Стас Колокольников
Эстетика бродяг
Космос как самочувствие
Судя по всему, задание было выполнено. Но вышедшие из строя приборы предательски молчали. Капсула никак не отсоединялась от корабля. Мотало и трясло так, что, казалось, во рту прыгали, пытаясь пробиться сквозь зубы, букы «д-б-р-д», «дбрд».
«Кардибалет какой-то», – подумал Юра.
– Не волнуйся, Юра! – прорвался с Земли голос конструктора. – Система сработает!
Юра не волновался, он только что видел Землю сверху. Она была настолько мала, что все, происходящее на ней, могло показаться смешным. Даже смешнее возни муравьев, потому что те хотя бы не дурили. Но Земля была прекрасна как младенец, которого ждёт невероятно чудесное счастливое будущее. И потому на сердце было хорошо, хотелось петь.
«Теперь кто-то скажет, что я небесный человек, – опять подумал Юра. – А мы все такие, мы все отсюда».
Через некоторое время корабль качнуло в сторону Земли, вскоре над ним раскрылся парашют, спустя секунды вниз пошла капсула, и Юра почувствовал свободный полет, а потом рывок от второго парашюта.
Непривычно ярко синее небо вскружило голову, как будто кто-то пел из синевы: «Родина знает, где в облаках её сын пролетает, с дружеской лаской, нежной любовью…» Ненадолго потеряв сознание, Юра приземлился в неглубокой балке в стороне от поля, где стояли какие-то люди. Выбравшись, Юра огляделся и увидел симпатичную дородную бабу с маленькой девочкой, рядом пятнистый теленок. Поодаль мирно пощипывала травку лошадь.
– Свои, товарищи, свои, – сказал Юра, сняв гермошлем. – Я возьму лошадку.
Баба замерла в оцепенении и молчала. Юра сразу не смог совладать с подпругой, руки не слушались, мешал скафандр
– Неужели из космоса, – прошептала женщина.
– Представь себе, да, – кивнул Юра.
На топот за спиной Юра обернулся и радостно улыбнулся, решив, что к нему бегут конструкторы, врачи и репортеры. Но увидел лишь толпу простых мужиков, в руках они держали ломы и монтировки
– Я космонавт Гагарин, – протянул им ладонь для рукопожатия Юра.
– Врешь, Гагарин еще над Африкой летит, – уверенно сказал один из трактористов.
– Кто же ты такой? – спросил другой тракторист. – Уж не Пауэрс ли?
Юра посмотрел на небо, потом на крепких механизаторов с тяжелыми инструментами в руках и сказал:
– Мужики, если я не Гагарин, тогда вы инопланетяне.
Один из трактористов замахнулся монтировкой.
– Э, погоди, – поморщился Юра. – Шуток не понимаешь. Сейчас здесь появится рота солдат и всё решится. Чего вам спешить, товарищи. Ведь если я Гагарин, и вы меня попортите, вас по головке не погладят. А может коньячка за встречу, у меня есть под сиденьем, армянский.
Мужики переглянулись. Их глупый вид вызвал у Юры приступы тошноты, он даже подумал, что лучше бы совершил посадку на другой планете – может там жители были бы поумнее. Но тошнота прошла, и он подумал, что всё к лучшему – с каждым таким полетом люди на Земле будут мудрее и добрее. И он сам бы на месте трактористов десять раз подумал прежде, чем лезть обниматься. Но сейчас он был на своем месте.
– Сомневаемся в советской технике? – строго спросил Юра у мужиков.
Трактористы опять молча переглянулись.
– Долетел, значит! – наконец созрели они, видимо, решив, что пора поздравлять и обниматься. – Ура! Живой!! Гагарин!!!
Юра улыбнулся им.
Тут наверху балки появился грузовик с солдатами, они бросились оттаскивать механизаторов.
– Как ты, Юра? – спросил подбежавший майор.
Лицо его от радости светилось чистым безумием, словно он хлебнул азота. Майор был азиат. «Наверное, какой-нибудь Мамед», – устало подумал Юра.
– Как ваше имя, майор? – добродушно спросил он
– Ахмед, друг! Что нужно делать?
– Послушай, Ахмед, дорогой, мне надо вернуться к капсуле, забрать кое-что…помоги мне…
Добравшись до капсулы, Юра с ужасом обнаружил, что капсулу стремительно ощипывают на сувениры. Какие-то две бабы тут же рвали на части парашют.
