Стас Колокольников
Эстетика бродяг
люся в небесах с алмазами
В каждом городе есть человек без имени, каждое мгновение он вспарывает брюхо вечности, чтобы найти там Бога. Он всюду сует свой нос, вынюхивая следы истины. Ему нужна любовь, но он получает её по капле, потому что любовь ему выжимают из камней. Он верит, заглядывая в глаза бездомных божьих тварей, мы здесь ради какой-то другой жизни. Мы здесь неслучайно, и мы нужны кому-то. Кому-то, кто ищет нас, но вот кто же он. Кто?
В этом огромном городе таким человеком был я. Улицы и подворотни, пройденные в поисках любви, теперь пересекались в моей печени. Вокруг было пусто, но мои глаза, уши и сердце продолжали получать знаки, прилетавшие, как шальные пули, отовсюду. В моей голове от постоянного ожидания чуда случались микровзрывы. Сдавалось мне, здесь мало кто играл в такую игру
В конце апреля нас отправили в Питер на ярмарку сбывать мёд. За рулем стонущей «Волги» восседал бородатый Иван Абрамович, по возрасту они были одногодки. Я с флаконом травяной настойки трясся на заднем сиденье, возглавляла безнадежную троицу староверов Люся.
Предводительница мирно дремала под дикое гудение печки. Ничто не предвещало неприятностей, но молдавская неумелость водителя загубила наш неторопливый ход где-то под Тверью. Заклинило двигатель. На помощь из автопарка староверов, состоявшего из трех груд металлолома одной марки, прибыл еще один катафалк и тоже встал мертвым грузом. Поездка обещала быть запоминающейся.
− Вот шельма! − выругался Абрамыч. − Надо вызывать третью машину!
− Это всё староверская жадность, − плевался в сторону четырехколесного хлама Вася. – Говорил же, купите одну машину, но нормальную!
Головоломку Е95 взялся решать шофер с собачьим именем Мухтар. Со свойственной горцам горячностью он взял в оборот жалобно скрипевшую повозку и погнал, как молодого скакуна. Мы недолго гадали, чем это кончится. В роковом для автолюбителей месте, городке Вышние Волочки, машина лишилась стартера.
Однажды мне уже приходилось терпеть аварию у Вышних Волочков. Возвращаясь из Питера, ночью в лютый мороз из-за сдохшего сцепления я на ходу покидал через заднюю дверь старенькую «девятку». Не имея возможности остановиться, мы с приятелем кругами катались по Вышним Волочкам в поисках ремонтной мастерской. Я выпрыгивал на улицу, выспрашивал дорогу и тем же способом возвращался.
В этот раз возбуждающе пахло весной, я попивал настойку, наблюдая, как Мухтар возится под капотом, и жизнь не казалась отвратительной. Я мечтательно глазел на птиц, возвращавшихся с юга, и по сторонам, словно я не на обочине дороги, еду на промысел с неправильными староверами, а в экспедиции Фернандо де Сото плыву к Новому Свету.
Без суеты, теряя запчасти, под Люсины охи через сутки ранним утром мы въехал в Питер, зевая, словно желая проглотить пустой Московский проспект.
Мероприятие, на которое пригласили староверов, имело обнадеживающую вывеску: «Красота, здоровье и долголетие». Однако половина блуждавших по залам стариков и старушек в лучшем случае могла рассчитывать на отсрочку от могилы в несколько месяцев. Медок пользовался среди них чрезвычайной популярностью. Видимо, за счет пчел и трав пенсионеры рассчитывали надуть костлявую с косой и с утра до вечера осаждали прилавок.
Вечером после ярмарки Люся уехала к брату на Васильевский остров, а нас с Мухтаром поселила в церковном помещении недалеко от кладбища на южной окраине города. Церковь была старообрядческой, пропитанная духом аскезы, и мы чувствовали себя неуютно. Да и аварская национальность Мухтара пугала церковников, ждавших благообразного Ивана Абрамыча.
− Надо бы нам курулаек найти, − вздохнул Мухтар утром, как только мы выкатились с церковного двора.
Солнце с трудом выбивалось из-за туч, отплевывавшихся дождиком. Спрятавшись за наушниками плеера, я все-таки услышал предложение:
− Курулаек? Это еще кто такие?
− Женщины, которые были замужем, − пояснил Мухтар. − А теперь живут одни и рады разделить свое жилье с каким-нибудь мужчиной.
