Софи Вёрисгофер
Сокровища Перу

Кругом раздавались подавленные рыдания, только покойник лежал со спокойным, бледным лицом, скрестив на груди исхудалые руки, в черной бархатной шапочке, из-под которой спадали на плечи седые, как серебро, кудри.

Рамиро со скорбью глядел на это мертвое лицо, когда брат Луиджи подошел к нему и тихо спросил:

– Узнаешь ты меня, Рамиро?

Тот молча кивнул головой.

– Много воды утекло, много горького и тяжелого пережито и камнем лежит на душе. Ах, как он страдал, как томился, как ждал тебя; как просил Бога, чтобы ты снял с него твое проклятие, как молил!

– Мое проклятие! – насмешливо сказал Рамиро. – Да разве оно когда-либо имело какую-то цену! Проклятие грешника! Но, может быть, это страшное слово все же имело свое значение в глазах Праведного Судьи?

– Скажи, снял ты с него проклятие? Скажи, Рамиро!

– Ах, да! Да! Снял, конечно, давно снял!

Лучи радости осветили на мгновение скорбное лицо монаха.

– Ну, слава Богу! Он, который читает в наших сердцах самые сокровенные наши мысли и помыслы, упокоит теперь душу Альфредо в царствии своем, а ты, бедный друг мой, вступи во владение наследством твоих отцов!

– Наследие! Мое наследие? Ты говоришь о сокровищах Фраскуэло?

– Да, конечно, они по праву твои!

– Так, значит, покойный перед смертью поручил тебе передать мне?..

– Мне он ничего не поручал, Рамиро, ни мне и ни одному из братьев. Он сообщил об этом только одному Юзеффо, и он один из живущих знал об этой тайне, он, и больше никто!

– Юзеффо! – воскликнул Рамиро и громко расхохотался, как будто вдруг лишился рассудка. Ухватившись обеими руками за катафалк, на котором лежал покойник, Рамиро нагнулся над ним и, вперив в него неподвижный взгляд, произнес глухим шепотом, как бы сам того не сознавая, эти слова:

– Итак, только один Юзеффо знал о том, где находятся эти сокровища? Один Юзеффо?

– Да, он один! – также шепотом с чувством невольно овладевшего им страха повторил брат Луиджи.

Рамиро пошатнулся и, точно дерево, сраженное грозой, повалился на пол подле смертного одра своего друга. Рамиро подняли, но он был без сознания.

XII

Отец и сын. – На смертном одре. – Покаянная исповедь грешника. – Алмазы Фраскуэло. – Кончина Рамиро.

Наконец-то Концито вздохнул свободно. Дом сеньора Эрнесто, как и большинство домов зажиточных людей, был превращен в лазарет для раненых и пострадавших.

После изгнания неприятеля из города все точно ожили, даже больные не чувствовали того тяжелого, угнетающего чувства, какое обыкновенно испытывают страдающие. Они страдали, но с уверенностью смотрели в будущее, сознавая, что теперь страдают недаром, что их самопожертвование даровало счастье и свободу целой стране.

Ухо Тренте было надлежащим образом перевязано, и доблестный проводник и погонщик мулов чувствовал себя вполне бодро, несмотря на увечье. Рана Обии была несравненно серьезнее и требовала самого тщательного и заботливого ухода, но доктор Шомбург ручался за его жизнь.

У последней пушки был найден и труп героя кузнеца. Очевидно, смерть настигла его неожиданно, так как лицо его сохранило выражение гордого торжества.

Монахи с тихой молитвой хоронили убитых с утра и до поздней ночи, своих и врагов, призывая на всех милосердие Божие.

Много смелых и отважных борцов пролило свою кровь в этот день, много их погибло, положив свою жизнь за счастье и свободу родины и много их еще лежало во всех комнатах обширного дома сеньора Эрнесто. В числе этих страждущих был один, участь которого особенно огорчала и заботила всех наших друзей, а особенно Бенно, – это был Рамиро.

