Стефания Романова
Только с тобой
– Хочешь, так бери, – прошептала она ему на ухо. – Давай, смелей, как тебе будет не больно?
– Нет…, не знаю, это, наверное, будет неловко.
– Пока не попробуем, не узнаем.
Она села на край стола, Владимир подошел неуклюже, взял ее лицо руками и прижался к губам требовательно, горячо.
– Люблю тебя, – прошептал, обхватил ее бедра, потянул к себе. Им не нужно было никаких прелюдий, они безумно желали друг друга.
– Прости, если… не получится, ну если тебе не понравится, – попросил он глухо и, медленно входя в ее теплую глубину, застонал протяжно. Лиза, читающая описание подобных моментов в любовных романах Эмиля Золя, ощутила все по-другому. У нее внутри в животе все так пылало, что она не почувствовала сильной боли, когда потеряла девственность, она не ощутила неземного наслаждения, так красноречиво описанного в романах, не почувствовала радости, которую ожидала. Но почувствовала она другое и, кажется, это было счастье, именно такое, какое она нарисовала для себя сама.
Спустя полчаса они лежали слившись воедино, как обычно. Владимир нежно шептал ей на ухо «Люблю тебя, люблю тебя».
– Спи, – ласково просила она его.
– Боюсь, – шептал он, – проснусь, а все это сон, иллюзия, и я сразу умру тогда.
– Я тебе умру. Я только замуж вышла, – шутливо сердито прошептала Лиза.
Лиза, как и положено хозяйке проснулась первой, затопила печь и титан, поставила вариться пшено для каши. Все это ей нравилось, особенно у нее хорошо получалось топить печь – с первого раза.
– Вставай, соня. – Я ванную тебе наполнила.
– Вааанную! – потянувшись восхитился Владимир.
– Какое блаженство, – воскликнул, погружаясь в теплую воду. Второе блаженство за сутки, – подумал он, смутившись своим мыслям.
Лиза сидела на кухне, читала газету, ароматно пахло пшенной кашей с маслом. Владимир появился в дверях.
– Посмотри, – попросил он и направился в ее сторону медленно. Больная нога неуверенно шагала к ней.
– Спайка рассосалась, видимо от вчерашнего…
Лиза улыбалась, боясь что-нибудь сказать. Владимир сел напротив взволнованный, с испариной на лбу.
– Ну мы же вместе, значит, и все остальное пройдет, – успокоила его Лиза, погладив по голове, поцеловала в губы. – Ешь, сегодня вкусно получилось.
Больше они не могли жить в разлуке. Звонили друг другу по нескольку раз в день, не могли дождаться выходных. Лиза бежала домой трепеща, предчувствуя предстоящую встречу. Владимир постоянно ощущал болезненное желание. Все мужское сознание его было заполнено мыслями о ней, о ее прекрасном теле. Они кидались в объятия друг друга, страстные поцелуи сменялись радостным смехом, словами о любви.
Глава 21
Курский вокзал находится совсем рядом от улицы Садовая Земляной Вал, но Владимир с Лизой виделись нечасто. Гигантская нагрузка лежала на железнодорожниках. Красная армия готовилась к решительному наступлению под Москвой и главной задачей было перебросить десять дивизий с восточного фронта сюда, под Москву, а это сто сорок тысяч солдат с техникой, боеприпасами, провиантом. Железная дорога не была рассчитана на такие нагрузки. Донбасс оккупировал враг и основное топливо для паровозов – уголь негде было брать. На Транссибе организовали одностороннее движение по обоим путям – эшелоны мчались только на запад, к линии фронта. Эвакуационные составы отправлялись на запасные пути, где они под бомбежками и обстрелами стояли неделями, не имея возможности ехать, пропуская эшелоны с уральскими, сибирскими и дальневосточными дивизиями.
У Лизы сегодня выходной, но Владимир сказал, что не придет домой, так как у него ночное дежурство. Он – комсомольский работник оказался успешным железнодорожником, умел находить правильные транспортные цепочки и умело их реализовывал. Он не разрешал Лизе приходить на вокзал: шум, гам, дым паровозов, пар, копоть, телефонные звонки, толпы народу, посетители – в его рабочем графике не было ни минуты свободной, чтобы подарить ее любимой жене. «Сегодня обещал зайти на рассвете, если получится. Грустить не буду, не буду», – утешала себя Лиза, идя по улице Горького. Сегодня она решила сходить проверить родительскую квартиру, посмотреть почту, узнать новости.
