Степан Витальевич Кирнос
Под ласковым солнцем: Там, где ангелам нет места
Глава одиннадцатая. Суть федерально-конфедеральной политики
Этим временем. «Центр Свободы».
За окном идёт дождь. Грузные серые облака были настолько тяжелы и беспросветны, что тень и мрачность самой ночи вечно торжествуют в этом чёрном углу мира. Каждый день над проклятым местом был подобен сотням предыдущих: серость и грузность облаков. Смог и тонны дыма, выбрасываемые из фабрик и заводов вокруг столицы «Либерального Королевства», образовывают над небесной твердью непроницаемую для солнца толстую коросту из ядовитых облаков, отравляющих всё вокруг.
Дожди стали постоянным явлением для этих проклятых Свободой мест. Но разве были ли это обычные небесные слёзы? Каждая капля небесной влаги пропитывается чуть ли не всей таблицей Менделеева. Похожие на радужные самоцветы они густым масляным покровом усеивают улицы столицы, заиливая всё дурно пахнущей и отравляющей жидкостью.
Сточные трубы и устройства канализации под городом сливали всё в окрестности, отчего пространство, вокруг столицы, становилось похожи на сущий фильм ужасов. Опустошённые серые луга, чёрный грязный снег, слетающийся в отравленные сугробы, ужасающие деревья и сотни тысяч мутантов: всё это стало бесконечным атрибутом окрестностей «Центра Свободы».
Водоочистительные системы не справлялись с таким напором нечистот, и временами в водоснабжение города попадала какая-нибудь страшная зараза, в виде мутировавшего паразита или химического яда.
Канализации «самого благополучного и свободного города» блистали всей своей фэнтезийностью и мрачной фантастикой, ибо там могли встретиться самые причудливые формы жизни. Самые знаменитые цирки уродцев становились комнатами детских забав по сравнению с канализацией. Трехглавый паук, диаметром в метр; шестиглазые кошки, с четырьмя хвостами; сообщества крыс, выросших до полутора метров в длину, черви, длинной с анаконду: эти и ещё тысячи самых отвратных фантастических тварей водилось под ногами «Вестников Свободы».
Самое примечательное, что могло случиться – в канализации жили тысячи людей. Кто-то не пожелал мириться с новым порядком, кто-то не способен банально поддержать своё существование в новом мире, ну некоторые опустились под землю, дабы вконец освободиться от всех законов и правил. И каждый божий день этим людям приходилось встречаться с ужасами мутаций и отравленной среды. Кланы бандитов, коммуны несогласных, племена дикарей и орды нищих: все они вынуждены сражаться с теми монстрами, что рождаются в химической фантасмагории элементов.
Наверху – самые высокие технологии, мир, где компьютеры и автоматические системы управляют сферой услуг, полнейшая автоматизация, погружение в разврат и декадентство, лень и похоть на каждом шагу. Внизу – смерть на каждом шагу, боль, мрак, каждый день столкновение с тварями, о которых даже самые смелые фантасты помыслить боялись, нетерпение слабостей, ибо они становились причиной моментальной гибели.
Наверху – плотский рай, каждый день в котором люди предаются такому разврату, что старый Содом кажется детским садом. Внизу – самый настоящий ад, в котором способны выжить самые стойкие и хладнокровные.
Два мира существовало рядом друг с другом, дышали друг другу в спину, но не касались друг друга. Рядом, по сути, на расстоянии ювелирной алмазной грани, но так далеко, словно это два разных мира, которым уже никогда не суждено встретиться и посмотреть друг другу в глаза и понять суть промышленного растления, рождающего страдания.
Эрнест пристально наблюдает из своей комнаты за канализационным люком. Он всё это время думал о тех, кто сейчас под его ногами. О тех, кто словно нищие гномы – существуют под землёй и сражаются с ужасами подземелий.