Вынесенный монахами за ограду монастыря, где его ожидали друзья, несчастный Рамиро был принесен в том же состоянии в дом сеньора Эрнесто, где и лежал, не приходя в себя, до прибытия доктора.

Мало-помалу, однако, к нему как будто вернулось сознание, он стал видеть, слышать и понимать, сделал даже попытку приподняться на постели, но старания его оказались тщетными, и он остался нем и недвижим.

– Доктор! Неужели он умрет? – с невыразимым страхом во взгляде и голосе спрашивал Бенно.

Доктор печально пожимал плечами.

– Во всяком случае, ему необходим продолжительный покой, чтобы восстановить силы, хотя бы настолько, чтобы он снова смог двигаться и говорить.

Бенно ни на минуту не отходил от больного.

– Я буду писать письма, так что все равно не буду спать!

– Ну, как хотите, – сказал доктор, – позже я зайду взглянуть на него, а теперь мое присутствие здесь не нужно!

Бенно остался один в комнате больного и сел к столу писать письма. Первым делом, конечно, он написал старику Гармсу; он обещал тому, что будет писать каждую неделю, но прошло уже более восемнадцати месяцев, как Бенно прибыл в Рио, а старик не получил от него ни строчки. Теперь Бенно хотел наверстать все длинным, подробным письмом и известить его о своем скором возвращении.

Больной по-прежнему не шевелился и не отвечал ни на какие вопросы своего молодого друга.

Бенно написал одно письмо и начал уже другое, когда дверь комнаты больного тихонько отворилась и на пороге показался сеньор Эрнесто.

– Я вам не помешаю? – спросил он, обращаясь к Бенно.

– О, нет, нисколько, сеньор, пожалуйста, войдите!

Тот вошел. Бенно придвинул ему стул.

– Вы еще не ложились? – спросил Бенно.

– Да, у меня были дела, а затем здесь был сейчас генерал Мартинец, он посетил наш лазарет и сказал мне, что завтра поутру посылает конный разъезд в Лиму, с которым мы можем отправить свои письма.

– Вы тоже будете писать в Гамбург, сеньор? – спросил Бенно.

– Нет, – сказал хозяин, – во втором письме в Гамбург теперь уже нет надобности, мой юный друг, а вы, вероятно, уже извещаете старого Гармса о своем скором возвращении, не так ли?

– Да, это письмо к Гармсу! Дай Бог, чтобы оно дошло к нему, старик уже, вероятно, считает меня умершим!

– А это второе письмо вы пишете, конечно, вашему дяде?

Яркая краска залила на мгновение лицо мальчика.

– Нет, сеньор, – сказал он, – дядюшке своему я не намерен писать, я собирался написать только несколько строк моей старой бабушке. Что с вами, сеньор? Не позвать ли доктора?! – вдруг встревожился Бенно, видя страшную перемену, происшедшую в этот момент в лице его собеседника. Но тот движением руки дал ему понять, что не следует беспокоиться.

– Это пройдет, – сказал сеньор Эрнесто, немного погодя. – Но скажите мне, Бенно, неужели вы действительно сказали, что хотите писать вашей бабушке? Не ослышался ли я? Или вы называете так из дружбы какую-нибудь знакомую вам с детства старушку? Ведь ваши дед и бабушка давно умерли, если я не ошибаюсь?

– Нет, бабушка моя жива, это мать моего отца, о ней-то я и говорил сейчас!

– И зовут ее Маргарита Цургейден, урожденная Фолькерс? Но возможно ли это? Возможно ли, чтобы она была жива?

Как бы предчувствуя нечто необычное, Бенно взглянул во взволнованное лицо своего собеседника.

– Отчего вы так спрашиваете об этом, сеньор? Отчего это так волнует вас? Неужели вы когда-нибудь знавали моего отца, или, быть может, он еще жив? Неужели?..

– Ах, Бенно! Дорогое, возлюбленное дитя мое! – прошептал сеньор Эрнесто, обвив шею сына обеими руками и прижимаясь лицом к его лицу. – Бенно! Бенно, мой ненаглядный мальчик!.. – и голос его перешел в тихое рыдание.