Обошла холодную квартиру. Каждый уголок здесь напоминал ей о былом, о матери с отцом. Мачеха ничего сюда не принесла своего, но и порядка не нарушала: все висело и стояло на своих прежних местах. Зашла в кабинет отца. Большая комната, сотни томов стоят рядами с пола до потолка в красивых деревянных шкафах за стеклами, большое уютное кресло, присела, заплакала, конечно. Это промерзшее кресло, что вся ее прежняя жизнь после смерти матери и до того дня, когда ее сердце пронзил взгляд голубых пылких глаз. Заулыбалась сквозь слезы. Собрала вещи, взяла несколько книг, закрыла дверь, как учила мачеха и пошла домой. Домой, в небольшую, пропитанную счастьем квартиру, в которой так тепло и уютно. Заглянула в почтовый ящик – пусто. В соседнем ящике лежало письмо – выглядывало в дырочки, давно, еще с прошлой осени. Лиза, мгновение помешкав, сильно дернула ручку ящика на себя, дверца открылась. Письмо было для нее от Вали Царевой.
– Ах, как же так! – воскликнула раздосадованная Лиза и бросилась из парадной на свет читать письмо.
«Милая моя подружка! Как я тут по Вам скучаю. Маша уехала в Москву, я ее провожала на вокзале. Смеялась звонко, веселила ее, а как поезд отъехал, зарыдала, душа разрывалась от тоски. Как ты поживаешь, милая Лиза? Вот мы все гадали придет ли беда – пришла проклятая. Но разлучила нас эта чужестранная гадина, эта зловещая гарпия не навсегда, я чувствую. Не спрашиваю, как твои амурные дела – знаю, что все сложно. Тебе нужно поговорить с Владимиром. Его все знают, как честного и порядочного человека, нужно спросить его прямо, что произошло между вами, пусть объяснится.
А я, приехав на каникулы, не строила никаких планов – хотела отдыхать и веселиться. Кто бы знал что будет. Тимофей прибежал сразу же. Да, от самый Тимоня, над которым мы насмехались. Мать не выпустила меня к нему, так он просидел всю ночь во дворе. Мать в крик: «Я тебе не для такой судьбы рожала, зачем тебе вдовец с тремя детьми». Я не ослушалась ее, побоялась. Она отправила меня подальше с глаз долой в Курскую губернию в село Арбузово к своей сестре Матроне. Я и раньше бывала здесь. Если бы ты увидела здешнюю природу, то схватилась бы не за перо, так за кисть с твоим то воображением: широкие холмистые долины словно покрыты зеленым бархатным покрывалом, луга утопают в цветах, белоствольные березки рядами красуются на солнышке, ветви садовых деревьев ломятся от фруктов, живописные озерца и ручейки, Свапе – чудо какая красивая река, неспешно течет, извиваясь, отражая в зеркальной воде высокое синее небо, а по ночам звезды и луну. И можно набрать воды в ведерко вместе со звездой. Ах, Лиза! Жить бы, да жить всем! Но мне от этого не легче, а только грустнее. Я влюбилась ведь в Тимофея еще в пятом классе, потом мои воздыхания переросли в любовные страдания, он ведь женился, да, как говорили, по большой любви. Потом дети у них пошли один за другим каждый год. Я любила его все эти годы. Жена его умерла год с небольшим назад, представляешь, отравилась грибами. Я не могла поверить, что так может быть, ведь он овдовел и свободен. Этой зимой, когда я уезжала с каникул, прибежал на вокзал, сказал, что больше молчать не хочет, мол, я ему очень нравлюсь. Дааа! Какие чувства меня тогда терзали, но я вам с Машей ничего не рассказывала. Сама ничего не решила – он вдовец с тремя маленькими детками на руках, но, и потом он сказал просто, что нравлюсь…
В Арбузово фашисты въехали на мотоциклах и машинах, Красной армии в селе вообще не было. Мы все попрятались по землянкам, сидим в щели выглядываем. Остановились у колодца, набирают воду, плещутся, гогочут, смело так, развязно ведут себя, как хозяева. Наши мужчины все ушли на фронт, но женщины не успели никуда податься, так фашисты быстро здесь оказались. Я слушала их, там были не только немцы, а еще, кажется, венгры и румыны. Говорили о своих женах, детях, словно, и не приперлись на чужую землю. Немцы белолицые, высокие, румыны же черные, грубые, грязные какие-то. Румыны пошли сразу в самые хорошие хаты – добро забирать. Воры. Постояли сутки в селе и поперли дальше, оставили старосту с солдатами. На другой день тетка меня вывела из села оврагами, лесом, я пристроилась к обозу с провиантом – вот так вернулась в Воронеж. Кругом война идет, бомбят, обстреливают, паника, люди бегают по дрогам, растерянные, с чемоданами, баулами – ужас как страшно. Прибежала я домой и с порога матери заявила, что с этой минуты буду жить своим умом, а это значило, что собираюсь сойтись с Тимофеем. А он ушел на фронт в первую же неделю, оказывается, детей оставил с матерью. Недолго думая, бросилась к ним. Дети напуганные, маленькие все, мать его все время плачет. Так я и осталась с ними жить. Вот теперь мы вместе.