− Да, такие бы нам не помешали, − согласился я. − В церковном подвале этой ночью было жутковато, хотя в сон я провалился мгновенно, как в могилу.
− Там всюду духи, я их чувствую, − поежился Мухтар. – Вах!
− Слушай, Мухтар, − спросил я, глядя на молодую бабенку, точно плывшую по Невскому. − Если курулайка опытная женщина, то как зовут молодую и не замужнюю?
− Ясал.
− Хм, ясал.
Мы встречались с Люсей за полчаса до открытия ярмарки. Прибегая пораньше, как на свидание, я терял голову от тепла и первой зелени, глупо попрыгивал и щебетал. А весеннее солнце радостно смеялось над распустившим сопли и слюни влюбленным дурачком.
− Ну и как успехи, нашли курулаек? − спросила Люся на следующий день.
− Пока нет. Зато Мухтар нашел дешевое общежитие для командированных, завтра вечером заселяемся, может, там кого встретим.
− Удачи вам, − улыбнулась Люся.
− Давай погуляем вечерком, – предложил я.
− Не могу.
− Хотя бы прокатимся на машине через центр, − упрашивал я. − Где-нибудь сфотографируемся на память.
− Хорошо, но только на часок.
Теплый вечер позволил расстегнуть пальто и ловить ветер. Мы гуляли на Мойке, позировали у черных коней на Аничкином мосту и у памятника Петра Великого, кормили чаек у причала революционного крейсера, глядели на Неву и каждый думал о своём.
− Я немного завидую тем, кто живет в Питере, − призналась Люся. − Ты хотел бы здесь поселиться?
Солнце садилось за мостом, в неподвижной воде на красно-бордовом фоне отражались кокетливые дома, там же отражались и мы, задумчиво облокотившиеся о парапет. От вида наших призраков на воде, касавшихся головами, сердце ошпарило кипятком.
− Скорее да, чем нет. Здесь я бы примкнул к обэриутам. И писал бы как Хармс.
− А как он писал?
− Я так молил твоей любви, смеялся, пел и плакал горько! А ты за все мои мольбы, мне обещала дружбу только! – громко прочитал я.
− Мне пора, – сказала Люся и пошла к метро.
Поздно вечером мы с Мухтаром сидели в машине недалеко от церкви, где должны были ночевать в последний раз, и ужинали. Мы пили дешевое пиво, ели колбасу с майонезом и запивали сырыми яйцами. Аппетит делал меня болтливым, и я рассказывал, как автостопом пересекал Польшу от Кракова до Гданьска, где дикарем жил на побережье и чудом избежал наводнения.
− Мой брат тоже был в Польше, − задумчиво проговорил Мухтар. − Рэкетом промышлял, однажды в споре его один румын на нож посадил. Чудом братишка выжил и все деньги, которые заработал, и машина, и квартира, всё на лечение ушло. Вах.
− А румын?
− Нашел братишка его потом и убил.
− Да, вот такая жизнь, − вздохнул я.
− Что жизнь, − проворчал Мухтар, − опять нам с тобой в этом склепе ночевать.
− Последняя ночь, потерпим.
В следующий вечер мы пили пиво в собственном номере.
После работы Люся, тряхнув челкой, опять убежала в гости. Меланхолично шарясь по улицам, в соседнем квартале я обнаружил общественную баню и позвал Мухтара. Не приученный к березовому венику и жару мой компаньон быстренько по-собачьи ополоснулся и убежал, а я основательно попыхтел в парной, пока не почувствовал умиротворение и чистоту. Накупив пива и колбасы, мы расположились в апартаментах. Общежитие для командированных стояло на Лесном проспекте, окна смотрели прямо на вход в метро, и мы чувствовали себя в гуще жизни.
Под окном долго и сочно целовалась парочка.
− Мухтар, как по-аварски любовь? − спросил я, глядя на них.
− Роткхли.
− А по-алтайски сюшь.
Мухтар игриво улыбнулся:
− Знаешь, как по аварски семьсот семьдесят семь лягушек квакали под мостом?
− Как?
И тут Мухтар издал такое непередаваемое клокотание, что кто-то испуганно вскрикнул в коридоре и уронил посуду. Мы посмеялись, допили пиво и Мухтар, нацепив на уши плеер, уснул под блеющее «далеко-далёко, тебя люблю». Я же долго ворочался, прислушиваясь к звукам, доносившимся отовсюду.