– О, Боже! Неужели я дожил до такого счастья! – воскликнул Бенно. – Нет, сеньор, вы ведь не шутите, ведь это в самом деле так! Какое счастье! Какое громадное счастье!

– Да, но я купил его дорогой ценой… О, если бы ты знал, как я страдал, как мучился с того момента, когда узнал, что ты мое дитя, мой единственный сын, и я не смел, не мог тебе открыться, не мог назвать себя твоим отцом, так как думал, что между нами лежал тяжелый грех, страшное преступление, которого не могли искупить ни годы добровольного изгнания, ни исцеляющее время, которое угнетало меня и день, и ночь. Я и сейчас не смею осквернить твой слух этим страшным признанием…

– Постой, отец, я знаю все… Знаю, что тебя заставило покинуть и отчий дом, и дорогую родину… Это – слова брата твоего, сказанные тебе им в вестибюле дома… я до сих пор не мог все догадаться, что это могло быть, но теперь мне все ясно, я знаю, что он тогда сказал тебе. «Мать твоя умерла, ты – ее убийца!» – да, отец? Он сказал тебе это, но это – ложь! Бабушка жива, она была жива, когда я уезжал, мало того, она ни на минуту в тебе не усомнилась и никогда не допускала мысли, чтобы ты мог поднять на нее руку!.. Да!..

– О, он должен ответить мне за это! – простонал сеньор Эрнесто. – Все эти долгие годы он заставил меня прожить под гнетом страшной мысли, что я преступник. Все эти годы я не мог найти нигде себе покоя. Я, как Каин, не мог нигде найти себе места, и это он сознательно допустил, сознательно вверг человека в такую пучину бедствий и мучений!

– У дяди нет ни сердца, ни души, он этого понять не может!.. Но Бог с ним, отец, ведь все его намерения не привели ни к чему, они послужили только нам же на благо. Бог свел нас здесь, потому что судьба людей не в руках человека!

– Да, да! – подхватил сеньор Эрнесто. – Она в руках Всевышнего, праведного судьи!

– Отец, ты будешь писать бабушке вместе со мной сегодня?

– Нет, Бенно, это слишком взволнует ее, лучше мы сами явимся туда, не предупреждая никого о своем возвращении!

– А мое письмо к Гармсу!

– И его не стоит отсылать, потому что оно придет к нему, вероятно, одновременно с нами, если только не позже! А теперь посмотри сюда, мой мальчик, – добавил он и, достав свой бумажник, выложил перед ним на стол и свои документы, и старый, уже знакомый читателю, рисунок.

– Я разорву, Бенно, этот рисунок, потому что он лжив: никогда Господь навеки не изгоняет из рая! – и Эрнесто разорвал рисунок на мелкие клочки.

В этот момент в комнату вошел доктор.

– Я пришел посмотреть на нашего больного! – сказал он.

И все трое мужчин подошли к постели больного. На все вопросы и обращения к нему Рамиро по-прежнему ничего не отвечал, но его тусклый, почти угасший уже взгляд давал понять, что он узнает своих друзей и благодарит их за заботу.

– Все кончено! – сказал со вздохом доктор Шомбург, отходя от постели больного. – Но мы постараемся сделать все, чтобы поддержать его силы!

В последующие дни Рамиро хотя и мог уже говорить и делать кое-какие движения головой и дрожащими, как у преклонного старца руками, хотя принимал пищу и был в полном сознании, но силы его не восстанавливались, лицо осунулось, глаза ввалились.

– Я желал бы теперь только одного, – сказал он, – это увидеть монастырский сад, побывать на том месте, где в последнее время любил сидеть брат Альфредо.

– С тем, чтобы самому лично попытаться найти этот загадочный клад?