Солдаты разогнали крестьян. Заглянув в капсулу, Юра понял, что нет ни любимого миниатюрного глобуса с часовым механизмом, ни резиновой лодки, ни тюбиков с едой.
– Во дают, земляне, – нисколько не обижаясь, прошептал Гагарин. – Но ничего, это только начало. Попривыкнут.
Пребывание в космосе внесло в его мироощущению новую великанью всеоглядность. Теперь он чувствовал себя исполином, шагающим через миры. Он понимал, что, если каждому землянину дать возможность глянуть на его дом со стороны, люди увидят, как их мир невероятно светел и хрупок в глубинах черного космоса. И люди непременно станут заботиться о Земле как о родной матери.
Но всё равно Юра твердо решил, что когда в космос полетят китайские товарищи, он посоветует им прихватить пару стволов и мешок с сувенирами.
Увидев в толпе радостное лицо Бертрана, я перестал представлять прилет Гагарина и подумал: «Напьемся сегодня». Но оказалось, что на алмазном пути Оле Нидала Бертран дал обет не пить.
− Как же ты теперь без выпивки? − не понимал я.
− Медитирую и простираюсь.
− Молитва и пост.
− Ага.
− Помогает?
− Да, помогает.
− Перестань. Разве тебе не хочется выпить?
− Я пью зеленый чай, сок и воду.
− Понятно.
Я купил себе бутылку крепкого пива, Бертран − безалкогольного.
− Как там поживает Ракета? − спросил я.
− Бухает. У неё крыша едет, часто тебя вспоминает.
− Жалко её.
− Она хочет найти тебя.
− Мне она тут привиделась в кислотном трипе.
− Есть чё?
− Нет.
− Чем еще занимаешь? Я слышал, мёд уже не продаешь.
− Ничем таким прибыльным не занимаюсь, − покачал я головой. – Мне мало этой жизни, я вынюхиваю новую.
− Поехали на пхову, − предложил Бертран.
− Нет, − отказался я. − К тому же, в этом городе у меня есть одно укромное место, такого нигде не найти.
− Где? На элитной помойке?
− Нет, в чьем-то сердце.
− В чьем?
Я промолчал и пожал плечами.
− Как хочешь, я сегодня ночью уезжаю.
− На обратном пути давай найдемся. Может, в Горный получится вместе съездить.
− Хорошо. А сегодня чем займемся?
− Сначала искупаемся, а вечером в клуб пойдем, сибирский панк-рок слушать.
В клубе «Матрица» давал концерт Шао с группой «Теплая трасса». Мы позвонили ему и спросили, как туда попасть, не потратив наличных.
− Найдите по фотоаппарату или чехлы от них, повесьте их на себя, − стал давать подробные указания Шао, − подходите к входу за час до начала. Я предупрежу, что приедут два обозревателя из музыкального журнала.
Мы поехали купаться в Серебренный Бор и вспомнили о том, что нам нужно, перед самым концерте. Мы шли по Китай-городу.
− Что будем делать? − спросил Бертран. − Где возьмем фотоаппараты?
− Я видел вон у тех мусорных баков несколько больших папок для ватманов, − я увлек Бертрана в темноту переулка и устроился там помочиться, − возьмем по две, положим туда еще по папке и скажем, что мы художники. Будем запечатлевать.
− Где папки?
− Да вот же они.
− А как представимся?
− Пакассу-1 и Пакассу-2, − предложил я.
− Креативно.
Вскоре мы толкались у дверей клуба с огромными бестолковыми папками. Когда Шао увидел нас, то покрутил у виска пальцем, но нас пропустили, охранники приняли трезвость Бертрана за деловое настроение.
В зале было душно и тесно, люди кучковались за выпивкой и музыку почти не слушали. Был рок-слёт малоизвестных групп.
− Вы ненормальные, – сообщил нам Шао.
− Ты тоже, − подбодрил его я.
Мы протолкались к барной стойке, где за рюмкой грустил гитарист барнаульской группы «Дядя ГО» Раждаев. Правда, с той поры, как он встретил нашего рокового Сергея, продававшего квартиры исключительно оптом, он завязал со сценой и скрывался по чужим квартирам в Москве. У него не было паспорта. Благодаря Сергею, Раждаева искали как афериста, его фото висели на стендах у милиции.