Сквозь полудрему я почувствовал, как кто-то тянет с меня одеяло. Конечно, это могли быть дзасики-варасики, маленькие домовые, или семья Джонсонов. Но откуда им было взяться здесь. Дзасики-варасики жили в Японии, а семья Джонсонов в Новой Зеландии.
− Мухтар, ты? − спросонья пробормотал я.
− Не Мухтар, а Мефистофель, − насмешливо произнёс голос.
Вздрогнув, я открыл глаза и понял, что не могу пошевелиться. Передо мной у окна силуэт с полной луной вместо головы.
− Ты кто? Тебе чего? − еле выдавил я.
− Это я пришел спросить, чего тебе?
− Меее…
− Отвечай коротко.
− Ме…
− Перестань мекать!
− У…
− Ах ты, влюбчивый сукин сын, − поняла тень.
− Нее..
− Или нет? Дай-ка, загляну тебе в левый глаз.
Силуэт двинулся чуть вперед и на моей левой щеке начался тик.
− Тебе будут помогать каштан, сирень и белая роза, − заговорщицки прошептала тень.
− ?! − мой вопрос был немым.
Больно кольнуло в сердце. На мгновение я закрыл глаза. Открыв, увидел лишь колышущуюся штору.
Утром Люся принесла фотографии с прогулки. На всех снимках темный Мухтар был вдавлен, как тень, в серое питерское пространство и очень походил на Мефистофеля.
− Ты случайно лунатизмом не страдаешь? − спросил я Мухтара.
− А что это?
− Это когда вместо того, чтобы ночью спать, ходишь и разговариваешь
− Нэт. Ночью я сплю, − уверенно сказал Мухтар.
Вечером, проводив Люсю до метро, мы выехали подкалымить. Командировочных денег на пиво не хватало, и мы за дешево развозили по городу людей, показывавших куда им ехать.
− Есть такой фильм «Цена молока», − начал я.
− Не видел, − покачал головой Мухтар.
− Там есть героиня по имени Люсинда, − продолжил я и замолчал, решая, стоит ли говорить то, что хотел сказать.
− О! Наш клиент! − поворачивая с Фонтанки на Московский проспект, обрадовался Мухтар.
Парень, поднявший руку, заглянул в кабину. Он уже было совсем решился сесть, как Мухтар зачем-то повернулся к нему и улыбнулся, как можно приветливей, во всю ширь худого кавказского лица.
− Неее, ребята, стоой!! − как ужаленный дернулся из машины парень. − Я с вами не поеду!
− Двери хоть закрой! − крикнул я вслед.
Но от парня уже и след простыл.
− Чего это он? − удивился Мухтар.
− Зря ты ему улыбнулся.
− Почему зря, я думал, ему приятно будет.
− С чего это ему должно быть приятно?
− Потому что водитель радуется ему. Это всегда приятно.
− Ты скорее на Мефистофеля похож, чем на водителя.
− Кто такой?
− Один коварный тип.
− А я здесь причем?
− Не причем. Просто похож на него.
− Вах, неприятно, − расстроился Мухтар.
Мы поехали дальше.
− И что там Люсинда? − вспомнил Мухтар.
− Мучилась от любви, почем зря. От неё ушел жених, потому что она отдала всех его коров за одно одеяло.
− Дура какая-то.
− Точно, – сказал я и замолчал, решив ничего не говорить о своих чувствах.
− А тебе нравится наша Люся? − хитро спросил Мухтар.
− Она красивая.
− И я люблю красивых женщин.
− Кто же их не любит. У меня вот раньше была подружка, вылитая Эрин Уоссон.
− Кто такая?
− Модель такая.
− Не видел.
− Снимается для «мэйбеллин».
− Для кого?
− Ну реклама есть, типа вся от «мэйбеллин».
− А, это реклама такая.
− Да, – кивнул я. − Это реклама такая.
Мы остановились у Исаакиевского собора, вышли покурить. Мухтар увидел старушек, торговавших орехами, и пошел к ним. Задрав голову, я стал любоваться потемневшим небом и вдруг увидел на золотом куполе Люсю. Она сидела и махала рукой. Потом она бросила горсть чего-то блестящего, и сверху заморосил алмазный дождь. Он растекался по моим щекам.
