Сергей Николаевич Прокопьев
Купола в солнечном просторе
Купола в солнечном просторе
Воспаление хитрости
В детстве мы решительно ставили диагноз тем, кто филонил от уроков, увиливал от мытья полов в классе, – воспаление хитрости. Имелся ещё один подобного рода диагноз – воспаление левой пятки. Через много-много лет вспомнился последний по грустному поводу, без всякого юмора: пятка стала болеть. Пусть не левая, как в школьном диагнозе, правая, да от этого не легче. Похожу или пробегу четыре-пять километров в оздоровительных целях – даёт о себе знать. Утром сделаешь первые шаги, она в ответ вякает, что ей больно. Поначалу наделся, само пройдёт. Будь острая боль, с низкого старта побежал в поликлинику, а тут расхожусь и забываю. С год так продолжалось, терпимо и ладно. Но дальше – больше. Пятке наплевательское отношение к её персоне не по нутру пришлось. Потребовала к себе повышенного внимания. Особенно – после Крестного хода. В ночь убийства царских страстотерпцев, Николая II и его семьи, хожу с Крестным ходом. Маршрут длиной в двадцать три километра, от Успенского кафедрального собора до храма Царственных страстотерпцев в посёлке Новоомский. При ходьбе пятка вела себя нормально, шёл себе и шёл, зато на финише отыгралась. Литургию отстоял, потом трапеза, после неё поднимаюсь из-за стола и получаю скандал – пятка отвечает резкой болью. Не просто, как было ранее, скромно напомнила о себе, я в наличие, прошу любить и жаловать. Возмутилась, пополной: мне плохо! И началось, чуть перехожу – инвалид. И левая пятка приняла болевую эстафету правой – начала вякать.
В церкви знакомая прихожанка участливо поинтересовалась: в чём причина хромоты брата во Христе. Доложил. Через неделю после литургии другая прихожанка, Валентина, подходит, узнала о моих пяточных страданиях и поделилась личным опытом. Сама побывала в аналогичном состоянии и вылечилась. Ей помог коктейль из йода, глицерина, уксуса и воды. В равных пропорциях сливаешь и щедро мажешь пятку.
– Хуже не будет, – оптимистично сказала Валя, – побочных эффектов не ощутила. Попробуйте. Даст Бог, и вам поможет.
Я человек системный, принялся за самолечение. Однако результатов не ощутил. Убеждал себя: чуток полегче, но стоило хорошо походить и, что называется, «снова – здорово» – болят пятки.
Сочувствующие на приходе стали настоятельно советовать пойти к врачу. У тебя, говорят, брат Сергий, шпоры. Надо показаться хирургу, болезнь не смертельная, назначит физиолечение. Лазером тебе шпоры разрушат, будешь опять козликом прыгать.
Делать нечего, поковылял в поликлинику. Однако рентген шпоры не вывил. Хирург, дядечка за пятьдесят, у которого, судя по виду, пациенты давно сидели в печёнках, сказал, что это у меня связки барахлят и выписал медицинскую желчь для примочек. Иди, дескать, и не морочь мне голову. Только что не сказал о «воспалении хитрости». На фоне переломов, травм, рваных ран, полосных операций моя пятка выглядела пустяком, отвлекающим серьёзного доктора от серьёзных дел.
Пол-литровую бутылку желчи я до капли извёл на пятки – не помогло. Лето и осень хромал. Валя каждый раз в церкви интересовалась моим состоянием по части ступней. Подошла зима, надо заметить, лыжные прогулки, коими в снежный период борюсь с гиподинамией, меньше отражались на пятках, почти не болели.
Валиным раствором продолжал время от времени смазывать пятки, не питая особую надежду на целебность уксусно-глицеринового-йодного коктейля с добавлением воды. Рассуждал: хуже не становится, а вдруг подействует благотворно. Но следующим летом поймал себя на мысли – пятки если и чувствуются, незначительно. Причём, правая почти что выздоровела, левая не совсем.
Доложил Вале о своих наблюдениях. Она порадовалась за меня. Медицинский диалог состоялся по пути домой после литургии. Само собой разговор с человеческих немощей перекинулся на Валину родословную. Я поинтересовался, каким образом её закинуло в Омск, Валя стала увлечённо рассказывать о родном селе под названием Волостниковка, что в Ульяновской области. Следовали один за другим удивительные случаи, героями коих в последние сто с лишком лет были её бабушки, дедушки, родители и дяди с тётями. В который раз я убеждался: история каждого рода имеет столько поразительных поворотов, в коих угадывается забота Господа Бога о нас и проявляется борьба тёмных сил со светлыми. Многое, как ни ломай голову, невозможно объяснить, подходя с меркой человеческой логики, только и остаётся поражаться глубиной и сложностью Божьего мира.
