоби, – еще больше сбивают нас с толкуй запутывают все наши расчеты, похваляясь, будто это изобретение было им известно за несколько столетий даже до Бекона. – —

– Это шайка лгунов, я думаю, – воскликнул Трим.

– – Не знаю, уж по какой причине, – сказал дядя Тоби, – но они на этот счет заблуждаются, как показывает жалкое состояние, в котором находится у них в настоящее время фортификация: ведь они знают из нее только fosse^[424] с кирпичной стеной, да вдобавок еще не фланкированный, – – а то, что они выдают нам за бастион на каждом его углу, построено так варварски, что всякий это примет…

– – За один из семи моих замков, с позволения вашей милости, – сказал Трим.

Дядя Тоби хотя и крайне нуждался в каком-нибудь сравнении, однако вежливо отклонил предложение Трима – но когда последний ему сказал, что у него есть в Богемии еще полдюжины замков, от которых он не знает, как отделаться, – – дядя Тоби был так тронут простодушной шуткой капрала – – – что прервал свое рассуждение о порохе – – – и попросил капрала продолжать историю о короле богемском и семи его замках.

Продолжение истории о короле богемском и семи его замках

– Этот несчастный король богемский… – сказал Трим. – – Значит, он был несчастен? – воскликнул дядя Тоби, который так погрузился в свое рассуждение о порохе и других военных предметах, что хотя и попросил капрала продолжать, все-таки многочисленные замечания, которыми он прерывал беднягу, не настолько отчетливо отсутствовали в его сознании, чтобы сделать для него понятным этот эпитет. – – Значит, он был несчастен, Трим? – с чувством сказал дядя Тоби. – – Капрал, послав первым делом это злосчастное слово со всеми его синонимами к черту, мысленно пробежал главнейшие событий из истории короля богемского; но все они показывали, что – король был счастливейший человек, когда-либо живший на земле, – – и это поставило капрала в тупик; не желая, однако, брать назад свой эпитет – – еще меньше – объяснять его – – и меньше всего – искажать факты (как делают это люди науки) в угоду предвзятой теории, – – он посмотрел на дядю Тоби, ища от него помощи, – – но увидя, что дядя Тоби ждет от него того же самого, – – прокашлялся и продолжал. – —

– Этот король богемский, с позволения вашей милости, был несчастен оттого – что очень любил мореплавание и морское дело – – а случилось так, что во всем богемском королевстве не было ни одного морского порта. – —

– Откуда же, к дьяволу, ему там быть, Трим? – воскликнул дядя Тоби. – Ведь Богемия страна континентальная, и ничего другого в ней случиться не могло бы. – – – Могло бы, – возразил Трим, – если бы так угодно было господу богу. – – —

Дядя Тоби никогда не говорил о сущности и основных свойствах бога иначе, как с неуверенностью и нерешительностью. – —

– – Не думаю, – возразил дядя Тоби, немного помолчав, – ибо, будучи, как я сказал, страной континентальной и гранича с Силезией и Моравией на востоке, с Лузацией и Верхней Саксонией на севере, с Франконией на западе и с Баварией на юге, Богемия не могла бы достигнуть моря, не перестав быть Богемией, – – так же как и море, с другой стороны, не могло бы дойти до Богемии, не затопив значительной части Германии и не истребив миллионы несчастных ее жителей, которые не в состоянии были бы от него спастись. – – Какой ужас! – воскликнул Трим. – Это свидетельствовало бы, – мягко прибавил дядя Тоби, – о такой безжалостности отца всякого милосердия – что, мне кажется, Трим, – подобная вещь никоим образом не могла бы случиться.

Капрал поклонился в знак своего полного согласия и продолжал:

– Итак, в один прекрасный летний вечер королю богемскому случилось пойти погулять с королевой и придворными. – – Вот это другое дело, Трим, здесь слово случилось вполне уместно, – воскликнул дядя Тоби, – потому что король богемский мог пойти погулять с королевой, а мог и не пойти, – – это было дело случая, могло произойти и так и этак, смотря по обстоятельствам.