− Где нынче живешь, Леха? – спросил я, принимая рюмку.
− На Баррикадной, − вздохнул гитарист, − у художников. Адрес не скажу.
− Надолго обосновался?
− Через неделю надо сваливать.
− Надоело бродяжничать? Как думаешь надолго это с тобой?
− Не спрашивай лучше. Надеюсь, скоро я буду на гребне.
− Завтра в Питере начинается пхова, − сказал Бертран, косясь на бармена с бутылкой и на тех, кому наливают.
− Знаю, наши едут, – кивнул Раждаев. − Ты тоже?
− Да, поезд ночью.
− Поехали вместе.
− Поехали.
− Купишь мне билет?
− Куплю, − без энтузиазма согласился Бертаран.
Провожая дружков на поезд, я глядел на большой походный рюкзак за спиной Бертрана и склонялся к мысли, что эти бродяги уже не страдают идеями молодого Керуака о том, как избавиться от зла и пороков мира. Да, и Джек под конец жизни врубился, что с рюкзаком или без, а дерьма не миновать. Мало того, что его надо переплыть, так еще придется и хлебнуть не раз.
Помахав вслед, я двинулся обратно. С Ленинградского вокзала я перешел на Казанский и зашел в сортир, расплатившись последней мелочью. В каждой кабинке сидело по человеку, возле каждой дверцы на гвоздике висел пиджачок или курточка, словно ребята там жили. У раковин кто-то брился, кто-то мылся, кто-то хозяйственным мылом стирал носки − среди туалетной вони витал дух общежития.
Когда, отстояв очередь, я сел на свой толчок, то почувствовал, будто снял номер в гостинице. Моя большая семья хлопала дверями вокруг, и мне не хотелось уходить. Мне некуда было идти. Ночь я провел в вокзальном кафе, попивая кофе, читая рассказы Буковского, оставленные кем-то на лавочке, и выкуривая сигарету за сигаретой.
Утром я пошел к друзьям выспаться. Я шел по мокрому от поливальных машин Садовому кольцу и размышлял о том, что с тех пор, как в моих карманах перестали лежать ключи от дверей собственного жилья, я привык, что вместо головы у меня глобус, а вместо сердца навигационная карта. Куда дует ветер, туда и плывет корабль моей души. И куда бы он не плыл, я верил, что однажды он причалит там, где найдется кто-то, кому есть дело до таких неприкаянных.
Весь мир для нас, и все наши дороги ведут от тебя ко мне, от меня к нему. Нам даже не надо искать друг друга, звонить и узнавать адреса. Надо просто бродить, и дорога сама отведет куда надо. Всё просто − либо ты идешь, либо ты стоишь на месте. И я согласен с Килгором Траутом, который до последнего дня своей жизни утверждал, что мы здесь, на Земле, для того, чтобы бродить, где хотим, не забывая при этом, как следует пернуть.
Думаешь, бродяга − это только тот, копошится в мусорном баке через дорогу. Есть другая версия − наши предки прилетели из тех мест, где солнцем был Сириус. По словам догонов, люди сбежали от катастрофы к другой звезде на огромном ковчеге, которым была наша Земля. Возможно, мы все потомки космических бродяг, и здесь нас целая планета.
Однако многое изменилось. Теперь тот, кто живой, тот и бродяга. Остальные либо спят в люльках и коконах, либо ненавидят тех, кто жив и идет дорогой жизни. Теперь смысл бродяжничества в том, чтобы не быть в союзе мертвецов.
союз мертвецов
От начала всё делалось для живых. Всё было настроено так, чтобы мы вошли в двери новой жизни чистыми и босиком. И если бы нас туда тащили силком и еще бы пинали постоянно под зад, то мы бы туда уже добрались. Но нам всего лишь расчистили путь и указали, где лежат ключи.
Мы же завалили дорогу мусором и понастроили могил. С самого начала мы стали вгрызаться в землю, закапывая туда монеты и мертвецов. Земля же взращивает всё, что в неё сеешь. Теперь, куда ни плюнь, всюду они. Мертвецы размножились, как кролики, набили монетами карманы и установили свою власть. Всю планету они обратили в свой союз, всех поставили себе на службу. Кому-то они платят щедро, кому-то так себе. Но всегда есть выбор, не хочешь им служить − загибайся от голода.