Р.S. Воздушная тревога была, бегали в бомбоубежище. Как же все страшно и дико. Беда, беда кругом. Береги себя, я тебе, непременно, напишу еще и ты мне пиши обязательно. Свидимся ли еще? Прости, если все сумбурно написала, пишу и обливаюсь слезами…».
Лиза побежала на Курский вокал, вбежала в кабинет Владимира без стука, подошла, обняла за спину, прижалась крепко, шепча на ухо: «Соскучилась, сейчас уйду, сейчас».
– Я не ругаюсь, иди ко мне, – потянул он ее за руку. Я после твоих поцелуев пьянею, а у меня сегодня десять эшелонов на прием и отправку, – шептал, целуя Лизу, Владимир. – Ты что такая взволнованная?
– Письмо от Вали получила, вернее, нашла в соседнем ящике, с осени еще лежало.
– Как так? Что пишет? Как она? Хочешь чаю? – завалил вопросами.
– Разное пишет. Посоветовала с тобой встретиться и поговорить, – засмеявшись Лиза. – Нет, не хочу есть вообще, тошнит второй день что-то.
– Заболела? Я же говорил не ешь никакие консервы, сильно тошнит?
– Нет не сильно, уже проходит.
Посидели с полчаса, и Лиза поплелась тоскливо домой.
Выходной тянулся медленно и скучно. Читала, спала, подумала о еде и побежала в ванную – стошнило. Стояла у зеркала, рассматривая мокрое лицо. Засмеялась: «Консервы говоришь, вот так дела! Интересно, он не сойдет с ума от радости?».
Он заплакал. Сначала смотрел на нее молча, потом, сказав «сейчас приду», спрятался в ванной и заплакал. Он и так не верил своему счастью, а теперь вот это чудо. У него будет ребенок.
– Бог, ты есть не небесах? – спросил он про себя, подняв голову к потолку. – Спасибо за жизнь, за любовь, за чудо. Спаси и сохрани их.
– Мы будем просто жить, я работаю пока смогу, ты будешь заботиться обо мне, любить, оберегать, но сходить с ума не будем, – предупредила Лиза, заметив решительность какую-то на его лице.
– Постараюсь, но не обещаю ничего, – уверенно ответил он. – Письмо получил с Ленинградского фронта. Панфилова Нюра после ранения была отправлена в тыл, что с ней они не знают. Отец ее на фронте, его призвали осенью, мать давно умерла.
– Послушай, а что если она ребенка Панфиловым отвезла?
– Нет, как она могла в Москве оказаться, а потом через несколько дней в Ленинграде снова. Помолчав добавил, – но проверить нужно, давай сходим в выходной, я адрес узнаю. Договорились.
Глава 22
Лизе тошнило все время, хотя врач обещал только утреннее недомогание. Владимир доставал ей кисленькое: апельсины и мандарины из Абхазии, клюкву из Сибири, квашенную капусту и соленые огурцы из Воронежа – все это ему привозили прибывающие поезда. Лиза смущалась, но лакомилась вкусностями.
А сегодня, 20 апреля 1942 года, очередной выходной вечер, такой любимый обоими и долгожданный. Лиза лежала уютно пристроившись на диванчике, накрывшись теплым пуховым платком.