Мужчина посмотрел на облака, кинувшие на город беспросветный ночной мрак. Он не понимал, как ради тысячекратных прибылей можно губить природу, но это не запрещалось. Гранд-федеральный закон «Приоритет рыночного производства» позволял капиталистам буквально плевать на природу. По закону – уничтожение природы есть путь к полному становлению рыночной свободы, инициативности предпринимательства и развитию производства. Действительно, рынки были завалены промышленными товарами, но цена их страшна – уничтоженные гектары живого леса, выжженные химией изумрудные луга, отравленные реки, где вода стала похожа на мазут. Но никто не говорил, что нельзя заработать на озеленении. Так появились компании по «Обращению вспять промышленного проклятья». В карманы буржуа потекли бурные реки денег, а природа приобретала первозданный вид, чтобы потом вновь стать серым пеплом. Сплетясь в единую систему, всё замкнулось в финансовый круг: смерть экологии – её выздоровление – снова смерть и вновь её исцеления. Современные технологии позволили замкнуть этот порочный круг, ставший источником бесконечных прибылей.
Эрнест естественно возмущался этому, но ничего поделать не мог. Он и сам должен был отстаивать интересы своей Корпорации на «Форуме Свободы». За всё, то время, что он проработал, его мышление окончательно потеряло всякую надежду на исправление людей и обращение всех механизмов «Свободы» вспять.
Они принимали новые нормативно-правовые акты целыми стопками. Поправки в законы, новые распоряжения, постановления и сами законы выходили как из конвейера. Комитет по юридической переработке действовал практически без отдыху всегда захламлялся тоннами бумаги. Но вся суть бумажек сводилась к одной линии – беспрецедентное укрепление позиций Корпораций и общественных движений, над которыми властвовал Культ Конституции. Государство превращалось в обычную площадку по обслуживанию интересов всех сторон. В очень слабую и ничтожную площадку, что Корпорации и Культ порой брали управление на местах в свои руки, диктуя беспомощной власти необходимый порядок действий, выгодный только Бог знает кому.
Эрнест продолжал стоять у окна комнаты и всматриваться в дождь. В руках он держит кружку чая, над которой парили клубы дыма. Левую руку мужчина убрал в карман чёрных официальных брюк. На светло-голубой рубашке стояло несколько тёмных пятен. Они образовались, когда всё-таки чай пересекал черту и падал гроздями капель на ткань.
Мужчина старался не выходить за пределы гостиницы, в которой Корпорация селила своих представителей, ибо за её порогом начинался ад для депутата. Эрнест не мог стерпеть всего того, что творилось за дверьми, его душу и нутро просто выворачивало при виде «Вестников Свободы», которые здесь в переизбытке.
Внезапно дверь скрипнула, и мужчина обернулся, мельком вновь приняв черты одноместного номера.
На пороге стояла девушка невысокого роста, с глазами цвета топаза, прекрасно вписывающиеся в утончённое лицо. Выравненные тёмные волосы аккуратно уходили за спину. Теперь на даме был не строгий костюм, а прекрасное вечернее алое платье. В руках у девушки расположилась небольшая папка.
– Эбигейл, – в голосе Эрнеста проскользнули нотки радостного ликования, – не стой в дверях.
Девушка поспешила пройти. За последние дни общения она заметила изменения в характере своего напарника. На его губах стала чаще появляться улыбка, во взгляде пропали оттенки скорби и голос перестал быть подавленным. Парень, который не отличался праздностью, теперь иногда шутил и стал вообще улыбаться. Наедине он часто говорит, что ненавидит этот проклятый город, но всё же прошлая мрачность стала постепенно отступать.
Эбигейл прошла к единственному креслу в углу и устроилась в нём. Она аккуратно присела в роскошную мебель и тут мужчина слегка усмехнулся:
– А это кресло тебе подходит.
Глаза девушки бросились разглядывать расцветку мебели, и тут она поняла, что кресло, и её платье – насыщенного алого цвета. Губы гостью слегка шевельнулись, разойдясь в улыбке.
Эрнест присел на кровати, заправленной белыми покрывалами, и уставился на девушку.
– Как ты? – спросила Эбигейл. – Мне показалось, что на сегодняшнем заседании тебе стало нехорошо.