– Король Вильгельм, с позволения вашей милости, – сказал Трим, – был того мнения, что все предопределено на этом свете, а потому часто говаривал своим солдатам: «У каждой пули свое назначение». – Он был великий человек, – сказал дядя Тоби. – – И я по сей день считаю, – – продолжал Трим, – что выстрел, который вывел меня из строя в сражении при Ландене, направлен был в мое колено только затем, чтобы уволить меня со службы его величеству и определить на службу к вашей милости, где я буду окружен большей заботливостью, когда состарюсь. – – Иначе этого никак не объяснить, Трим, – сказал дядя Тоби.

Сердца господина и слуги были одинаково расположены к внезапному переполнению чувством, – – последовало короткое молчание.

– Кроме того, – сказал капрал, возобновляя разговор, – но более веселым тоном, – – не будь этого выстрела, мне никогда бы не довелось, с позволения вашей милости, влюбиться. – —

– Вот что, ты был влюблен, Трим, – с улыбкой сказал дядя Тоби. – —

– Еще как! – отвечал капрал, – по уши, без памяти! с позволения вашей милости. – Когда же? Где? – и как это случилось? – – Я первый раз слышу об этом, – проговорил дядя Тоби. – – – Смею сказать, – отвечал Трим, – что в полку все до последнего барабанщика и сержантских детей об этом знали. – – Ну, тогда и мне давно пора знать, – – сказал дядя Тоби.

– Ваша милость, – сказал капрал, – верно, и до сих пор с сокрушением вспоминаете о полном разгроме нашей армии и расстройстве наших рядов в деле при Ландене; не будь полков Виндама, Ламли и Голвея, прикрывших отступление по мосту Неерспекена, сам король едва ли мог бы до него добраться – – его ведь, как вашей милости известно, крепко стеснили со всех сторон. – —

– Храбрый воин! – воскликнул дядя Тоби в порыве восторга, – и сейчас еще, когда все потеряно, я вижу, капрал, как он галопом несется мимо меня налево, собирая вокруг себя остатки английской кавалерии, чтобы поддержать наш правый фланг и сорвать, если это еще возможно, лавры с чела Люксембурга^[425] – – вижу, как с развевающимся шарфом, бант которого только что отхватила пуля, он одушевляет на новые подвиги полк бедного Голвея – скачет вдоль его рядов – и затем, круто повернувшись, атакует во главе его Конти. – – Храбрец! храбрец! – воскликнул дядя Тоби, – клянусь небом, он заслуживает короны. – – Вполне – как вор веревки, – радостным возгласом поддержал дядю Трим.

Дядя Тоби знал верноподданнические чувства капрала; – иначе сравнение пришлось бы ему совсем не по вкусу – – капралу оно тоже показалось неудачным, когда он его высказал, – – – но сказанного не воротишь – – поэтому ему ничего не оставалось, как продолжать.

– Так как число раненых было огромное и ни у кого не хватало времени подумать о чем-нибудь, кроме собственной безопасности… – Однако же Толмеш, – сказал дядя Тоби, – отвел пехоту с большим искусством. – – Тем не менее я был оставлен на поле сражения, – сказал капрал. – – Да, ты был оставлен, бедняга! – воскликнул дядя Тоби. – – Так что только на другой день в двенадцать часов, – продолжал капрал, – меня обменяли и поместили на телегу с тринадцатью или четырнадцатью другими ранеными, чтобы отвезти в наш госпиталь.

– Ни в одной части тела, с позволения вашей милости, рана не вызывает такой невыносимой боли, как в колене. – —

– Исключая паха, – сказал дядя Тоби. – С позволения вашей милости, – возразил капрал, – боль в колене, на мой взгляд, должна быть, разумеется, самая острая, ведь там находится столько сухожилий и всяких, как бишь они называются…

– Как раз по этой причине, – сказал дядя Тоби, – пах бесконечно более чувствителен – – ведь там находится не только множество сухожилий и всяких, как бишь они зовутся (я так же мало знаю их названия, как и ты), – – но еще кроме того и…

Миссис Водмен, все это время сидевшая в своей беседке, – – разом затаила дыхание – вынула булавку, которой был заколот на подбородке ее чепчик, и привстала на одну ногу. – —

Спор между дядей Тоби и Тримом дружески продолжался еще некоторое время с равными силами, пока наконец Трим, вспомнив, как часто он плакал над страданиями своего господина, но не пролил ни одной слезы над своими собственными, – не изъявил готовности признать себя побежденным, с чем, однако, дядя Тоби не пожелал согласиться. – – Это ничего не доказывает, Трим, – сказал он, – кроме благородства твоего характера. – —