Чё с голахом-то жить?
Девушку звали Анной, парня – Иваном. Место действия – Симбирская губерния, село Волостниковка, время действия – двадцатые годы прошлого века. В те времена Волостниковка располагалась в двух уровнях. На горе одна часть, под горой – другая. Что там, скажете, всего две улицы. Да не следует спешить с выводами о размерах поселения. На горе из одного края улицы в другой скорым шагом добрый час идти, семь километров с домами по правую и левую руку. Бегом, само собой, быстрее получится. Подгорная улица, звали её в народе Подгорная, короче раза в два. А тоже время потребуется из конца в конец проследовать. Бегом не всякий за пятнадцать минут уложится.
Анна жила на горе, Иван в подгорной части. Глаза у Ивана, что небесная синь, над ними чуб волной цвета спелой пшеницы. И Анна не замухрышка. Голос – переливы серебряных колокольчиков, русая коса до пояса. Иван нравился Анне, и Анна – Ивану. Была ещё одна пара в Волостниковке, что девушка, что парень, с наступлением утра, подгоняли время к вечеру – скорей бы на поляну к парням и девчатам, она с замиранием сердца мечтала увидеть суженного, он – зазнобу. Дарья заглядывалась на статного Михаила, балалаечника и песенника, а Михаил, несмотря на таланты, всякий раз сладко обмирал при появлении черноокой Дарьи.
И всё бы хорошо, кабы не мнение родителей по поводу семейной жизни своих чад. Родители Анны и Михаила, не вдаваясь в сердечные привязанности детей, решили между собой, что Анна с русой косой и балалаечник Михаил самая парочка – баран да ярочка. Про барана с ярочкой образно говорила разбитная сваха, принимавшая участие в свадебном сговоре. Ударили родители Михаила и Анны по рукам, закрепили договор доброй чаркой, дело покатилось к венчанию. Дарья с Иваном остались за бортом.
Провёл священник три раза Михаила и Анну вокруг аналоя на виду у полной церкви. Что там говорить – красивая пара. Один другого стоил. Михаил высокий да широкоплечий и Анна не из мелких – ростом всего на чуть-чуть пониже и телом справная. Такая и детей нарожает полный дом, и работы никакой не испугается. Исключительная пара, если со стороны судить.
Кто навёл порчу, кто «сделал», как говорили в Волостниковке, неизвестно. За руку никого не поймали, но грешили на Дарью. В брюки Михаилу ухитрились неизвестные воткнуть на свадьбе незаметно двенадцать иголок, в подвенечный наряд Анны – всего три. Помешал ли кто невесту нашпиговать колдовским металлом или так по рецепту полагалось, не знаю
И началась бесовщина. Как ночь, Михаил раздевался и вместо того чтобы к жене под одеяло нырять, выскакивал в чём мать родила из дома и летел вдоль по селу. Жили они в нагорной части, не сказать, на окраине, ближе к средине, но километра четыре Михаил точно преодолевал, если не успевали перехватить и затормозить, а то и Подгорную улицу мог присовокупить в пробеге, и там сверкал по темноте телесами. Пусть фонарей на улицах не висело, не слишком разглядишь особенности телосложения бегуна, но всё одно и смех, и грех. Осенью по грязи задавал стрекача, зимой мороз не мороз летел босиком в банном наряде, весна пришла, ему нипочём лужи, ледком прихваченные. Такая одержимость.
Семья не оставалась равнодушным наблюдателем. Жена Анна, отец Михаила с матерью, две сестры, как начинало смеркаться, караулили бегунца, стараясь на корню пресечь забег. Днём Михаил вёл себя нормально, никуда не рвался, работал за троих, аппетит, дай Бог каждому, с темнотой делался сам не свой. А попробуй удержи гренадёра. Анна с сёстрами Михаила навалятся, он их раскидает, как котят, и за ворота. Они следом – поймать, остановить, вернуть домой болящего.
Только и разговоров по селу о Мишке-балалаечнике да жене его Анне, по-деревенскому, Нюрке, от которой нагишом в лунном свете ударяет во все лопатки. Как вечер, любопытные гадают: полетит Мишка сегодня вдоль по улице в чём в баню ходят или родственники воспрепятствуют. Матери дочек своих гоняли, чтоб не висли на заборах, в ожидании нудистского забега.
Восемь месяцев прожила Анна в доме мужа. После чего её мачеха решила – хватит девку позорить. Запрягла лошадь и поехала к сватам. Не для того выдавали замуж.