– Я сам! Сам? – и он с ужасом и отчаянием взглянул на свои совершенно бессильные дрожащие руки. – Нет, моя песенка уже спета, но я желал бы видеть это место: другие не могли найти его, потому что не знали многих событий, многих подробностей того дня, когда эти алмазы были зарыты, поэтому я, только я один, руководствуясь некоторыми соображениями, могу составить верные предположения относительно того места, где они должны находиться. Бенно, не откажете мне в вашей помощи? – добавил он молящим тоном.

– О, конечно, я готов сделать для вас все, что в моих силах!

В лице бедного страдальца мелькнул луч радости и надежды.

– Прикажите скорее отнести меня туда, не теряйте времени: я чувствую, что минуты мои сочтены.

Бенно хотел было протестовать, но Рамиро прервал его.

– Я умру охотно, мой добрый друг, так как теперь уже что-то оборвалось во мне, что-то умерло. Бенно, спешите, время не терпит, пусть меня отнесут в монастырский сад!

По просьбе Бенно, сеньор Эрнесто тотчас же распорядился приготовить удобные носилки, но тут же стал отговаривать сеньора Рамиро от этой затеи.

– Бросьте вы эту мысль о вашем сказочном сокровище, сеньор, о ваших близких я позабочусь, я – человек богатый и могу обеспечить им вполне безбедное и беззаботное существование. Жена ваша ни в чем не будет нуждаться, о детях ваших я берусь позаботиться и воспитать из них честных и порядочных людей. Я буду им отцом и хранителем, пока я жив. Ну, довольно вам этого? Клянусь вам, что все это я исполню честно!

Рамиро растроганно протянул ему свою дрожащую руку, но вместе с тем сказал:

– Благодарю, вы сняли вашим обещанием большую тяжесть с моей души, но я не могу сомкнуть навеки глаза, не повидав того места в парке, что-то неудержимо тянет меня туда!

Принесли носилки, бережно и осторожно поместили больного, и восемь прежних спутников и товарищей с готовностью предложили отнести его в монастырский сад.

По просьбе умирающего один из монахов указал то место, где так любил проводить большую часть дня покойный настоятель монастыря Святого Филиппо. Когда монах и товарищ Рамиро, которые принесли его сюда, удалились и он остался один с Бенно, больной стал внимательно осматривать местность. Как раз против того места, где его посадили в удобном кресле, принесенном монахом из монастыря, стояла высокая старая пальма с величественной кроной и множеством воздушных корней, ползучих и вьющихся, растений, почти сплошной завесой окутывавших ее ствол.

– Бенно, – сказал он, – покойный брат Альфредо постоянно сидел здесь, не следует ли из этого, что именно здесь и зарыты алмазы?

– Да, я и сам так думал!

– Затем я должен вам сказать, что, когда мой дед задумал спрятать это сокровище, в его распоряжении оставалось не более четверти часа, следовательно, он не мог успеть вырыть яму. Не так ли?

– Да, конечно!

– Видите вы эту старую пальму, видите этот терновник, этот длинный мшаник, эту сплошную сеть всяких ползучих растений, очевидно, здесь испанцы не произвели своих раскопок. Попытайтесь, Бенно, если можете, разворошить эти воздушные корни и растения!

Бенно, не говоря ни слова, тотчас же принялся за работу. Он долго и упорно трудился, стараясь расчистить возможно большее пространство вокруг и около пальмы.

– Ну что, Бенно, вы ничего не видите?

– Ничего, сеньор!

– Поищите между корнями, Бенно, ведь когда дед мой прятал свои алмазы, этих паразитов-мшаников не было и в помине, парк не был запущен, как теперь, все это были еще не старые деревья, имейте это в виду, Бенно!

– Да, да, сеньор!

И он принимался с удвоенным усердием за работу.

– Как холодно… я страшно зябну! – прошептал умирающий, кутаясь в теплые покрывала и одеяла.

– Не принести ли вам из монастырской кухни какого-нибудь согревающего напитка, сеньор? – спросил Бенно.

– Нет, нет, не надо, продолжайте только свою работу, если у вас хватит сил, мой добрый друг!

– О, да я еще нисколько не устал! – сказал Бенно, утирая пот, градом катившийся с его лица.