− Так не бывает! − крикнул ей я.
− Бывает!
− Я влюблен в тебя!
− Люби на здоровье!
− Дура!
− Сам дурак!
Тут я понял, что прохожие останавливаются и обсуждают − псих я или нет.
− Ты чего орешь, как ненормальный?! − подскочил Мухтар.
− Я видел её!
− Кого?
− Люсю!
− Где?
− На куполе Исаакиевского собора.
Мухтар затолкал меня в машину и сорвался с место. Еще минут пять он оглядывался, словно ожидая погони.
− Нет, так нельзя! − волновался он. − Что с тобой? Я даже испугался за тебя. Ты вел себя, как псих! Вах!
− У меня кружится голова. Останови у аптеки, купи мне настойки овса, это помогает, − проговорил я слабым голосом, хотя чувствовал себя, как нельзя лучше.
Мухтар остановил машину и побежал в аптеку. Я вышел из машины и лег на лавку у Зимнего дворца, и вдруг услышал за спиной знакомый голос Мефистофеля.
− Сходишь с ума? − спросил он.
− Понемногу.
− Сходить так сразу, − засмеялся Мефистофель. − Поехали на бал.
− Какой еще бал?
− Увидишь.
Сначала я услышал стук копыт и колёс. Потом кто-то вежливо на французском языке обратился к Мефистофелю. Тот лишь хмыкнул в ответ. Почему-то было очень темно, и я не мог разглядеть лицо Мефистофеля, к тому же он был в широком плаще с капюшоном. Он помог подняться и усадил в карету, и мы понеслись по Невскому. Мимо проносились другие кареты, кричали форейторы, вдоль дороги горели газовые фонари. Мы остановились у ярко освещенного подъезда, поднялись по ступеням, всюду царило оживление. В большом зале было особенно людно и шумно. Играла музыка, мазурка, и танцевали пары, между которых сновала прислуга с подносами бокалов шампанского. Мефистофель все время держался где-то за спиной, я его не видел, а он говорил мне в ухо:
− Здесь полно разного сброда, никого долго не слушай и ни с кем не разговаривай. Иначе тебя не отпустят, ты здесь лишь для того, чтобы узнать, что о тебе говорят.
Я обернулся, и он исчез. Ко мне подскочил человек в костюме домино.
− Добрый вечер, несчастный влюбленный, − напевно произнес он. − Мне вас так жаль, я и сам пребываю в похожем положении. Мне тоже не с кем поделиться, и никто не может мне помочь…
− Вы должны поговорить с её вагиной, − начала приставать старушка с бородавкой на щеке, − все вагины ужасно разговорчивы, для этого не обязательно лезть под юбке к барышне, достаточно представить её вагину и заговорит с ней, вы даже можете…
Я в ужасе отскочил.
− У тебя не голова, а сундук с нижним бельём! − прокричал мне в другое ухо старик в адмиральском мундире.
− О, милый друг, − потащил меня за руку какой-то человек во фраке, − послушайте меня, как я вас понимаю, но вы не должны отступать, поверьте, ваше чувство способно на многое…
− Так вот вы где, милостивый государь, − прямо в меня въехала дородная дама, − тут все говорят, что ты не в себе, лишился разума из-за юбки, а я не верю этому! Тебе ли, друг мой…
Меня у неё отбил не менее грузный мужчина, он буквально приподнял меня и отставил в сторону поближе к себе.
− Что же ты, брат, − отрывисто заговорил он, − делаешь с собой? Ведь ежели так далее пойдет, то никто не поручиться, что ты протянешь до…
− Чем меньше женщину мы любим! − прокричал кто-то в ухо.
− Я буду с вами танцевать! − радостно воскликнуло появившееся рядом очаровательное юное создание в бальном платье. − Как это удивительно! Чудесно! Танцевать!
Меня окружили со всех сторон, что-то кричали и дергали за рукава. И тут моё сознание не выдержало и разлетелось, как бомба Аблеухова. Прозвучавший взрыв перешел в гулкое эхо, в котором слышалось только одно: «Что с тобой, что с тобой?».
− Что с тобой?! − тряс меня за плечо Мухтар. − Зачем ты здесь спишь?! Не надо здесь спать!
Я открыл глаза и увидел его с настойкой овса в руках.