– Поехали, Нюрка, – сказала, переступив порог дома сватов, – забирай сундуки. Чё с голахом жить.
Два сундука приданого привезла молодая в дом мужа. Два и увезла.
Как уже говорилось, имелось недоказанное подозрение, что Дарья, зазноба Михаила, руку приложила к беспорточным забегам возлюбленного по селу. Стоило Анне уехать домой, Михаил прекратил кроссы устраивать. А вскоре и вовсе Михаил на Дарье женился. От неё (как ни ждали односельчане) ни разу не бегал по ночной тиши в горной и подгорной части Волостниковки в бесштанном виде…
В случае с парой Ивана да Анны счастливого воссоединения не произошло. Иван, раздосадованный свадьбой Анны, вскоре заслал сватов в деревню Кокрять, там приметил деваху. Анна посидела-посидела на сундуках с приданым, да и уехала из Волостниковки. Оставаться в селе после неудачного брака было стыдно, да и бесперспективно – какой парень захочет брать в жёны ославленную. Село есть село, кто с сочувствием относился, а кто с подозрением: знать, скрытый изъян у девки, раз муж от неё сломя голову каждую ночь голахом сверкал пятками по улице. Уехала Анна в Ярославль к родственникам.
Пройдет время, три героя этой брачной истории окажутся в соседях. Анна будет жить со своим мужем в горной части в доме, что наискосок от дома Михаила и Дарьи. Жили в мире и согласии, когда Анна побежит с пирогом к Дарье, через день Дарья метёт подолом улицу, несёт в руках ответное угощение – домашнее печенье или ватрушки. Не сказать, напрочь вытравились из памяти села гонки Михаила в костюме Адама. Вспоминали старожилы как курьёзный и поучительный случай. Кстати, второго подобного не могли привести.
Дай Бог каждому так век прожить
– В роду у нас без малого все долгожители, – делилась информацией о родне Валя. – Умирали, как правило, в девяносто два, девяносто четыре те, кто на войне не погиб или в детстве не умер. Ну и бабушка моя Мария рано…
Валина бабушка по матери тоже возможно отмахала бы лет девяносто, сложись всё по-другому. Молодая женщина умерла в двадцать шесть лет после родов Валиной матери Анны. Той самой, от которой первый муж нагишом носился по селу. Повитуха неопытной оказалась, не поняла, что не весь послед вышел, часть плаценты осталась, женщина после родов начала гаснуть, причины никто не понял. Время дореволюционное, 1907 год, никаких врачей в Волостниковке, ближайшая земская больница в Симбирске, надо бы туда сразу везти болящую… Произошло заражение крови, и Мария умерла.
Мужу Василию было в то время двадцать девять лет. Он и глубоким стариком выглядел импозантно – широкой кости, поджарый, густые седые волосы, а уж в молодости, зрелые годы тем более орёл да и только. Родня забеспокоилась: как Василию без хозяйки, трое детей, младший вообще грудничок. Разузнали, в Матвеевке бедовала в батрачках девушка Ольга. Молоденькая, семнадцати лет от роду, но работящая, а живёт со старшим братом, родители один за другим умерли. Василий и лицом красивый, и телом крепок, и хозяйство вёл широко. Дом кирпичный под железной крышей, двенадцать лошадей, коров столько же, пасека для души. Зажиточный крестьянин.
Собираясь свататься, оделся подобающим образом, в пролётку коня запряг. Один поехал в Матвеевку, не парень прибегать к институту сельских свах. Невесту дома не застал. Домик был так себе, Ольгин брат на завалинке сидел. Василий представился, изложил цель приезда. Брат не сказал ни да, ни нет:
– Надо Олю позвать да спросить, пусть как хочет.
Кликнули девушку, та на работах была у зажиточного соседа. Вошла во двор, Василия обожгло: «Хоть бы не отказала». Ростом не отличалась, одежонка неказистая, оно и понятно, не с хоровода, а сама кровь с молоком, румянец на щеках, телом сбитая, чувствовалось, работа горит в руках.
– Вот, – указал брат на Василия, – сватает тебя человек. Вдовец, трое детей, пойдёшь?
– Пойду, – не раздумывая, тряхнула головой Ольга, – лучше на свою семью работать, чем на чужих.
Так у Анны появилась мачеха. Она и вырастила падчерицу. Выпаивала коровьим молоком, ночами не спала, когда болело дитё. Как за своей ходила.