– Спешите, Бенно, спешите! Смерть стоит у меня за спиной!

– Не позвать ли брата Луиджи?

– Нет, нет, не надо… ищите, Бенно, ищите!

Мальчик продолжал работать, напрягая все свои силы. Но вот он вдруг заметил, что Рамиро движением руки подзывает его к себе.

– Бенно, сядьте сюда, ближе ко мне, я вижу, что все эти старания напрасны, мне, видно, не суждено увидеть сокровища моих предков… пусть так, но перед смертью я должен облегчить свою душу печальной исповедью, Бенно, я не могу унести это с собой в могилу – согласны вы выслушать меня?

Тот молча кивнул головой.

– Бенно, я – страшный грешник и преступник, но пусть воспоминание обо мне не возбуждает в вас презрения и негодования. Совесть не дает мне покоя, вы должны знать, что та рука, которую вы теперь с такой нежностью и любовью сжимаете в своих, обагрилась кровью, кровью невинного человека!

– Я знаю, все это давно знаю! – воскликнул Бенно, сжимая еще крепче в своих руках руку умирающего. – Это был Юзеффо! Да?

Рамиро на мгновение закрыл глаза. Казалось, какой-то непреодолимый ужас овладел им. Затем он продолжал, тяжело дыша и вздрагивая всем телом.

– Да, это был он, я убил его… Юзеффо, сын брата, покойного брата Альфредо, невероятно похожий на дядю – и лицом, и голосом, и манерами. При виде его мне вспомнилась вся моя загубленная молодость, все то, что я выстрадал и перенес из-за него и через него: и позор, и горе, и нищету, и изгнание, и горькую нужду в течение стольких лет. Кровь закипела в моих жилах, былая ненависть проснулась с новой силой в моей груди при виде этого двойника Альфредо. И вот настал роковой момент: мы с Михаилом поехали удить рыбу за деревню, на глухом лесном озере. По пути к нам присоединился Юзеффо. В деревне, а это было в глухом уголке Венгрии, никто не знал, что он был с нами. В лодке у нас завязался с ним разговор; юноша раздражал меня резким, дерзким словом и, не помня себя, я ударил его веслом, не подумав о последствиях, какие мог иметь этот страшный удар… Но он пришелся ему как раз по черепу, так что юноша, не издав ни малейшего звука, без стона и без вздоха повалился навзничь с раскроенным черепом. День клонился к вечеру, густой белый туман клубами стлался над водой, обволакивая лодку, точно рой белых привидений.

Я молча опустил труп за борт, медленно погружая его все ниже и ниже в густой белый туман, неотступно преследуемый застывшим от ужаса безумным неподвижным взглядом Михаила, единственного и безмолвного свидетеля этой страшной драмы.

Не проронив ни слова, я стал смывать кровь со скамейки и уничтожать самым тщательным образом все, что могло навести на мысль о преступлении. Затем я обратился к бедному мальчику и, строго глядя ему в глаза, спросил:

– Михаил, что ты смотришь на меня такими глазами?

Он весь содрогнулся при звуке моего голоса и побледнел еще больше, чем прежде.

– Юзеффо! – пролепетал он чуть слышно жалобным голосом:

– Ну, что с ним? Что ты хочешь сказать? – спросил я самым спокойным тоном.

Тогда он упал передо мной на колени и, подняв с мольбой к небу руки, прошептал, дрожа всем телом:

– Не убивай меня! Не убивай!

Я только пожал плечами в ответ на это.

– С чего тебе пришла такая дикая мысль? Право, твоя голова не в порядке, мой бедный мальчик. При чем тут Юзеффо, я совершенно не понимаю!

Тогда он громко вскрикнул от ужаса и, уставившись на меня непомерно расширенными, точно стеклянными глазами, прокричал: – Убийца! Ты его убил! Ты убил бедного Юзеффо!

Это было опасно для меня, но я не сказал ему на это ни слова.