Вывеска над входом гласила, что это колбасный завод «Микоян», из фирменного магазина рядом вкусно несло ветчиной. Я шел вдоль бетонного забора, отделявшего завод от мира. Прошел я совсем немного, и тут завоняло трупами. Можно было подумать, что по ту сторону находилось развороченное кладбище и гниющие мертвецы выползали наружу, их хватали и прямо тут же рубили на колбасу.
Словно угадав мои мысли, за забором зашлась лаем свора псов. Готовые прогрызть забор, они прыгали и клацкали зубами.
− Ням! Ням! Ням! Покупайте Микоян! − лаяли собаки.
Я уже начал видеть этих мертвецов. Вонь стояла неимоверная, и я перешел дорогу.
Весь день я проходил по городу в поисках работы, но нигде не смог её найти. Везде на меня смотрели, как на дезертира. На моем лице неоновыми буквами светилось, что в любой момент я могу послать любого вместе с его работой. Мертвецы ждали пока на лице появиться выражение покорности.
Что ж, я и сам этого ждал. Я уже хотел, как и все, участвовать в непрерывной гонке за пятницей. Мне была нужна работа. Других вариантов не предвиделось. Холодная зима требовала съемную квартиру, работу и жизнь, которой живут миллионы людей в этом городе. Меня бросало в дрожь, когда я представлял себе эти миллионы. Сколько же их трудится, чтобы выросли новые могилы, чтобы креп союз мертвецов?
Несколько месяцев я старался выкрутиться. Первым делом я решил подзаработать как писатель. И накропал за ночь рассказ, озаглавил броско: «Я убил ангела». Кто-то посоветовал сделать имя и любым способом напечататься в журнале или альманахе.
Я нашел нечто похожее в издательстве «Э.Р.А». Там прочитали рассказ и сказали, что за пятьдесят моих баксов напечатают. Денег дали Сатиновы, даже не глянув на текст. Пару недель я названивал в «Э.Р.У», пытаясь выяснить, когда же стану знаменитым, потом перечитал рассказ и понял, что нескоро. Я испугался, что денег не вернуть.
Я пришел к Эвелине Ракитской, замутившей это дело, и сказал, что для меня слишком жирно оплачивать свои публикации. Старушка походила на цыганку-гадалку, таскавшую монетки из карманов. По договору мне и другим участникам мероприятия за наши деньги полагалось по десятку экземпляров журнала с собственным барахлом. Мы могли их продавать, раздавать знакомым и подтираться. Кому как больше нравилось.
И хотя пятьдесят долларов можно было неплохо пропить, нашлось немало простофиль, готовых чтоб над ними посмеялись. Видимо им было всё равно, как танцевать вокруг здешних могил.
− Деньги нужны, отдал вам последние, − клянчил я, − мне есть не на что.
Эвелина Борисовна сунула мне в руку деньги и сразу попыталась выпроводить.
− Эвелина Борисовна, − уперся я на пороге, − а когда разбогатею, большую книгу напечатаете?
− Идите, Слава, идите, и больше не приходите, − толкала меня цыганка. − Зачем мне такая головная боль? Сегодня вы решили так, а завтра эдак. Идите и печатайтесь в тех же «Истоках», там быстрее и дешевле. Вот одна женщина отдала им свой текст, так они вместо «юности лоза» напечатали «юности коза». Каково?
− Хм.
− Вот так, вам «хм», а у женщины истерика. Ну вот кто там печатается?
− А по-моему, юности коза − совсем неплохо…
− Прощайте, Слава, раз неплохо. Идите в «Истоки».
Вот так началась и замерла моя литературная карьера. Вы спросите, а куда подевалась надежда на успешное писательское будущее. Не знаю. Вы бы еще спросили: Ou sont les neiges d'amont? Куда подевался прошлогодний снег?
Тогда я попробовал по-другому приспособиться к жизни.
Накануне зимних холодов позвонил Шао.
− Хочешь быть гусеницей? − спросил он.
− Какой еще гусеницей, той, которая кормила Алису грибами? − предположил я.
− Нет, − усмехнулся Шао. − Гусеницей из поролона, которая ходит по «Атриуму» на Курской и раздает приглашения на новогоднее представление Верки Сердючки.