– Давай почитаю, – предложил Владимир. – Что наш маленький? Лютует? – спросил шутливо, – отбирает тебя у меня?
– Нет, он просто растет, почитай Фета.
Он читал красивые стихи Фета о любви с толком, с расстановкой, смущаясь, его губы немного кривились в одну сторону, как обычно при улыбке:
Я болен, я влюблен; но мучась и любя –
О слушай! о пойми, – я страсти не скрываю,
И я хочу сказать, что я люблю тебя –
Тебя, одну тебя люблю я и желаю!
Война за окном полыхала так, что земля рвалась на куски и ревела от боли, солнце взорвалось и разлетелось на части, из клочьев разорванных туч проглядывало дымное грязное небо. 20 апреля 1942 года – решительный день. С завтрашнего дня советские войска перейдут в наступление под Москвой и начнут освобождать оккупированные села и города.
Лиза проснулась, потянулась, огляделась – муж спал мирно на кровати. Пошла к нему, присела на край, стала смотреть в упор, он не чувствовал взгляда. Дотронулась губами до кончика носа – нет, не почувствовал.
– Спит, как слон! – пошутила, прильнула к губам. Он проснулся, ответил.
– Не спи, мне скучно.
– Что ты со мной делаешь, Лиизаа! – потягиваясь, пропел Владимир.
– Бужу, что ж еще! – Лиза расстегивала пуговицы на халатике. – И здороваюсь, что ж еще! – лифчик улетел в сторону. Он смотрел игриво:
– Красотка!
– Да, – она потихоньку легла ему на грудь. – Не тяжело?
– Своя ноша не тянет. Засмеялись.
– Ну тогда поцелуй меня, – попросила Лиза и улетела, как обычно, туда, где так тепло, горячо, приятно до дрожи. Сладкая нега потекла по телу.
Днем, как и договаривались, они пошли навестить Панфиловых. Те жили на Арбате. Ах, эти милые арбатские дворики! Архитектурные шедевры переплетаются с домами старой, еще деревянной постройки, внутренние зеленые дворики укрывают тебя от летнего зноя, столетние деревья, как грозные часовые, стоят вдоль дорог и кругом тополя с пухом – прилипалой. Панфиловы жили на улице Сивцев Вражек в доме 15/25. Подошли, огляделись. Многоэтажное строение состояло из трех корпусов. Его называют дом-трилистник. Узнали у дворника в какой из корпусов идти, тот знал Панфиловых, отец Ильи, Афанасий Петрович, был работником НКВД. Долго стучались в квартиру, уже собрались уходить, как наконец открыли. На пороге стоял уставший немолодой мужчина, а рядом годовалый мальчик – вылитый Илья, бывает же такое. Афанасий Петрович узнал и Лизу, и Владимира, пригласил их в квартиру. Обстановка в квартире скромная, они заселились сюда за полгода до войны: диван, возле него круглый стол со стульями, аквариум на табуретке, рыбки плавают, радио возле стенки, на стенах фотографии в рамках, много фотографий, видимо, родни у Панфиловых было не мало. На кухне кипел чайник.
– Вот чай собирались пить, – сказал хрипло Афанасий Петрович, – присоединяйтесь.
Лиза быстро собрала на стол, с собой они принесли галеты и сахар. Пили чай, разговаривая. После известия о гибели Ильи мать его обезумела, днями ходила по Москве, искала его кругом, иногда не приходила ночевать. Она перенеслась от горя в те времена, когда Илюша был маленьким. Месяца два все его искала и замерзла на улице, морозы были сильные тогда. Сам Афанасий Петрович болеет – сердце, ноги не ходят.
– А как к вам ребенок попал? – спросил Владимир.
– Его сестра Нюрки привезла, сказала из Ленинграда вывезла, и, мол, сама Нюра приедет скоро, но так и не приехала пока и писем не пишет. Не жива уж, наверное.
– Жива, жива, – поспешил успокоить его Владимир. В госпитале была, ее в тыл отправили. Потом немного тише добавил: «Думаю, что жива».
Мальчика звали Сашей. Лиза игралась с ним на полу. Она изображала зверей, а Саша громко хохотал.
Афанасий Петрович смотрел на них, грустно улыбаясь.
– Вот болею, с ребенком еле справляюсь, боюсь помру, а он испугается.