− Мне стало душно, и я вышел из машины, − открывая пузырек, объяснял я, − но так закружилась голова, что я потерял сознание. Сейчас выпью настойки овса и пройдет. Лучшее средство.
Больше мы калымить не ездили.
На следующий день я нашел куст цветущей сирени, ободрал его и пришел на ярмарку с целой охапкой. Люся сделала большие глаза и засмеялась, не внушая ни надежды, ни разочарования.
Через пару дней наша экспедиция вернулись из Питера. Приезд совпал с майскими праздниками и Пасхой. Въезжая во двор, мы увидели, как среди цветущих яблонь Володя и Вася жгли костер, а остальные нанизывали на шампуры куски мяса и наливали кагор. В окружении церквей и молодых зеленых листьев чудо парило между ними опадавшими белыми лепестками, похожими на маленьких ангелочков.
Нас встретили, как полярников из команды Роберта Скотта, неожиданно благополучно вернувшихся с Южного полюса, неся перед собой крест из красного дерева.
− Иисус воскресе! – гаркнул Иван Абрамыч и полез целоваться.
− Воистину воскресе! – радостно завопили мы, подставляя щеки и стаканы.
Шампуры положили на угли, нарезали зелень, помидоры и сыр. Принесли разноцветные яйца и сдобу, запотевшие бутылки с водкой и вином. Праздничный галдеж заполонил двор. Мое прекрасное настроение стало портиться, когда Меркурий переполз из левого зрачка в правый, и я вдруг понял, что не могу остановиться пить.
− Вернусь через полчасика, − поднявшись с лавочки, загадочно объявила Люся. − У меня есть сюрприз.
В мой стакан нырнуло дурное предчувствие. Пытаясь его поймать, я сделал большой глоток.
Через полчаса они вошли во двор под ручку.
− Это Олег, мой жених, − представила Люся плотного добродушного дядю, прихрамывавшего на правую ногу.
Пожав жениху руку, я всосал стакан вина и пошел прочь со двора.
− Ты куда? – крикнула вслед Люся.
− Бороться и искать, найти и не сдаваться!
С пьяных чувств и по молодости я окунулся в переживания терзаемого Диониса с выдиранием сердца, телесных членов и позвоночника, как хворостины из плетня. Я буквально разрывался от несчастной любви.
Самураи говорят, что высшая любовь − это тайная любовь. Будучи облеченной в слова, любовь теряет своё достоинство. Всю жизнь тосковать по возлюбленному и умереть от неразделенной любви, ни разу не произнеся имени возлюбленного − вот в чем подлинный смысл любви. Это Хагакурэ. Идеальная любовь черпает свои силы из смерти − умирая за свою любовь, ты очищаешь её и делаешь трепетной.
− Ха-ха-ха! – восхищено смеялся я и стонал от боли.
Мефистофель соткался из дыма моей сигареты и развязано спросил:
− Что с тобой? Опять чем-то расстроен?
− Люся в небесах с алмазами, − истерично смеялся я. − Люся в море с водолазами! Люся в джунглях с дикобразами! Люся на бахче с арбузами! Люся на скамейке с карапузами!
− Вот даже как! − обрадовался Мефистофель. − Мне нравится твой настрой. Продолжишь?
− Может, мне к врачу пойти? − посерьезнел я.
− Сходи, – согласился Мефистофель. − И что ты ему скажешь?
− Скажу, что каждый день вижу Люсю в небесах с алмазами.
− А он тебе пропишет галоперидол.
− Пусть! Я же псих! Псих, страдающий без любви!
− Ты просто влюбчивый сукин сын. Только и всего, − похлопал меня по плечу Мефистофель. – Не переживай, бывает и хуже.
Я плюнул и ускорил шаг. Точно-точно, думал я, так оно и есть, влюбчивый сукин сын. А кто еще поверит, что ему помогут каштан, сирень и белая роза?
Остановившись, я поднял мокрое от пьяных слёз лицо и увидел Люсю. Она стояла на одной ноге на пирамиде цветущего каштана.
− Привет, − помахала она ладошкой.
− Люся, откуда у тебя жених? − обиженно спросил я.
− Извини, − усмехнулась она. − Мне без жениха никак нельзя.
− А как же я?
− Что ты?
− Я ведь люблю тебя.