Только с этого самого момента я и жена моя ни на минуту не спускали с него глаз, а другим сказали, что он заболел, а несколько дней спустя совсем уехали из этой деревни и даже из Венгрии. Впоследствии Михаил везде слыл за полоумного, мы никуда не выпускали его, даже в цирк, и не позволяли разговаривать с кем бы то ни было. Даже в разговоре с нами ему строжайше воспрещалось упоминать хотя бы косвенно о том страшном происшествии. С течением времени он действительно стал таким, каким вы его знавали. Я смотрел на все это как на несчастье. Между тем как бедная жена моя исстрадалась от мучивших ее упреков совести, я лично относился ко всему этому довольно легко в то время, до того самого момента, когда я прибыл в Бразилию. В продолжение всего нашего путешествия я с каждым часом убеждался в тысячный раз, что никто еще не снимал винограда с терновника и не пожинал добрых плодов от дурных поступков и что каждый, делающий другому зло, делает его себе. И это было моим окончательным приговором. Как мог я надеяться, что счастье выпадет мне на долю в награду за преступление?

И действительно, проходил месяц за месяцем, препятствия вырастали одно за другим на моем пути.

Все эти долгие полтора года были для меня сплошной пыткой. Вся моя борьба, все мое неудержимое стремление к заветной цели, все это должно было остаться бесплодным. И вот наконец совершилось то, чего я должен был ожидать и что я вполне заслужил: брата Альфредо я застал еще не остывшим трупом, а единственный в мире человек, которому он передал тайну о том, где скрыто сокровище, был тот самый Юзеффо, которого я убил. Я сам, своими руками, закрыл себе навсегда путь к счастью. Сам! Это и сразило меня, а между тем я сознаю, что есть вечная, высшая справедливость! И знаете, что всего хуже, Бенно, – добавил он после довольно продолжительного молчания, – это то, что я умираю непрощенный. Справедливый Судья не принял моей жертвы горького глубокого раскаяния! – и он провел холодной рукой по холодеющему лбу. – Да, Бенно, я не прощен…

– Я позову отца! – пролепетал Бенно, испуганный внезапной переменой, происшедшей в лице Рамиро. – Я позову доктора!

Больной молча кивнул головой, выражая согласие, и закрыл глаза; очевидно, силы совершенно покидали его.

Одним прыжком Бенно вскочил на выступ скалы, достал переброшенную им на сук куртку, поспешно натянул ее на плечи, прыгнул обратно на вскопанную землю у самого ствола старой пальмы, и вдруг тихо вскрикнул: вместо рыхлой вскопанной земли нога его коснулась чего-то твердого, неподдающегося под тяжестью его тела и притом издающего какой-то странный глухой звук. Какой-то острый угол причинил ему сильную боль, заставившую его невольно вскрикнуть.

Рамиро сразу открыл глаза.

– Что такое? Что случилось? – спросил он взволнованным голосом.

– Я сейчас посмотрю, сеньор; вероятно, какой-нибудь острый камень попал мне под ногу!

Он нагнулся и ощупал острый угол.

– Это какая-то железная доска!

– Бога ради, Бенно, посмотрите хорошенько!

Но Бенно уже и без того с лихорадочной поспешностью, не дав себе даже времени взять лопату, разрывал землю руками. Только время от времени он бросал беглый взгляд на умирающего, который приподнялся из последних сил в своем кресле и неподвижным взглядом, с пылающим лицом следил за Бенно.

– Это ящик, сеньор! Тяжелый ящик, он заперт, но я открою его, ну, вот!

– Скорее, Бенно! Скорее… спешите, я боюсь умереть раньше!

В этот момент сеньор Эрнесто быстрым шагом шел к ним. Ему стало страшно, что его милый мальчик так долго остается один с умирающим. Он хотел убедиться, не нужна в чем-либо его помощь и, действительно, подоспел как раз вовремя, чтобы поддержать Рамиро и дать ему возможность взглянуть на металлический ларец.

– Можешь ты один справиться с этим ларцом? – спросил сеньор Эрнесто сына.