– Тебе не показалось. – С тяжестью последовал ответ. – Я не мог слушать, как инициатива от парламентского «комитета секс-просвещения» нашла отклики. Даже не думал, что теперь собираются «просвещать» детей с младенческого возраста. Та сволочь, которая выступала, это всё аргументировала «Свободой» и необходимостью раннего просвещения.
– Успокойся. Они и до этого делали подобное. Теперь решили к этому напечатать закон.
– А феминистки его и ещё и поддержали. Сказали, что это «повысит шанс на воспитание не-секстсткой личности».
– Эрнест, – на выдохе заговорила девушка, – я тебя понимаю. Первые дни мне тоже было тяжело, но к этому надо привыкнуть. Заседания только набирают оборот, и дальше будет хуже. Наше дело – обеспечение интересов Корпорации.
– Не знаю, как детей могут этому учить.
– Их давно этому учат, – обрывистым слегка грубоватым голосом зазвучали слова девушки, – пойми, Эрнест. Эти законы и правила существуют давно. Многие из них просто копируют друг друга. Но отличий фактических нет.
– Почему тогда старые законы не отменят? При работе в Восточной Бюрократии мы пользовались только указаниями «Узлов». Их тысячи, но не один не противоречит другому.
– Какой ты наивный, – игриво бросила девушка. – Если хоть один закон, затрагивающий любой из принципов той «Свободы» попытаются отменить, то тут же, поднимутся десятки тысяч сообществ и движений и начнут такой вой. Эрнест, это будет страшный сон.
– Понятно.
– Ты должен постигнуть. Государство со всеми его органами власти – слабо и ничтожно. Как только ты поймёшь это, тебе станет проще.
– Эбигейл, я жил и работал последний год в Восточной Бюрократии. Наверное, это один из последних районов, где всё ещё власть что-то может сделать.
– Я была везде и знаю точно. Восточная Бюрократия последний такой регион… точнее кажется таковым. Все остальные сдались перед напором тех, кого ты больше всего ненавидишь и даже Восточная Бюрократия, несмотря на видимость, уже порабощена ими.
Эрнест призадумался. Пространство вокруг него сжимали стены, выкрашенные в серый безликий цвет. Обычная для гостиниц мебель: шкаф, стулья и стол отличались своей роскошью, но всё это выглядело отвратительным, ибо за то, чтобы жить в достатке мужчина заплатил собственными идеями.
От осознания этого факта пальцы мужчины сжались, подмяв под собой покрывало.
– Чем ты так взволнован? – Заметив гневное возмущение, вопросила Эбигейл. – Скажи, чем?
– Своей продажностью. Всё то, во что я верил, осталось на том промороженном куске земли.
– Эрнест, в нашем мире рынка и торговли даже души, и идеалы становятся товарами. Достаточно просто дать нужную цену за них, и они обращаются в удобную валюту. Для мира-рынка всё есть товар, независимо от происхождения.
Мужчина тяжело выдохнул. В его глазах вновь заиграла нарастающая усталость и уныние. Но он решил его отогнать диалогом.
– Эбигейл, расскажи мне о других регионах государства, если можно. Мне хоть нужно узнавать о стране, где живу и работаю не на её благо.
Девушка мрачно улыбнулась и поелозила в кресле, более удобно устроившись в кресле, и дала ответ:
– Хорошо.
– Расскажи сначала о «Центре Свободы».
– Как ты знаешь, это Федеральная Столица, со столичным городом – Вангиард. Его построили компании Корпораций и Культ Конституции на заре эры «либеральной стабильности». – Девушка слегка закатила глаза, явно копошась в памяти, вспоминая что-то. – Это случилось, наверное, лет пятьдесят назад. Именно тут как никогда сильнее Культ Конституции и слабо государство. По факту, его тут практически нет. Город и множественные окрестности существуют в виде огромного мегаллаполиса, а по окраинам Корпорация раскидала промышленные мощности. В мегаллаполисе живёт больше шестидесяти миллионов человек.