− Сколько платят?
− Сорок долларов за шесть часов. Работаем с четырех вечера до десяти.
− Согласен.
− Тогда заходи сегодня в «Атриум» к половине четвертого, со стороны Курского вокзала, − объяснял Шао. − Направо будет дверь для персонала. Скажешь охраннику, что ты сегодня будешь куклой, и он тебя впустит. Не опаздывай. Там тебя встретит Цой.
− А он жив? – попытался сострить я.
− Ага, поживее других.
Я немного опоздал. Цой, он же Игорь, и Макс уже одевались куклами. Я их узнал, мы были земляки, встречались иногда у общих знакомых. Парни занимались музыкой. Если удавалось, они выступали перед публикой. Но их песни годились только для тех, у кого вместо мозгов дорога, а не поролон.
Цой был почти как тот самый Цой, поэтому его так и прозвали, хотя «Кино» он не любил. А Макса Астафьева, восторженного юношу с голубыми глазами, я запомнил читающим свои стихи пьяным под проливным дождем в летнем кафе у кинотеатра «Россия» в Барнауле. Хорошие ли были стихи, я не запомнил. Запомнил, что он собирался в Москву поступать в Щуку. Сейчас он был в костюме хоккеиста.
− И вы здесь? − не удивился я.
− Ага, а где же нам еще быть? − помахал Цой кукольной рукой снеговика. − Переодевайся, гусеница, выходишь первой.
Не успел я сообразить, как на меня напялили каркасный костюм. Помимо своей пары ног прибавилось еще две, они волочились за мной вместе с хвостом.
− Боязни замкнутого пространства нет? − спросил Цой.
− Нет, но это не точно.
Сверху опустилась поролоновая голова гусеницы, и меня сразу выпроводили за дверь. С непривычки я забился куда-то в угол. И тихо там истерил, пока ни пришли хоккеист и снеговик. Они взяли гусеницу под руки и провели по маршруту.
Первый вечер в костюме гусеницы тянулся, как в тумане. Взмокший и возбужденный я терялся и плохо понимал, что происходит. Люди лезли кукле в рот, пытаясь разглядеть её внутренности. А внутренности глядели на них, и куклами казались люди.
Второй день принес неожиданное открытие. Я вдруг понял, что из глубины куклы, сквозь сетку рта мир мертвецов виден особенно отчетливо. Многоэтажный атриум блестел и переливался яркими цветами, но это был неживой свет. Это была сверкающая паутина, которой жизнь требовалась лишь для того, чтобы шевелились её мертвецы.
После работы мы пили пиво в стоячем бистро у Курского вокзала. Вспоминали людей и ситуации, пережитые за день. Я был уверен, что мы не просто куклы, а резиденты будущего, отслеживающие движение мертвого мира. Из наших тесных утроб он виделся как есть. Он сыпал на нас всё подряд: объятия, конфеты, мишуру, деньги, тычки, подзатыльники, насмешки и угрозы.
Странно, но если не считать детей, на одного человека приходилось около пяти существ только похожих строением тела и речью на людей. По большей части это были балбесы-подростки, но попадались и законченные взрослые уроды, готовые вытаптывать всё, что растет и шевелится. Их отличало неживая речь и неживые поступки. Они вели себя так, словно внутри у них царила тьма.
Настоящие мертвецы в «Атриум» не заходили. Они его построили не для себя, а для тех, кто им служил.
Мы допивали пиво и расходились, махая на прощание друг другу:
− Пока, кукла.
В «Атриуме» мы отработали три недели, получив за это время по семьсот долларов, четыре выговора, одну премию, тысячу тычков и подзатыльников, и одну несмываемую кровную обиду. Сфотографировались в костюме кукол с тысяча восемьсот сорок одним человеком, пожали ладошки трех тысяч триста ребятишек, раздали три тысячи триста шоколадок, выпили тридцать восемь литров минеральной воды, семьдесят три литра пива и выкурили пятьсот сорок две сигареты. Мы отработали на мертвецов как могли.
В последний вечер я стоял на третьем этаже, смотрел вниз на людской поток и перед тем, как в него плюнуть, спрашивал:
− Мать вашу, чем вы забили свои внутренности, сердце и мозг? Разноцветными помоями, пригодными лишь для того, чтобы взращивать новую ложь? Кто же ваши хозяева? Моноцеросы, идущие через вечность? Или голодные волки, завывающие на луну перед охотой на падаль?