– А мы его заберем, – уверенно сказал Владимир, – вместе с Вами, конечно. Мы его разыскиваем уже полгода, я Нюре очень обязан, она меня от смерти спасла, на себе вынесла с боя. Ну, если вы не против, – поправился Владимир.
Афанасий Петрович соображал молча.
– Наверное, не против, но с вами я не могу – работа у меня, – он запнулся, – ну, пока работаю, но я буду приходить каждую неделю, на Саню ведь и паек дают, буду приносить, – ответил и глаза наполнились слезами.
– Но Вы как сами будете? – допытывался Владимир.
– Да мне соседка помогает, хорошая женщина, заходит иногда.
Владимир вспомнил Илью и подумал, что все-таки они бабники, а значит не пропадут.
Собрали все Сашины пожитки, одежда у него добротная: тулупчик овчинный, валеночки, вязаные свитера и носки, теплые байковые штанишки.
Владимир подхватил Сашу на руки, тот обнял его за шею и пошли из квартиры.
– Мы будем Нюру искать. Вы приходите в любой момент, как захотите, Лиза, наверное, уже уйдет с работы, теперь ведь у нас, вроде как, двое деток.
Лиза молча улыбалась, согласно кивая головой.
Глава 23
Лиза старательно ухаживала за Сашей. Она считала себя обязанной Нюре до гробовой доски. Человек, сделавший тебе добро, должен во сто крат больше получить добра в ответ – считала она.
Месяц май подходил к концу. Москву больше не бомбили, зенитчики научились отбивать атаки немецких бомбардировщиков. На охране неба служили, так называемые слухачи: музыканты и люди слепые, но обладающие феноменальным слухом. В суете, постоянном шуме, взрывах, плаче они безошибочно слышали приближающиеся самолеты, а уж зенитчики не давали никаких шансов прорваться бомбардировщикам сквозь свои заслоны.
Лизу измучил токсикоз. Все советовали потерпеть еще немного, к четырем месяцам тошнота пройдет. «Ждать еще два месяца», – ужасалась она и поглощала соленья. Ей безумно хотелось свежего помидора, такого зеленоватого сверху, но сочно-кислого внутри, ароматного, на зеленой веточке.
Владимир, волнуясь за жену, разрывался между работой и домом. Раны его отошли на второй план. Хотя лечение травами и молитвами помогло, еще как помогло. Бывали дни, когда он и вовсе забывал о болях. Раны начинали ныть на перемену погоды, особенно к дождю.
Глубоко за полночь Владимир на цыпочках заходил в квартиру: «Тишина». Подходил к Лизе, она поднимала измученное личико и улыбалась приветливо. Долго сидели обнявшись в темноте.
– Устала, моя куколка?
– Угу, – отвечала Лиза жалобно, но кормить тебя буду и даже вкусно, думаю. Он останавливал ее, но не тут-то было – встретить и накормить мужа было для нее высшим наслаждением. «Он живой, со мной, люблю его каждой клеточкой своего тела, каждой молекулой воздуха, которой дышу. Сколько сейчас погибает мужчин на поле боя, сколько сейчас страдает сердец, сколько сейчас людей, и даже в эту минуту, кричат от ужаса, узнав о потере любимого человека. Когда-то я смеялась «счастье», потом горевала дико, теперь шепчу «счастье» и не хочу его потерять никогда», – писала она своей любимой подруге Машеньке Королевской.
Саша рос довольным, ел за двоих, хорошо спал, почти не капризничал. От Лизы он не отходил, звал ее «тата», ему точно понравилась эта красивая молодая тетя. Владимир не знал, где искать Нюру. Писать на фронт было бессмысленно, сегодня солдат «есть», а завтра уже «был» и что это даст. Почему она не ищет сына они с Лизой не понимали, но были уверены, что она жива.
Стучались в соседскую дверь. Лиза прислушалась. Постучали к ним. Она испуганно пошла к двери, открыла. На пороге стояли мужчина и женщина.
– Мы из опеки, – представилась женщина. – Разрешите войти. Лиза испугалась, но впустила их.
– Чей это ребенок с вами живет? – спросила женщина.
– Сын нашей подруги, она на фронте и просила нас за ним приглядеть, его дед приходит к нам часто, – соврала Лиза.
Мужчина осматривал квартиру.
– А как убьют ее, что будете делать? – спросил он, не поворачиваясь.