– Это вместе со «звероформированными»? – Презрительно прозвучали слова Эрнеста, так же хладно смотревшего в очи девушки.
– Да, вместе с ними. Всё пространство возле столицы посвящено только тому, что зовётся «Культурой Вестников Свободы». Бесконечные бордели с животными, насекомыми, андройдами и неживыми предметами. Наркопритоны, алкопритоны и химические вертепы для токсикоманов стали обыденным явлением. – Лицо дамы исказилось в сильнейшем отвращении, а голос выдавал ярую неприязнь. – Театры, где пляшут люди без одежды, и ставится полнейшая безвкусица. Картины, нарисованные… дерьмом и мужским семенем. Безумные пляски под убогую музыку. Все развлекаются, ну, то есть «реализуют своё естественное Право на получение удовольствия» как могут. И каждый день гибнут тысячи от передозировки. – Эбигейл выдохнула, взяла пару секунд молчания, и сложила руки на груди. – «Центром свободы» этот регион назвали по двум причинам. Во-первых, тут нет и эфемерной последней грани стыда. Все делают что хотят, если то не запрещено. Ты не видел, как тут проходят постоянные антисемейные марши или шествия ЛГБТПАиПНА. Несуразная одежда и вечные оргии лишь прелюдия к тому безумию, что здесь творится. Я даже не хочу об этом говорить.
– Я не буду тебя заставлять. А что по второй причине?
– Дело в том, что сюда попадают только те, кто имеют особый «статус свободы» из зарегистрированных «Вестников Свободы». Чтобы получить этот статус нужно разделять идей «Все-гендерного сообщества» и ЛГБТПАиПНА, постоянно принимать участие в акциях и пройти специальный тест. Только после этого, гражданин получает свой заветный «статус».
– А что даёт этот «титул»?
– Ох, Эрнест, в твоём голосе всегда чувствуется презрение к тем людям. – Выговаривая, слегка игриво улыбнулась девушка.
– Эбигейл, ты всегда улыбаешься, когда вспоминаешь об этом?
– Я нахожу это забавным. Кстати, о твоём вопросе. Этот «статус» позволяет получить множественные льготы. От многих бесплатных продуктов до льготного получения квартир. Если ты клянёшься либеральному режиму в вечной верности и с головой окунаешься в омут разврата и безумия, то ты навсегда станешь почитаемым человеком.
– Ага, стоит только душу продать. – Сурово бросил фразу Эрнест и тут же добавил. – Расскажи мне про другие регионы.
– Хорошо. – Согласилась девушка и сменила тему. – Но ты, как депутат, должен знать, что вся федеральная политика исходит из «Центра Свободы» на основании принципа разделения властей.
– Разделение власти? – переспросил мужчина, забыв про предыдущий вопрос. – Это как?
Эбигейл слегка улыбнулась.
– Это есть даже в вашем регионе. В понимании современной теории – разделение власти есть самое справедливое и единственно приемлемое устройство и организация властных структур.
– Из твоих сухих слов я ничего не понял.
– Суть в том, что наш федеральный парламент, наше федеральное правительство и суд действуют совершенно противоположно. Парламент никогда не согласовывает свои законы с правительством, а «Механизм Свободы» реализует закон в том порядке, как захочет и как его понял. А суд всех судит на основании кодексов и, чаще всего, «либеральной судебной традиции».
– Чего?
– Забыла, – усмехнулась девушка, – «либеральная судебная традиция» это суть всех судов. Они судят на основании того, насколько действие или бездействие «привело к продвижению и укреплению Свободы». Даже если было совершено преступление, то человека оправдают, если его действия «повлекли укрепление статуса Свободы». Ну, например, был не так давно случай. Ребёнок лет шести пьёт пиво, а его «родитель женско-ориентированного гендера» потребовала это прекратить. Её оштрафовали за «препятствие акту свободы».
– Мама?