− Люби на здоровье. Ты и должен меня любить, ведь ты же мой рыцарь, − она подпрыгнула и засмеялась, балансируя на трепыхавшемся соцветье, и вдруг прокричала голосом Мефистофеля:
− Ты − мой трубадур, б**дь!
Взмахнув тоненькой рукой, маленькая Люся вывела в воздухе блестевшие, как алмазы, буквы: shevalier servant.
− Ты понял? − спросила она.
− Нет! − сердито крикнул я и побежал прочь.
Мефистофель гнался за мной до дверей винного магазина. Там я спрятался в бутылку и покатился под откос.
Очнулся я на другом краю Москвы под кроватью, на которой храпел Шао, мой друг артист и отличный собутыльник. Он перебрался к жене Арине в столицу, где она промышляла рукоделием, портняжничала. Только здесь за её кожаные штаны или куртку могли выложить штуку баксов. Раз в месяц свою лепту вносил и Шао, притаскивая домой после выступления в клубе еду и выпивку.
Парочка снимали комнату в Царицыно, в соседней комнате с женой и дочкой жил однокурсник Шао по институту культуры. Всё бы ничего, но у Шао водилось много знакомых и все, как один, не дураки выпить.
− Вставай, старовер! − сказала Арина. – Идем на свежий воздух в Царицынский парк.
Был весенний день, солнечный и теплый. В этот день по календарю фэн-шуй хорошо было высаживать перец, загадывать желания и петь, камнем дня был гранит. На весенней травке мы занялись пивом и пением. Подъехали еще друзья-выпивохи, и к вечеру все набрались до чертиков.
Еще более обстоятельное похмелье навалилось на другое утро, озадачив пустыми карманами. Пошарив в ворохе кожи из недоделанных заказов, Арина вытащила пятидесятидолларовую заначку и отправила нас на рынок.
Мы долго болтались по базару, пока Шао набирал овощей – в приготовлении борща он был спец. Покупая свеклу, он сказал:
− Любовь, как жулик, берёт самое ценное и не говорит зачем. А если я сейчас не выпью, мне кранты…
− Точно, − поддержал я, – надо выпить.
По дороге домой, мы свернули в парк, спустились к озеру и открыли вино. После четвертого глотка я поведал о Люсе в небесах с алмазами.
− Ха-ха, у тебя волос торчит из носа, − засмеялся Шао. − Таких девушки не любят. Ха-ха-ха! Щас я тебе его вырву. Ха-ха-ха!
− Я был влюблен до последнего нерва, − пьянел я. – Теперь нет, теперь я star over!
− Ты слишком сильно влюбляешься, женщины это не ценят, − со знанием дела проговорил Шао.
− А что они ценят?
− Ничего, кроме умения жить, создавать семью и зарабатывать деньги.
− А у меня на роже написано, что я живу по другому?
− Написано.
− Ну и что делать? Что?! − прокричал я.
− Ничего. Ты ничего не должен делать. Понимаешь?
− Нет.
− Тогда пей.
На Рогожку я вернулся еще через пару дней и принес букет цветущего каштана. Ирина и Люся сидели на кухне в домашних халатах и с серьёзными минами обсуждали Люсиного жениха. Повидал он в жизни достаточно: воевал в Афганистане, был женат, имел дочку и второй раз обзаводиться супругой не торопился. Хотя Люся и ухаживала за ним, когда у него воспалялась раненная нога.
Мое появление оживило невест.
− Привет, Ира! Привет, Люся! − помахал я букетом.
Хм, привет, Люся. Не прими меня за психа, дорогуша, но я видел тебя в небесах с алмазами. А еще в доме с цветочными вазами, на картине с тремя водолазами с бутылкой «Невского», с мобильным телефоном, с блестящим саксофоном, с новым дружком, без нового дружка, в свадебном платье, в латах на коне, в лодке на реке, в небе на метле. Возможно, стоило влюбиться в дерево или в фонарный столб на углу, ходить к нему на свидание, назначать час встречи и приносить цветы, зная, что он поймет меня, не отвергнет и не бросит под грузовик любви.
Впрочем, всё это глупости, не больше чем игра воображения. Любовь одна на всех, и это нужно ценить.
Вскоре у Люси разладилось с женихом, старый хромой вояка оказался законченным холостяком. Вот тогда за ней и приударил Вася. Посмеиваясь надо мной, он тоже любил повторять, что настоящие мужики не любят, как я.