– Не убьют, – уверенно отрезала Лиза.
– Ясновидящая что ли? Муж твой где? Какой у тебя срок? – спросила женщина.
– Муж мой работает, как вол, несмотря на тяжелое ранение, срок у меня какой нужно и рожу я мальчика, так как Родине нужны защитники отечества. Гости уставились на Лизу, раскрыв рты. – Вы будете разговаривать про Сашу только с моим мужем, он сейчас на работе и вкалывает. Вы, мужчина, – обратилась Лиза к мужику, – в каком звании? Вы как оказались в моей квартире, вас демобилизовали?
Мужчина с теткой ушли потрясенные, они не ожидали таких дерзких ответов от беременной женщины.
Владимир смеялся минут двадцать над находчивостью жены.
– Нужно узнать кто это такие и что им понадобилось. Афанасий Петрович уже месяц не заходит. Может это связано с ним или Нюрой. Но с такими типами нужно быть осторожной, дверь больше никому не открывай, пожалуйста, сейчас доносчиков развелось, лишь бы на фронт не идти. Их поощряют – вот их и развелось – добавил он задумчиво.
Лиза ехала от женского врача. «Плоду четыре месяца» – записала медсестра, тошнота прошла, но оставила хвост в виде изжоги. Лиза смотрела в окно, в трамвае было душно, хотя на улице свежо и не жарко. Июль выдался нежарким, умеренно дождливым, вполне, даже, комфортным. Подъехали к остановке. На скамейке сидела неопрятно одетая женщина. Лизу что-то заставило засмотреться на нее и она ее узнала. Трамвай тронулся, Лиза вскочила, закричала громко «Стойте, стойте», тарабаня в стекло двери. Трамвай остановился, она выскочила, забыв об осторожности.
– Нюра, – крикнула она.
Женщина обернулась, встала.
– Ты Нюра? Ведь ты Нюра? – кричала Лиза, подбегая к ней.
– Нюра,
– А я Лиза, жена Владимира, мы у вас на свадьбе были, помнишь?
– Лиза, – узнала ее Нюра. – Ты замуж за него вышла? – она показала на живот.
– За него.
– Значит он живой, ну слава богу, – улыбнулась Нюра.
– Пойдем к нам, – позвала ее Лиза. Она не решилась сразу бухнуть ей про сына, – бери свою сумку и пойдем.
– Нет, уже поздно, мне домой пора, – уперлась Нюра.
– А где ты живешь?
– В Чертаново, а здесь я работаю.
– Ну пойдем к нам¸ Владимир тебя отвезет потом, пойдем, – просила Лиза.
Нюра стояла в нерешительности.
– Ну пойдем, – согласилась.
Доехали быстро, у Лизы сердце колотилось и коленки дрожали от перенапряжения.
Зашли в квартиру. Владимир изображал самолет, а Саша с гулом летал, уютно усевшись на его шее. Подлетели к вошедшим Нюре с Лизой.
Нюра смотрела на ребенка безумными глазами (ведь Саша просто копия отца – все подмечали), диким голосом прохрипев: «Кто это?».
– Саша, это же твой Саша, – радостно сообщила Лиза.
– Мой Саша? – что-то оборвалось у нее внутри, она обмякла и упала без чувств. Владимир, ссадив летчика, принялся приводить ее в чувства, Лиза принесла воды и нашатырный спирт. Нюра открыла глаза и непонимающе лежала минут пять. Потом встала тяжело:
– Саша, – и поползла к нему на коленях. Он широко улыбался, смотря на нее. Остановилась возле ребенка, слезы ручьями текут.
– Мне же сказали, что Сашенька погиб вместе с Лидой. Она что успела его отвезти? – она обняла Сашу и зарыдала.
Владимир дотронулся до ее плеча:
– Терпи, Нюра, не пугай ребенка.
Нюра не отпускала Сашу, он пригрелся на ее теплом мягком теле и заснул. Лиза постелила им в детской, уговорили Нюру положить ребенка уже, а сами пошли ужинать.