– Да, справлюсь, – ответил тот.

Вынуть ларец, однако, было невозможно, но сильным ударом топора Бенно сбил крышку и запустил обе руки в ящик.

Радостный, торжествующий крик вырвался из его груди:

– Это они, ваши алмазы, сеньор!

– О, Боже! Благодарю Тебя! Сеньор Эрнесто, помогите мне сложить руки! О, я чувствую, что я прощен! Я желал бы упасть ниц перед Всемилостивым Судьей… но увы! Силы покидают меня…

– Не волнуйтесь так, сеньор, – уговаривал его отец Бенно, – смотрите, вот он уже несет вам часть своей находки, – добавил он, указывая на сына.

Бенно высыпал две полных горсти драгоценных алмазов самой чистой воды в свою соломенную шляпу, которую и положил на колени умирающему.

– Вот оно, это сказочное сокровище Фраскуэло! Возьмите его, сеньор, любуйтесь им!

Рамиро запустил свои дрожащие и уже похолодевшие пальцы в драгоценные камни и, пересыпая их из одной руки в другую, шептал:

– Благодарю тебя, Создатель! Хвала тебе вовек!.. Я чувствую, что Ты простил меня!

А в это время Бенно все носил полными пригоршнями алмазы из ларца и высыпал их в свою соломенную шляпу, лежащую на коленях Рамиро, пока, наконец, ему не удалось достать и сам железный ларец.

Он подал и его умирающему и спросил:

– Ну, довольны ли вы мной, сеньор? Вот все ваше сокровище, теперь оно в ваших руках!

– Бенно, половина всего этого ваша! – прошептал Рамиро.

– Нет, нет! Я не возьму ни гроша! У моего отца, слава Богу, хватит средств дать мне возможность посещать университет, а больше этого мне ничего не надо! Мы с отцом доставим все это в Европу и вручим вашей семье. Отец мой позаботится о ваших детях и жене и сделает для них все, что он сделал бы для своей семьи, не так ли, дорогой отец?

– Да, да! Клянусь вам в том, сеньор, клянусь спасением моей души!

Рамиро только улыбнулся слабой, но счастливой улыбкой и закрыл глаза.

– Бенно!.. Где вы?.. Я любил вас, как родного сына, вы мне были так близки и так дороги… и я хотел бы теперь сказать вам еще одно… одно последнее «прости»… Бенно, дитя, пусть ваша совесть всегда будет чиста, только это одно важно в жизни, не забывайте этого, Бенно… я согрешил, и вы видите на моем примере, чем это кончается… Ну, прощайте, Бенно!.. Прощайте, сеньор Эрнесто!.. Передайте мое «прости» остальным. Когда увидите моих… кланяйтесь им… скажите, что я для них только жил… только о них думал… за них страдал… скажите им мое последнее «прости»… Боже, милостив будь ко мне грешному!.. – прошептал он уже едва слышно и затем смолк навеки.

Бенно все еще держал в своих руках руку умершего.

– Отец! – воскликнул он с горестным ужасом. – Неужели он уже умер?

– Да, сын мой… он тихо отошел в вечность!..

Бенно закрыл лицо руками и громко зарыдал; слезы душили его. Рамиро был ему близким, дорогим другом, и никогда он не чувствовал этого в такой мере, как теперь, когда его не стало. Вполне понимая горе сына, сеньор Эрнесто отошел в сторону и не стал мешать ему выплакаться. Немного погодя, он сходил за доктором Шомбургом и братом Луиджи, вновь избранным настоятелем монастыря Святого Филиппа, с помощью которых сеньор Эрнесто и немного оправившийся Бенно прибрали драгоценные алмазы так, чтобы никто об этом не узнал. Монастырю было сделано от имени покойного большое пожертвование. После этого наши друзья покинули святую обитель и возвратились к себе, радуясь, что перед своей смертью Рамиро дано было увидеть сокровища его предков и умереть с уверенностью, что его жена и дети навсегда обеспечены и не будут знать ни горя, ни нужды.