− С кем ты разговариваешь? − спросил подошедший Цой.
− С ними, − кивнул я вниз.
− Перестань. Они слушают только мертвецов с экрана и свои кошельки.
− Вот вам, − плюнул я.
Так я приобщился к актерской гильдии. Заработанных потным трудом на ниве ростовых кукол денег хватило на пару месяцев беззаботной жизни. Пока я их проедал, кукловоды меня не трогали, ожидая пока я сам явлюсь на поклон.
Я долго оттягивал встречу. И, наконец, позвонил Стёпе Разину.
− Денег не дам, а работать научу, − сказал он.
− Кем?
− Будешь подключать стиральные машинки.
Стёпа никогда не пасовал перед трудностями. В Польше он прошел хороший урок жизни и теперь легко приспосабливался к любым условиям. Отправили бы его на Северный полюс или обратно на Сириус, он и там нашел бы достойную деятельность. Но он не хотел на Северный полюс, он привез в столицу подругу и женился.
Если Стёпа хотел бесплатной выпивки, поесть и приличных чаевых, он работал барменом. В «Асахи» он пил сакэ и сливовое вино, в «Кофе-Хауз» пожирал пироженое, в ирландском пабе −виски. Однажды с глубокого бодуна, без копейки в кармане Стёпа устроился разливать пиво. До глубокой ночи он накачивался сам и накачивал персонал. А потом еле уполз и больше не появлялся.
Стёпа давно решил, что работать надо в свободном графике, чтобы при желании сидеть дома и бряцать на гитаре. И он взялся подключать стиральные машинки. Как, вы еще не подключились? Тогда он идет к вам!
− Ну что, стажер, − смеялся он перед первым моим выходом, − смотри и запоминай. Дело наше не хитрое, но требует аккуратности, чтобы не возвращаться и не переделывать.
Несколько дней мы вместе ходили по заказам. Люди попадались разные, и требовалось быть психологом, чтобы с ними ладить. Наш стандартный заказ я заучил, как таблицу умножения: протянуть десять метров кабеля, запитать к автомату, бросить шланги на переходный кран у сливного бочка и на слив под раковиной, проверить, как работает стиральная машина, и выписать гарантийный талон. Главное было убедить, что работала серьезная фирма, знающая рынок. И за это обладателям новеньких стиральных машин надо было выложить каких-то восемьдесят долларов.
Не поладил Стёпа только с индусом из дипломатического корпуса на Шабаловке. Индийцы народ экономный. Черный мужик из Калькутты объяснялся через переводчика и надеялся, что за полцены ему еще установят посудомоечную машину и подвесят над ней вытяжку. Торговаться индус не хотел, и Базин без сожаления с ним расстался, сказав без злобы напоследок:
− Цо ты, курва, пердолишь! Шоб тебе процевали задарма! Дзенкую бардзо!
Вечером после работы мы пили пиво. Степа угощал ужином. Такая жизнь мне нравилась. Как говорится, движение − уже прибыль.
− Готов к самостоятельному подключению? − спросил Степа.
− Контрольный выход, − попросил я.
− Ладно, − согласился Стёпа. – Завтра пятница, отработаем вместе. С понедельника сам.
Это был обычный заказ в конце недели. Покончив с ним, мы собирали инструмент. И тут хозяева включили телевизор. На экране появился мертвец, он нахмурился и без всяких эмоций сообщил, что несколько часов назад в метро произошел взрыв. Погибли люди. Все в доме замерли у телевизора. Черт возьми, это была война всех против всех! Какая разница, что взрывалось и где, в метро, в голове или виртуальном мире? В любом случае это были взрывы ненависти против любви. И каждый взрыв делался с согласия союза мертвецов. Чтобы противостоять им, мало любить или ненавидеть. Мир еще нужно было встряхнуть, как перегоревшую лампочку, чтоб светила ярче. Но не взрывами, а песней и смехом.