– Я тогда приехала в Ленинград, к сестре подалась. Она работала на Кировском заводе и жила в общежитии. Побежала на почту, позвонила Панфиловым, так и узнала, что Илья погиб, даже не доехав до части – эшелон попал под бомбежку. Не помню, что тогда со мной было. Помню, как собирала Санечку с сестрой в Москву, помню, как в военкомат пошла. Очнулась, когда лежала в окопе, а с неба сыпался град снарядов. Испугалась – куда меня занесло? Оказалось, в 8 Армию. Но что делать, раз на фронте – нужно воевать. Первые дни только пряталась, солдаты меня ругали, и «тетеха, куда прешь», и «дура, ложись», и «ты че чокнутая», ну и подобное. А я никак не могла понять куда деваться и что делать. Но потом попривыкла, научила стрелять, оказалась меткой, даже азарт появился, каждый раз говорила: «за Илюшу». Вас увидела когда, – обратилась она к Владимиру, – обрадовалась, но вас в тот же день и ранило. После боя побежала в санчасть, лежите без сознания, весь в крови. Тогда прилетел генерал какой-то, хвастливый такой, везде такая беда, а от него пахнет одеколоном. Ох и злость меня взяла, все выплеснула на него и летчиков трусливых, орала на них за всех женщин обиженных, попробовали бы не взять Вас – взорвала бы на хер тот самолет. Но вообще я не вас пожалела, признаюсь, я Лизку пожалела, видела тогда на свадьбе, как она на Вас смотрела, влюбленная по уши, а Вы такой сидели раздраженный. Вообще вы, Владимир, выглядите слегка надменным, женщины побаиваются ведь Вас, гордый Вы, ну и красивый, конечно. А Илья Вас не любил, мне казалось ему Лиза нравилась. Все время дома говорил о том, что хлыщ Черноглазов прицепился к хорошей девочке, а у самого баб полно, с работы уходит с ней гулять, а мы, мол, вкалывай. Ну я не особо верила, хотя, кто его знает».
Нюра по простоте своей разоткровенничалась. Владимир хотел бы прервать ее диалог, побоялся, что Лиза испугается ее рассказов. Лиза же растеряно слушала ее молча с выражение дикого удивления на Лице.
– А как ты сейчас живешь? – спросил ее Владимир, наконец.
– А я и не живу вовсе, я умерла тогда, когда мне отец Ильи сообщил о смерти Сашеньки и Лидочки, мол, погибли под бомбежкой, он их похоронил. Хожу, ем, сплю, приблудилась к одной бабке – вот с ней и живу, в прачечной работаю, там платят мало – бабка говорит, но я сейчас не понимаю сколько это, хожу и стираю весь день. Господи, а зачем он мне наврал? Ах гад какой! Я им не нравилась. А он мне нравился, как будто. Илья, как напивался, рассказывал сколько он жизней погубил, дед чертов, собака. И Нюра снова заплакала.
– Все позади, Нюрочка, – обняла ее Лиза. С нами будешь жить и отогреешься, и оживешь, сыну мать нужна, не дед злой и не чужая тетя.
Пошли все спать уже далеко за полночь. Утром будет новый день и новая жизнь.
Глава 24
Нюра переехала жить к Лизе с Владимиром. Лиза вернулась на работу с радостью. Занятость отвлекала ее от беременности, она стала замечать за собой перепады настроения. Она боялась рожать – война, как сейчас страдают взрослые, что говорить о детях. Ругала себя, почему не подумала о предохранении, разве можно было так легкомысленно к этому относиться. Владимир работал сутками, редко бывал дома. Лиза рада была, что Нюра согласилась жить с ней. В один из дней приходил дед Панфилов, рыдал, просил у Нюры прощения, мол все это он сделал ради жены, обезумевшей от горя из-за смерти Ильи, думал, что она займется Сашей. Но та не подпускала к себе ребенка и бродила по городу обезумевшая. Врал, что он пытался найти Нюру, но сам заболел. Нюра же молча плакала – добрая душа. Лиза не вмешивалась, но злость ее распирала – нельзя всем все прощать.
Постоянная изжога, такая противная, тягучая, горькая дополнилась бессонницей и раздражительностью. Мысли всякие лезли в голову, иногда мысли недобрые. Лиза получила сегодня одновременно письма от Вали и Маши. Они писали об одном: о войне, о страданиях, о горе и о любви. Валя писала, что переписывается со своим Тимофеем, что душа ее поет от счастья, невзирая на разлуку. Маша же крутила роман с красивым горцем – смелым и гордым, как орел, что живет только им, так как мать ее и тетка в оккупации и от них она не имеет известий. Лизу письма расстроили и даже разозлили: «Почему мы все только и говорим об этой любви, других что – ли чувств нет. Да живите себе спокойно, учитесь, работайте, да что хотите делайте – свободные красивые, каждая личность с немалой буквы. Дуры».