Валя рассказывает, бабушка Оля на её вопрос: «Ба, как с дедом жила?» Отвечала, смеясь: «Дай Бог, милая, вам бы так! Насрать друг другу не сказали! В первое время как к дитю относился, шутка ли на двенадцать годков старше. Бывало, шлёпнет по мягкому месту, скажет: «Олюся, смотри!» Олюсей звал. А сам хохочет. Дай Бог каждому так-то век прожить».
Дала бы пирог, да лоб широк
Отец Вали, Егор Кузьмич, жизнь прожил хромым. Тоже история. До пяти не знал Егорка, что такое боли в ногах, носился без устали, как все сверстники. Мать его, Валина бабушка Лукерья Антоновна, женщина набожная, все праздники церковные соблюдала, службы не пропускала, и не только Волостниковский храм посещала, до Киева пешком доходила. А это не ближний свет. Полторы тысячи километров. В тот раз в Симбирск с товарками пошла. За нянек оставила старших дочерей, одной тринадцать, другой одиннадцать лет. Девчонки и годами не маленькие по деревенским понятиям, и ростом вымахали, да и росли не белоручками, по дому всё делали, в огороде первые помощницы. Не сомневалась Лукерья Антоновна, оставляя на них хозяйство, всего-то два дня её не будет. У мужа своих дел невпроворот, в обязанностях девчонок поесть сготовить, братьев накормить (был ещё семилетний Лёня), скотину обиходить. И надо такому случиться. Дома было прохладно, когда спать ложились, даже холодно. Толи плохо натопили, то ли высудили дом. Ложась спать брата Лёню с краю на полатях разместили, полушубком накрыли, а Егорушку между собой разместили, чтобы не замёрз. Эти дылды, а как ещё девчонок назвать, так уснули, что брату ноги отлежали. За день без матери всё успели – и с подружками набегаться, и по хозяйству наработаться, поэтому уснули мёртвым сном. А Егорушка что там – воробышек, можно сказать. Мать приехала, младшенький встать не может. Не держат ноги.
Заметалась Лукерья Антоновна, что делать? Слышала краем уха о лекаре в Тетюшах. Разузнала получше, в самом деле, многим помог. Но, сказали, задобрить хорошо надо, если не по нраву плата, не возьмётся. Нагрузила Лукерья Антоновна целый воз муки, мяса, крупы. Ничего не жалко для сынка. Месяц знахарь лечил и поднял Егорушку на ноги. Не так, что вприпрыжку побежал, а всё одно – опираясь на батожок стал ходить. «Пусть расхаживается, – сказал лекарь, – а через год ещё привезите». Следующий год оказался неурожайным, не с чем было ехать в Тетюши. Так Егор Кузьмич всю жизнь и проходил с батожком.
В 1921 году в Поволжье нагрянул голод. Гражданская война опустошила деревни да сёла, а тут ещё и голод. Егор с братом Лёней отправились в Ярославль на заработки. Лёне в ту пору семнадцать исполнилось, ещё не мужик, но рослый, сильный. Имелся изъян, глаза не было, но взяли в работники на конюшню. Егор с его ногами оказался невостребованным. Пошёл домой, а по дороге милостыню стал собирать. Тогда много нищих ходила от дому к дому, Егорушка пересилил себя и тоже стал просить. Мало подавали, но были сердобольные: кто картошку сунет со словами: «Спаси тебя Господь». Кто корку хлеба. Перебивался.
В то утро пришёл под окошко, постучал:
– Подайте милостыню Христа ради.
Женщина выглянула на стук. По рассказам Егора Кузьмича была средних лет, в платочке, с ясными глазами. Весело сказала:
– Дала бы пирог, да лоб широк.
На нет, что называется, и суда нет. К отказам Егор привык, не обиделся на «лоб широк», перекрестился и пошёл дальше. Вдруг слышит за спиной:
– Мальчик, мальчик, вернись, зайди-ка в дом!
Женщина увидела, как тяжело пошёл, опираясь на батожок, обладатель «широкого лба».
Усадила за стол, накормила, после чего отвела к своему брату, сапожнику. Через год Егор стал заправским специалистом по шитью обуви. Про ремонт и говорить не приходится. Вовсю шилом и дратвой строил сапоги, ботинки, туфли, ремонтировал износившуюся обутку. Так вот нежданно-негаданно обрёл специальность, которая до смерти кормила его и семью. Опять же, что значит «нежданно-негаданно»? Божиим промыслом, Божьей заботой, а как иначе. Бабушка Лукерья так и говорила внучке Вале:
– Божьей милостью не пропал в голод, наоборот, рукомесло приобрёл.