Отсутствие в мире гармонии, взрывы в метро – расстроили нас Взяв две упаковки пива, мы сели в такси и поехали на «Тимирязевскую» в парикмахерскую, где работал Стёпин друг и шафер Серж Асафьев. В машине играло радио, ди-джей сообщил, что на другой стороне планеты островитяне с размахом отмечают день рождение Боба Марли. В этот день по календарю фэн-шуй нельзя было валить деревья, рвать цветы и их дарить. Напоследок ди-джей пообещал, что праздник на Ямайке продлиться несколько дней.
− Хоть где-то людям радостно, − сказал Стёпа.
В полупустой парикмахерской Серж и его наставник Касьян щелкали ножницами, как абордажным оружием. Они напоили двух молоденьких сотрудниц издательства «Молодая гвардии» и еле сдерживали смех, глядя, как подружек распирает.
− Сейчас я и с тобой разберусь, бвай, − щелкнул инструментом в мою сторону красноглазый Касьян. – Что-то мне не очень нравиться твоя голова.
− Иди ты на хер, парикмахер, − попятился я, − я не стригусь при убывающей луне, перед самым новолунием.
− Да, − расстроился Касьян и выглянул в окно. – Ладно, сейчас закончим стричь и устроим раста-пати.
Начинались выходные, мертвецы ослабили хватку, давая народу возможность покуражиться. Две девицы, два парикмахеры и два креативных сантехника развлекали друг друга всю ночь. Устав смеяться и подпевать, под утро перегруженные пивом мы уехали спать к Стёпе. Днём меня разбудил телефон, я с трудом взял трубку.
− Как найти Стёпу? − спросил Цой.
− Решил подключать стиральные машинки, − догадался я.
− Надо попробовать. У меня в театральной мастерской бывают свободные дни. Денег на жизнь не хватает, где-то надо подзарабатывать. Кстати, сегодня днюха у Раждаева.
− Где отмечает?
− В «Кружке» на Чистых Прудах, в четыре сбор. А где Стёпа-то?
− Спит мертвым сном. Увидимся в «Кружке».
В пивную мы приехали к восьми: я, Степа и его жена Алёна. Никого знакомых за столиками не было. До полуночи мы пили пиво и пытались вызвонить именинника. Он вышел на связь, когда мы уже дошли до кондиции и орали в трубку непотребное в адрес именинника.
− Я еду в Балашиху с Кобзарем! − орала трубка. − Он вернулся из Германии! Мы не виделись три года!
− Я его знаю! – кричал я. – Он посадил меня на райский поезд!
− Вау, с тобой Кобзарь! – вопил Стёпа. − Великий алтайский Кобзарь! Сейчас организуем погоню!
И тут связь прервалась. Сразу позвонили нам.
− Кто это?! – заводились мы. − Кто?!
− Это Серж и Касьян! − кричала трубка. − Мы в «Китайском Летчике» слушаем «Карибасы»! Вы где?!
− Вышли из «Кружки» на Чистых Прудах! Начинаем погоню за Кобзарём! Он едет в Балашиху на день рождения Раждаева!
− Йоу! Тот самый Кобзарь! Мы едем с вами! Встречаемся на шоссе Энтузиастов!
Выходные продолжались. Выезд пьяного баркаса за город – обязательная часть гастрольной программы на субботу. Мы встретились на шоссе Энтузиастов, притормозили машину и впятером влезли в салон. Открыли пиво и стали шуметь. Не проехали мы и пяти кварталов, как нас остановила патруль. Бравые парни с автоматами наперевес вели себя по всем правилам игры. Мы тоже их соблюдали − пугались и молили о пощаде. С нас взяли двести рублей за отсутствие регистрации у Касьяна и даже не заметили, что в салоне на одного пассажира больше, чем положено. Только машина тронулась, как из-за количества пассажиров запаниковал азиат-водитель. Потом выяснилось, что мы забыли адрес и потеряли дорогу.
В Балашихе на съемной квартире у Раждаева все стояли на ушах. Половина народа приехала только ради Кобзаря. В сибирских городах появились записи его песен и новый альбом «Морока». Слушая их, было ясно, что наши трубадуры не хуже прежних. Кобзарь возвращался из Германии в Барнаул к молодой жене и сыну. Утром он собирался на поезд.
− Подожди! − чокался с его бокалом Стёпа. − Мы добавим тебе денег, и через пару дней ты полетишь на самолете.
− На самолете так на самолете, − согласился Кобзарь, − выбор не велик.