− Не надо ныть перед бабой, − учил он, − веди себя так, словно ты её уже отымел. Тогда она по любому будет твоей.
Свои методы воздействия на женщин Вася решил продемонстрировать на Люсе. В день их первого свидания я поехал к друзьям в Алтуфьево.
По пятницам вечером Андрей и Таня Сатиновы устраивали дома алхимические сеансы. Они собирали приятелей и знакомых и в мягком дыме гашиша и благовоний рассуждали о тонких соединениях мира. Бывало и без выпивки. Я не мог относиться к этому серьезно. Много интересного затрагивали их вечерние беседы. Мне и самому было что порассказать. Например, о том, как когда-то по четвергам на рассвете я принимал ванны из шалфея и анализировал минувшие события, погружаясь за девять минут девять раз. Это помогало достичь мудрости. Но без выпивки мой язык не развязывался.
В сумерках я осторожно сошел с крыльца. У гаража Вася готовил машину к свиданию и о чем-то переговаривался с Лёвой, вышедшим прогуляться с собакой. Проскользнув незаметно, я закурил и пошел мимо окна Люси. Не выдержав, я остановился и заглянул в комнату. Люся сидела за столом над раскрытой книгой, на коленях у неё лежал черный котенок. Мурлыкая, он дремал, уютно свесив лапы, а Люся смотрела сквозь книгу и что-то шептала. Припадая ухом к стеклу, я долго вслушивался, пока не разобрал: «Моё сердце на замке, мое сердце на замке, моё сердце на замке».
Теперь многие закрывают на замок дома, кошельки и сердце, и все равно найдется тот, кто это взломает. Пришла пора жить нараспашку, имея casa libre (свободный дом) по соседству с международным фондом внутренней свободы.
Когда я пришел, алхимики сидели в кружке и что-то обсуждали. Кроме Сатиновых я знал еще несколько человек. Все они были честными ребятами, интеллектуалами, но некоторым не хватало хорошенького раздрая в голове.
− Разбирайте, − сказал один из парней и выложил на фольгу кусочки сахара.
− Мне два много, − решил Сатинов и обратился ко мне: − Тебе надо?
− А что это?
− Люся в небесах с алмазами. Берешь?
Я аккуратно завернул кубик в фольгу.
− Когда съешь, то лучше никуда не ходи. Особенно в метро, ха-ха! − подмигнул парень, деливший сахар.
На следующий день я встретился у метро «Южная» со старым дружком. В юности он, я и милая девушка с разболтанной травкой психикой решали, кто кому достанется. Сначала с ней был я, а потом жизнь повернула иначе: Серёжка, имевший кличку Икс, и Соня обвенчались и поселились в деревушке под Домодедово, там они пели в церковном хоре и жили при батюшке. Вера позволяла им веселить дух вином и марихуаной. По праздникам они закатывались в Пущино, научный городок, где для баловства имелась жилплощадь. Хозяйка квартиры биохимик Анча Баранова нашла себе дело в Бостоне, поручив Сережке, коего уважала, прежде всего, как Икса, поддерживать уют и поливать цветы.
− Зачем тебе сейчас ключи? − спросил Икс. − Поехали через неделю вместе с нами. Отлично проведем время. Или тебе негде жить?
− Есть, я пока у староверов. Просто надо побыть в одиночестве пару дней, − сделал я умный вид. − Поработать над книгой.
− Какой книгой?
− О бродягах.
− Гм, и что они?
− Бродяжничают.
− И всё?
− Больше они ни на что не способны.
− Ерунда, наверное, какая-то. Кому это интересно?
− Может, и никому.
− А тебе зачем?
− Не знаю.
− Ты серьезно?
− Да.
− И как называется книга?
− Эстетика бродяг.
− А название ничего так.
− Я рад.
Ответив на вопросы, я получил ключи, сел в автобус и через полтора часа был в Пущино. Найти нужную квартиру на верхнем этаже одной из башен-высоток, кои местные жители называли «зайчиками», не составило труда. Наскоро обустроившись, я сглотнул сахарный кубик.
Моё двадцать пятое соединение было несколько иным, чем у дедушки Хофмана во время психоделической поездки на велосипеде. Оно опустило меня на дно восточного борделя, где полуголый я возлежал на низком диване в дыму опиумных воскурений. Мной управляла плоть, не желавшая избавляться от сексуальности. Хаксли предупреждал − надо держать своего кота секса в мешке.