– Нет, говорят именно «родитель женско-ориентированного гендера» или «родитель женоподобного гендера». Тут, если употребить слово «мама» по закону будет сначала предупреждение, а не так давно ввели и уголовное преследование, ибо «слова мама и папа глубоко оскорбляют Вестников Свободы и сами принципы мира, построенного на либеральности, а значит должны быть подвержены процедуре искоренения из умов всех граждан». Я уже не помню из кого это закона. – С лёгкой улыбкой договорила Эбигейл.
Покрывало под Эрнестом смялось ещё сильнее. Пальцы от злобы превращались в подобие соколиных когтей, сжимая куски ткани в ладонях.
– Варварство. Это дикарство даже не во всех регионах есть.
– Я согласна, но у нас это возможно по региональному закону. Но ты же просил рассказать про другие регионы.
В словах, в тембре голоса девушки мужчина заметил игривый эфирный упрёк и некую радость в очах.
– Так, это ты мне начала рассказывать про этот юридический бред. – На губах Эрнеста повисла еле заметная улыбка, а голос совершенно не имел ничего от мотивов обвинения.
– Расскажу. Рядом с нами ещё есть Парижская Самоуправляющаяся Коммуна.
– Это что за административный монстр?
– На её территории всем управляет как раз Суверенная Администрация Коммуны. Она заправляет всем, чем могут. От домов, не занятых Корпорацией и до жителей. Управление коммуной исходит от «всего свободного народа».
– Это как?
– С помощью «либерализованых подкоммун». Город и его окрестности делятся на эти самые подкоммуны», где всё управляется самим народом. Из «подкоммун» выбираются «административные управители». Все вместе они и создают Суверенную Администрацию Коммуны.
– А как же тут «разделение властей»? – В словах вопроса чувствовалась язвительность. – Где оно?
– А кто сказал, что деление власти именно заключено в трёх ветвях? Я не помню закона и статей конституции, говорящих о региональном федерально-конфедеральном устройстве, но всё сводится к тому, что регион сам определяет, сколько ветвей власти ему нужно. Хочет, будет три, захочет, сделает шесть или две. Федеральное правительство не имеет права вмешиваться в дела региона.
– Ох, давай следующий регион.
– С нами рядом расположилась ещё «Германская Марка».
– Кто там всем заправляет?
– Как в старые добрые времена. Рейхстаг и Марк-Кайзер с Бундестагом. Её назвали «германской» в дань памяти старым традициям. А «маркой», в те, стародавние времена, называли всё, что находится на границе.
– Кстати, а есть ли особо примечательные регионы? – Некая слабость и бессильная озлобленность мельком пробежали в речах парня. – А то слушать про нечто похожее – нет сил.
– Есть. Как тебе «Швейцарская Федеральная Конфедерация»?
– Слышал о такой, но не разбираюсь в ней. Что там?
– Конфедерацией её назвали, потому что «субъекты» этого региона слишком независимы друг от друга. Слишком разные судебные системы, разрозненные центры управления субъектом. Но всё сводится к тому, что над «Федеральной Конфедерацией» получает власть «Конфедеральный Совет», состоящий из сорока делегатов.
– Интересно.
– Рядом с ней раскинулось ещё более причудливое «субъектное существо». Я говорю о «Нэхт’Ар-Варо – Ларманская Империя».
– Что это?
– Империя с абсолютной властью императора из рода Фильсов Ларманов. Император там номинально управляет всем. Только в своей не очень уж безграничной власти он свято обязан следовать принципам и сути концепции «Развитого Либерализма» и «способствовать действию Вестников Свободы». Хотя, стоит сказать, что весь аппарат управления региональной властью и административными органами находится в его руках и никто, естественно из госслужащих и чиновников, не смеет ему противоречить.
– Хм, как это же императору живётся с осознанием того, что его власть ограничена.
– Легко. Он имеет свой… публичный дом, где работают юноши. Император председательствует в местной организации «Радужный Мир» и «Любовь без возрастов и границ». Император часто принимает участие в… показах скульптур.
– Вот это самое безобидное.