Не так уж много людей, к которым притягивается живое, и неважно кто они − буддисты, христиане или мусульмане. С такими людьми всегда хочется провести время. Хорошо бы и выпить заодно. И нам приспичило − мы и поехали за Кобзарем. И не хотели его отпускать.
В воскресение вечером гости стали разъезжаться. Касьян и я опекали Кобзаря, мы должны были организовать его вылет на родину. Вызвали такси. В вылизанном сияющем подъезде у Касьяна дежурила консьержка, на этажах стояли горшки с цветами, пахло морским бризом. Квартирка была уютной, две комнаты обставлены удобными вещами и мебелью – мечта сибарита. Касьян жил с сыном, воспитывал его один, мать где-то тусовалась с буддистами.
Касьян достал рисовой водки, и вскоре мы сидели, добродушно глазея друг на друга, чувствуя себя гостями блуждающего замка Хоула.
Глупо жить в мире, который и так подобен сновидению, и каждый день, встречаясь с неприятностями, делать то, что тебе не нравится. Но если человек сполна понимает, что означает жить в настоящем мгновении, у него почти не остается забот.
− Ну вот, − сказал Кобзарь, − чудес прибавилось.
− Отлично, − обрадовался Касьян, − я пошел на боковую, всем приятного отдыха.
Среди ночи, а вернее концу часа зайца, то есть около трех ночи, нам приспичило выпить пива. Весь дом спал, и консьержка, клевавшая носом, тоже не заметила, как две тени выскользнули в темноту, вставив зажигалку под дверь, чтобы также бесшумно вернуться обратно.
− Ты запомнил квартиру? – спросил Кобзарь.
− Нет, − ответил я. – Я и дом-то уже не помню.
Мы растворились в темноте. В том состоянии, которое имело нас, лучше было никуда не ходить и лежать, радуясь тому, что никуда не идешь. Однако мы выбрали путь ночных призраков и старались проделать путь в согласии с пространством.
Ночной ларёк нашли быстро. Обратную дорогу – нет. Когда начал моросить дождь со снегом, мы заметили, как мимо двигается большой дом, он осторожно пробирался между деревьев и проводов. Мы пригляделись и поняли − наш. Из двери подъезда пробивалась узкая полоска света – зажигалка была на месте. Нужный этаж нашелся с пятого раз, и в ту секунду, когда лифт остановился, сын Касьяна прикрывал незапертую дверь, но, увидев, как мы возвращаемся, задержался и впустил нас.
− Повезло нам, − сказал я, отряхиваясь.
− Чудак-человек, − улыбнулся Кобзарь, − здесь никому не везёт по одному или по двое. Здесь может повезти только всем вместе.
−Это да…
Утром Касьян собирался на работу.
− А как же я? – спросил Кобзарь.
− Поехали со мной на Тимирязевскую, − предложил Касьян. – Спросим у Асафьева, он вчера больше всех уговаривал тебя остаться.
В метро было жутко. В его утренней суете таилось великое надругательство над человеком и его духом. Переполненная подземка конкретно напоминала братскую могилу. В непрерывном движении по эскалатору и в вагонах метро было что-то предательское, напоминавшее конвейер теряющих душу тварей. В бессмысленной круговерти ими управлял голод, они боялись не поиметь того, что уже имели другие. Безжизненные лица пассажиров неподвижно смотрели в пустоту.
Увидев нас, Асафьев, круживший вокруг чьей-то шевелюры, засмеялся слишком весело, чем немного напугал клиента, и тот еще несколько минут смущенно присматривался к поредевшей растительности на голове.
− Я думал ты уже в Барнауле, − отсчитывал свою долю на предполагаемую стоимость билета Асафьев. – Не помню, чем кончилась вечеринка.
− Вы со Стёпой обещали на билет Кобзарю скинуться, − напомнил я.
До Стёпы мы не дозвонились и пошли в авиа кассы. В день вылета билет обходился в хорошенькую сумму. А если бы Кобзарь задержался на недельку − значительно дешевле.
− Покупаю билет на поезд, − решил Кобзарь.
С билетом на руках, слегка качаясь под тяжестью пережитых выходных и двух литров эля, мы шли по перрону Казанского вокзала. Стёпа с сумкой наперевес появился в тот момент, когда мы опять вспомнили о его обещании подкинуть денег на билет.