− Хватает проблем, − уверенно говорил он, качаясь в кресле, − когда наркотик стимулирует эстетические чувства.
Но мой кот, к сожалению, никогда не знал никакого мешка. В центре бегущей спирали золотого сечения я видел прекрасную обнаженную женщину, переливающуюся всеми цветами радуги. Касаясь её, я извергал семя. Только она и я – и всё. Мир вокруг пульсировал. И если бы в этот момент появился проказник Харрингтон со своей чайной ложкой, я бы не отказался от еще одной.
− Это лекарство такое забавное, – бормотал я.
Но утверждать, что в нём заключается особенная свобода, которая изменит всё вокруг, я бы не стал. Это все равно, что утверждать, будто этот мир сделал старик Бенамуки.
Зазвонил телефон. Подняв трубку, я услышал, как она радостно кричит:
− Привет, малыш, это я Ракета!
− Как ты меня нашла? − удивилась моя голова. − Что ты здесь делаешь?
− Я приехала к тебе!
− Ко мне? Зачем?
− Ты нужен мне! Я тебя искала.
− Нет! Не надо меня искать!
Я не сразу понял, что разговариваю с мерно гудевшей трубкой. Я положил её на пол, накрыл подушкой, оделся и отправился за вином. Ступени и пол походили на чешуйчатую шкуру огромного пресмыкающегося, она двигалась и, казалось, сейчас откуда-нибудь появиться его голова, и мне конец. Озираясь, я шел по незнакомому миру. В лавке я покупал вино самым странным образом, причиной тому была продавщица, стоило к ней приблизиться на один лишний шаг, и она преображалась в уродину, но стоило шагнуть обратно и лицо её менялось, и было прекрасным. Я дергался, как паралитик.
Мир вокруг пульсировал еще сутки. Возвращаясь из Пущино, я понял, что пора уходить от староверов.
За ужином, когда Люся спросила, как я провел свои выходные, над головой поднялся шум. Не сразу мы поняли, что это крысы затеяли драку. В соседней комнате под потолком, где была огромная щель, мы увидели длинные толстые веревки хвостов. Одна из крыс в жестокой схватке ранила другую, и та, высунув морду, что-то пропищала нам, потом из пасти у нее полилась кровь.
Несколько дней никто не решался смыть со стены кровавые подтеки, похожие на знаки Киприсового кодекса. Всё указывало на то, что пора менять место обитания. Но я откладывал отъезд со дня на день, чтобы только видеть Люсю и строить ей глазки. И возможно, еще долго изображал бы рыцаря печального образа, но вернулся Холмогоров. Он сразу круто взялся за дисциплину, и потребовал, чтобы мы трудились, как пчелки, и внимали каждому его слову. Требовалось порхать над прилавком, увеличивая выручку, а после работы перетаскивать с место на место коробки с медом, чтобы не скучать до и после ужина.
Раньше мы начинали утро по примеру Черной Бороды с коктейля из рома и пороха и ничего − бодро держались весь день. Теперь от работы по-новому мы ходили с кислыми лицами. Добровольцам на галерах и тем через каждые пять дней полагался один выходной, и только нас дрючили с утра до ночи, превращая честных бродяг в торгашей. За прилавком волей-неволей глядишь на покупателя, как на жертву, которая должна пасть и вывернуть кошелек. Что-то нехорошее происходит в душе, когда в чужих сбережениях видишь сиюминутный смысл.
Я бунтовал, прогуливая работу, и приходил после ужина.
В Питер на новую ярмарку с Люсей вместо меня Холмогоров отправил Васю, и я решил, что наступил мой последний день у староверов. Вечером я зашел к зеркальщику, он был пьян и ругался на чем свет стоит, методично ударяя кулаком по столу:
− Пингвины! Мудни! Нет у них веры! Нет! Пингвины!
На меня он не обращал внимания.
− Лёва, ты чего? – затревожился я.
− Они дали мне месячный срок, чтобы я съехал отсюда! Пингвины! Нет у них веры! Я им бороды буду отрывать!
От каждого удара шатало стол и зеркальщика. Вокруг стола бегал старый Лорд и жалобно скулил. С грохотом распахнув двери мастерской, Лёва выставил радиолу и крутанул ручку громкости. На улицу вывалился «Отель Калифорния» да так, что стекла и окрестности задребезжали.