– Оу, нет… эти скульптуры… в общем, они склеены из кусков животных и порой даже части людей там учувствуют. А картины, что там выставляются напоказ, написаны красками из крови, фекалий и прочего составляющего живого организма. И всё это заявляет император, как «Развитие свободного искусства».
– Переходи к следующему региону, а то меня сейчас стошнит.
– Что ж, если ты моряк, то тебе понравится Атлантическая Океаническая Директория. Вот там самый настоящий простор для истинного морского волка. – С толикой восхищения прозвучали последние слова.
– «Море – наш первый дом, море – наша жизнь. Не страшен нам сам Посейдон, ибо море – жизни песнь». – Прервал девушку Эрнест, с улыбкой выдавая неумелый стих.
– Так ты о них что-то знаешь?
– Я всё же помню географию. Живут они к западу от континента. Вся их территория это корабли и море. Границы имеются только на буях и то большинство неисправно. Поэтому его ещё называют «Плавающим Регионом». В принципе, это со всех сторон правильно.
– А ты знаешь, кто там сейчас правит?
– Собрание Капитанов. Каждый большой корабль у них что-то вроде плавающего города, а малые судна подчиняются ему, как управленческому центру. – Эрнест притих и тут же мгновенно развёл руками. – Почему все регионы так похожи?
– Разве? – В голосе дамы явно ощущалось удивление. – Разве Эльзас и Лотарингия так похож на Восточную Бюрократию? Едва ли можно хоть на малую толику сравнить «Нэхт’Ар-Варо – Ларманская Империя» с Исландской Анархистской Унитарной Коммуной? Едва ли ты сможешь найти даже грань равенства у Бретонского Двора и Английской Республики. Я не вижу тут ничего похожего.
– Эбигейл, ты знаешь, что все они, несмотря на абсолютную разношёрстность, являются едиными и нерушимыми. Вся суть регионально-конфедеральной политики сводится к тому, чтобы лишь показать, «независимость и самоопределённость всех субъектов страны, их уникальность». Ты не глупа и сама понимаешь, что их «яркое неравенство» лишь ширма, за которой монолитная истина.
– О какой истине ты говоришь?
– Ох, почему я слышу в твоём голосе осторожность? – Возмутился Эрнест. – Ты знаешь, что власть в регионах ничтожна перед Корпорациями. Именно они сплели между собой Либеральную Капиталистическую Республику. Подобно нитям, финансовые и товарные потоки стянули между собой эти лоскуты. Да и сообщества, организации «Вестников Свободы» тоже как нити. Все их федерации, конфедерации, движения, объедения – они как щупальца, стягивают страну в единый монолит. Связи Корпораций и «Вестников Свободы» настолько сильны и… липки, что никто не подумает выходить из страны. И связи Корпораций в итоге переплелись с нитями тысячи сообществ и Культа Конституции особенно, превратив связывающие нити в «металлические тросы». Эбигейл, эти путы крепче любого страха. Запомни: гей, лесбиянка, легальный педофил, неосексофил, наркоман, декадент или иной извращенец не позволит уплыть субъекту страны, если там кучи других извращюг. Они вцепятся зубами. Такова суть федерально-конфедеральной политики. Уникальность – лишь эфемерная показушная иллюзия, ибо все равны в своих извращениях и похоти.
– Я поняла, Эрнест. Ты прав, но прошу, пускай, всё, о чём мы говорили, останется между нами. Ты сам знаешь, что мы сейчас наговорили на пожизненное.
– Эх, Эбигейл, ты должна знать, что я никогда не позволю тебе попасть в беду. Пускай даже если передо мной встанут те иерофанты из Культа Конституции, я натяну их капюшоны им на причинные места и вытащу тебя. С меня хватит потерь.
Девушка улыбнулась, а её чуть смугловатая кожа приобрела красноватый оттенок. Скорее всего, дама впервые слышала, как готов настоящий мужчина защищать то, чем он дорожит. Впервые, за всю жизнь…
– Это очень мило, Эрнест, но я вынуждена тебя буде огорчить. – Тон Эбигейл стал невыносимо тяжёлым и мрачным и, тряхнув чёрной папкой, гостья донесла суть рока. – Мне удалось найти Маргарет.