Маша-Валя
В июне сорок первого грянула война, объявили всеобщую мобилизацию, а какой из Егора солдат, но тоже призвали – в трудармию.
– Я, девчонки, шилом воевал! – говорил Егор Кузьмич дочерям. – Одна пара моих сапог точно до Берлина дошла, по немецкому логову походила. В сорок пятом ближе к осени, перед самой демобилизацией столкнулся в Казани с офицером, сапоги ему (подполковником тогда был) шил, а тут уже полковник. Иду мимо Чёрного озера, глаза в землю опустил, вдруг утыкаюсь в чью-то грудь. Поднимаю голову, полковник. На сапоги свои показывает: «Узнаешь?» Как же свою работу не узнаю. «До Берлина дошли!» – доложил и крепко руку пожал. Обещал ещё заказать, но не пришёл.
Всю войну Егор шил хромовые сапоги офицерскому составу в Казани.
А тогда в двадцатых годах, освоив сапожное ремесло, пожил какое-то время в Ярославле, вернулся в Волостниковку. Слава о Егоре-сапожнике быстро по селу разошлась, не сидел без куска хлеба. Анна счастья на стороне не нашла, вернулась домой, решив, что село подзабыло её неудачное замужество на Михаиле-голахе. Однажды понесла сапожнику ботинки, порядком прохудившиеся. Вечером отнесла, а на следующий день сапожник сам принёс отремонтированную обувь. Анна охнула, увидев Егора с её сапогами.
– Проходите-проходите! – зачастила.
Метнулась табуретку гостю подать, а он, от порога пробасил:
– Выходи за меня замуж.
Она так и замерла с табуреткой: верить или нет.
С детьми долго не везло. Первенец Василёк в семь лет полез искать на полке конфеты, лавку пододвинул к полке, на край встал, потянулся и полетел, а внизу чугун ведерный стоял, ударился мальчишка о край и сломал руку. Медицины в деревне никакой, начали сами вправлять руку, ещё хуже сделали – повредили, умер Василёк от гангрены. И Аркашеньку родители сгубили. Было тому три с половиной годика. Хоронили дальнего родственника по линии Егора. Лето, жара, взяли Аркашеньку с собой, ребёнок пить захотел, захныкал. Не подумав, дали студёную колодезную воду? Умер Аркашенька от крупозного воспаления лёгких. Восемь сыновей родила Анна. Василёк и Аркашенька дольше всех прожили, остальные за три-четыре дня сгорали.
Валю мать родила в 1944 году. В трудармии Егор не полноценным солдатом служил, не знал что такое «отбой», «подъём». Сапожная мастерская при военной части находилась, а жил сапожник на квартире в подвальном помещении у татарина. Анна ходила зимой по Волге в Казань. Возьмёт мужу муки, крупы, картошку боялась брать, замёрзнет по дороге, на санки сложит добро и идёт. Как же не подкормить хозяина домашним, не больно сытно в трудармии. Егор, конечно, подрабатывал шилом, ну да всё равно домашнее есть домашнее. И мужика своего повидать хотелось. Путь неблизкий. Дорога та самая из песни: «Вот мчится тройка почтовая, по Волге-матушке зимой». Троек не было, но на лошадях ездили. Где подвезут Анну, где пешком пройдёт.
После одного такого похода забеременела.
Родила девчонку на исходе мая. Соседка и говорит:
– Нюра, раз дети у тебя не живут, надо, чтобы нищенка девчонке имя дала. Не ты, а нищенка. Тогда жить будет.
Нищие частенько ходили. А тут нет и нет, Анна закрутилась по дому, дочь, насосавшись молока, уснула, вдруг стук в окно:
– Подайте Христа ради.
Анна выхватила дочь из люльки, окно раскрыла и подаёт нищенке:
– На!
Та отпрянула, руки за спину спрятала, боясь ненароком взять «подаяние» с ручками да ножками.
Из калитки дома напротив вышла женщина, обратилась к нищенке:
– Возьми, милая, возьми и в дом занеси. Детки у неё не живут, ты уж не откажи. Дай девочке имя. Хозяйка тебя накормит и с собой положит.
На таких условиях нищенка приняла малышку, занесла в дом. А та спит себе, не ведает, что судьба её решается.
– Как назовёшь? – Анна спрашивает.
Сама хотела Машей назвать в честь своей матери, которая умерла, родив её.
– Валей, – сказала нищенка. – У меня сестра была Валя.
Так Маша стала Валентиной.
Через семь лет мать родила Анна ещё одну дочь – Нину. Той сама имя дала, без нищенки обошлись. Нина тоже крепко за жизнь ухватилась, по сей день живёт да радуется.