У Владимира с Лизой совпали выходные. Лиза задумчиво с раздраженной гримасой сидела на кресле, подперев подбородок. Владимир делал вид, что читает газету, сам же исподлобья наблюдал за ней. Жена переносила беременность тяжело и все время бывала раздражена. «Сейчас будет гроза», – почему-то пробежала мысль.
– У тебя были женщины до меня? – спросила, словно облила холодной водой. Он молчал, думая, что ответить, пытаясь предугадать, какая реакция последует после ответа.
– Да, врать не буду, у меня были отношения с тремя женщинами.
– Такие, как Нюрочка, на одну встречу были?
– Были.
– За мной все время из окна четвертого этажа над твоей квартирой наблюдает женщина. Кто она, вернее спрошу прямо, ты с ней жил?
Он весь напрягся, разговор приобретал нехороший оборот.
– Да.
– Долго?
– Год где-то.
– Год! – громко воскликнула Лиза. Ну это же жена! У меня с тобой отношения всего полгода.
– Лиза, милая, ну перестань, у нас с тобой не отношения, ты жена мне. Ну зачем ты себя расстраиваешь. Жена ведь становится твоей душой, мыслями, ты для меня, как жизнь моя, ну, а те ушли…
– Я не хочу быть твоей жизнью. Живи сам своей жизнью. – Лиза встала, дав понять, что разговор окончен. – Пойдем поедим, мы с Нюрой голубцы готовили.
– А где они сами? – спросил он.
– Ты про дуру Нюрочку? А что ты так за нее переживаешь? К Панфилову поперлась проведать его – она сердобольная, наверное, стирает там. Владимир, изумленно вскинув брови, смотрел на жену.
Ели в полной тишине, потом Лиза, закутавшись в пуховый платок, устроилась на ночь на диванчике, он пошел спать на кровать.
Весь следующий день Владимиру не работалось. Он чувствовал, что Лиза этим разговором тему его отношений с женщинами не закрыла.
– Кто тянул эту Нюру за язык, вот и делай человеку хорошее, – злился он. Весь день порывался позвонить домой, но держался. Позвонил в четыре вечера, потом в пять, потом в шесть – к телефону никто не подходил. Почему-то набрал номер квартиры на Горького.
– Алло, – ответила Лиза.
– Ты там, а я звоню…, ты когда домой пойдешь, уже поздно?
– Я дома.
– Лиза, что за ребячество, ты с ума сошла совсем что ли?
– Ты с той верхней соседкой сп.., сн.., – она придумывала, как побольнее уколоть Владимира, – прыгал на нашей кровати?
– Я никогда ни с кем не прыгал, поняла, – резко ответил он.
– Ну, так попрыгай, я тебя подлечила. И она швырнула трубку на аппарат – он услышал удар.
– Дура, Черт! Черт! – зло стукнул по столу кулаком.
У него испарина выступила на лбу от досады. Его разозлило какой нелепый повод она нашла для ссоры, она не смела так гадко оскорблять его, пусть даже у нее играют чертовы гормоны. Что она хотела сказать этим гадким «прыгал», что сейчас я…Он вскочил, схватил пиджак, вышел зло и велел водителю везти его на улицу Горького.
У Лизы все внутри бурлило. Пошла от телефона с выражение довольного хищника, укусившего своего врага.
– Лиза, ты что? – спросила ее Нюра, слышавшая этот разговор. Я в шоке. Зачем ты так, он ведь хороший.
– Какой хороший. Он жил с той женщиной год, поняла – год. Что-то ребеночка он ей не заделал – аккуратный. Что ж он со мной не аккуратничал. Что с ним будет? – обхватив живот руками, смотрела она на Нюру полными слез глазами.
– Лиза, что ты придумываешь. Вы живы оба, война когда-нибудь закончится, мир придет, у вас семья, он тебя любит.
– Оставь, Нюра, он оказывается всех любил, пусть и дальше любит – мне плевать. Я к себе, – она зашла в свою комнату, громко хлопнув дверью.