Глаза мужчины моментально вспыхнули и угасли. Душа как порох – возгорелась ярким огнём, и в ней словно кончился кислород, она потухла.
– Как? Где? – Обрывисто проговорил мужчина и тут же заелозил на кровати, не понять от чего…
– Постарайся успокоиться и принять, как должное всё, что там есть.
Эбигейл протянула чёрную папку и Эрнест тут же её выхватил. Пальцы мужчины скользнули по чёрному покрытию и вцепились в него, оттаскивая аккуратно систематизированный блок документов и информации.
Эрнест распахнул обложку и первое, что ему попалось на глаза это фото бывшей жены. Фотография девушки, образ на ней, вступил в резкое противоречие с очертаниями, живущими в памяти мужчины. Фиолетовые коротко подстриженные волосы пришли на смену золотистым локонам. Острая и хищная ухмылка отражала всю глубину изменений, скинув с лица добродушные очертания. Сами очертания лица стали какими-то острыми, словно их изменили хирургическим путём. На лице стояло клеймо ультрарадикального феминизма – два феминистских скрещённых знака, где вместо кулаков – клинки. На лице появился лиловый боевой марафет, а в носу, ушах, губах, щеках и веках заблестели странные металлические предметы. Привычные джинсы, куртки и платья карминовой расцветки сменились на противные облегающие кожаные штаны, высокие берцы под коленку, и жилетку из спрессованного латекса. Кожа изобилировала проколами и татуировками. Фото девушки было сделано на улице, и она несла с собой плётку и эротическую игрушку.
– Это не моя жена! – Вспылил Эрнест и продолжил читать досье. – Этого не может быть!
– Да, это она. Частная тюрьма «Скверный Чародей» меняет многих. За то, что она стала «Вестником Свободы» и вступила в феминистские сообщества, её освободили. Там ты найдёшь решение начальника колонии и её прошение об освобождении в связи с «осознанием всех ценностей Свободного мира и торжественной клятвой, в которой я клянусь чтить и практиковать принципы Свободы». Она сама это писала.
– Но почему?!
– Частным тюрьмам неплохо платят за то, чтобы они ломали заключённых, заставляя их «присягать» идеалам Либеральной Капиталистической Республики. Пытки, подлоги, голодание, недосып и пропаганда: всё это идёт в ход. И никто это запрещать не собирается, ибо всё, как говорил один из Культа Конституции: «направлено на утверждение, распространение и укрепление прав и свобод, а значит, не может быть осуждено. Если ради Свободы, придётся попрать достоинство человека, мы это сделаем».
Слова Эбигейл отражали сухость и машинальность. Она не знала, что есть, второй раз потерять любимого человека и не понимала, что делать. Девушка протянула руку к плечу мужчины, но тот в эмоциях отряхнулся и приложил ладони к глазам.
– Я думал, что её ещё встречу. Что она жива, и мы вновь обретём сына. Но теперь я знаю, что она умерла точно. Она мертва.
Голос, тон и слова мужчины отражали всю глубину отчаяния. Он снова рухнул на самое дно и готов был сгнить в депрессии. И Эбигейл сделала то, что посчитала сейчас самым нужным. Она просто встала и покинула комнату, оставив парня одного с горем.
Девушка покинула порог комнаты и тут же обратилась к своему охраннику:
– Следи за ним. Смотри, чтобы он не натворил глупостей.
В ответ амбал лишь кивнул. Эбигейл направилась к своему номеру. Теперь она точно поняла суть конфедерально-федеральной политики. Она читала, почему Эрнеста отправили в Восточную Бюрократию, она знала. Маргарет должны были за её преступление оставить в Восточной Бюрократии, но пришло распоряжение от Культа. Что ж, девушка поняла, что её суть – разделяй и властвуй, ибо, только разделив всех несогласных с либеральной политикой, можно обрести полную тоталитарную власть. Только мнимая иллюзорная свобода проложит путь к полной власти.
